Текст книги "Пожар Латинского проспекта. Часть 2"

Может быть, это и дало основание бабушке позвонить мне: а никаким, случайно, я там боком… не видел ничего – не слышал?..

А, гори они все печки-камины синим пламенем (только чтоб тяга строго в трубу была) – мне сегодня пожаром латинским пылать!

Ура-ура!

* * *

Однако пылать до головешек нынче не получилось! Хотя танец нас ждал зажигательный…

– Джайва, – как всегда, широко и премило улыбаясь с перчинкой в глубине глаз (говорившей, как мне чудилось: «Все вы – дураки!») огорошила нас Татьяна. – Да, да!.. Паша, не вздыхай, нас самих только сегодня известили, что этот танец будет третьим в программе турнира – помимо медленного вальса и ча-ча-ча… Да, мы тоже в шоке, а тут ещё у Артёма температура! Так что он мне наказал рекордным темпом проходить джайву.

– О, джайва! – просияла Любаша.

– Джайва, – свойски («Чего уж такого?») подтвердил танцующий сегодня в две смены Паша.

– Да, кто уже знает – весёлый танец. Давайте и начнём! Первое: джайва всегда танцуется на подушечках стоп. Основная стойка: встаём друг против друга, полусогнутые чуть руки протягиваем своему партнёру. Партнёры обращают открытые ладони кверху, партнёрши кладут в них свои, а теперь делаем вот такой замочек: сгибаем пальчики… Сомкнули? Вот так и будем танцевать, но, естественно, ладони в этом «замочке» должны ходить свободно… Теперь шаги. Начинаем мы с левой: шаг назад… Нет – широко! Это должен быть очень маленький шаг – шажочек! – полушаг – назовите, как хотите… Раз!.. Теперь, с правой ноги вернулись на исходную: два!.. Дальше два шага, для партнёров – влево, для партнёрш, получается, вправо: три-четыре! Левая нога, – я на партнёрах объясняю, – шаг в сторону… И когда на счёт «три» встаём на ровную левую ногу, правая уже оторвала пятку, стоит на носочке и уже потянулась к счёту «четыре». И по счёту этому одновременно переставляем левую ногу ещё на шаг в сторону, а правую моментально приставляем к тому месту, где миг назад стояла левая стопа… Левая убегает в этом шаге, правая пытается настигнуть! И на всё, про всё – один счёт, одно мгновение!..

Захватывающе!

– А из этой позиции обратным порядком тех же шагов – в исходную… Три-четыре! Раз! Два!.. Отсюда и счёт джайвы: раз, два, три-четыре; три-четыре, раз, два!.. Да, Паша, полная восьмёрка! Ну, ты же у нас продвинутый!.. С шагами и счётом понятно?..

Конечно! Семечки!

Алевтины, кстати, на занятии не было.

– Основное в джайве: кроме того, что танцуем мы её на подушечках стоп, так и в каждом шаге в коленях приседаем резко и легко – припадаем… Вот, как будто – знаете? – под коленку нам сзади слегка дали.

Понятно! Поехали, что ли, хромоногие?

– Ну что – сразу попробуем под музыку?

Легко!

Действительно – то был очень живой и задорный танец! Несерьёзный даже какой-то…

– Не скачем, не скачем – припадаем! – ходила от пары к паре Татьяна. – Так, хорошо… Ну, у вас всегда отлично! – кивнула она нам.

Определённо – маэстра нам благоволила.

– Только вот, вы меня извините, – зайдя сзади, Татьяна взяла меня за плечи, – покажу я вам, как надо припадать.

И дала-таки под коленки, благодетельница!

– Раз, два, три-четыре!.. Три-четыре, раз, два!.. Хулиганим!

Бодрящий морозцем вечер бодрствовал на поутихших улицах центра. Мы шли в «Бомбу» – туда сегодня Любе было надо, и это было здорово: путь был намного длиннее!

– Серёге вчера сказала: «Лёха в море собрался уходить», – «Теперь ты танцы бросишь?» – «Нет, даже не рассчитывай! Пойдём со мной!..»

Да уж лучше бы он!..

– Но когда я с моря приду, ты – партнёршей! – ко мне вернёшься?

Она по-доброму (и, пригрезилось даже, счастливо) улыбнулась:

– Конечно!

Но Гаврила тем не удовлетворился: мало ему было того!

– Вот, ты другого партнёра сразу об этом и предупреди, ладно?

– Обязательно!

Судьбоносная минута – получил, наконец, твёрдые гарантии, страдалец!

– Мне тоже, – на ходу (очень, как всегда у Любы, интенсивном) делилась она, – знакомая на днях предложила по горящей путёвке на Рождество в Милан – на неделю: пятьсот евро.

«Ой, Лена, не трави душу!»

Правильно – делать тебе там нечего: по футболу всё равно не «отлетаешь». Зато окрутишься каким-нибудь итальянцем: очень даже запросто! Только, и очень ненадолго… Лучше уж здесь – так и быть! – взгляды на себе лови.

– Ты знаешь, а я тоже всегда мечтал в Италии побывать. И в море-то пошёл не в последнюю из-за того очередь: я ведь не за длинной деньгой в моря подался…

– Странно бы было, если бы такой, как ты, из-за денег в море пошёл, – тихо промолвила Люба.

– Классе, наверное, в девятом, что-то таким сильным к ней влечением проникся! Их тогда время было: Андриано Челентано – какие роли, какие песни! – футбольная итальянская сборная – Дино Зофф в воротах и Паоло Россив в нападении (про центровую в моих мечтах Орнелу Мутти – сейчас я Любе промолчал)!.. А ещё песня одна была – помнишь тогда: «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады»? Девушка пела: «Рома-античи!» Романтики… А девушка такая, за которой на край света пойдёшь! Вот я сейчас часто, пытаясь разобраться до самых истоков, думаю: кто меня в жизни с пути сбил? Итальянка, выходит, та! Грация, сеньорина!

Люба прятала улыбку в воротник серого пальто.

– Да – захотелось мир посмотреть! Романтики хапнуть – суровой, мужской, именно матросской. Чтоб вернуться домой – без страха и упрёка! – лет через пять с чемоданом, полным фотографий, грудью, всеми морскими ветрами надутой, и душой, полной впечатлений – чтоб на всю жизнь хватило! А там уж поступить на заочное в институт – обязательно! – и работать спокойно, и жить счастливо. Но через пять лет – это был как раз девяносто второй год… Ехать стало не особо куда – дом оказался уже в другом государстве. Независимом. Вообще непонятно стало, что теперь к чему, зачем, откуда и как? Другим резко метнулись молиться богам, а поговорка: «Не стыдно работать, стыдно – воровать» – совершенно узаконенным порядком стала читаться наоборот, чередуя порой лишь «воровать» с «торговать». А на переправе матрос Жеребцов коней менять не решился: с моря не ушёл. Да и куда: всё производство же встало, и по сей день там же… И учиться было на кого? Неясно… Как впрочем, и сейчас.

За несомой мной «пургой» огни «Бомбы» замерцали вдалеке. Вовсе не путеводной звездой…

Не бежим, Люба, не бежим!

– Чего ты загрустил?

Она ещё спрашивала!

– Ты не грузись. – Уже на площади перед торговым центром Люба, остановившись, повернулась ко мне. – Ты думаешь, я ни о чём не размышляю, не анализирую? Ты – мой ангел-хранитель…

Определила! Нашла, всё-таки, себе выход, а дураку должность – вакантную.

– И не кисни – всё хорошо, лучше и не надо!

Она поцеловала меня в краешек губ и, развернувшись, стремительно направилась к входу. Я ещё смотрел ей вслед, когда вдруг из-за угла примостившейся у входа «Шоколадницы» отделилась рослая фигура шагнувшего ей навстречу Сергея.

А угол-то был стеклянный!

Вот это пряники!

Видел он момент расставания или нет? Во всяком случае, Любаша, поцеловав скоренько и его, взяла мужа под руку и моментально увлекла внутрь.

Если бы Серёга мне за такое прощание, как говорил Слава, «хлестанул» – я бы и не переживал. Но Люба!.. Её подставить – опять! – «не моги»!

А чего теперь делать-то? Не скакать же вприпрыжку за ними, из-за колонн выглядывая: чем дело кончится? Так ведь ещё и подслушать надо!

Постояв несколько минут в оцепенении, я повернулся и с тревожным сердцем пошёл прочь.

«Шоколадницу», кстати, тоже Слава внутри отделывал – ровно два года назад. Парни работали все в белых комбинезончиках, и всё тогда у них, как и у большинства, было «в шоколаде» – кризисом даже и не пахло.

А у меня, оттянувшего уже два года ушаковскую лямку, всё оставалось по-прежнему дерьмово. Точно так же, как осталось и после грянувшего… Как верно сказал один из электриков-слаботочников: «С твоими расценками ты ещё восемь кризисов переживёшь – не заметишь!»

* * *

К Славе я сейчас и направлялся – «Кловер» был в паре сотен шагов.

Парни как раз всей толпой грузили остатки стройматериалов, который уже не могли понадобиться, в микроавтобус, так что я ещё и подсобил сотоварищам, открытую заднюю дверцу контролируя. А чтобы времени драгоценного даром не терять, повторял джайвы шаги.

– Гляди, тут менты часто ходят! – скосил взор Слава.

– Думаешь, примут?

– Только, если за ненормального.

Слово это – «примут» – я, наивный, частенько слыхал на Ушакова и, наконец, решил однажды спросить, на весь полный людьми особняк, у едва ступившего на порог Славы (всезнающий для меня авторитет тогда ещё там работал): «Слава, а что означает: «Примут!»? – «В комсомол, значит, примут!» – весело нашёлся он и, миновав пролёт лестницы, обернулся, понизил голос: «Посадят, ну!..»

– Как тут у вас дела-то?

– Семнадцатого, кровь из носа, надо закончить. Иначе – денег не видать!

– Справитесь?

– А куда мы денемся? – хмыкнул Слава. – Нам больше-то ничего не остаётся! У тебя-то как? Как там Вадим?

– Вадим? Вас вспоминает – добрым словом! – не моргнул глазом я.

– Говорил я ему, – обрадовался Слава, – ты, Вадим, будешь ещё нас добром вспоминать: как качественно, с душой мы тебе делали!

– Тут, кстати, мы тебя тоже вспоминали, – кивнул Джон, – У нас же объявление постоянно выходит – набираем народ. Так вот, приходил отделочник, что работал с тобой у Ланских…

– ?..

– Но он тебя отлично помнит! – подхватил Слава. – Говорит: «Да, это – мастер!»

– Забор я там тоже камешком оклеивал.

– Вот он и рассказывал – здорово! А потом ты ушёл куда-то…

– В море, куда ещё?

– А те парни, которых ты вместо себя оставил, говорит – совсем уже не то!

– Но я же потом пришёл – и подпорные стенки обложил, и пруд – лужу такую! – внутри камнем устлал. Да – было дело!.. Хорошие люди!.. А в Мамоново-то – у меня там нормально всё! Чуть только подзавис – они же надумали теперь облицовку не кирпичом, под расшивку – как тогда хотели, а плиткой такой, бетонной – под «кабанчик», но такой хламовой! А это, сами знаете, на порядок больше работы получится: сначала вчерне кладку выложи, а потом плиткой этой облагородь.

– Так это и стоить другие деньги должно! – резонно заметил Джон.

– Ну, вы знаете, как это у меня передоговориться получается!..

– Нам позвонить?

– Да ну его! – махнул рукой я. – Закончу уж через несколько дней, да к вам подтянусь. А то замучился я уже оттуда на танцы ездить!

– Да, как у тебя с партнёршей-то? – Живой интерес проснулся в глазах Славы.

– На турнир мы идём! Областной.

– Когда? Где?

– Двадцать седьмого, в ДКМ.

– Блин, а я приду, посмотрю – точно!

– Приходи!

А то я Славу не знал! Во-первых, забудет, во-вторых, поленится, в-третьих, смутится – комплексы!

Не на ангельских крыльях Её хранителя, для которых были всё же жидки мои плечи, а семеня по грязной наледи городских улиц, поскользил я домой.

 
Чего присел Гаврила на измену?
Любаше вслед он увидал:
Серёга Грозный, благоверный
Там за углом – стеклянным! – поджидал…
 

В Милан она собралась!

Костика-то – «мента» ушаковского – мы всем кагалом в Италию раз отправляли – прошлым летом. Снарядили его туда от салона венецианских штукатурок, в который тогда они с Олежкой настырно пролазили. За сертификатом посланец наш отбыл – чтоб под нос будущим заказчикам авторитетно совать. Мол, пройдены курсы обучения и стажировка у самых что ни на есть венецианских мастеров Аппенинского полуострова (трёхдневные – но это особо не афишировать)!

– Я, если что, буду твердить, по-русски только: «Дайте мне поесть!» и: «Отправьте меня в Россию!»

Кореш Олежка оставался дома: загранпаспорт, как говорил, не успевали сделать (за прошлое своё, героическое, вполне мог он и невыездным оказаться).

Через пять дней, хоть и совсем мы «по нём» не скучали, дождались Костика: «Бон джорно, сеньор!»

– Ну, рассказывай!.. Фотографий нащёлкал?

– Да я не брал фотоаппарат…

– Мама мня! А открыток хоть привёз?

– Не покупал.

– Тоже не феличита… Ну, а что тебе больше всего запомнилось-то, расскажи!

– Пицца. Тесто пышное и мягкое такое!

Про особенности фигуры, пышность форм и тайну взгляда итальянок мы уж и спрашивать, себя понапрасну не расстраивая, не стали: рождённый брюхо набивать прекрасное ценить не может!

Зачем, вообще, ездил?.. И ездил ли?

Ничего – с Канар до Италии ближе будет!

* * *

Не в джайве, так в оправдание своей фамилии, скакал я чуть не до самого рассвета – пока наездница из седла не выпала.

– Да упругий такой!

Да нормально всё, Тань. Ты только на танцы меня гони – во весь опор!

* * *

В среду паркетно-кирпичное «зеркало» – стенка топки задняя – было таки довершено!

Симпатично, конечно, получилось. Оригинально. Центр «композиции» суживался квадратом, оставляя лишь брешь в четверть кирпича – ни туда, ни сюда…

Но в минусе ищи, Гаврила, плюсы!..

Не мудрствуя лукаво, умелец «выточал» из кирпичной четвертинки то ли цветок о четырёх остроконечных, как наконечник копья лотарингского рыцаря, лепестках, то ли самую настоящую «розу ветров» (а всего-то грани кирпичика углубить – пять минут шлифовальной машинкой пожужжать!). И получился настоящий масонский знак – не бросающийся в глаза сразу, но отчётливо заметный, если вглядеться внимательно. Тайный – даже для ваятеля самого!

Надо будет, кстати, в подаренной Таней книге глянуть – что сей символ означает?

Невежда! Не чета партнёрше своей!..

 
В аналитический тот ум всегда Гаврила верил,
Всем сердцем чувствуя – всё правильно она поймёт!
И, Небо восхваля, в души чуть приоткрывшиеся двери
К заветной нише прощелыга прошмыгнёт.
 

Надо тебе, Гаврила, отдать должное – свою нишу ты находишь всегда и везде: найдёшь, куда сунуться! Дуракам везёт.

И на любовь тоже!..

Она была где-то там, далеко – гораздо дальше, чем была от меня десять лет назад, когда мыкали мы все нужду безропотно. А этот нынешний, чуждый мне мир мог в любой момент закружить, захватить, забрать её. И противостоять ему я был не в силах. Вернее – слишком для того слаб.

Уж так получалось…

Я был абсолютно несостоятелен – не в жизненном (я многое знал и умел), но в социальном аспекте: не депутат, не делец, не хозяин жизни – даже своей: если рыщешь, как волчара, в поисках кем-то брошенной кости.

Разве ей нужен такой? Рыцарь на белом коне не может быть ремесленником!

На такого она и внимания не обратит. Как сказала как-то ранее, и не помню уж по какому поводу, Татьяна: «Нахимова на тебя выше плинтуса даже не посмотрит!»

И сердце оттого щемило смятенно и безнадёжно… Сильнее даже, чем от осознания, что нужно этому камину ещё поднимать «чёрную» кладку, вручную заливать верхнее перекрытие, а потом ещё и плиткой облагораживать – обалдеть, не встать!

Ей не нужны кирпичи и камни, гармония и вечность. Ей нужен достаток – немедленно, сейчас, нет – «ещё вчера»! Причём, достаток всеми видимый. И она – в свете общего внимания и – по возможности, и по остаточному принципу – любви.

А ты, вольный каменщик, ничего (кроме последнего, причём, во всех смыслах) дать сейчас ей не можешь, да и вряд ли сможешь когда-нибудь. А твои каменные победы и кирпичные находки, плиточные сомнения и бетонная истина – ей это неинтересно, ненужно, ни к чему, и по боку…

И хоть замуруйся ты в нишу свою каминную с головой.

Ты же её нашёл!

* * *

Однако в миру грешном был ещё я нужен…

– …Ну так, вы когда приедете? – гнусавила по телефону бабушка, жалостливо, но «с наездом» – кавалерийским, лёгоньким. – А то я, пока вас ждала, уже заболела вот!

По-людски – выхода у меня не было…

– Хорошо! Тогда вечером, после работы, я к вам подъеду. Бери копьё, седлай коня, и кирку – кирпичи с плеча рубить, с кельмой печной – за пояс!

– …На «семёрке», у дач – это следующая остановка за городком, выйдете. А как будете подъезжать, меня наберите – я выйду, встречу!

* * *

 
Седлай, Гаврила, ты коня – судьба нелёгкая такая!..
Копьё и меч – ту кирку острую, с стальною кельмою, —
не позабудь!
В тъме-таракани дач, там человек без очага уж замерзает…
В труде тебе удач, пусть во спасение недолгим будет путь!
 

Это ж на двух автобусах, с пересадкой, добираться!

* * *

«Семёрка» была распёрта изнутри народом, как в старые добрые времена – час «пик». Однако за круговой развязкой у скопища торговых центров и череды многоэтажек автобус опустел наполовину, а на остановке у городка вышли почти все. Следующая была моя.

Шагнув из автобуса в неизвестность, я пошёл вперёд – точно по данной мне ориентировке. Крепкий мороз витал на вольном просторе, фонари вдоль объездной дороги исправно освещали путь, не давая тьме стать непроглядной. В их свете, пройдя немного, я и разглядел спешащий мне навстречу силуэт.

Бабуля упорно семенила по удивительно широкому тротуару, отделявшему нескончаемые дачи от теряющейся вдали дороги, очень боясь, видимо, опоздать и не встретить меня: последнюю, быть может, её «надёжу».

– …Максимовна! Зови меня так.

Я взял её под руку, сразу ощутив через пальто старческую немощь.

– Да я же ещё работаю! Бухгалтером. – Она назвала организацию. – Вот, хоть и кашляю, а на работу приходится выходить: годовой отчёт делаем, а без меня-то как? Молодые эти разве что соображают!

Респект!

Мы подошли к даче – небольшой, вполне сносной, этим годом, видимо, и построенной (или достроенной), простенькой, без изысков.

– Уже хочется и рюмочку на Новый год у печки новой поднять, – открывая двери, искала ключи к моему сердцу Максимовна.

Электричество в домике, состоящем из маленькой прихожей и двух небольших комнатушек, было. Значит, работать можно и ночью – на сколько сил хватит. Значит, не придётся, тюкая киркой, кирпич «зубами грызть» – режь турбинкой, сколько душе угодно!

– Мы тут с сыном живём. Он помогать будет! – заверила бабушка.

В дальней от входа комнатке стояли две кровати с ворохом стёганых одеял на каждой, и газовая плита с горящими конфорками.

– Вот, от неё только и греемся!

– А голова-то от газа разве не болит? – сочувственно покачал я головой своей – здоровой.

– Да болит, конечно, да что же делать, – развела руками Максимовна, – А вот и печка, что гастарбайтер до половины доложил.

– Разобрать придётся полностью, – с сожалением вздохнул я. – Лучше бы ничего он не начинал!

Трубы, конечно, не было. Но был один большой фундамент – хватит и на неё, на печной массив. Было всё нужное для работы: глина («Сын ещё летом накопал где-то»), песок, кирпич – и красный, и шамотный, огнеупорный. Не было времени рассусоливать: по углам большой комнаты, не говоря уж про мансарду, зарвавшимся оккупантом вольготно тянулся мохнатый иней.

– Хорошо, Максимовна, сделаю я вам печку, только с работы как-то надо будет умыкнуть, – вслух рассуждал я. – Кстати, ничего, если я и ночью пару раз поработаю?.. Но только, не шесть, конечно, тысяч это будет стоить – десять. Это с трубой уже, щитком обогревательным – я его на второй этаж выведу, и печкой, полностью – только разжигайте!

Это было нормально для меня. Почти что «жирно». Это было по-божески. Более чем: за такие деньги и летом, кроме того гастарбайтера или залётного какого-нибудь шарлатана, никто бы не сделал (так ведь и то дороже б вышло!).

Максимовна согласилась и на это, и на то, что по две тысячи будет мне платить подённо – в конце каждого рабочего дня (коих, быстро прикинул я, должно быть не больше пяти).

Всё-таки бабушку я в первый раз видел.

– Только завтра я ещё прийти не смогу – с работы надо будет как-то отпроситься, да и инструмент кое-какой взять. Потерпите ещё денёк?

Михайловна отважно кивнула.

* * *

Легко сказать «отпроситься»: это для меня всегда половина дела! Большая, причём…

Но – ради людей, что прозябают в насквозь морозном домике, спят под тремя одеялами, преют днём и ночью в семи одёжках, просыпаются уже с больной головой!..

Помнится, Слава, вытягивая меня как-то на пару дней работы с Ушакова, втулял:

– У тебя могут случиться непредвиденные обстоятельства: личные, семейные… Ты можешь заболеть – в конце концов, ты обычный человек!

Точно: заболеть! Очень даже могу, тем более – вспышка, как водится, ОРЗ и гриппа предновогодняя… Чем я людей хуже? Обычный же – скажи Вадику, Славян! – человек.

И, чтобы не забыть тотчас пришедший на ум грамотный текст, сразу набрал в черновик мобильного: «Вадим, похоже, заболел, – температура. Отлежусь пару дней». За пару дней, конечно, не успеть, но где два – там и четыре: или ты, Вадим, не знаешь, что никакой грипп меньше, чем за три-четыре дня, не проходит?

Прости, Вадим, так получается!..

Был бы твой камин не за тридевять земель от города – можно было бы у бабки по вечерам, полночи прихватывая, бомбить (хотя, опять же, на сколько бы то растянулось?). А так – отпадает…

Прости, Вадим, за то, что отпроситься у тебя будет едва ли возможно. Прости, что не пожелал бы ты никак этих людей понять!..

* * *

Четверг – до того самого момента, когда нужно было умыкать на танцпол, был отработан до упора (до самых двух часов дня – а в десять я только на работу приехал). Возился вовсю с черновой, из бэушного кирпича, кладкой – неблагодарное дело. Ужас, как смотрится старый (да местами ещё и в саже и копоти) кирпич! Плохенько, без энтузиазма дело продвигалось, так как назойливо памятовал Гаврила, что возводимое им сейчас ещё и оклеивать плиткой – потом – придётся. Наконец, подкучковал в каминную топку тот инструмент – что за меня здесь оставался (работает, мол, Лёха, конечно, раз нас – ржавый выгнутый шпатель, рассохшийся молоток со слетающим набалдашником, да затёртый клубочек нитки – «шнурку» – не забрал), подмёл и убрался. Турбинку и кельму с киркой втихаря в сумку уложил. Покашлял, для вида, лоб тревожно щупал, парням «пожалился»: «Да прохватило, наверное, когда выскакивал за двери резать». Подрезку кирпича я действительно делал на улице – на крохотном крыльце (козырёк которого поддерживал поднятый мною ещё по жаркому лету столб – старый мой дружище!), на ветру, и, случалось, с метелью. А когда по короткому декабрьскому дню темнело, то лишь лампочка прихожей тускло подсвечивала мне из окна.

Парни, кстати, затевались заливать заново полы в зале – убедили таки хозяйку: «Тут же у вас стол обеденный стоять будет!» А она растерялась, не спросила: аль, тогда тарелки с него съезжать будут, суп ли через край их переливаться, или стаканы опрокидываться – коль пол-то местами уровнем не идеален?

Но мне то было на руку, хоть и косвенно: всё-таки мешался б я им в зале, во время заливки. День на заливку, день, чтоб схватилось – не ходить (а лучше – два): вот как раз «отбежать» к бабушке и удастся!

Вадима, приезжающего с утра пораньше и вечером к семи, когда парни работу заканчивали, я, по счастью, нынче не увидел: как ему в глаза-то бессовестно посмотреть? Зная заранее, что завтра уж заболею тяжко, и будет меня крутить недуг до тех пор, пока из бабушкиной трубы дымок не завьётся… Лучше уж sms, так складно сочинённое, пошлю.

Завтра. А сегодня, и прямо сейчас…

 
Просил ответить Любушку Гаврила,
«Покедова» с работы не ушёл:
Мороз не испугает солнце своей силой?
Почтит ли яркая его звезда танцпол?
 

Вымучиваемый совестью шанс – поработать под безмолвие декабрьской стужи сегодня до предпоследнего автобуса – растаял окончательно с Её звонком:

– …Обязательно приду!

Вадим! Я постараюсь «поскорше»!.. Выздороветь.

* * *

Весь отведённый на счастье час она почти неотрывно глядела мне прямо в глаза. Даром что сегодня, нацеливая копья на турнир, мы шлифовали медленный вальс. В котором смотреть полагалось выше плеча своего партнёра – как Артём учил!

– Раз-два-три!.. Раз-два-три!..

Легко и в радость преодолевали мы спуски и подъёмы, и простора в зале было предостаточно – группа основательно поредела к этим новогодним дням. Вальсировали лишь мы с Любашей, смуглянка со своим партнёром и, пожалуй даже красивая, статная девушка, пришедшая нынче впервые и не оставленная в паре Артёмом: молодец маэстро – не бросил новичка одиночкой в крутые вальса волны!

– Раз-два-три!.. Раз-два-три!..

Оксана с верным своим мужчиной вот уже на несколько занятий куда-то запропали. Тем это было удивительней, что Люба посекретничала мне немногим ранее: очень серьёзно они настроены, накупили кучу компакт-дисков, бальным танцам обучающих, и даже намерены заниматься дополнительно дома. Отсутствие этой пары уже чувствовалось в небольшом, но теперь дорогом сердцу микрокосмосе студийных занятий, и даже несколько грустило: то были славные ребята!

По Екатерине со своим мачо, перешедшими в девятичасовую – чтоб с работы успевать – группу, скучал я чуть меньше: зато чуть больше будет места на паркете. Про студенток мы уже все и позабыли.

Кстати, кроме нас с Любой, никто из группы на турнир не собирался. Даже амбициозная Екатерина «съехала» – по причине, якобы, занятости на своей работе, которая прежде всего.

Да куда там – сдрейфила!

Прочие же игнорировали мероприятие принципиально: «Мы для себя пришли заниматься!»

Да мы тоже для себя! Но если есть желание – чего не посмотреть, почему не поучавствовать в самом что ни на есть бальном турнире – открытом?! С настоящими соперниками, судьями, и даже зрителями! Это с нашей-то хореографией основных, только, шагов, да ещё пары-тройки танцевальных элементов: почти что отвага! С дерзостью, конечно, похвальной пополам.

Как бы то ни было…

– Но на вечеринку мы всё равно пойдём, – безоговорочно, как о давно решённом, кивнула мне в танце Люба.

– Хорошо!.. А там, глядишь, и ждёт тебя романтическое знакомство, – скрывал я печаль за улыбкой: зануда!

– Какое ещё знакомство? – строго хмурила брови у переносицы Люба. – Мы вдвоём идём!

– Раз-два-три!.. Раз-два-три!..

Она смотрела мне прямо в глаза… И в карих зрачках плавилось солнце, искря мириадой блёсток. А ресницы распахнутых глаз были его лучиками.

* * *

Сегодня я провожал её до магазина «Европа», где Люба условилась встретиться после занятий с Сергунчиком: чего-то малому прикупить там было надо.

– Четырнадцать лет же нам в этом году! – с гордостью поведала она.

– Слушай, так, может, мне уже и отцепиться с провожатых – чтоб тебя не дискредитировать?

Какое «вумное» слово Гаврила знал!

– Брось, ты чего? Идём, даже не думай!

«Европа» была на полпути к «Бомбе» – и в том же направлении, и на таком же, примерно, удалении от остановки – в другую сторону. Так что Гаврилу на проводы не «обжали», расстояние до разлуки не уменьшили.

– Татьяна тебя так хвалит: «Прогрессирует от занятия к занятию!»

– Татьяна? – не подумавши, удивился я. – Так ведь она меня в деле ни разу не видала.

– Эта Татьяна – со студии!

– A-а… Ну так – за партнёршей своей, всей такой замечательной, тянусь!

Подхалим!

– Нет, – серьёзно возразила Люба, – это всё твоя работоспособность!

А вот и «Европа», и Серёжка выходит навстречу из стеклянных дверей, тревожно, кажется, расширив глаза и на вечернюю улицу, и на нас, из полутьмы приближающихся. И я на равных пожимаю руку ему и вслед протягиваю Любаше – чтоб попрощаться скорым и демократичным рукопожатием (даром что по этикету руку первой должна протягивать она – не время сейчас церемониться!). Но её хрупкая, облачённая в изящную чёрную перчатку кисть уверенно и настойчиво притягивает меня за руку, и алые тёплые губы смело ложатся точно на мои, как на сердце слова:

– Пока, Лёшечка! Только вторника нам и дождаться!

* * *

 
Калейдоскопом лиц летела,
Дробя все сны своею силой.
А как иначе бы хотел я?
Она же в жизнь мою входила!
Любовь…
 
 
Не потревожив нажитые раны,
Не потеснив семью и мир вокруг —
Так входит только долгожданный,
Годами выстраданный друг.
 

Ты самому себе-то веришь?

* * *

Однажды Татьяна мне попеняла: «Друзей у тебя нет…»

И Слава как-то пустился в рассуждения вокруг да около: «Друзья приобретаются где-то в экстремальные моменты жизни: в горячих точках, или вот… Все мои друзья – настоящие! – оттуда.»

Но я там, по счастью, не был, и даже не собирался, хотя от тюрьмы и от сумы, как известно, на Руси не зарекаются. Одно – одна, точнее, – на моём боку уже почти болталась, да и три с лишним года ушаковской каторги в каком-то смысле «в зачёт» другого вполне могли пойти. Раджив Ганди сказал однажды: «Никто не может стать полноценным человеком, не отбыв какой-то срок в тюрьме». Я тогда эту цитату в блокнотик себе нацарапал, когда вовсю ещё тянул свой срок на Ушакова. На эмоциях и со Славой мудростью поделился, а тот лишь с сомнением покачал головой:

– Ну, уж не знаю…

Что-то, всё-таки, мешало нам назвать друг друга другом по-настоящему…

Но Седой с Аллой? А Серёга «Дружок» из стародавнего рейса?.. А Витя Шишмаров?.. А Женёк Мазнавиев – ты его, Таня, не знаешь даже! – не настоящие друзья? Да, редко мы видимся – в год, бывает, считанные разы, так ведь дела шкурные свои у каждого, семьи, дети! А по чести, ты, Таня, мой самый лучший друг – по жизни!

Без подхалимажа – по-честному.

* * *

А утром я принялся за работу. Без раскачки. Без остановки. Без разговоров: сейчас от меня требовалось сладить дело, подключив для этого не только всё своё печное умение, но и бесценный опыт работы в таких экстремальных условиях. Вкупе с нормальной мужской волей.

Эх, где наша не пропадала!

А не пропала даже на Ушакова.

Лихо затеялась чумовая круговерть. Сын Максимовны – Равиль, высокий, широкоплечий, постарше меня лет на пять-семь, беспрестанно грел воду в баке и ведре и глину в тазу на всех четырёх конфорках газовой плиты, к концу дня «угвазданной» нами до безобразия. Наносив кирпичей с улицы («пусть отогреваются»), я окунал каждый в ведро с тёплой и тут же лепил в кладку.

Кирпичи были бэушные, попадались и разновеликие, и кривые, поэтому прибивать их сквозь тончайший слой глиняно-песчаного раствора приходилось вплотную.

«Раствор для печки должен литься из кружки! Чтобы усадка печки меньше была» – всё по дедовской науке!

Сейчас же надо было принимать в расчёт, что наледь, нет-нет – да и остающаяся на кирпиче (ну, не успевал я её в мгновение растопить!), по высыхании печи обязательно образует щель. Через которую возможно поддымливание. Но тут уж не до хорошего: успеть бы, плеснув с кельмы раствора, кирпич моментально плюхнуть – пока парящая теплом жижица не примёрзла!

 
В избушке дальней той, заиндевелой
Сомнения топи, Гаврила, лёд!
Лепи кирпич уверенно и смело:
Тепло, с недрогнувшей руки, придёт!
 

За нескончаемым своим перекуром – с сигаретой он почти не расставался – Равиль не оставлял меня наедине с сомнениями.

– А ты знаешь, как нас, таких, татары – те, что живут в самом Татарстане, – называют?.. Мешары!

Семейство переехало сюда из Средней Азии. Домик младшего брата Камиля – вполне себе обустроенный, с покупной чугунной печью – был в конце этой же дачной улицы. Но, видимо, не особо они между собой ладили («Двое же ребятишек там, да и жена – своей семьёй живут»), коль предпочитали мёрзнуть здесь в такие жестокие морозы.

– Не боись, Равиль! – не снижая темпы кладки, улаживал я непростые вопросы межнационального единства. – Поговорка такая есть: «Потри любого русского – найдёшь под ним татарина». У меня, вон, видишь – тоже монголоидное расположение волос на лице. Жена вообще не сомневается, что я где-то с азиатской кровью помешан, а она у меня – историк!