Текст книги "Двуликий Янус"

Глава 3

После тщательного обсуждения, жарких споров, внесения многочисленных изменений и уточнений план розыска Малявкина был утвержден, и на следующее утро Горюнов со Скворецким приступили к его осуществлению. Скворецкий взял на себя розыск руководителя джаза Аристархова и профессора Варламова, Горюнову надлежало заняться Мусей из консерватории, а также соседями Гитаева.

Найти Аристархова оказалось проще простого: не так уж много было в те военные годы в Москве джаз-оркестров, и дирижер одного из джазов – фигура приметная. К тому же и фамилия «Аристархов» не часто встречается.

Джаз, которым руководил Аристархов, был небольшим, третьеразрядным, выступал все больше в фойе кинотеатров да на танцплощадках. На настоящей, большой сцене не появлялся. Хотя этот джаз в большинстве своем и состоял из молодых людей, он каким-то образом сохранился: у кого из артистов оказалась грыжа, у кого плоскостопие или еще что-нибудь. В общем же, все участники джаза получили белые билеты и от службы в армии были освобождены. Такое трогательное собрание инвалидов в столь небольшом и своеобразном коллективе вызывало недоумение, но доискиваться до подлинных причин этого скопления белобилетников у Кирилла Петровича сейчас не было времени. Не это его интересовало, да и не до того было… Малявкин – вот главная задача.

Джаз Аристархова выступал в те дни в Доме летчиков, на Ленинградском шоссе, фойе которого было превращено в танцзал; вход был платным, для любого желающего.

Судя по характеристике, полученной Скворецким, Аристархов, как музыкант, был не лишен способностей и администратором был неплохим, но за деньги и ради денег, как говорили, был способен на всё.

Скворецкий решил прийти к нему ночью на квартиру, с военным патрулем, совершавшим обход. Если Малявкин там, у Аристархова, никуда он не денется, попадется непременно. Но до ночи было далеко, и Кирилл Петрович отправился в институт, где работал профессор Варламов.

Институт этот, или лаборатория, как он именовался, был создан недавно, меньше года назад. Занимался институт новыми, весьма сложными проблемами, которые в будущем обещали весьма и весьма многое. Штат института был новый, и большинство сотрудников, за исключением ведущих научных работников, которые между собой были давно знакомы по предыдущей работе, знали друг друга мало. Поэтому Скворецкий смог собрать о Варламове довольно скудные сведения.

Петру Андреевичу Варламову было уже под шестьдесят. Был он довольно крупным физиком-экспериментатором, способным научным работником. В институте Варламов возглавлял группу сотрудников, разрабатывающую особо важную и особо секретную проблему. Настолько секретную, что даже Скворецкому не сочли возможным что-нибудь сообщить о характере и назначении этой работы, да ему это было и ни к чему, а праздным любопытством майор никогда не отличался.

Впрочем, некоторое общее представление об основном направлении научной деятельности профессора Варламова получить было нетрудно: еще до войны в ряде специальных журналов публиковались его статьи, все на одну и ту же тему. Однако, как узнал Кирилл Петрович, с начала 1941 года выступления Варламова в печати внезапно прекратились. В своих исследованиях профессор продвинулся настолько, что от чисто теоретической постановки проблемы перешел к таким практическим результатам, которые превращали его работу в важнейшую государственную тайну, имевшую, в частности, и оборонный характер. Такой вывод Скворецкий сделал из беседы с руководителем института. Понял он также, что за последнее время профессор Варламов добился значительных успехов и стоит на пороге очень и очень важных открытий.

Кирилл Петрович узнал и о некоторых чертах характера Варламова, его личных качествах. Судя по тому, что говорили о профессоре, это был рассеянный, увлеченный своей работой человек, мало искушенный в житейских делах. Тут профессор Варламов целиком полагался на свою супругу, женщину волевую, энергичную, решительную. Его жена, Ева Евгеньевна Варламова, лет на двенадцать-пятнадцать моложе профессора, отличалась незаурядной, броской внешностью, любила хорошо одеться и вообще тяготела к «красивой жизни». Профессор, человек, в общем-то, во всем, что не касалось науки, слабохарактерный, вечно занятой, на многое смотрел глазами своей жены и, как правило, ни в какие житейские дела не вмешивался, ни в чем своей жене не перечил.

«Любопытная семейка! – подумал Кирилл Петрович. – Весьма любопытная. Не у них ли укрылся Малявкин, не посвящая, конечно, профессорскую чету в суть своих преступных дел? Маловероятно, но не исключено. Придется проверить и эту версию».

Пока Скворецкий занимался сбором сведений об Аристархове и Варламове, Горюнов искал приятельницу Малявкина – Мусю. С утра Виктор Иванович отправился в консерваторию. Как выяснилось, консерватория действительно была эвакуирована из Москвы, но эвакуирована не полностью: кое-кто из преподавателей, сотрудников да и студентов, не ушедших по тем или иным причинам на фронт, из Москвы не уезжал. Сейчас, летом 1943 года, вернулись и кое-кто из эвакуированных. Поэтому в консерватории постоянно толпился народ. Все это было на руку Горюнову и облегчало поиски Муси.

Установив, в какой группе обучался до войны Борис Малявкин, Горюнов разыскал кое-кого из преподавателей и студентов этой группы.

Ему удалось выяснить, что в группе было две девушки, по имени Муся: Муся Желтова и Муся Синицына. И та и другая находились в данное время в Москве. Как узнать, какая из них была «девушкой Малявкина»? Помог Горюнову один из однокурсников Малявкина, словоохотливый, рассеянный парень в больших очках с толстенными стеклами, с которым Виктору Ивановичу без труда удалось разговориться.

Без сомнения, приятельницей Бориса была Муся Синицына, проживавшая, кстати, невдалеке от него.

«Рискнуть? – подумал Виктор. – А, чем черт не шутит! Рискну. Хуже не будет, а глядишь, что-нибудь и выясню». И он, не заходя в наркомат, направился на квартиру Синицыной.

Горюнов отлично сознавал: случись что не так, и его по головке не погладят. В самом деле: рамки его задания были строго очерчены – он должен найти знакомую Малявкина, собрать о ней максимум данных. Не больше. Но быстрый успех в розыске Муси окрылил Виктора, ждать не хотелось. Вдруг да Малявкин у нее, у этой самой Муси, и он, Виктор, сразу его найдет. Потеряешь время, и Малявкин уйдет, переберется куда в другое место… Если же пойти в наркомат докладывать о первых успехах и получать санкцию на посещение Муси, сколько потратишь времени. Одним словом, все тщательно взвесив, Горюнов решил действовать.

Муся Синицына жила в большом шестиэтажном доме. Поднявшись на третий этаж, Виктор на минуту замешкался, а затем, отбросив последние колебания, решительно постучал в дверь (звонок не работал). Открыла пожилая женщина с утомленным лицом.

– Вам кого?

– Мне… Мне Мусю… Мусю Синицыну.

– Мусю? – переспросила женщина и окинула Горюнова изучающим взглядом. Она повернулась и крикнула в глубину квартиры: – Муся! Мусенька! Это к тебе…

Где-то хлопнула дверь, и в прихожей появилась невысокая миловидная девушка в легком свитере и коричневых лыжных брюках. Не дав ей раскрыть рот, Горюнов шагнул навстречу и с улыбкой протянул руку:

– Здравствуйте, Муся!.. Так вот вы какая! Именно такой я вас себе и представлял. Меня зовут Виктор…

– Здравствуйте, – неуверенно отозвалась Муся, отвечая на рукопожатие, – но я… Я что-то вас не помню. Виктор? Какой Виктор?

– Ну, сейчас я вам все объясню, – быстро сказал Горюнов. – Только не тут же, не в прихожей мы будем разговаривать?!

– Да, да, пожалуйста, – смутилась девушка, отступая в сторону и указывая Горюнову путь. – Прошу вас.

– Может, пройдете в столовую, Мусенька? – спросила открывшая дверь женщина, которая все это время не спускала с Горюнова глаз, а с лица ее не сходило выражение настороженности.

– Нет, зачем же? – Муся пожала плечами. – Мы лучше у меня…

Едва они очутились в Мусиной комнате, с глазу на глаз, как Горюнов сразу спросил:

– Муся – разрешите мне вас так называть? – я ищу Бориса. Где он?

– Бориса? – пролепетала Муся и начала густо, до корней волос краснеть. – Какого Бориса?

– Малявкина, – твердо сказал Горюнов. – Бориса Малявкина.

– Ах, Борьку? Но… Но кто вы такой? Почему меня спрашиваете?

Ответ у старшего лейтенанта был готов, он все продумал заранее:

– Я – фронтовой товарищ Бориса. Мы вместе были в училище, а потом в одной части. В 1942 я был ранен, очутился в госпитале. На фронт, однако, после выписки не послали. Теперь работаю здесь, в Москве. В военкомате. Но дело не во мне. Очень хотелось бы узнать, где Борис, что с ним. Как-никак вместе начинали войну. Вот я и ищу его…

– Ну и ищите на здоровье, а чего вы ко мне пришли? С какой стати? – резко сказала Муся. Румянец отхлынул от ее щек.

– Я и искал, – не смутился Горюнов. – В часть писал. Ни ответа ни привета. Вы извините, но я вспомнил про вас. Мне много о вас Борис рассказывал. Он и адрес ваш дал: если, мол, будешь в Москве… Ну как же, посудите сами, мне было к вам не зайти?

– А я вам вот что скажу, – возразила Муся. – От Бориса Малявкина я не имею известий свыше года. Да-да, уже год с лишним. Сначала он мне писал, и из училища писал, и потом, с фронта. Правда, про вас не упоминал, что-то не припомню. Потом замолчал. И… и я больше и знать его не хочу, этого Малявкина!

– Помилуйте, Муся! Разве так можно? А если с ним что случилось?.. Война же. А вы так жестоко, так нехорошо…

– Жестоко? – На глазах у девушки навернулись слезы. – Случилось? Ничего с вашим Боренькой не случилось. Жив себе и здоров. Да он, если хотите знать, в Москве… – Муся на мгновение замялась. – Был недавно в Москве, во всяком случае. Это я точно знаю.

– В Москве? – Горюнову вдруг стало жарко. – Вы его видели?

– Не видала и… и видеть не хочу! Не желаю…

Горюнову стало ясно, что еще минута и девушка разрыдается, а тогда ничего не узнаешь. Он постарался успокоить Мусю:

– Раз сами не видели, так откуда же вы можете знать, да еще точно, был он в Москве или не был? А туда же – «видеть не хочу»!

– Все очень просто. Повторяю: мне отлично известно, что он в Москве. Отлично известно…

– Но откуда это вам может быть известно, если вы его не видали, с ним не встречались? Это же мистика какая-то! Откуда?

Муся поморщилась:

– Не все ли вам равно – откуда? И вовсе не мистика. Его видел, видел собственными глазами один наш студент. Он мне и рассказал.

– Давно он видел Малявкина, этот студент? – быстро спросил Горюнов. – Где?

– Разве это играет какую-нибудь роль: давно или нет? Важно, что видел, что Борис в Москве, но не пожелал о себе дать знать. – В голосе Муси послышалось ожесточение.

– А может, он, этот ваш товарищ, ошибся? Может, он кого другого принял за Бориса? Всякое могло случиться.

– Ну уж нет. Они нос к носу столкнулись. И Борька, ваш Борис, был не один, а с какой-то вульгарной девицей. Вот так!

– И давно это было, давно? – повторил свой вопрос Горюнов.

– Да нет, не очень. Так около недели тому назад. Между прочим, Борис сделал вид, что не узнал этого парня. Даже не поздоровался. Ну, оно и понятно: совесть, как видно, не совсем потерял. Меня, однако, это нисколько не трогает.

– Где это было?

– Слушайте, Виктор, вы что? Словно меня допрашиваете. По какому праву? Я вам сказала, что не желаю разговаривать об этом Малявкине. И слышать о нем не желаю! Раз он ваш друг, ищите его на здоровье, а меня оставьте в покое. Все. Надеюсь, понятно?

Горюнов понял, что увлекся. Он поднялся и с беспечным видом махнул рукой.

– Не сердитесь, Муся. Ваш приятель мог и ошибиться. Знаете что? – Виктор заговорил доверительно. – Можно вас попросить об одном одолжении?

Муся насторожилась:

– Что именно?

– Если Борис все же появится, вдруг даст о себе знать, позвоните мне. Я вам оставлю свой телефон. Надеюсь, это вас не затруднит.

– Что же, оставьте. Только вряд ли Малявкин объявится и вряд ли я вам позвоню. Мне-то все ясно…

Глава 4

Когда Скворецкий под вечер вернулся в наркомат, ему доложили, что звонили из бюро пропусков: там сидит и ждет капитан Попов.

– Попов? Из продовольственного склада? Очень хорошо. Давайте его сюда!

Через несколько минут капитан появился и чуть не с порога заговорил:

– Прошу, товарищ майор, извинить за беспокойство, но меня очень волнует вся эта история. Вот уже двое суток я путешествую с вашими товарищами по вокзалам, а все без толку. Мы посоветовались с лейтенантом Константиновым и подумали: там ли мы ищем Малявкина, где нужно? Что, если его нужно искать не на вокзалах, а совсем в другом месте?

– В другом? Где же именно? У вас есть какие-либо предложения?

– Конкретных предложений у меня нет, но я и мой помощник считаем: может, следует поискать знакомых Малявкина? У них проверить? Если требуется какая-нибудь помощь, прошу располагать нами полностью. Как-никак и я повинен, что этот мерзавец сбежал. Не углядел…

– Ну какая же ваша вина, товарищ капитан? Вы тут при чем? В ваши обязанности никак не входило караулить задержанных. Вы сделали все, что могли. Даже больше. Жизнью рисковали… А за предложение помощи – спасибо. Вы и так нам немало помогли, мы на вас и дальше рассчитываем. Насчет знакомых Малявкина – правильно. Мы этим занимаемся, а вы сейчас нужнее всего на вокзалах. Не исключено, что Малявкин в конце концов объявится именно на вокзале. Вы уж не бросайте этого дела, действуйте.

– Так я что? И я, и лейтенант Константинов в вашем распоряжении, только уж очень обидно: бьемся, бьемся, ночи не спим, а результатов никаких…

Едва ушел Попов, как появился Виктор Горюнов. Вид у него был сконфуженный.

– Что? – спросил Скворецкий. – Осечка вышла? Не нашел Мусю? Я же говорил: не так это просто.

Горюнов горестно вздохнул:

– Никак нет, Кирилл Петрович. Мусю я нашел. Синицына ее фамилия. Муся Синицына. А осечка, пожалуй, действительно получилась…

– Ничего не пойму: говоришь, девушку нашел, значит, задание выполнил, так в чем дело? Какая еще неудача тебя постигла? Рассказывай толком.

– Понимаете, Кирилл Петрович, – смутился Горюнов, – был я у этой самой Муси. Разговаривал с ней.

Скворецкий пристально посмотрел на Горюнова, вышел из-за стола, раз-другой прошелся по кабинету и, остановившись прямо против Виктора, спокойно, очень спокойно сказал:

– Та-ак! Значит, говоришь, был у Синицыной? Даже беседовал с ней? А кто вас уполномочил вести такую беседу, товарищ старший лейтенант?

– Я ведь хотел как лучше. Боялся упустить время. Уж очень хорошо все поначалу получалось. Думал: а вдруг да Малявкин там, у нее? И в плане посещение Муси было предусмотрено…

– «В плане»! – взорвался Скворецкий. – Да вы отдаете себе отчет, товарищ Горюнов, в собственных поступках?! Планом предусмотрено что? Идти к этой девушке после того, как она будет полностью в поле нашего зрения. Полностью! Поняли? А это значит: появись у нее или выйди из ее квартиры после нашего посещения Малявкин – через минуту, через час, через сутки, – никуда он не денется. Не минует наших рук. А теперь что? Дали понять, где мы его ищем. Это ведь…

Кирилл Петрович не закончил фразы и, раздраженно махнув рукой, зашагал из угла в угол по кабинету. Переминаясь с ноги на ногу, Горюнов робко возразил:

– Так ведь я осторожно. Назвался фронтовым товарищем Малявкина. Сказал, что работаю в военкомате…

– Час от часу не легче! Еще бы недоставало, чтобы вы там на всю квартиру кричали, что явились из НКГБ! Кому надо, тот и так поймет. А кто дал вам право действовать под видом сотрудника военкомата? Потрудитесь, однако, подробно, с началами до конца, рассказать все, что произошло у Синицыной.

Скворецкий внимательно выслушал Горюнова. Когда тот закончил, Кирилл Петрович, взвешивая каждое слово, сказал:

– Первое: о вашем поведении. Инициатива – необходимое качество чекиста. Человек, лишенный инициативы, не может быть чекистом. Настоящим чекистом. Инициатива, однако, должна быть разумной и проявляться тогда, когда того требует обстановка. В нужный момент, в соответствующих условиях чекист обязан самостоятельно, не ожидая указаний, принимать решение и проводить его в жизнь. Но когда того требуют условия, оперативная обстановка. В противном случае инициатива превращается в анархию, в нарушение дисциплины. А дисциплина, железная дисциплина, так же должна быть присуща чекисту, как и умение проявить инициативу. В данном случае вы нарушили дисциплину самым грубейшим образом. Вам это понятно?

Горюнов тяжко вздохнул и молча кивнул головой.

– Вывод, – продолжал Скворецкий. – Если еще раз повторится подобное, мы вместе работать не сможем. Больше того: я вынужден буду настаивать, чтобы вас вообще отстранили от участия в розыске.

– Товарищ майор, Кирилл Петрович! – воскликнул Горюнов. – Я же понимаю… Заверяю вас…

– Ладно, – жестко перебил Скворецкий, – будем считать, что выводы сделаны. Теперь второе. Если Малявкин появится у Синицыной, то она, конечно, расскажет ему о твоем посещении. Дальнейшее предугадать не трудно: Малявкин сразу сообразит, из какого военкомата явился его новоявленный «приятель». Задача: не теряя времени, перекрыть все подходы к дому Синицыной, все выходы. Этим сейчас же и займись.

Хотя были приняты все необходимые меры, но ни в этот вечер, ни ночью, ни на следующий день, ни сутки спустя Малявкин у Синицыной не появился.

Той же ночью Скворецкий во главе военного патруля нагрянул к Аристархову. Дирижер джаз-оркестра занимал одну комнату в просторной коммунальной квартире. В комнате Аристархова, который жил один, никого постороннего не оказалось, да, пожалуй, и не могло быть, настолько крохотной была эта комната. Все ее убранство состояло из старой тахты с продавленными пружинами, небольшого круглого столика да трех колченогих стульев. Даже шкафа не было: одежда висела на гвоздях, вбитых в стену. Чтобы передвигаться по комнате, приходилось буквально протискиваться между тахтой и столом. Солдаты патруля, пока Скворецкий беседовал с Аристарховым, оставались в мрачном, заставленном всяким скарбом коридоре – в комнате они не поместились.

Аристархов был явно напуган ночным визитом военного патруля; дрожащими руками он совал Скворецкому белый билет и всяческие справки, удостоверявшие, что их владелец к военной службе непригоден. Справок было такое количество, что Скворецкому было ясно, что с освобождением из армии у Аристархова не все чисто, но его это сейчас не интересовало. Майору был нужен Малявкин, а того здесь не было. Да он и не мог здесь укрываться – сами габариты жилья Аристархова исключали такую возможность.

Для очистки совести Кирилл Петрович спросил, не ночевал ли последнее время у Аристархова кто из посторонних, но тот только руками всплеснул:

– Что вы, помилуйте! Разве можно? Я порядки знаю – время военное. Нет, никто не ночевал, никто.

Скворецкий проверил и остальные комнаты квартиры: никого постороннего не было и, судя по словам жильцов, не бывало.

Теперь из известных чекистам знакомых Малявкина оставался только Варламов. Но как к нему подступиться? Это не Аристархов. К профессору, занятому важной, необходимой государству работой, не сунешься ночью с военным патрулем. Нельзя! Слишком дорого спокойствие профессора. А идти надо. Как быть?

Долго Скворецкий с Горюновым ломали голову, советовались с комиссаром и решили, что Скворецкий и Горюнов отправятся прямо на квартиру профессора и в открытую, без обиняков расспросят его о Малявкине, не объясняя, по возможности, причин своей в нем заинтересованности.

Как было выяснено, профессорская чета – Петр Андреевич и Ева Евгеньевна Варламовы – занимали отдельную трехкомнатную квартиру в старом, но вполне благоустроенном доме на шестом этаже. С ними постоянно жила восемнадцатилетняя племянница Варламова, Ната, которую профессор уже много лет тому назад удочерил. Мать Наты, родная сестра Варламова, и ее отец давно умерли. В октябре 1941 года Петр Андреевич Варламов эвакуировался с семьей в Уфу, но уже несколько месяцев как в связи с организацией института был вызван в Москву и добился разрешения вернуться с женой и племянницей.

Скворецкий с Горюновым отправились к профессору часов около десяти вечера, перед наступлением комендантского часа: можно было полагать, что в такое время вся семья будет дома, да и Малявкин, если он скрывается у Варламовых, не высунет носа на улицу. Впрочем, ни Скворецкий, ни Горюнов особо не рассчитывали обнаружить Малявкина у Варламовых. Это было маловероятным. Профессор – советский человек, крупный ученый – не стал бы укрывать дезертира, изменника. Разве только если тот его обманул? Чекисты направлялись к Варламову, лелея надежду выяснить какие-то подробности о Малявкине, известные семье Варламовых, которые могли бы быть полезны в розыске.

Оставив машину невдалеке от дома Варламовых, в соседнем переулке, Скворецкий и Горюнов разыскали нужный подъезд. Вот и дверь, на ней медная, чуть потемневшая дощечка: «Петр Андреевич Варламов. Профессор».

Кирилл Петрович нажал кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры послышался приглушенный шум, вроде бы вдалеке хлопнула дверь, и все стихло. Кирилл Петрович и Виктор с недоумением переглянулись. Скворецкий снова позвонил. Опять какой-то шум, затем легкий звук шагов. Дверь, прихваченная цепочкой, чуть приоткрылась. Мелькнуло испуганное девичье лицо.

– Вам кого? Что надо?

– Мы из наркомата, – подчеркнуто спокойно сказал Скворецкий. – По делу. Да вы откройте, не через порог же мы будем разговаривать. В самом деле, чего вы боитесь?

– А я вовсе и не боюсь, – ответила девушка, откидывая цепочку и распахивая дверь. – Вот еще. Очень мне надо пугаться!

Чекисты очутились в просторной, со вкусом обставленной прихожей, в которую выходило несколько дверей. Одна из них, на кухню, была открыта, остальные притворены.

– Нам нужен профессор Варламов. Петр Андреевич Варламов. Можем мы его видеть? – спросил Скворецкий.

– Дяди… то есть профессора, дома нету. Он… он уехал.

– Как – уехал? – удивился Кирилл Петрович. – Когда? Куда уехал?

Девушка ответила не сразу. Она подняла руки к груди, сплела пальцы, расплела их и снова сплела. В ее больших темных глазах таился испуг. Было видно, как она усилием воли старается его преодолеть.

– А вы… вы… вы не из НКВД? – внезапно ответила девушка вопросом на вопрос. Голос ее чуть заметно дрогнул.

– Знаете ли, – сердито сказал Скворецкий, – так у нас ничего не получится. Сначала вы не хотели нам открывать, теперь держите в прихожей, не приглашая в комнату, не предлагая сесть, и еще задаете странные вопросы. Разве это разговор? И что это вообще такое? Что тут у вас происходит? Как, кстати, вас зовут?

– Меня? Меня – Ната… Наталья Сергеевна…

– Ну, величать вас по батюшке, пожалуй, еще рановато. А теперь ведите нас в комнату, тогда и поговорим.

– О чем? О чем вы хотите со мной говорить? – с какой-то внезапной тоской спросила Ната, открывая одну из дверей, которая вела в комнату, служившую, судя по всему, столовой.

Едва переступив порог, Скворецкий понял, что совсем недавно в этой комнате, кроме Наты, были еще люди. В комнате пахло табачным дымом, на небольшом изящном столике стояла массивная пепельница с недокуренной, поспешно придавленной папиросой. На мундштуке виднелись следы губной помады. На широкой большой тахте, покрытой пушистым ковром, лежало несколько толстых научных Журналов, валялась какая-то полурассыпанная рукопись.

– Вы курите? – в упор спросил Скворецкий, оставляя вопрос Наты без ответа.

– Нет, что вы! Я не курю.

– А это? Это кто курил? – Кирилл Петрович указал на пепельницу.

– Это? – Ната смешалась. – Это… у меня… у меня была подруга. В гостях. Она и курила. Она ушла… Только что…

– Только что? – удивился Скворецкий. – Странно! Почему же тогда мы никого не встретили? Странно!

– Не знаю, – совсем растерялась девушка. – Но она действительно, ушла. Совсем недавно…

– Допустим, – согласился Скворецкий. – А сейчас, сейчас, кроме вас, в квартире никого нет?

– Нет, никого нету. Я одна.

– Так где же профессор Варламов? Куда уехал? Когда? Где его жена, Ева Евгеньевна, если не ошибаюсь? Тоже уехала? – спокойно спросил майор.

Ната сидела против Скворецкого и Горюнова потупившись, молчала и нервно теребила свои пальцы. Казалось, вот-вот девушка расплачется. Кирилл Петрович пристально посмотрел ей в лицо, внезапно встал, обошел вокруг стола и ласково погладил Нату по голове.

– Ну, ну, маленькая, зачем же нос вешать? Вижу, тут у вас что-то стряслось. Что же?

– Я… я не могу вам сказать. Не могу, – еле слышно произнесла Ната, глотая слезы. – Я же вас совсем не знаю. Кто вы? Откуда? Зачем пришли? Вы… вы хотите… арестовать дядю?

– Арестовать? – удивился Скворецкий. – А разве есть за что? Кстати, давайте познакомимся… Мы действительно из Народного комиссариата государственной безопасности. Моя фамилия Скворецкий. Майор Скворецкий, Кирилл Петрович. А это старший лейтенант Горюнов, Виктор Иванович. Прошу любить и жаловать. Вам-то, вам чего нас бояться? Думаете, съедим вас?

Ната сквозь слезы улыбнулась.

– Уж раз на то пошло, – продолжал Скворецкий, – вы советский человек, никаких преступлений, надеюсь, не совершили. Так? А если так, если совесть у вас чиста, какую мы можем представлять для вас опасность? Другое дело – будь вы преступник, враг нашей Родины. Да, с такими мы боремся. Но разве борьба с врагами нашего отечества не общее наше дело, особенно сейчас, когда идет война, когда фашисты то и дело засылают в советский тыл своих агентов?

– Это конечно, – кивнула Ната, – насчет войны я понимаю. Все понимаю. Я же комсомолка. Я ведь давно хочу на фронт, только тетя не пускает. Но я все равно уйду, убегу…

– Ну вот видите, – сердито сказал Скворецкий, – комсомолка, а туда же – «арестовать»! Рассуждаете о чекистах, как злостный обыватель, повторяете всякие бредни. Стыдитесь! Что же касается фронта, то на фронте, думаю, обойдутся и без вас. Но и здесь, в тылу, нельзя забывать, что идет война, тем более комсомольцу. И тут вы можете принести очень и очень большую пользу, в частности, в том деле, которое нас сейчас интересует. Но в первую очередь мы хотим знать: куда и почему так внезапно уехал ваш дядя?

Ната опять насупилась, опустила голову и ничего не ответила.

– Молчите? Скверно! Ничего, значит, вы не поняли. – В голосе Кирилла Петровича слышалось разочарование. – Скажите, а ваша тетя, Ева Евгеньевна, курит?

Вопрос был задан неожиданно, в упор.

– Да, курит, – поспешно ответила Ната, и лицо ее залилось краской.

– Так, – протянул Кирилл Петрович и усмехнулся. – А врать-то вы, голубушка, не умеете, совсем не умеете. Еще не научились. Это хорошо!

Он подал незаметный для Наты знак Горюнову. Виктор мгновенно его понял и, поднимаясь со своего места, спросил Нату:

– Могу я выпить стакан воды?

– Воды? Пожалуйста, – удивленно сказала Ната. – Вот графин. На буфете.

– Тут кипяченая? Я, знаете ли, предпочитаю сырую. С вашего разрешения я пойду на кухню и там напьюсь. Можно? Да вы не беспокойтесь, сидите, сидите! Я и сам сориентируюсь.

Горюнов быстро вышел из столовой, прикрыв за собой дверь. Он слышал, как Скворецкий что-то громко сказал, Ната что-то невнятно ответила, потом рассмеялась. Виктор зашел в одну комнату, внимательно ее осмотрел, зашел в другую. Пусто. Никого. Он прошел на кухню. Едва очутившись в просторной кухне, Горюнов закусил губу и тихо, про себя, выругался. Первое, что бросилось ему в глаза, была дверь. Не та, через которую он вошел, а другая, с противоположной стороны.

Виктор кинулся к двери и рванул ручку на себя. Дверь распахнулась, она была не заперта. Так и есть: дверь вела на узкую лестницу с простыми железными перилами. Черный ход! Вот они, эти старинные здания!..

«Ну и история! – мелькнуло в голове у Горюнова. – Такую ерунду, не предусмотрели! Впрочем, как можно было предусмотреть – не с обыском шли. А что, если именно здесь, в этой самой квартире, скрывался преступник, и, пока мы трезвонили в парадную дверь, он… Отсюда и странное поведение Наты, ее испуг, растерянность. Да, конечно же, это так, так и есть. Но профессор? Его жена? Они-то где? Нет, тут что-то не так».

На тесной лестничной площадке что-то белело. Горюнов нагнулся. Это был маленький женский носовой платочек. Он был чуть скомкан и издавал нежный аромат дорогих духов. Виктор сунул платок в карман, закрыл за собой дверь и вернулся в столовую. На немой вопрос Скворецкого он отрицательно качнул головой: нет, мол, никого нету. О своей находке он пока молчал. До времени.

За те несколько минут, что Горюнов отсутствовал, обстановка в столовой заметно изменилась: Ната оживилась и свободно, почти непринужденно беседовала с Кириллом Петровичем. «Ну и майор!.. – с уважением подумал Горюнов. – Умеет наладить контакт».

– Нет, Виктор, ты только послушай, – засмеялся Скворецкий. – По мнению Натиной тетушки, все порядочные люди должны нас опасаться. Ну и ну…

Ната смущенно улыбалась.

– Послушайте, Ната, – внезапно серьезно спросил Скворецкий, – а вы Бориса, Бориса Малявкина, давно видали? Часом, не скажете, где он?

– Ах, Бориса!.. Так вот оно в чем дело! Тогда понятно. А я-то думала… Сейчас вам все объясню.

– Может, заодно вы скажете и чей это платок? – спросил Горюнов, вынимая его из кармана.

– Это? Евы Евгеньевны, тетушки. Как он у вас очутился?

– Очень просто: я нашел его на лестнице, возле черного хода.

– Ну, тогда ясно. Надо думать, она его впопыхах обронила, когда они с дядей бежали… от вас. Представляете?

– От нас? Бежали? – спросил Скворецкий. – Час от часу не легче. Да расскажите вы все наконец толком!

– Я и рассказываю… Как только вы позвонили в парадную дверь, Ева Евгеньевна кинулась наутек. Дядя так растерялся, что она и его с собой утащила. Ну прямо утащила! Через черный ход. Ева Евгеньевна меня заранее предупредила, что они с дядей вынуждены скрыться, и велела молчать.

– Но почему, черт побери, с какой такой стати понадобилось им бежать, скрываться? – развел руками Скворецкий.

– А Малявкин, где Борис Малявкин? – воскликнул Горюнов. – Где Гитаев?

– Вот уж этого я не знаю. Борис третий день как исчез. Гитаев – тоже… Вы уж не перебивайте меня, дайте я вам все объясню. Сама.