Текст книги "Приключения режиссера"

Табу

Мой имидж порой живет отдельной от меня жизнью. Я уже устал анализировать, почему сначала я назывался «элитарным», потом «скандальным», потом стал называться «модным». Если всерьез об этом думать, можно сойти с ума. В 47 лет летом, пока я был в Америке, мне указом президента присвоили звание народного артиста России. Можно спятить по этому поводу, потому что я один из самых неангажированных режиссеров. Слава богу, что сейчас нет цензуры. Раньше за все свои фокусы я был бы сослан в места не столь отдаленные. Просто потому, что для меня нет табу в драматургии. Я считаю, что в театре возможно все. Вообще, предметом искусства может быть все! С другой стороны, я не хотел бы ставить спектакли про растление детей, и в моих спектаклях никогда не будет пропаганды насилия. Это мой нравственный императив, несмотря на то что я ставлю подчас очень жесткие спектакли.

Повторяю: в искусстве нет запретных тем. И предметом театра может быть все. Но я никогда не опущусь до сцен с насилием и детской порнухой. Мне интересны прежде всего тайны человеческой психики, внутренние страсти и пороки…

Я первым в Москве поставил «Калигулу». У меня есть спектакль с ненормативной лексикой, где, скажем, двое вохровцев сидят в морге, всю ночь «квасят» и «разговаривают» о судьбе Родины («Игра в жмурики» Михаила Волохова). Что же там еще делать? Да, я проповедую в театре соединение метафоры и натурализма. В «Табакерке», например, шел культовый спектакль «Псих» про русскую психушку, где наша звезда и красавец Сергей Безруков в финале вешается. Он сделал это более двухсот раз. И без этого трагического финала не было бы катарсиса… В одной из пьес Теннесси Уильямса есть даже каннибализм, когда голодные подростки просто-напросто разорвали человека. Эта пьеса, кстати, в свое время была запрещена к постановке во многих странах мира, но она основана на реальных событиях.

Предметом театра, действительно, может быть все. Как и в литературе. Гениально говорил Юрий Олеша: сюжеты притаились везде. Я ставлю самые разные вещи – Камю, Уильямса, Шекспира, Манна, Андреева, Уайльда, Мопассана, Ведекинда, Дюрренматта, Пушкина, Моэма, Лермонтова, Достоевского, ставлю историю, где действие происходит в психушке; моими героями могут быть и императоры, и маньяки, и проститутки, и параноики, и безумцы. Важно, как именно во мне это отозвалось и что останется в душе зрителя.

Так вот, был случай, когда человек, посмотрев моего Уильямса, забыл спектакль, его не интересовали страдания этих героев, но потом, через несколько лет, он увидел, как в тамбуре электрички менты избивают ногами несчастного гея, и он прекратил это безобразие. А потом написал мне. То есть он понял идею: отношение к Любви – свято, сакрально, необсуждаемо. И это отозвалось в нем…

Я радуюсь, что иду не в ногу, осуществляя те проекты, на которые не решается никто. Одна критикесса написала: «Житинкин поставил уже про все. Впрочем, его героям сострадаешь!..» Кстати, я коллекционирую самые отрицательные отзывы о себе… Иногда специально шучу: например, ляпну на декорацию зеленое пятно и потом наблюдаю, как журналисты серьезно разбирают «концептуальную новацию режиссера». По-моему, все гораздо проще: ХУДОЖНИК – это новый взгляд на старые вещи…

Табаков

Мы познакомились почти случайно. Он пришел ко мне в театр имени Моссовета на спектакль «Мой бедный Марат» по пьесе Алексея Арбузова – еще с беременной Мариной Зудиной. Мы играли про блокадный Ленинград, а жара стояла почти 35 градусов. Марине сразу стало плохо, но они досидели до конца, и Табаков сказал, что им понравилось…

Я-то подумал, что он это сказал из вежливости. Но нужно знать Табакова! Он настоящий мафиози! Я как-то был в Америке, вел семинары и собирался еще недели две отдохнуть. Раздается звонок: «Олег Павлович просит, чтобы Вы срочно летели в Москву, – хочет, чтобы Вы у него поставили спектакль». Начать репетировать требовал в августе и успеть к открытию сезона – за полтора месяца. Я повесил трубку и подумал: «Ха-ха!..» И забыл. Что вы думаете? Я не знал, с кем имею дело. Табаков поменял в компьютере мой билет, меня засунули в самолет – пришлось лететь работать. Правда, за хороший гонорар. Это был спектакль «Псих».

После этого в репертуаре «Табакерки» появились еще три моих спектакля: кроме «Психа» Александра Минчина – «Старый квартал» Теннесси Уильямса, сценическая версия незавершенного романа Томаса Манна «Признания авантюриста Феликса Круля» и «Идеальный муж» Уайльда. Табаков собрал уникальную молодую команду в Москве – лучшую на сегодняшний день труппу тридцатилетних – пятидесятилетних. Но Табаков не был бы Табаковым, если бы просто «умер» в своих учениках. Он взвалил на себя разболтавшуюся махину, «самый сложный театр страны» – МХАТ имени Чехова. Конечно, этим он сократил себе жизнь; конечно, он приобрел новых врагов; конечно, он сам, к трагическому сожалению, стал меньше играть, но, как говаривал Ницше: «Не прячь пустыню – ведь она растет», и Табаков бросился спасать эту пустыню МХАТа с открытым забралом. И в этом смысле он совершил подвиг, в этом смысле он Рыцарь Театра, правда, «Рыцарь печального образа»…

«Табакерка»

Это один из моих любимых театров. Как я уже говорил, Табаков собрал очень сильную труппу из своих учеников. Не случайно я поставил там четыре спектакля: «Старый квартал» Теннесси Уильямса, «Признания авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна, «Идеальный муж» Уайльда и «Псих» Александра Минчина по его одноименному роману, вышедшему в Америке, о русской психушке. С точки зрения русской ментальности это – самое страшное место в мире. В этой истории что ни роль, то шедевр. В спектакле играли Дуся Германова, Сергей Чонишвили, Виталик Егоров, Ольга Блок, Виталий Бойко, Настя Заворотнюк, Денис Никифоров. Конечно, в центре Сергей Безруков, который вынужден был больше двухсот раз в финале вешаться. Я за него иногда боялся потому, что в результате этого, конечно, происходят определенные сдвиги в психике актера. Но увидел, что он крепкий, нормальный человек.

Я очень рад, что у Табакова осталась такая живая команда. Театр празднует солидные юбилеи, но он «не забурел», по-прежнему молод. Табаков создавал потрясающие условия для актерского роста, провоцировал разумную, здоровую конкуренцию, которой пропитан весь воздух театра. Он работал по-западному. У него все артисты на контрактах. Я обожал, когда он ставил мне жесткие условия: выпустить спектакль за 35–40 «точек». Только состоялись Машков и Миронов, им в затылок дышали Егоров и Безруков. Вслед за теми поспешали вполне серьезные студенты, которые даже выезжали за рубеж, что очень полезно для молодых. Тот же Сергей Безруков прекрасно понимал: если он зазевается, что-то обязательно потеряет, следом за ним идут более молодые, сильные, азартные, зубастые, жадные до работы.

Табаков выращивал профессионалов. Ни в одном российском театре, кроме «Табакерки», невозможно было работать так быстро, как на Западе. Здесь: не успел к сроку – контракт расторгается. Посмотрите на здоровые театральные организмы – Малый, Вахтанговский, Ленком – это тоже очень жесткие с точки зрения конкуренции структуры. Поэтому они на виду, на слуху. Там всегда аншлаг. А во многих московских труппах актеры стали очень комфортно жить, даже не выходя на сцену.

Актер, не выходящий на сцену, – это уже не актер. Это уже что-то клиническое…

Страшно

Самое страшное в профессии – неверие и ложь друзей. У нас так плотно ВСЕ завязано на творчестве, что даже страшно. И вообще, режиссер живет верой актеров в тебя. И самое ужасное, когда понимаешь, что теряешь доверие.

Стиль

Главное, чтобы не костюмчик сидел, а чтобы удобно было «кувыркаться»…

Человек должен быть стильным. Стиль – это концепция взгляда на жизнь. На себя. Я – режиссер, это обязывает. Стиль – существенная часть формулы успеха. Я преподавал в Бостоне, часто бываю в США, наблюдаю так называемые «интервью» – когда человек, ищущий работу, приходит устраиваться на работу в агентство или в кадровую службу. Эти интервью там – святое дело! Очень многое зависит от того, как человек покажет себя буквально в первые минуты разговора. Как одет. Как себя держит. Как говорит. Каков весь облик. Все это образ, форма, которую мы себе придаем. Тут бывают и смешные вещи. Скажем, полный человек оденется в обтяжку, отовсюду все выпирает, пуговицы отскакивают…

Человек должен понять, что ему нужно. Тогда не получится, что принял облик льва, а в результате в остатке – драная кошка. Советы специалистов слушать надо обязательно. И в то же время надо и самому воспитывать вкус. Не будешь же каждую секунду с кем-то советоваться.

Скажем… надо почаще смотреть на себя в зеркало. Нарциссизм тут ни при чем. Наши мужчины, даже богатые, как-то стесняются ориентироваться на мужские журналы. Вот даму свою, когда идет в гости, он оденет как следует. А сам… Материальные возможности гарантируют хороший вкус далеко не всегда. Например, возьмет кто-то и наденет на себя одновременно вещи от Армани, Гуччи, Версаче. Перехлесты возникают не только от отсутствия вкуса, но и от понятного желания выразить себя, не утратить самобытность. Тут многое зависит от манеры, стиля поведения. Представляете, что такое работник модного ресторана, например? Когда-то Честертон писал, что правильно одетый и хорошо вышколенный официант выглядит не хуже джентльмена. Лучше! Есть такой очень стильный человек и актер Сергей Безруков. Он у меня репетировал в «Признаниях авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна главную роль.

Но даже ему было очень трудно передать особую элегантность, стиль и шик классного кельнера…

Однако приятными манерами не скроешь банальности в облике. Все решает деталь! Оскар Уайльд, гениальный писатель, отсидевший в тюрьме за то, что был не похож на всех, к примеру, шел на раут: фрак, манишка. Как у всех. Но вдевал в петлицу хризантему, да еще красил ее в необычный цвет. Деталь создавала неповторимый облик! Кстати, тут есть тонкий психологический расчет. Вот я люблю, чтобы на мне было много всего: шарфик легкий, длинный, иногда жилетка, очешник на тесемке, очки на цепочке, еще что-то. На репетиции, скажем, актер на чем-то зациклился. Ступор! Я беру и снимаю с себя, например, жилетку. У меня новый облик – и у актера меняется эмоциональный настрой…

Но вернемся к деталям. Придуманное одним – нравится другим. Автору подражают – опять все одинаковые. И он – как все. У меня такое было. Смотрю, вдруг все стали подражать моим длинным шарфам. Как быть? Покажу на примере замечательной Людмилы Марковны Гурченко. Она придумала убирать волосы в чалму. Понятно: это и форма прически, и особый головной убор. Множество актрис стали ей подражать, хотя далеко не всем это подходило. Тогда Гурченко украсила чалму камеей. Причем XVIII века! Дорогущей!!! Словом, надо смотреть: кто сам создает свой имидж, а кто лишь подражает. Ну да! Конечно, тут еще и подчеркнуто: дескать, право на такую камею надо еще заработать. И ясно видно: не меняя стиля, точно выбранной деталью многое можно выразить и подать…

Другие – это в чем-то зеркало для нас. «Чувство костюма» может быть выработано у любого человека. Здесь речь идет о гармоничности облика. О гармоничности внешнего и внутреннего: туалета, места и стиля поведения. Каждый способен освоить законы этой гармонии. Или, по крайней мере, неплохо было бы, если б старался освоить. Перед каким-то событием стоит продумать: какое оно, как себя там вести. Не доверяешь своей интуиции – почитай соответствующие журналы, обратись за консультацией в службы сервиса: как одеваться к деловому ланчу и т. д. Скажем, на работе надо снять лишнюю отчужденность: сбросил пиджак, закатал рукава рубашки (не подчеркивая, разумеется, что на руке у тебя золотой «ролекс») – возникла демократическая атмосфера. Строгий стиль для переговоров: поменяй пиджак или хотя бы галстук – это поможет тебе внутренне настроиться. Чтобы не перебрать в такой игре с внешним обликом, надо помнить, что это ИГРА. Тут важно чувство меры. Бывая с замечательной актрисой Валентиной Талызиной в разных поездках, я заметил, что она любит покупать не только наряды, но и аксессуары к ним. Это позволяет ей все время менять свой облик, сохраняя стиль… Уникальная актриса Маргарита Терехова в жизни старалась не выделяться. Даже может прикрыться косыночкой, чтобы не узнавали на улице. Но вот после спектакля, допустим, какое-то застолье, фуршет. Она не просто снимет грим. Она возьмет паузу и появится стильно, эффектно одетая. С шармом, который так привлекает зрителей в сыгранных ею героинях. И при этом – очень современная, вне возраста и эротичная.

Эротичность. Тут дело не в грубом «зазывании». Это тоже тонкая игра. Я приветствую, если по ситуации женщина может, скажем, появиться в туалете с прозрачным лифом. Легкая эротичность подчеркивает в женщинах женственность, в мужчинах – мужественность. И она позволяет снять избыток закомплексованной серьезности, от которой в туалете и в манере поведения проступают и ханжество, и снобизм, и фарисейство, и неуверенность, прикрываемая высокомерием. Но, если вернуться к понятию гармонии, надо учесть, что «модность», в хорошем смысле, распространяется не только на внешний облик, но и на духовные и интеллектуальные ценности. В Америке в быту самые известные модные богатые люди стараются не выделяться. Но в общении вы вдруг обнаруживаете, что они читают Кафку и Джойса, смотрят интеллектуальное кино. Или почти на профессиональном уровне увлекаются какими-то редкостями. Я и у нас встречаю таких людей. Например, сейчас в моде белый драгоценный металл. Серебро. Белое золото. Недавно увидел у знакомой банкирши изящный мундштук, инкрустированный белым металлом. Старинный, редкой работы. Это попытка духовного проникновения в глубинный смысл культуры. Увлечение культурой, искусством развивает мышление, делает тебя успешнее, ярче, активнее. Возникает высокое «человеческое качество»…

Нынешние американцы переняли давнюю английскую традицию «не выделяться», почувствовав необходимость стремления к гармоничности. Точно найденный имидж выявляет индивидуальность. Но при этом надо уважать неповторимость другого человека. Не зря появилось выражение «парфюм-агрессия». Создавая собственный стиль, неплохо бы помнить: слишком сильный аромат духов может раздражать окружающих или вызывать у кого-то аллергическую реакцию. У нас, в России, где все острее, употребление парфюма порой похоже на «захват заложников».

Часто думают, что стильность и деньги находятся в прямой зависимости. Как повернуть! Смотрите, люди действительно состоятельные часто выглядят безвкусно, нелепо. А я знаю огромное количество актеров, которые потрясающе одеваются, но если рассказать, что у них на ужин, вы бы поняли, что ради того, чтобы классно выглядеть, они жертвуют самым необходимым. Прямое подтверждение – знаменитая картина Федотова «Завтрак аристократа». Помните, он в шикарном шелковом халате, в феске (что стильно по тем временам), услышав звонок в передней, газетой прикрывает корочку хлеба – не хочет, чтобы видели, что на завтрак у него ничего нет.

В одежде у каждого актера – свои пристрастия. Гурченко, например, любила появляться в стильных брючках, с чалмой на голове, чтобы волосы не мешали и вообще ничто не отвлекало, и без капли грима, тона. Ее даже не узнавали, когда она выходила из театра.

Жженов любил репетировать в куртке – кожаной или хлопчатобумажной, – она его не сковывала. Дробышева обожает мундштуки, длинные сигареты, надевает много драгоценностей: она крутит кольца – это ее успокаивает…

Если вспомнить о молодых, то они предпочитают джинсы и какой-нибудь свободный блейзер, ведь на репетициях надо валяться на полу, а иногда и переворачиваться через голову. Так одеваются для репетиций Саша Домогаров, Андрей Ильин, Сережа Безруков, Даня Страхов.

Я обратил внимание, что у Маргариты Борисовны Тереховой много накручено шарфов, – она за горло боялась. Валентина Илларионовна Талызина обожает всякие удобные кофточки, любит длинные перерывы, чтобы успеть что-то обсудить, попить чайку со сникерсом. Я разрешаю. Приятная атмосфера во время репетиций – это залог того, что актерам и на спектакле будет эмоционально комфортно. Ведь порой настолько мучителен процесс выпуска постановки, что премьера воспринимается как всепрощение, особенно если случается успех…

Стильность – абсолютно внутреннее состояние. Более того, очень многие личности остались в истории еще и потому, что это были люди стиля. Например, Оскар Уайльд, который был наистильнейшим, неподражаемым человеком своего времени, тонко ценившим красоту. Его раздражал даже нищий, сидящий у ворот его дома, поэтому Уайльд заказал парчовую одежду, надел на бродягу, а потом взял бритву и изрезал, чтобы были лохмотья, но из парчи!!!

Я понял, что могу назвать себя стильным, тогда, когда увидел в провинции начинающего режиссера, всем обликом очень напоминающего меня. Вдобавок, не имея проблем со зрением, он купил дымчатые очки и цепочку для них. Мне-то они нужны не для того, чтобы выпендриваться или копировать Набокова (он всегда носил очки со шнурком), а потому, что на репетициях я уже пару очков разбил: они падали во время объяснения мизансцены актерам – я человек эмоциональный.

Люблю черный цвет. В моих спектаклях он занимает особое место. На черном фоне все играет. У нас почему-то черный цвет ассоциируется с трауром. А это не так. С древности траурным был белый цвет. Почему у невесты фата белая? Это символ траура. Умирает девушка – рождается женщина! Ее оплакивали. С ней прощались.

Сокурсники

Я коренной вахтанговец. После того как окончил Щукинское училище и год проработал актером, худрук театра имени Вахтангова, Евгений Рубенович Симонов, взял меня на режиссуру. Я, в общем, его последний ученик – и по сроку выпуска курса, и, если можно так выразиться, физически. Нас на курсе было всего пять человек: режиссура – профессия штучная, пять лет учили пять человек! Сейчас четверо за границей: в Канаде, Израиле, Америке… Один из них – детский психиатр, у него своя психиатрическая клиника (вот где режиссура пригодилась!), у другого модельный бизнес, третий владеет рестораном, а четвертый просто женился. Никто не ставит спектакли! Только я один. И только я один остался в Москве.

Ни Россию, ни Москву, ни наш русский театр я ни на что не променяю…

Мы начинали в застойное «невыездное» время. И когда железный занавес рухнул, начались зарубежные гастроли, поездки на фестивали абсурдистского, андеграундного театра, захотелось увидеть что-то еще, еще… Хотелось глотка свободы, но этот глоток оказался чреват. Сначала кажется, что «там» можно работать, но очень скоро выясняется, что ты никому не нужен. Когда приезжаешь на гастроли или по приглашению поставить спектакль-другой, с тобой носятся. Но как только ты пытаешься встроиться в профессию всерьез, тут же возникают профсоюзы: они на Западе невероятно сильны. Все поделено! Иерархия железная. И тогда приходится выбирать между жизнью на Западе и театром. Один из моих однокурсников, который удачно женился на американке, владелице компьютерной фирмы, пишет мне страшные письма. У него есть любимое развлечение: когда жена уезжает и он остается в огромном доме один, пытается пустой бутылкой из-под виски попасть в венецианское зеркало на другом конце анфилады комнат. Он заперт в золотой клетке и потихоньку спивается…

Сны

Я вижу такие сны!..

Они у меня только цветные, широкоформатные. Могут мелькнуть мизансцена, необычная форма и линия расстановки героев. Лабиринты тел, пульсация материи, световая гамма… И если я, открыв один глаз, не запишу, то это никогда не вернется – я сны записываю, потому что боюсь потерять важное, наутро не вспомнив. Есть такой суеверный страх… Когда это все же происходит, мучаюсь страшно. Неделями. Поэтому у меня под подушкой всегда лежит маленький блокнотик с карандашиком на веревочке, и ночью в бреду я часто что-либо записываю, а утром, разбирая свои «каляки-маляки», нахожу то, что долго искал, – вдруг открывается НЕЧТО. Какой-то кадр, какое-то цветовое пятно я потом с удовольствием использую в спектакле. Мозги никогда не отключаются. В каждом моем спектакле есть закодированный кусочек моего сна. Об этом никто не знает – это моя внутренняя кухня…

Смоктуновский

Есть просто актеры. А есть актеры-планеты… Репетируя поэтический проект по Пушкину со Смоктуновским, я погрузился в такой космос!

Все отзывались о нем с долей фамильярности: «Наш Кеша – гений!»

О своей гениальности Смоктуновский говорил как о будничном факте. Он поделился, что как-то министр культуры Фурцева пришла в театр и от избытка чувств стала восклицать: «Иннокентий Михайлович, ну вы такой артист! Мы прямо на вас молимся!» А Смоктуновский спокойно посмотрел на нее и с достоинством ответил: «И правильно делаете!»

Знал себе цену, прекрасно понимал, кто он в искусстве.

Для меня та работа стала невероятной школой. Есть темперамент физический, а есть темперамент мысли, им мало кто из актеров обладает. У Смоктуновского он был. Люблю артистов-интеллектуалов и с распространенным трюизмом – «Чем глупее актер, тем лучше» – категорически не согласен.

Смоктуновский был по своей природе мистиком. Считал, что Бог подарил ему шанс остаться в искусстве, когда помог бежать из плена во время войны. Выходя на сцену, он священнодействовал. Некоторые актеры в щелочку подглядывают за зрителями, кто-то травит анекдоты и через секунду замечательно играет. К Смоктуновскому нельзя было подойти перед спектаклем. Помню, он, как старый еврейский портной, щупал занавес – это был его магический переход, так он настраивался, никого уже не слышал, не видел, в тот момент вел себя как лунатик. Казалось бы, ничего в нем не менялось, выходил на сцену без грима, но это был другой человек.

Его пластика рождалась органично. Говорил: «Поворот головы – уже мизансцена». Источал магнетизм: «Это я втягиваю в воронку зал, а не зал – меня». Смоктуновский любил поиграть спиной, плечом, потом вдруг – резкий поворот лицом в зал, молния из глаз.

Он был страшным самоедом, часто сокрушался: «Сегодня голос почему-то не летит на балкон, будто во мне что-то сломалось. Я сыграл неудачный спектакль». Правда, зритель этого не замечал, зал всегда сидел затаив дыхание. Тогда работали без микрофонов, каждый спектакль Смоктуновский играл как последний. Сомневался: «Не знаю, сыграю ли в следующий раз. Вдруг завтра не проснусь?»

Я видел это у Зельдина. Владимир Михайлович после финальных аплодисментов еще минут десять разговаривал с залом: «Приводите друзей – не знаю, смогу ли сыграть следующий спектакль. Скажите всем, чтобы пришли посмотреть на дедушку Зельдина». С удовольствием кокетничал, особенно когда ему исполнился сто один год! Зрители его фотографировали, кто-то выбегал на сцену…

Смоктуновский же прощался со зрителями на очередном спектакле не буквально, а внутренне. После истории с пленом воспринимал каждый день как драгоценность. Если какой-то прошел впустую – он не написал ни строчки, не прочитал что-то уникальное, – расстраивался. Репетиции в театре и съемки в кино случались ведь не постоянно.

Смоктуновский иногда глубоко уходил в себя. Я наблюдал за ним со стороны, он напоминал библейского пророка. К концу жизни стал философом, с иронией вспоминал, как Товстоногов пригласил на роль Мышкина в «Идиота» за красивые глаза. Буквально сказал: «Ах, какие у вас глаза!» Иннокентий Михайлович ловил себя на том, что начинает подсознательно таращиться, переступая порог БДТ.

Гений Товстоногова в том, что разглядел гениального артиста в крошечной роли лейтенантика в фильме по повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» и пригласил на разговор. Мышкин Смоктуновского стал бомбой! Коллегам это не понравилось – они приводили в зал клакеров, которые пытались сорвать спектакль. Конечно, Смоктуновский был ранимым, но к провокациям относился спокойно, они его еще больше заряжали.

В отличие от Яковлева и многих других «стариков», в 90-е вдруг потерявшихся, сникших, Смоктуновский именно в эти годы вдруг оказался «на волне». Выяснилось, что он очень хорошо умеет считать деньги. В то время, когда многие советские актеры не хотели сниматься «в дерьме» и голодали вместе со своими близкими, Смоктуновский развернулся. Он любил цитировать Пушкина: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Играл мафиози, бандитов… И не просто соглашался сниматься, а еще требовал с режиссеров двойную ставку. Говорил: «А чего мне стесняться? Я тяну на себе всю семью. Жену, дочь, сына…» Все они не работали. Более того, у близких были разные проблемы, и Иннокентию Михайловичу приходилось эти проблемы решать, все шли к нему за помощью. Он постоянно ощущал ответственность как кормилец семьи. Не рассчитал только одного – что надорвется, что сердце не выдержит…

Был у Смоктуновского еще один прежде скрытый талант. Он невероятно хорошо разбирался в моде. Умел по-барски носить костюм, повязывать галстук, а то и шейный платок интересным узлом. Любил западные вещи хороших фирм. На гастролях страшно экономил, а потом покупал одну хорошую вещь, от которой все падали, когда он приезжал домой…

В жизни Иннокентий Михайлович старался не тратить время на интриги. Когда делился МХАТ, он оказался в ефремовском лагере, хотя Олег Николаевич был не всегда к артисту объективен. Очень страдал, что его втягивают в разборки: «Зачем все эти собрания?! Сколько потерянного времени! Мне его так жалко, мог бы использовать для души».

Когда я ставил в Малом театре «Маскарад», посвятил его памяти Смоктуновского. Об этом спектакле он мечтал всю жизнь и умер, репетируя во МХАТе Арбенина…

Есть что-то аномальное в великих актерах, но так, наверное, и должно быть.