Текст книги "Шальные деньги"

Глава 6

Кирилл Андреевич Кривошеев с трудом выкроил на службе свободный день. Для этого пришлось туманно объяснять начальству, что по семейным обстоятельствам ему придется отсутствовать целый день, до самого вечера, поэтому лучше его не искать и ему не звонить.

Словосочетание “семейные обстоятельства” Кирилл Андреевич произносил таким тоскливым, замогильным голосом, что даже начальники не решились расспрашивать – может, умер у человека кто-нибудь или при смерти находится, а может, с ребенком случилось что-то из ряда вон выходящее.

Полковнику отказать не могли, тем более что он больше месяца работал без выходных и с утра до позднего вечера, а иногда даже прихватывал часть ночи и при этом ни разу не возмутился.

– Можешь быть свободен. Мы уж постараемся без тебя обойтись.

– Может так случиться, что я все-таки появлюсь.

– Нет, нет, не надо, мы на один день займемся и твоими делами.

– На работе у меня своих дел не бывает. Это наши дела, – веско произнес Кирилл Андреевич, – государственные, – добавил он, захлопывая дверь кабинета начальника.

Своих сотрудников он загрузил работой так, что те и за двое суток, сидя по двадцать четыре часа перед компьютерами, не смогли бы выполнить весь объем работ и изучить все документы. Своей же супруге Ольге Павловне он позвонил на дачу и поинтересовался, как яблоки, не натворили ли большой беды ветер и дождь. Как всегда, ответы его не интересовали, но он их вежливо выслушал. Затем сообщил:

– Меня завтра не ищи, я отлучусь по работе.

В последние несколько лет Кирилл Андреевич не объяснял своей супруге, куда и зачем уезжает. Она к этому привыкла, давным-давно запутавшись в его служебных делах. Спроси ее, чем занимается муж, вряд ли женщина смогла бы внятно ответить на этот вопрос.

Поздним вечером Кирилл Андреевич извлек из-под обложки блокнота заветный кусочек картона – визитку главврача из городского поселка Пырьевск. Он повертел картон в руках и подумал: “Может, его не окажется на месте”.

Он еще долго, как карточный шулер, вертел в тонких узловатых пальцах заветную визитку, зажав ее между указательным и большим пальцами и поворачивая то одной стороной, то другой. Затем дунул на визитку, она завращалась. Кирилл Андреевич загадал: “Если остановится номерами ко мне, то звоню. Нет – значит, не судьба”.

Пока визитка вертелась, Кривошеев понял, что позвонит в любом случае – слишком велик соблазн. Визитка замерла, как флюгер в штиль. Телефонный номер оказался перед глазами.

Кривошеев помнил его наизусть. С трубкой мобильного телефона Кирилл Андреевич вышел на балкон в душные летние сумерки. Одна за другой с писком зажигались кнопки, на дисплейчике высветился номер, длинный, с междугородним кодом. Гудок следовал за гудком-. Сам Кривошеев подходил к аппарату всегда после третьего гудка. Если человеку не очень надо, то после второго длинного гудка он положит трубку, а вот если зуммер срабатывает три или четыре раза, значит, человеку необходимо пообщаться.

– Слушаю, – послышался на удивление бодрый для позднего времени голос.

– Алло, это Виктор Феликсович?

– Да. Кто говорит?

– Вы были у меня недавно в Москве.

– А-а, – обрадовался, как родному брату, психиатр, он и не надеялся, что ему позвонит столь важный человек, – чем могу быть полезен, Кирилл Андреевич?

– Если я завтра подскочу в Пырьевск, вы будете на месте?

– Могли бы и не звонить. Куда я с подводной лодки денусь? Мои больные без меня жить не могут. Я каждый день с ними общаюсь, а если я в отпуск ухожу, то они всегда интересуются, куда это Виктор Феликсович подевался. Уж не уволили ли меня?

– Приятно слышать, что вас ценят, – сказал Кривошеев.

– Что ж это я с вами просто так болтаю, деньги-то щелкают. Приезжайте, тогда и поговорим.

– Не переживайте, – успокоил психиатра Кривошеев. – Я завтра к десяти у вас буду. Вас устроит? Не сильно напрягу?

– Что вы, что вы… Как насчет небольшого пикничка на природе? – обрадовался главврач. – Если задержитесь до послезавтра, то я все организую. У меня здесь все схвачено.

– Пикник отложим до лучших времен. Никого, пожалуйста, не предупреждайте. Я вас настоятельно об этом прошу.

– Понял, не вопрос.

– Спокойной ночи, – попрощался со словоохотливым врачом Кирилл Андреевич и тут же отключил переносной телефон.

Его рука, сжимавшая трубку, вспотела, ухо тоже.

– Черт подери, – произнес Кирилл Андреевич, швыряя трубку на диван, – тяжело все это, аж нутро выворачивает, знаю, что без греха не покаешься, а все-таки тяжело.

И Кирилл Андреевич направился прямиком в столовую, где, взяв с буфета бутылку коньяка, налил себе изрядную порцию в широкий низкий стакан и в три глотка выпил, затем закурил, закинул ноги на круглый стол и принялся тупо смотреть на телевизор, экран которого был погашен. На экране Кривошеев видел свое отражение – отражение растерявшегося человечка.

Этой ночью Кирилл Андреевич спал крепко и спокойно, хотя и недолго. Проснулся на удивление бодрым и полным сил. “Хороший знак. Я уже давно не высыпаюсь. Значит, нахожусь на правильном пути. Делай то, что созвучно твоей душе, и тогда будешь счастлив”, – подытожил он.

Двести километров до Пырьевска он преодолел за два часа, оставив себе небольшой запас времени, он-то ему и понадобился. “Все-таки я предусмотрительный человек”.

Пырьевск вряд ли можно бы назвать городом, даже городским поселком. Местные “небоскребы” – три четырехэтажных дома – воспринимались в Пырьевске как пирамиды на берегу Нила. Все остальное – пыльные сады, серые тополя и одноэтажные, преимущественно деревянные, дома.

Казалось, что город обильно посыпали цементом, который ни дождь, ни ветер не смогут истребить. После Москвы с ее бешеным движением, с толпами народа, шумом, гамом, лязгом и воем сирен Пырьевск казался мертвым городом. Словно чума или нейтронная бомба выкосила все живое. Даже собак и котов не видно.

– Господи, и куда это я попал…

Белая “Волга” стала серой, как хамелеон, который, попав в новую среду, тут же меняет окраску. Машина, подняв клубы пыли, остановилась у магазина. Хотелось выйти и крикнуть:

– Ау! Люди!

Но вместо этого Кирилл Андреевич терпеливо ждал. Время у него было. В магазине происходило движение, что именно, не понять. На улице светло, внутри темно, за большими грязными стеклами, забранными толстыми решетками, беззвучно двигались тени, затем раздался истошный женский вопль, от которого моментально остановился бег крови в жилах. Две тени за стеклом замерли. Дверь магазина внезапно со страшным грохотом отворилась. Пружина сорвалась с гвоздя и, жалобно звякнув, повисла.

На крыльцо вывалился мужик в галифе с лампасами, в майке-соколке и в офицерской фуражке, одетой по-реперски – козырьком назад. В руках небритый мужик держал бутылку водки. Он резко обернулся, метко плюнул в дверной проем, складно выругался матом и сел на крыльцо, всем своим видом показывая, что если только кто-нибудь попробует выйти… Из дверного проема выглянули две женщины.

Мужик самозабвенно, сладострастно зажал язычок пробки в прокуренных зубах и стал медленно поворачивать бутылку, словно ввинчивал ее в воздух. Взвесил пробку на языке, затем далеко сплюнул. Проследив траекторию полета, он запрокинул голову, закатил глаза, закрутил содержимое бутылки винтом и, держа бутылку на отлете, вылил пол-литра водки в разверстую пасть, ни разу не остановившись, не переводя дыхания, даже кадык не дрогнул. Пустую бутылку истинный сын своей земли – пырьевец – чинно поставил на крыльцо.

Несколько мгновений мужчина отслеживал в глубинах организма полученное удовольствие. Наконец он сумел перейти из одного состояния в другое – из созерцательного в счастливое. Теперь для полного кайфа не хватало лишь сигарет. Только сейчас пьяница обратил внимание на пыльную “Волгу” с опущенным боковым стеклом. Он уперся руками в ступеньки, с трудом оторвал задницу от пыльных досок и вразвалочку направился к машине:

– Земеля, здорово!

– Здравствуй, – сказал Кривошеев, давно отвыкший от подобного обращения.

– Ты че тут стоишь на солнцепеке? В тенек бы заехал, а то вон машина какая грязная. Мужик провел рукой по капоту:

– Угости табачком, а?

Кирилл Андреевич хотел протянуть только-только распечатанную пачку “Мальборо”, но, несколько мгновений подумав, сообразил, что после того, как этот мужик подержит пачку в руках, она станет непригодной к употреблению. “Черт бы тебя побрал”.

Кривошеев вытряхнул несколько сигарет и подал незнакомцу. Тот сразу же сунул сигарету в рот, вторую заткнул за ухо, а затем жестом, ударив пальцами о ладонь, показал недогадливому водителю, что и огонька не мешало бы предложить.

– Дал дерьма, дай и ложку. Кривошеев щелкнул дорогой зажигалкой, поднес ее к сигарете. Мужик затянулся.

– За дым спасибо не говорят, – сообщил он, а затем, повертев сигарету в пальцах, произнес:

– Это че, по-твоему? – и сам же ответил:

– Палочка здоровья, – и заржал.

– Слушай, – уже без душевных страданий перешел на “ты” Кривошеев, у него язык не поворачивался назвать подобного типа на “вы”, после этого мужик в майке мог вконец обнаглеть, – где тут у вас больница?

– У нас две больницы, – гордо сообщил абориген, – но я знаю, в какую тебе надо, ты хорошо одет, значит, тебе в дурдом. Родню приехал проведать?

– Что ж, может быть, – сказал Кривошеев, похолодев в душе, что его раскусил какой-то алкоголик, раскусил мгновенно, с двух фраз.

"Вот дедукция, – подумал Кирилл Андреевич, – наверное, водка мозги просветляет”.

– Значит так, дядя, – сказал абориген, – поедешь вначале прямо, там увидишь автобусную остановку с поломанным козырьком. Понял меня?

Кривошеев кивнул, остановка виднелась метрах в ста.

– Там не останавливайся, тебе туда не надо. Дуй от остановки прямо, улица упрется в забор, на нем написано “хер” и нарисована стрелка, так вот по стрелке и повернешь. Будешь ехать под горку, потом повернешь, – мужик задумался, посмотрел на небо, затем на свои руки, – налево, – наконец определил он направление, – и оттуда едь прямо до железных ворот, дальше тебя не пустят. Понял?

– Спасибо.

Женщины выскользнули из магазина, как две тени, и быстро, пока мужик не вспомнил о них, скрылись за углом.

– Смотри, че сейчас будет, смотри, как я их построю.

Кривошеев не стал говорить истязателю, что жертвы ускользнули. Мужик расправил плечи, надул небритые щеки, сжал кулаки и, свирепея на глазах, враскачку пошел к магазину. Пыльная “Волга” сорвалась с места.

На заборе и впрямь оказалась надпись “хер”, но стрелки не было. “Волга” повернула направо, затем поехала под гору и, преодолев множество ухабов и рытвин, оказалась перед железными воротами.

Виктор Феликсович Кругловский вышел к гостю в белом накрахмаленном халате и белой шапочке. Было ясно, что каждый день он так не одевался. Из кармана халата торчала ручка молоточка, в пальцах главврач вертел ключ. На кармане халата красовался бэйджик, привезенный явно с какого-нибудь областного семинара двухлетней давности.

– Вообще-то мы транспорт на территорию не пропускаем, но для вас я делаю исключение.

– Спасибо, – Кривошеев подъехал прямо к крыльцу двухэтажного деревянного здания, в котором располагались кабинеты и склад медикаментов.

Двухэтажный дом с деревянными колоннами был аккуратно выкрашен и казался игрушечным. Картинка, в общем-то, была идеалистической. Вокруг дома – фруктовые деревья, яблоки, груши, поспевающие сливы. Но что-то во всем этом раздражало, и Кривошеев понял, что именно. В старом деревянном здании стояли стеклопакеты с зеркальными тонированными стеклами, в которых отражался неприглядный пейзаж – забор с колючей проволокой, загоны, обнесенные сеткой, и четыре одноэтажных барака с почерневшими шиферными крышами и решетками на окнах.

Неподвижность пейзажа нарушала медленно ползущая рыжая кляча, запряженная в телегу, на которой мужик в сером халате перевозил бидоны. Те иногда ударялись друг о друга, и тогда пейзаж был готов рассыпаться от грохота.

– Это водовоз едет, – пояснил Кругловский. – Прошу ко мне, – и он широким жестом указал на крыльцо.

– Водопровода, что ли, нет?

– Есть, но не везде он действует.

Кривошеев двинулся за главврачом. Они оказались на втором этаже в большом кабинете с четырьмя окнами. Двигаясь по коридору, полковник налоговой полиции догадался, что главврач Кругловский повел его не через приемный покой, где скорее всего находится секретарша, а через специальную дверь.

Кабинет был просторный, очень светлый, прямо за окнами качал ветками фруктовый сад. Стволы были аккуратно побелены. Казенный порядок, чистота на асфальтированных дорожках нагнали на полковника Кривошеева невыразимую тоску. “Настоящая тюрьма, – подумал он, вспомнив железные ворота и забор с колючей проволокой поверху. – Отсюда и убежать, наверное, непросто”.

Главврач не знал, чем занять дорогого гостя.

– Присаживайтесь, уважаемый, вот сюда, – он показал на старое кожаное кресло.

"Таких кресел сейчас днем с огнем не найдешь”, – отходя от окна, подумал Кривошеев, опускаясь в мягкое глубокое кресло. Ни одна пружина не скрипнула, кожа не затрещала.

– Чай, кофе, а может быть, коньяка немного? – осведомился главврач, пристально глядя на гостя.

– Что вы, Виктор Феликсович, хотя, в общем, от чашки чая я не откажусь.

Аппарат, стоявший на соседнем столе, напомнил полковнику что-то давным-давно виденное в кинохронике: то ли ставку Гитлера, то ли кабинет в Кремле. Главврач снял массивную трубку бежевого цвета, нажал на нижнюю клавишу – зуммер раздался прямо за дверью – и негромко сказал в трубку:

– Ирина Васильевна, чайку, пожалуйста, организуйте. Да, да, с пирожными, конечно же, конечно.

Ровно через минуту массивная дверь орехового дерева с медной начищенной до блеска ручкой бесшумно распахнулась, и в кабинет главврача вошла длинноногая блондинка на высоких каблуках и в белом халате. Губы девушки были накрашены.

Кривошеев взглянул на нее оценивающе снизу вверх и мысленно выставил оценку: “Эта девушка тянет на четыре с плюсом, а если она еще и умна, то, возможно, и на пять”.

– Здравствуйте, – нежным, вкрадчивым голосом произнесла секретарша, вкатывая в кабинет маленький деревянный сервировочный столик.

"Экая штучка. – подумал Кривошеев, – в колготках, но без лифчика”.

– Спасибо, Ирина Васильевна.

– Налить? – взглянув на главврача, поинтересовалась секретарша.

Кривошеев все понял с первого взгляда: эта девушка – любовница главврача, но претендует на большее, возможно, желает стать его супругой или с помощью Кругловского продвинуться по службе. “Неплохо было бы ее трахнуть”, – без всякого энтузиазма подумал Кирилл Андреевич, взглядом провожая девушку. Та, словно специально, шла неторопливо, давая насладиться и шефу и его гостю созерцанием своей точеной фигуры.

Когда дверь закрылась, Кривошеев щелкнул пальцами; он сделал это по-свойски, словно с Виктором Феликсовичем был в закадычных друзьях.

– Ничего штучка.

– Не жалуюсь, – по-хозяйски произнес главврач.

– Супруга как реагирует?

– Да никак, – ответил Виктор Феликсович, – живет, не тужит. Меня хватает на обеих.

– Это хорошо, – произнес Кривошеев, беря со столика чашку дымящегося чая.

Он сделал несколько глотков, а затем меланхолично принялся помешивать изящной ложечкой в чашке, думая о том, что главврач в каком-то задрипанном Мухосранске устроился совсем не плохо. Наверное, без особых проблем решает все свои дела, накоротке со всем местным начальством, трахает потихоньку женскую часть медперсонала и потихоньку, незаметно для самого себя, стареет. “Ничего ему не надо, никуда его не тянет, и никогда в жизни этот никчемный, по московским меркам, человечек, не променяет место в заштатной клинике на должность в столице. Умеют люди устраиваться в жизни, все у них катит, все у них путем, все складывается одно к другому”.

– Чай не горячий? У меня есть холодная кипяченая вода, можно разбавить.

– Не стоит беспокоиться.

"Интересно, сколько ему отвалил отец? Наверное, по тем временам деньги были огромные. Ведь за “так” подобную услугу не окажет даже родной брат”, – прокручивая в уме эту мысль, Кривошеев напрягся. Ложечка в фарфоровой чашке перестала звенеть.

– Я, Виктор Феликсович, прислушался к вашему совету.

– Очень хорошо, – сказал главврач, пристально глядя на гостя.

– Я бы хотел взглянуть на своего брата.

– Это можно устроить. Если хотите, прямо сейчас его и приведут.

– Нет, Виктор Феликсович, вы меня не совсем правильно поняли, я хотел бы на него посмотреть, но чтобы он меня не видел.

– Навряд ли он вас узнает, – задумчиво произнес психиатр.

– Но можно так устроить? – уже резко и настойчиво попросил Кривошеев.

– Конечно же, можно, не вопрос, как говорится. Может, все-таки коньячка грамм сто перед этим историческим шагом?

– Я за рулем, – небрежно махнул рукой полковник Кривошеев и чуть виновато улыбнулся.

– Останьтесь у меня, погостите. Кстати, сегодня у меня день почти не загружен, я сегодня свободен. Мы могли бы отправиться ко мне в гости, съездили бы на озеро, опять же шашлык, рыбалка…

"Сейчас, наверное, скажет о девочках”.

Но психиатр к вопросу, связанному с основным инстинктом, не перешел: наверное, счел, что пока не время.

"Девочек он, наверное, берет из числа своих сотрудниц. Посмотрит строго, затем скажет своим умным голосом – ведь он здесь царь, Бог и воинский начальник: “Ты, Клава (или Маша), поедешь с нами отдохнуть”. Та, как кролик перед удавом, застынет и двинется в указанном направлении и будет делать все то, что полагается делать в подобных ситуациях”.

– Кстати, у меня прекрасная банька, прямо на берегу озера. А вода там кристально чистая, святые источники бьют, можно сказать, целебная, от всех болезней помогает.

– Нет, что вы, я ограничен во времени. Слишком много работы в столице. К вечеру я должен быть на месте.

– Жаль, жаль, – сокрушенно покачал большой головой Виктор Феликсович Кругловский и положил ключ на чистый лист бумаги.

Положил аккуратно, двумя пальцами. Так кладут вескую улику и.., единственную, самую важную в деле. От этого движения Кривошеева передернуло. От взгляда Кругловского реакция Кривошеева не ускользнула.

– Не обращайте внимания на меня, вы же понимаете, Кирилл Андреевич, с каким контингентом мне приходится работать.

Кривошеев согласно кивнул.

– Так вы хотите посмотреть на нашего пациента.

– Да, но так, – уже во второй раз принялся толковать гость, – чтобы он меня не видел.

– Сейчас устроим, у нас есть комната. Вы сможете наблюдать, а я с ним поговорю.

– Буду весьма признателен, – старомодно ответил Кривошеев.

Воспользовавшись странным аппаратом, похожим на пульт в опорном пункте милиции или в космическом центре, главврач клиники связался с каким-то Сидоровым и уже другим тоном, абсолютно непохожим на тот, каким разговаривал с гостем, громко попросил:

– Сидоров, будь так любезен, больного из седьмой палаты, да, да, Ивановского пошли ко мне и немедленно, я жду.

– Виктор Феликсович, а можно мне взглянуть на бумаги?

– Вам можно, хотя это, в общем-то, врачебная тайна, и мы не позволяем, не в наших правилах давать заглядывать в истории болезни. Понимаете ли, разные люди бывают. Информация о болезни – вещь обоюдоострая и для пациента, и для нас, врачей, да и для родственников. Но для вас я сделаю исключение.

Через три минуты – Кривошеев еще не успел допить чай – на стол главврача легла пухлая папка толщиной в хороший том. Тот раскрыл ее и медленно подвинул к своему гостю:

– Вы потом внимательно посмотрите, уже пациента доставили.

Спустившись на первый этаж, главврач предложил Кривошееву войти в белую дверь с медной начищенной ручкой.

– Там все есть, – предупредил психиатр, – стул, стол. Вам даже принесут туда чай.

– Чай не нужен, но, если позволите, я буду там курить.

– Конечно, – согласно кивнул главврач. Кривошеев оказался в маленькой комнатке, стены которой были выкрашены в какой-то неопределенный цвет – то ли серо-коричневый, то ли желтовато-зеленый. В полумраке определить это было почти невозможно. Светилось лишь окно. Через оконное стекло Кривошеев видел соседний кабинет, куда более просторный, чем его комната, и куда более светлый. Пол там был выложен керамической темно-коричневой плиткой, а стены – белой.

Кабинет напоминал то ли кухню, то ли операционную. Правда, для операционной света было маловато. В центре кабинета, прямо напротив окна, стояло кресло. “Наверное, когда-то оно находилось в стоматологическом кабинете”, – решил Кирилл Андреевич.

Дверь открылась. На двери, естественно, ручки не было. Два санитара, дюжие, краснолицые, в белых халатах с закатанными рукавами, ввели пациента. Кривошеев вздрогнул: перед ним, озираясь по сторонам не испуганно и затравленно, а с любопытством, стоял его брат.

– Господи, – вырвалось у Кирилла Андреевича, – сколько же лет я тебя не видел? Десять? Двадцать!

Появился главврач. В его руках была тетрадка, неизменный ключ и авторучка с блестящим колпачком.

– Прошу, – галантно предложил больному главврач, указывая на стоматологическое кресло.

Тот заулыбался, поздоровался с главврачом за руку и уселся. Когда Кривошеев увидел улыбку своего брата, у него сжало горло, словно кто-то двумя руками вцепился в его шею. Кривошеев рванул верхнюю пуговицу рубашки, узел галстука, резко тряхнул головой. Дышать стало немного легче.

Передних зубов у его брата не было. “Господи, Боже мой, что же они с ним сделали!"

Может, быть, из-за отсутствия зубов, может быть, еще из-за чего-то голос у брата был не совсем таким, как у Кирилла Андреевича.

– Ну, как мы себя чувствуем? Не мучают тяжелые сны? – спросил главврач у пациента, когда за санитарами закрылась дверь.

– Нет, не мучают, сон крепкий, – ответил Евгений Кривошеев, продолжая все так же глуповато улыбаться.

– А грудь не болит? Сердце не беспокоит?

– Нет, не беспокоит.

– А спина? Давайте-ка подымем ручки, пошевелим глазками.

Евгений Кривошеев покорно, как кролик перед удавом, выполнил все то, о чем просил главврач. Кирилл Андреевич Кривошеев мрачно и угрюмо сидел, уставившись в тонированное стекло. Он уже ненавидел главврача, понимая, что тот настоящий садист, хотя вид у него вполне благообразный.

Разговор врача и пациента длился около получаса. Единственное, что четко понял Кирилл Андреевич, – это то, что его брат почти не ориентируется во времени. Он не знает, какой сейчас год, месяц и день. Мало чего помнит о своей жизни до психиатрической лечебницы. Зато то, что происходило вчера или позавчера, пациент помнил хорошо и отвечал вполне внятно.

– Да, тяжелый случай, – пробормотал Кирилл Андреевич, закуривая третью сигарету.

Пальцы его дрожали, сердце билось неровно, в голове стучала кровь. Время от времени Кирилл Андреевич вытирал вспотевшее лицо, чувствовал, что даже рубашка стала мокрой от пота.

Взглянув на зеркальное стекло, за которым прятался Кирилл Андреевич, главврач ухмыльнулся. Ну вот вы и посмотрели, каков ваш братец. Теперь я его отправляю в палату. Опять появились два дюжих краснолицых санитара, веселых и глупых, с лицами абсолютно безмятежными, и увели, держа под локти, пациента из седьмой палаты.

– Ну вы и накурили, Кирилл Андреевич, – махая перед собой рукой с короткими пальцами, пробурчал главврач клиники.

– Волновался, – сказал Кривошеев.

– Я вас понимаю. Ну что, поднимемся наверх. Думаю, вам не повредят пятьдесят грамм коньяка.

– Да уж, не повредят, – согласился полковник налоговой службы.

Выпив коньяк и полистав историю болезни, Кирилл Андреевич посмотрел на главврача.

– Я вам оставлю денег, “почините” рот моему брату.

– Зачем? Ему и так комфортно, – сказал главврач.

– Вставьте ему передние зубы.

– Ваше желание – для меня закон. Если есть такое желание и есть средства, то почему бы не выполнить. Будет сделано.

– Хорошо, – сказал Кирилл Андреевич, отодвигая пухлый том, просмотрев который он понял не слишком много. – А теперь не могли бы мы с вами прогуляться, походить немного где-нибудь по берегу реки, полюбоваться на великолепие местных пейзажей, – произнес гость.

– У нас замечательная природа, у вас в городе такого не увидишь. Ирина Васильевна, я отлучусь часика на полтора-два, потом появлюсь. Так что вы остаетесь за меня, – связавшись по телефону с секретаршей, сказал главврач, затем снял белый халат, шапочку и надел пиджак.

Усевшись в “Волгу” Кривошеева, они покинули территорию лечебницы. Доктор указывал, куда ехать, и минут через десять-пятнадцать машина остановилась на берегу реки. Вид отсюда открывался действительно замечательный. С высокого берега расстилалась в оба конца бесконечная панорама: леса, перелески, поля, луга и извилистая неширокая река.

– Благодать, – сказал Кривошеев.

– Да, природа здесь замечательная. Лечебницу поставили в правильном месте, пейзажи успокаивают больных.

Кривошеев при этих словах главврача подумал, что больные вряд ли видят из сетчатых загонов для прогулки эти пейзажи. А если и видят, то вряд ли понимают, как великолепна природа.

– Сколько у вас больных в клинике?

– Стало больше, а в лучшие времена было около двухсот семидесяти.

"Двести семьдесят психов, – подумал Кривошеев. – И один из этих двухсот семидесяти – мой родной брат-близнец. Удивительная судьба у людей. Я сам – важный московский чиновник. От одного лишь вида или упоминания моей фамилии многие богатые и могущественные люди начинают трепетать и сердце у них уходит в пятки. А мой родной брат-близнец – человек беспомощный и никчемный. На него даже никто не обращает внимания. Умри такой человек, погибни, и никто не вспомнит добрым словом, не всплакнет, и ни одна газета не напечатает некролог, в котором последней строчкой будет соболезнование родным и близким покойного”.

Мужчины стояли на берегу, любуясь рекой.

– Виктор Феликсович, разговор у меня к вам серьезный и предложение, поверьте, очень серьезное.

– Да, я вас слушаю, – главврач насторожился, понимая, что такой человек, как Кривошеев, шутить не станет: если уж говорит, что разговор серьезный, то так оно и есть.

– Как вы посмотрите на то, что я заберу своего брата?

– Не понял, как заберете?

– Заберу из вашей клиники, пусть он живет у меня. Я перед ним в долгу.

"В долгу” Кривошеев произнес веско, но все же не смог скрыть некую едва уловимую фальшь. И психиатр это почувствовал:

– Вы хотите забрать его навсегда?

– Не знаю, навсегда или нет… Посмотрим… Если он будет вести себя нормально, то пусть живет с нами. Пусть будет при мне. Надеюсь, вы не против.

– Но ведь он на другой фамилии. Все, сделанное вашим отцом, открутить назад, как я понимаю, весьма проблематично.

– Проблема есть, но она не из неразрешимых. Это дело я исправлю. Можно исправить прямо у вас здесь в городке, можно – в Москве, как вам будет угодно.

– Конечно, можно и у нас устроить. Это будет недорого. Меня здесь все знают, к моему мнению" прислушиваются.

– Значит, вы не против, Виктор Феликсович?

– А почему я, собственно говоря, должен быть против? Человек попадает в хорошие руки.

– Естественно, это будет сделано небезвозмездно, – продолжил Кривошеев, – я вам хорошо заплачу. Пятьдесят тысяч вас устроит?

От удивления главврача даже шатнуло – он не только никогда не держал в руках подобных денег, но и представить себе не мог, что станет обладателем такой суммы.

– Долларов? – уже робким голосом спросил он.

– Естественно, не российских рублей.

– Да, да, – дважды выдохнув, произнес главврач. – Все, что будет нужно… Все, что в моих силах, я сделаю, Кирилл Андреевич.

– Вот вам для начала тысяча. Приведите в порядок его передние зубы, вставьте, чтобы был похож не на мученика российской системы здравоохранения, а на нормального человека.

– Все будет сделано. Стоматолог у меня знакомый, если надо, все устроит, – главврач даже задрожал от возбуждения и, как ни старался, скрыть своего волнения не мог.

Кривошеев чувствовал, что он на верном пути. Он даже не ожидал, что так легко и быстро уговорит главврача.

– Я наведаюсь к вам через неделю, предварительно обязательно позвоню. Вы за это время продвиньте дело вперед.

– А что его продвигать, со своей стороны я сделаю все в один день.

– Вопросы не возникнут?

– У кого они здесь возникнут? Что вы, что вы… Некому здесь интересоваться нашими делами. Да и дело, в общем-то, благородное, хорошее, я бы сказал, милосердное. Если вы хотите, отдам вам его безо всяких на то документов.

– Нет, я хочу… Хотя я подумаю… Пока никому не говорите обо мне, – сказал Кирилл Андреевич, извлекая из кармана пачку сигарет и предлагая главврачу.

Тот закурил, закашлялся. Кривошеей же любовался видом, он смотрел на реку, заливные луга, на моторную лодку, медленно идущую против течения вверх по течению. Следил за ней до тех пор, пока лодка с двумя мужчинами не скрылась за поворотом. Звук еще долго висел в чистом воздухе. Плыли облака, дул теплый ветер.

– Половину денег я вам передам тогда, когда заберу брата. Надеюсь, вас устроит подобный расклад?

– Конечно, Кирилл Андреевич, меня устроит любой вариант.

Из важного человека главврач превратился в полное ничтожество. Сумма с четырьмя нулями раздавила его, сделав тише воды, ниже травы. Он готов был ползать на коленях и лизать ботинки московскому гостю.

– Вы не беспокойтесь за него, зубы ему сделают замечательные. Наш врач мне поставил металлокерамику, и моей жене тоже.

– Хорошо, хорошо, сделайте все, как считаете нужным.

– В лучшем виде все будет сделано.

– Теперь я бы хотел откланяться, в Москве меня ждут дела.

– Извините великодушно, Кирилл Андреевич, а чем вы занимаетесь в Москве, в каком департаменте изволите служить?

– В налоговой полиции.

– В налоговой полиции? – глаза главврача округлились.

Он думал, что Кирилл Андреевич, как и его отец, служит в военной прокуратуре. Но налоговая полиция – это еще круче.

– Извините, в какой должности? Кривошеев сделал вид, что не услышал, но через несколько секунд произнес:

– У меня генеральская должность.

– Да, да, конечно, понимаю, – и сумма и должность произвели на главврача неизгладимое впечатление.

Кирилл Андреевич довез на своей “Волге” главврача до железных ворот. Врач горячо и преданно пожал на прощание холодную ладонь Кривошеева. А когда тот протянул тысячу долларов, смущенный, покрасневший психиатр растерянно забормотал:

– Большое спасибо.., большое спасибо… И моментально спрятал деньги в карман. На этом они и расстались.

"Одно дело сделано. Часа через два буду дома. Но это лишь начало, лишь часть моего плана.

Надеюсь, что все сбудется и благополучно сложится, и тогда ни одна сволочь, ни один мерзавец не подкопается. То-то их поразит все, что произойдет. Главное, чтобы нигде не случилось прокола, главное, чтобы все сошлось воедино – и мое желание и мои возможности”, – мысли одна за другой прокручивались в голове у Кривошеева.