Текст книги "LoveStar"

Не дыши

Лавстар сидел в самолете, стараясь не помять семечко. Он держал его перед собой на открытой ладони, словно пылинку, которую хотел сдуть прочь, – но на это семечко он не отваживался даже дышать.

В последнее время он отгородился от других сотрудников. Он общался почти исключительно с Ивановым, директором корпорации LoveDeath, и Ямагути, главой Отдела исследования птиц и бабочек. С начальниками других отделов он почти не встречался: они обустроили себе уютные резиденции на островах в Тихом океане. Лавстар видел их только на видеоконференциях, но в последние несколько недель он пустил все заседания на самотек. А теперь он остался совсем без связи с миром. Никаких видео на линзе, никакой музыки в наушниках. Он рассматривал семечко невооруженным глазом.

Глядя на него, Лавстар понимал, какие идеи сейчас бродят в Отделе настроения; а он, как никто другой, знал что идею остановить нельзя. Он не сомневался, что сможет дать «настроенщикам» отпор, но что будет с семечком, когда он умрет? Как ему самому теперь поступить с семечком? Он организовал поиск и ожидал в конце найти пещеру, древнюю драгоценность, или гору, курган, озеро… Но семечко? Что с ним вообще делать? Что из него вырастет?

 
Семечко станет деревом?
Семечко станет цветком?
И все – в одном цветенье.
 

На поиски того, что в итоге оказалось семечком, ушло семь лет. Последний месяц он большую часть времени проводил в офисе и ждал новостей от поисковиков. Чтобы держать ум в тонусе, занимался вычислениями: нейронные пути нужно было постоянно тренировать. Рисовал узоры или пейзажи. Всегда один и тот же узор и один и тот же пейзаж. Он брался за вычисления и рисование всякий раз, когда его целиком поглощала какая-либо идея, чтобы защитить свое психическое здоровье. Рисование было разновидностью медитации, предохранительным клапаном, выходом для еще не родившейся идеи. Кроме того, он был коллекционером: в молодости он собирал образцы почерка всех людей, с которыми встречался, даже иностранцев, потом фаланги пальцев всех наземных животных, ушные косточки всех видов рыб, крылья всех видов птиц; офис был забит этими коллекциями. Вокруг зрачков Лавстара шел яркий желтый ободок, который светился в сумерках, как у кошки. Лавстар оглядывал первозданную долину Экснадаль; из офиса открывался обзор во все стороны, окна в каждой стене, но снаружи казалось, что это только черный пик Хрёйндранги.

Страсть к собирательству вывернулась наизнанку. Теперь Лавстар собрал у себя весь мир. Впрочем, он этого не признавал и говорил, что мир сам захотел собраться у него. Над соседней долиной Хёргардаль завис красный вертолет с норвежской нефтяной платформы, с надписью «Statoil». На мгновение Лавстар представил себе свой логотип на вертолете: звезда, а под ней надпись «LoveOil». Отправил короткое сообщение на головной компьютер Отдела управления активами подразделения iStar: «Statoil/LoveOil?» Больше ничего не требовалось. Машина изучит вопрос, и если сделка окажется выгодной, то она автоматически купит предприятие и тут же отправит в печать наклейки с логотипом LoveOil.

Под вертолетом висела на тросах просмоленная деревянная церковь. Это был дар норвежского народа Всемирному музею имени Лавстара. За него следовало благодарить Отдел настроения, ведь настроенщикам удалось убедить весь мир: то, чего нет во Всемирном музее, не заслуживает внимания. В самой долине было перекрыто шоссе и сняты все столбы и дорожные знаки, потому что по шоссе медленно ехал на грузовой платформе гигантский Сфинкс. Все экспонаты направлялись к северу, в залы, вырубленные под горой Хрёйндранги; притягательная сила парка развлечений LoveStar грозила увеличиваться бесконечно.

Бесконечно: ∞.

Лавстар рисовал знак бесконечности на листке бумаги, снова и снова. Бесконечно. Он владеет бесконечными богатствами. Он бесконечно ждет результатов поиска. На поиск ушло бесконечно много денег. Если все получится, он, возможно, найдет нечто бесконечно большое. Он повернул листок набок и начертил знак бесконечности поперек прежних и продолжал так, пока листок не покрылся нарисованными цветами.

Лавстар обвел взглядом свои владения. В одном из ракетных ангаров LoveDeath сидели сварщики-поляки и перекусывали шоколадными вафлями; в бурном море траулер вытаскивал сетью использованную ракету; в Отделе исследования птиц и бабочек длинноволосый энтомолог сосредоточенно измерял плотность комариного мозга, а его коллега что-то говорил в пустоту и как будто красил невидимую стену. В концертном зале на окраине Бангкока 50 тысяч настроенщиков танцевали диско на международной стимулирующей конференции, организованной пиар-отделом подразделения iStar. Раздался дружный радостный крик, и настроенщики одновременно раскинули руки, как будто в трансе. Лавстар переключил камеру и понял, что происходит: с гигантского экрана толпе улыбался Рагнар О. Карлссон, бывший глава Отдела настроения iStar, запевая дуэтом с какой-то полностью обнаженной поп-певицей; выступление транслировалось в прямом эфире из Москвы, с конференции Музыкального отдела, собравшей 70 тысяч человек. Лавстар скрипнул зубами. Было непохоже, чтобы авторитет Рагнара в iStar уменьшился, хотя его перевели в Отдел настроения LoveDeath с понижением в должности.

Лавстар перешел к ближним источникам видео, посмотрел, как ворон взлетает над скалой в восходящем потоке воздуха, а затем переключился на вид изнутри горы, где прибывшим туристам как раз показывали их номера. В зоне парка развлечений, отданной подразделению «ВПаре», по комнатам, устроенным в холодных скалах, были распределены бесчисленные множества влюбленных пар. В другой части парка старики в креслах-качалках ждали похорон от LoveDeath, и отдыхали глазами, рассматривая трехмерные изображения домов, где жили в детстве, и поглядывали, как ракеты улетают в космос – одна за другой. Лавстар облетел весь мир, переключаясь на виды Парижа, Огненной Земли, Болоньи, Токио, Киева. Везде на окраинах городов, нависая над старыми городскими центрами, высились башни, похожие на муравейники. Они были разные: из стали, камня, стекла или углеволокна, – но бренд узнавался безошибочно. Это были копии горы Хрёйндранги или стилизации под нее, а стояли они на месте бывших кладбищ, которые корпорация LoveDeath предложила «зачистить», чтобы раз навсегда освободить города от «жалких остатков эпохи разложения человечества» (los miserables restos de la época de descomposicion de los cadaveres de ceres humanos), как выразился мэр Буэнос-Айреса.

Лавстар не занимался повседневными операциями подразделения LoveDeath. В документальном фильме о корпорации на канале Sky он сказал: «Когда Елизавета II пролетела падающей звездой над Виндзором, чувство удовлетворения оттого, что проект LoveDeath воплотился в жизнь, длилось всего один день. Оно возникло, когда в шесть утра в воздух поднялась первая ракета, и иссякло, когда королева Елизавета вошла в атмосферу в три часа ночи следующих суток. Как только ее вспышка угасла, я стал не нужен. Университеты производят десятки тысяч людей, которые знают, умеют и хотят поддерживать и развивать проект LoveDeath. Мне хватило ума дать им карт-бланш на это».

Это не значило, что Лавстар не предъявлял своим сотрудникам никаких требований; бывало и так: «Какого ЧЕРТА ТЫ ТУТ МНЕ РАССКАЗЫВАЕШЬ? КАК ЭТО МАЙКЛА Джексона увезли на кладбище? У него же зарезервировано место в ракете! Если он сейчас же не отправится на орбиту, вместо него полетит один из вас!»

Зачистка кладбищ в мегаполисах и возведение башен были полностью под контролем Рагнара О. Карлссона и настроенщиков из LoveDeath. Лавстар попереключался между видами башен, а затем позвонил Иванову, генеральному директору корпорации LoveDeath.

– Ты уже установил, что будет в башнях? – спросил Лавстар.

– Не волнуйтесь, проект надежный, – ответил Иванов.

– Так что там будет?

– Гостиницы, офисы или магазины, я полагаю.

– Полагаешь?

– Это самые дорогие участки земли в городах, и, разумеется, в башнях будет размещено что-то подобное. Но вообще за это отвечает Рагнар.

– То есть ты не знаешь? Я хочу, чтобы ты был в курсе его дел.

– Я же не могу везде совать нос. Мне хватило ума дать ему карт-бланш. И это дало хороший результат, как вы видите.

– А издержки?

– Выручка от зачистки покрывает всю стоимость строительства, а извлеченные тела сразу отправляются на орбиту до Праздника Миллиона Звезд.

– Вам заплатили за тела, в нагрузку дали землю, а теперь вы еще и продадите площади в башнях?

– А я о чем! Отличный настроенщик наш Рагнар, невероятно способный. Видите ли, города заплатили за трупы вдесятеро больше тарифа из-за разложения, так что Праздник идет для них бонусом. Дополнительный вброс настроения и улучшение нашего имиджа. Вы очень хорошо сделали, что перевели Рагнара к нам. Я и не думал, что на старости лет застану еще один расцвет компании LoveDeath.

– То есть все идет хорошо? – спросил Лавстар недоверчиво.

– «Пояс миллиона звезд» уже видно невооруженным глазом, посмотрите сами.

– Посмотрю вечером.

– Да даже днем уже видно, – возразил Иванов.

Лавстар подошел к окну и взглянул на небо: наискось через весь небесный свод сияло нечто вроде широкой дуги, словно полоса блестящей стеклянной крошки или крупицы золотой обманки в речном песке. Он взял бинокль, чтобы рассмотреть поближе: сквозь облака будто бы плыл плотный косяк сельди. Потом он переключился на космический телескоп спутника связи LoveStar. От увиденного он вздрогнул: всю Землю окружала бесконечная череда саванов от LoveDeath! Сто миллионов мертвых тел, сияя серебром, складывались в кольцо вокруг планеты!

– Разве не великолепно? – спросил Иванов. – Общее количество тел равно объему производства мертвецов по всей планете за шесть лет.

Лавстар сглотнул, закрыл глаза и попытался успокоить дыхание. Рагнар, очевидно, не оставил своего замысла.

– У вас там что-то не так?

– Нет, все хорошо, – ответил Лавстар.

– Вы в последнее время не выходили на связь.

Вы бы лучше почаще общались с Рагнаром; не понимаю, чем он вам не нравится. Скажу больше, я уверен, что этот парень – подходящий преемник для вас. Пора уже пустить к рулю молодежь. Мы же не вечны.

Лавстар не отвечал.

– Але? Вы тут?

Лавстар взглянул на солнце. Оно плыло, частично скрытое «поясом миллиона звезд», и его лучи, отражаясь от серебристого потока, образовывали вокруг него гало, сияющий ореол, в котором горели два ложных солнца – одно восточнее, одно западнее, как будто отражение заката в оконных стеклах. «Три солнца», – подумал Лавстар.

– Вы тут? – переспросил Иванов.

– Когда видно ложные солнца, у нас говорят, что за солнцем гонится волк.

– Волк? Какой еще волк?

«Солнце в волчьей пасти – завтра жди напастей», – подумал Лавстар.

Идеи

Мало кто понимал Лавстара полностью, даже среди его ближайших соратников. Иногда они не могли взять в толк, шутит он или говорит всерьез, – но в итоге он всегда добивался цели, чего бы это ни стоило.

Когда Лавстара расспрашивали о его идеях, он отвечал уклончиво и говорил, что на самом деле они ему не подчиняются. Он утверждал, что не идеи принадлежат ему, а, наоборот, он сам во власти идей. Идеи захватывали его организм и использовали его как носитель, чтобы вырваться в мир, – а потом оставляли его опустошенным, побитым и измученным (а также невообразимо богатым и могущественным, добавляли те, кто испытывал к нему меньше сочувствия). Далее он говорил, что, когда у него в голове поселилась идея, он уже не может контролировать развитие событий. «Идея – диктатор», – писал он в одном из своих бестселлеров.

«Идея подчиняет себе деятельность мозга, отталкивает прочь ощущения и воспоминания, заставляет забывать родных и близких и гонит человека к единственной цели – воплотить ее в жизнь. Идея завладевает речевыми центрами, оставляя доступ только к самой себе, отнимает аппетит, снижает потребность в сне и велит мозгу выделять вещества посильнее амфетамина, которые поддерживают тебя на ногах месяцами. Когда же идея рождается и уходит в мир, человек, которым она владела, остается пуст. Он еще пытается ухватиться за нее, купаться в ее сиянии, старается связать с ней свое имя, даже назвать ее в свою честь, но все равно не чувствует прежнего удовлетворения. Тот, кто ощущал, как внутри него растет и развивается идея, кто месяцами и годами был ее рабом, знает: сам факт, что когда-то раньше его посетила идея, не приносит никакой радости. Быть довольным тем, что в прошлом ты один раз набрел на идею, – это как быть довольным, что у тебя когда-то в прошлом один раз был секс, что ты когда-то давно один раз поел или выпил. Как только ты вошел во вкус, ты больше всего жаждешь одного: чтобы еще одна идея посетила тебя и сделала своим рабом. Нет никого более жалкого, чем человек, который сочинил одну песню, один рассказ, придумал одну идею – и больше ничего. Он навсегда останется всего лишь стреляной гильзой. Лучше уж никогда не испытывать этого вкуса. Идеи – наркотики. Тот, кто предрасположен к ним, обречен оставить свои сети или свой компьютер, отринуть богатство и владения и поставить на карту все. Когда идея говорит: «Следуй за мной», – он идет за нею до конца. Зараженный идеей уже не несет ответственности за свои поступки. Его помыслы заняты лишь тем, как дать этой идее выйти наружу. Идея не терпит возражений или сомнений. Человек ни за что не отвечает, потому что идея – не его собственность. Идея существовала и до него. Атомная бомба существовала и до того, как ее разработали и собрали. Она носилась где-то в воздухе. Ждала своего часа. Ее нельзя было не изобрести – и нельзя было не взорвать. И хотя люди высчитали, что взрыв бомбы с 20-процентной вероятностью запустит цепную реакцию, в которой сгорит весь кислород в атмосфере, они просто не могли не попытаться. Одних расчетов было недостаточно. Нужно было вывезти бомбу в пустыню, взорвать ее, и когда ее мощь стала очевидна, еще больше людей охватило новое непреодолимое желание: увидеть, как она разорвется над городом. Хотя бы один взрыв, или два. Тот, кто поглощен идеей, находится по ту сторону добра и зла. Он мыслит уже в другом масштабе. Идея – это неуправляемый голод. Это давно сдерживаемая похоть. Одержимые идеей – самые страшные люди на земле, потому что они готовы идти на риск. Они хотят только посмотреть, что получится, а о том, что будет дальше, не задумываются».

Лавстар, «Идеи»

Лавстар по своей природе не был опасным человеком. Да, он иногда высказывал безумные вещи, но только потому, что они приходили ему в голову, а не потому, что всерьез имел в виду то, что говорил. Он просто хотел посмотреть, что получится.

Лавстар перевел бинокль с ореола вокруг солнца на вертолет Statoil и смотрел, как тот летит, уже избавившись от тяжести церкви, пока он не скрылся за горами. Лавстар вернулся к стеклянному письменному столу и провел по нему линию. Над ней он начал рисовать птицу, но на середине крыла его прервали.

– Пришел ваш биограф, – сообщила секретарша. – Хочет показать вам первую главу книги.

Биографа впустили в кабинет. Это был нелепо одетый молодой человек в круглых очках и потертом твидовом пиджаке.

– Здравствуйте, – сказал он и странно посмотрел на Лавстара. Тот действительно выглядел не очень: он не спал уже несколько недель, а возможно, и не ел, так что кожа висела на нем, как будто была на размер больше. Осознав, что невежливо глазеет, биограф отвернулся к окну, выходившему на долину Экснадаль.

– Потрясающий вид, – заметил он.

– Отлично, – ответил Лавстар. – Смотрите тогда в окно, а не на меня.

– Я начну, – сказал биограф и приступил к чтению.

«Лавстар родился в день, когда человек впервые ступил на Луну. Роды длились девять часов. Когда его мать, Маргрьет Пьетюрсдоухтир, тридцатилетняя фельдшер из Сиглюфьёрдюра, застонала от первых схваток, весь мир следил за тем, как астронавты скачут, будто дети-переростки, на фоне серого безжизненного пейзажа. Через пять часов у нее было раскрытие 7 сантиметров, она тихо всхлипывала от боли, а акушерка тем временем напряженно наблюдала за тем, как астронавты беззвучно возятся с машинами, которые отчего-то не заводились снова. Еще через четыре часа двигатели все так же стояли, а астронавты копошились в лунном модуле, говорили мало и притом одними техническими терминами; когда же кислорода в баллонах осталось лишь на 50 минут, стало ясно, что взлететь уже не удастся. Телекамеры зафиксировали в одном положении, и астронавты, взявшись за руки, ускакали гигантскими прыжками к горизонту. Их походка едва ли соответствовала внутреннему состоянию, но на Луне почему-то можно передвигаться только вприпрыжку. В течение получаса они исчезли за горизонтом; их головы скрылись за его линией, как будто закатились три солнца. И именно в этот момент на Земле показалась макушка Лавстара. Когда лунная экспедиция пропала с экранов, камеры продолжали показывать застывший голый пейзаж. Астронавты еще оставались на телефонной связи, но ничего не говорили, слышалось только их дыхание. Кто-то другой, быть может, и воспользовался бы моментом, чтобы провозгласить всему миру что-нибудь важное, но эти трое просто дышали, все медленнее и медленнее, пока наконец и этот звук не прекратился. И тогда Лавстар впервые наполнил воздухом легкие и завопил что есть мочи.

В течение часа на экранах оставалась одна неподвижная картинка. Целый час серого песка, черного космоса и тишины. В последующие дни телеканалы и американский президент пытались убедить мировую общественность, что это все был розыгрыш, аналог бессмертной «Войны миров» Орсона Уэллса для современного телевидения. В создании подделки вынудили сознаться Стэнли Кубрика. Публику даже пустили в павильон, где ее сняли. Там посетители воочию могли видеть следы на песке, нарисованный на черном заднике восход Земли и неподвижное знамя. «А вот клей, которым пропитали флаг для твердости», – говорили дамы-экскурсоводы и давали туристам понюхать.

Поскольку таких правдоподобных спецэффектов еще никто никогда не видел на экране, в розыгрыш мало кто хотел верить. Тогда Кубрику выдали государственный грант на 10 миллионов долларов, чтобы он снял полнометражный фильм о покорении космоса и доказал: его подделка не была уникальным техническим достижением, можно снять и намного красивее. Когда меньше чем через год состоялась премьера нового фильма, публика уверилась, что и в записи лунной экспедиции присутствовал тот же авторский почерк: бесконечная тишина, тяжелое дыхание, медленная смерть.

Когда впоследствии кто-нибудь интересовался, не собирается ли все же одна из двух мировых сверхдержав добиться настоящей победы в космической гонке до Луны, политики пожимали плечами и отвечали вопросом на вопрос: зачем человечеству зря тратить деньги на то, чтобы добраться до серого безжизненного камня, когда здесь, на Земле, остается еще столько неизведанного. И этот вопрос звучал довольно резонно. Но до сих пор не все смирились с событиями того дня, и некоторые не могут смотреть на Луну, не содрогаясь от мысли о трех астронавтах, которые упокоились там, в вышине, в каком-нибудь сером вулканическом кратере. И мало кто знает, что в этот день родился Лавстар. Человек, который изменил мир больше, чем любая космическая экспедиция. Человек, превративший мертвый космос в высшую точку жизни с помощью великой инициативы LoveDeath. Человек, который нашел любовь – и не только для себя, но для всего мира. Человек, который в памяти людей навсегда будет связан с любовью и смертью…»

– Ну как вам? – спросил биограф и обернулся через плечо, стараясь при этом не смотреть Лавстару прямо в лицо.

Лавстар взял страницу и прочел одно предложение вслух:

– «И мало кто знает, что в этот день родился Лавстар». Это что-то новенькое. Я и сам не знал, что, оказывается, родился в этот день.

Биограф слегка покраснел и откашлялся:

– Мне показалось, что лучше будет, если мы свяжем вас с каким-нибудь знаменательным событием.

– Вам недостаточно таких событий в моей жизни?

– В вашем детстве их не было.

– Но разве это не штамп? Родился в знаменательный день? Вы же знаете, что я родился не в этот день, а в день, когда братья из Рейнимелюра замерзли насмерть на горе Кьёлюр[18]18
  Сюжет из исландской народной легенды, действие которой происходит в XVIII веке.


[Закрыть].

– Что еще за братья?

– Была пурга, у них в пути кончился бензин, и они погибли, потому что оделись не по сезону.

– В жизни про них не слыхал, – сказал биограф, почесав в затылке.

– Потом нашли только кости и каркас джипов. Кто-то снял с машин все ценное: двигатели, покрышки, лебедки, радио, все подчистую. Останки и сейчас видно на склоне выше пустоши Крауксхрёйн. Останки машин, конечно.

Биограф терпеливо ждал, пока Лавстар закончит, но явно не слушал его. Затем он включил режим убеждения:

– Как я сказал, я хотел таким образом поместить вас в более широкий, международный контекст. Братьев из Рейнимелюра ведь наверняка не знают за рубежом.

– Но это неправда, я родился не в этот день. И вы противоречите тому, что сказано в документальных фильмах, в сети, в других биографиях.

Биограф (кстати, работавший в Отделе настроения) пожал плечами:

– Их же можно исправить. Всего несколько минут, и дата рождения будет другая.

– Но это неправда!

– Хотя бы год правильный. Это точнее, чем в биографиях большинства звезд.

Лавстар встал и взглянул на биографа; тот смотрел в пол.

– Нет! Год тоже не тот! Я что, должен сменить дату рождения только потому, что вам хочется написать вот так и никак иначе? Эта глава не имеет ко мне никакого отношения! Это херня какая-то! В палате, где я родился, и телевизора не было…

– Это вопрос верного настроения. В iStar сказали, что нам нужно заострить ваш имидж.

– Разве мое рождение само по себе недостаточно значимо?

– Да, конечно, но…

– Это же так предсказуемо! «Он сделал первый вдох, когда другие погибали от удушья». Отчего вы связываете мое рождение с мрачной историей, где все умерли?

– Это станет понятно дальше, в главе «Отец смерти».

– Отец смерти? Это я, по-вашему?

– Вы же создали проект LoveDeath…

– Всё, будьте любезны оставить меня в покое! Прошу вас уйти!

– Так что, мне внести изменения в текст?

– Больше никаких текстов! – отрезал Лавстар. – Отделу настроения лучше не соваться в литературу. Их дело продавать истории, раскручивать их, но не писать.

– Ну ладно! – крикнул биограф и в упор глянул Лавстару в глаза. – О друзьях детства и одноклассниках писать нельзя – если они у вас вообще были. Старые фотографии использовать нельзя. Упоминать факты, которые можно отнести к коммерческой тайне, тоже нельзя. Рассказать, к чему приурочен Праздник Миллиона Звезд, вы не желаете. Запрещаете писать о своих родителях, ни слова о сыновьях или дочери, ни в коем случае не упоминать Хельгу. Так о чем, мать вашу, МНЕ ТОГДА ПИСАТЬ?

Лавстар побагровел и задрожал от ярости.

– Вон отсюда!

Биограф уже вылетел прочь, а Лавстара еще трясло. Он прошелся туда-сюда по кабинету, потом уселся за свой стеклянный стол, но желание рисовать пропало.

– Какая наглость, а, – пробормотал он. – Что это за хамство такое беспардонное вообще?!

Он проследил за биографом по камерам, но без звука. Тот, ругаясь, сел в лифт и спустился в центральный офис iStar. Лавстар едва узнавал помещения: там все перевернули ремонтники. Несколько недель назад крыло iStar было выкрашено белым, а до того – уставлено цветами и антикварной мебелью. Настроенщики в силу характера не могли успокоиться и поэтому регулярно выкидывали всю обстановку и все переделывали. Биограф вошел в кабинет, воздел руки к небу, а потом швырнул рукопись на пол. Другой настроенщик, в модном костюме и с обесцвеченными волосами, шикнул на него и показал в угол, где сидела бабочка-видеорегистратор. Биограф взглянул на нее, достал свернутый в трубку плакат и прихлопнул бабочку. Лавстар, мгновенно ослепленный, стал тереть глаза, размахивать руками и едва не упал с кресла, но тут естественная связь глаза с мозгом восстановилась. Он выругался, скрипнул зубами и вызвал секретаршу:

– Скинь этому ушлепку в мозги тысячу «Аве Марий» и ревушку.

– Плач, судороги, изжога, прострел, зуд, эрекция, икота, недержание? – тут же переспросила она.

– Ну, ты уж сама выбери!

Он настроился на другую бабочку и увидел, как биограф, согнувшись пополам, несется в туалет, непрерывно бормоча: «Santa Maria madre di Dio prega per noi. Santa Maria madre de Dio prega per noi…»

Самолет нес Лавстара сквозь ночь. Лавстар запустил цепочку событий, конца которой он не видел. Отдел настроения был его головной болью. Настроенщики были способны на все. Да, он был многим им обязан, они оставались верны ему все это время несмотря ни на что. Они смотрели на него снизу вверх, льстили ему, цитировали его и всецело отдавались его идеям. Они брались за грязную работу, разруливали все проблемы: аварии, этические дилеммы, вопросы политики и религии. Настроенщики превращали любую идею, любое открытие в чистое незамутненное Настроение. Ни разу не сказав прямо о своих целях, они постепенно проникли в самое сердце корпорации. Лавстар не сомневался, что, пока он жив, он в состоянии их обуздать, но что будет потом?

Самолет летел в три раза быстрее звука на высоте 40 тысяч футов. Снаружи было темное небо; упала звезда. Вот еще кто-то умер, подумал Лавстар. Через три часа ожидался большой звездопад – начало Праздника Миллиона Звезд.

В тот самый миг, когда Лавстар приземлится на севере острова и мир узнает о величайшем открытии всех времен, с неба посыплются сто миллионов звезд. Это будет шоу века: сто миллионов трупов сгорят в атмосфере, разгоняя тьму, словно яркие блестки.

В руке Лавстара лежало семечко, а в семечке было ядро, а в ядре содержалось столько всего, что ему было страшно: если вдруг семечко лопнет, то треснет и весь мир, как яичная скорлупа.