Текст книги "Черные тени красного Петрограда"

Белая ночь в Петрограде и вообще-то на ночь не похожа, а эта… На Троицкой площади и у мечети торчали броневики, шатались солдаты. Рота пулемётчиков неизвестно зачем заняла Петропавловскую крепость. По набережным, по Невскому, Садовой, Литейному текли тёмные массы людей, сливаясь в направлении Шпалерной улицы. То и дело раздавались выстрелы, переходящие в бурные и короткие перестрелки. Были жертвы.

Стрельба этой ночи и следующего дня так и осталась загадкой. Кто открыл огонь, по чьему приказу? Ни Временное правительство, ни ВЦИК, ни руководство восстания не признали за собой этой чести. Впрочем, оно и не важно. На улицах Петрограда в разных направлениях перемещались, сталкиваясь между собой, несколько сот тысяч вооружённых людей. Стрельба не могла не начаться. Тем более белой ночью, когда в Питере всё не то, чем кажется.

К часу ночи пространство вокруг Таврического дворца и водонапорной башни было запружено манифестантами. Путиловцы смешались с пулемётчиками, павловцы с гренадерами. Толпа беспорядочно колыхалась, в ней что-то орали, размахивали чёрными и красными тряпками. То там, то сям возникали очаги митинга и скоро гасли: никто никого не слушал. Появилось много пьяных. (Где и когда успели? Ведь сухой закон действует три года, с самого начала войны!) Время от времени раздавался звон разбитого стекла: громили лавки. Руководства не было. Члены ВЦИК, как тени, слонялись по залам и коридорам осаждённого дворца. К утру, усталые и бледные, манифестанты разошлись.

Революционная бессонница охватила в эту ночь и Кронштадт. На Якорной площади со вчерашнего дня кипел нескончаемый митинг; верховодили левый большевик Рошаль и анархо-синдикалист Ярчук. Ночью большевистский лидер Кронштадтской базы Фёдор Раскольников (Ильин) телефонировал в ЦК Зиновьеву: удержать матросов от выступления он не может, да и не хочет. Утром кронштадтцы погрузились на транспортные суда и отправились в Петроград. Там уже вовсю шли митинги; невыспавшиеся рабочие и солдаты слушали эсеров, меньшевиков, большевиков, анархистов… Когда около 11 утра кронштадтцы высадились на Английской и Университетской набережных, улицы в центре уже были запружены манифестантами. С Английской набережной около 10 тысяч матросов двинулись на Невский, слившись с солдатами 2-го пулемётного полка и с разношёрстными рабочими. На Университетской набережной кронштадтцев, предводительствуемых Раскольниковым и Ярчуком, встретил Блейхман со своими пулемётчиками. Эта колонна снова двинулась ко дворцу Кшесинской. Речи с балкона звучали опять, при ярком свете весёлого июльского дня.

А на Невском у Гостиного двора и на Садовой напротив Апраксина двора снова гремели выстрелы. И опять никто не мог понять, кто в кого стреляет. В толпе рабочих, солдат и матросов почему-то царила уверенность: враги раскидали пулемётные гнёзда и снайперов по чердакам домов. Нервы не выдерживали. Возможно, кто-то из офицеров или юнкеров в самом деле начал палить по демонстрантам. В ответ рабочие и солдаты при активном участии импульсивного Багдатьева подвергли шквальному обстрелу дом товарищества «Проводник» на Садовой. Стреляли и на углу Невского. Точное количество жертв так и не было установлено.

В суматошных перестрелках и стихийных митингах прошло полдня. К шести часам Таврический дворец снова был осаждён возбуждёнными до крайности матросами. Как вспоминал потом Ярчук, «все были настолько возбуждены, что, я думал, пойдут на штурм». В самом деле, распахнув и едва не сломав ворота, чёрные бушлаты заполонили пространство перед дворцом, часть из них рванулась внутрь здания. Где-то в вестибюле матросам попался министр земледелия Временного правительства правоэсеровский лидер Виктор Чернов. Его схватили и поволокли на улицу. Кто-то якобы слышал, как матросы кричали: «Вот один из тех, кто стрелял в народ!». Причём тут мог быть министр земледелия – непонятно. Возможно, Чернова приняли за ненавистного Переверзева. Толпе было всё равно, кого бить.

Через полтора месяца в своих показаниях Следственной комиссии Временного правительства Чернов утверждал, что он сам вышел к матросам, дабы «удержать их от чего-либо непоправимого», потом на ступенях под колоннами выступил с речью, в которой осветил историю кризиса власти, попросил матросов не волноваться, разойтись и «спокойно ждать той оценки положения, которую вынесет Совет». Сомневаемся. Взбудораженная толпа не услышала бы маленького Виктора, даже если бы захотела. «Голос единицы тоньше писка». Сам потерпевший далее признаёт, что его схватили за руки и куда-то собрались вести; два члена ВЦИК, большевики Рязанов и Стеклов, пытались прийти ему на помощь, но были грубо обруганы и получили «ряд увесистых пинков». «Селянского министра» уже затолкали в автомобиль (везти? куда? до ближайшей подворотни – на расстрел?), когда выбежавший из дворца Троцкий остановил кронштадтцев митинговой речью. Именно там и тогда прозвучали слова, приклеенные впоследствии советской пропагандой к разгульной балтийской матросне: «Краса и гордость революции». Польщённые кронштадтцы выпустили Чернова. Правда, сам Троцкий в показаниях Следственной комиссии заявлял, что арест Чернова был произведён «десятком субъектов полууголовного, провокаторского типа». Этой оценки матросы так никогда и не узнали.

Никем не управляемое движение тем временем разваливалось, превращаясь в обыкновенный погром. Грабили лавки и дома побогаче. Там и сям слышались полупьяные призывы «Айда бить жидов!». (Интересно, к какой нации относили погромщики Блейхмана, Ярчука, Рошаля и других вождей восстания?) Очень кстати на этом фоне явился слух: большевики – агенты германцев, Ленин творит бунт на деньги немецкого генштаба. Возможно, этот слух вылетел из Мариинского дворца, из недр всеми забытого Временного правительства. Во всяком случае, на следствии, организованном Временным правительством, эта версия стала основной. А в те часы она способствовала деморализации и без того уставших участников восстания. Последней каплей стали вести о приближении к столице войск Северного фронта. Революционные толпы стремительно рассеивались. Ночь на 5 июля стала переломной. Остатки относительно управляемых анархо-болыпевистских масс (несколько сотен матросов, пулемётчиков и гренадеров) пытались удержать Троицкий мост и особняк Кшесинской. Несколько тысяч матросов заперлись в Петропавловке. Окружённые преображенцами, семёновцами, волынцами и казаками, к утру 6 июля все они сложили оружие.

Никто наказан не был. Арестованные и отданные под суд большевики и анархисты – всего 13 человек – были отпущены на свободу под залоги. Потом произошла Октябрьская революция. Суд над виновниками июльских событий так и не состоялся.

Глава третья. «Сидит Ленин на престоле, два нагана по бокам…»

Великая Октябрьская криминальная фантасмагория

В массовом сознании укоренено представление: в октябре 1917 года большевики установили власть Советов в России. Эту формулу можно в общем виде принять, но каждое слово в ней имеет особое, свойственное только тому сумасшедшему времени значение. (Как в Стране чудес изумляется Алиса: «Все слова не те!») Действительно, 25 октября Военно-революционный комитет Петросовета, а затем, 26-го, и II Всероссийский съезд Советов объявили Временное правительство низложенным и декларировали переход власти в центре и на местах в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Однако Советы, как и Временное правительство, не контролировали ситуацию и не располагали реальной властью ни в центре, ни на местах. Страна кубарём катилась в пропасть распада и анархии, и острее всего это чувствовалось в Петрограде.

Июльские события порождают правительственный кризис. В отставку подают глава правительства Львов и большинство кадетов. Новое правительство возглавляет А. Ф. Керенский, недавно примкнувший к партии эсеров. Он совмещает должности министра-председателя и военного министра. В формируемом им правительстве доминируют правые эсеры.

Обстановка в стране становится неуправляемой. Крестьяне самочинно захватывают частновладельческие земли, промышленное производство стремительно сокращается, цены растут, магазины пустеют. Правительство вынуждено ввести в крупных городах нормированное распределение товаров (карточную систему). Дисциплина в войсках падает, растёт волна дезертирства, учащаются случаи расправ солдат над офицерами.

С целью консолидации общественно-политических сил правительство Керенского созывает Государственное совещание в Москве, но оно не приносит ощутимых результатов. Пытаясь спасти положение в стране и армии, главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов предпринимает в конце августа попытку установить военную диктатуру. Но войска, двинутые Корниловым на Петроград, под влиянием леворадикальных агитаторов отказываются выполнять приказы командования. Корниловская попытка проваливается, он и его ближайшие соратники арестованы.

В сентябре Керенский вновь переформировывает правительство. В то же время в Петрограде с целью объединения социалистических сил созывается Демократическое совещание. Однако оно лишь закрепляет раскол в социалистическом движении: большевики и левые эсеры покидают зал заседаний. На состоявшихся вслед за этим выборах в Советы леворадикальные силы добиваются успеха. В Петросовете большевики вместе с левыми эсерами и анархистами завоёвывают большинство. Председателем Петросовета становится Л. Д. Троцкий (большевик с июля 1917 года). Начинается подготовка к захвату власти. С этой целью в октябре при Петросовете создаётся Военно-революционный комитет (ВРК). Революцию намечено осуществить в день открытия II Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и матросских депутатов.

Положение на фронте становится катастрофическим. За несколько дней до «Корниловского мятежа» немцы захватывают Ригу. В октябре русский флот терпит поражение у острова Даго. Армия стремительно распадается. Авторитет Временного правительства падает. В ночь с 25 на 26 октября, никем не защищаемое, оно арестовано в Зимнем дворце войсками ВРК. Леворадикальное большинство II съезда Советов провозглашает в стране советскую власть.

Большевистское правительство, сформированное в Смольном 26 октября, просуществовало лишь три недели, и за это время ни разу так и не собралось в полном составе. Да и сама партия РСДРП(б) не была ни единомысленной, ни политически целостной. Ленин вовсе не стоял как всевластный капитан на мостике партийного корабля; чтобы проводить свой курс, ему приходилось всё время конфликтовать, убеждать, отступать и балансировать; случалось терпеть и неудачи при принятии решений в ЦК. 10 октября с немалым трудом и при поддержке старого оппонента Троцкого ленинцам удалось продавить через ЦК резолюцию о вооружённом восстании; но двое влиятельных «цекистов» – Каменев и Зиновьев – так и не признали её, выступив публично, в прессе, с критикой курса на насильственный захват власти. После ареста «временных» и утверждения красного советского знамени над российской столицей внутрипартийные противоречия резко усилились.

Партия стремительно утрачивала то относительное единство, которое существовало в её гонимых рядах с августа 1914 по февраль 1917 года. Если считать группу Ленина центром, то справа от неё в сторону широкой социалистической коалиции, союза с эсерами и меньшевиками, тянули партийный воз единомышленники Каменева. Самостоятельную линию гнул Троцкий, вдохновляемый собственной идеей перманентной мировой революции, и вокруг него быстро крепли ряды сторонников. Опаснее всего складывалась ситуация на левом фланге: левые коммунисты, увлекаемые лидерами типа апологета Гражданской войны Багдатьева или молодого да раннего Бухарина, не желали подчиняться никаким решениям партии, смыкаясь с левыми эсерами и анархистами всех мастей. Тут складывалось странное объединение отчаянных политических авантюристов, апологетов разрушения, романтиков революционного террора, проповедников «стихийного» социализма и просто уголовников, выпущенных из тюрем вихрем Февральской революции и готовых встать под любые знамёна, лишь бы получить возможность безнаказанно убивать и грабить. У этого чёрно-красного блока были свои вожди: бородатый и пьяный силач Дыбенко, проповедница свободной любви Александра Домонтович-Коллонтай, террористка с внешностью монахини Мария Спиридонова, мрачный анархо-коммунист Карелин, близорукий и беспощадный Антонов-Овсеенко. Число их восторженных последователей росло с каждым днём – в основном среди буйных кронштадтских матросов, разнузданной питерской черни и полуинтеллигентной ультрареволюционной молодёжи.

Первое советское правительство лишь формально было однопартийным, на деле же состояло не столько из созидателей нового, сколько из разрушителей любого государственного порядка. Уже в ноябре оно развалилось; пришлось формировать ещё более пёстрое по составу двухпартийное болыпевистско-левоэсеровское правительство.

Персональный состав новой власти поражает воображение. Даже симпатизирующий большевикам американский социалист Джон Рид с изумлением пишет о первой встрече с народными комиссарами большевистского правительства в стенах Смольного: «Рязанов, поднимаясь по лестнице, с комическим ужасом говорил, что он, комиссар торговли и промышленности, решительно ничего не понимает в торговых делах. Наверху, в столовой, сидел, забившись в угол, человек в меховой папахе… То был комиссар финансов Менжинский, вся подготовка которого заключалась в том, что он когда-то служил конторщиком во Французском банке».

Ещё более выразителен групповой портрет руководства Республики Советов в ноябре: фанатичный раздуватель мирового революционного пламени Троцкий – главный дипломат Республики; прапорщик Крыленко – Верховный главнокомандующий; ни единого дня не прожившая в крестьянской избе Спиридонова – председатель Центрального исполнительного комитета крестьянских Советов; полуанархист Штейнберг – народный комиссар юстиции; неуравновешенный, склонный к левацким загибам Рыков – народный комиссар внутренних дел. И так далее.

Но даже если бы каким-то чудом Ленину, Керенскому, Корнилову или кому-либо иному удалось сформировать в октябре монолитное, объединённое созидательной идеей правительство, оно бы всё равно не смогло взять в свои руки управление огромной страной со 160-миллионным населением. Ибо нити управления были порваны, рычаги поломаны, структуры власти разрушены или дискредитированы за те неполных восемь месяцев, что прошли со дня отречения Николая II. Не после, а до октября.

Самое пагубное: криминальный разгул получил морально-политическую санкцию. Левацкие идеологи – коммунисты, анархисты, левые эсеры – радостно усмотрели в грабежах стихийное проявление классовой борьбы. Воровство и разбой стали именоваться «экспроприацией» и «реквизицией», бандиты и грабители почувствовали себя героями революции. В самом деле, чего стесняться, ведь великий пролетарский писатель Горький сказал: «Если от многого взять немножко, то это не кража, а только делёжка»! Равенство так равенство, свобода так свобода.

Экспроприации и реквизиции, а попросту говоря, самочинные захваты чужого добра стали к осени 1917 года нормой жизни; этим занимались не только шайки и банды, но и политические партии, да, пожалуй, и органы так называемой власти. Ещё в марте вернувшиеся из ссылки большевики явочным порядком заняли особняк Матильды Кшесинской. Находившаяся в это время за границей прима-балерина оставалась гражданкой «свободной России», её имущество не было национализировано. Тем не менее, ни Временное правительство, ни градоначальство, ни комиссариат Петроградского района даже не попытались отобрать у ЦК РСДРП(б) «экспроприированное» здание. Самочинных хозяев выгнали оттуда только после июльских событий, и разгромлённый особняк полгода простоял пустой и бесхозный.

Такая же или ещё худшая участь постигла многие особняки и дворцы некогда блистательного Санкт-Петербурга. Недаром поэт Зоргенфрей писал на исходе «революционной бучи» в 1921 году:

 
«Крест взметая над колонной,
Смотрит ангел окрылённый
На забытые дворцы,
На разбитые торцы…»
 

Тут было чем поживиться. Характерный пример – судьба так называемого малого Мраморного дворца на Гагаринской улице. Когда-то он был построен для великого князя Николая Константиновича, брата знаменитого Константина Константиновича, поэта К. Р. Николай Константинович был тонким ценителем искусств, его дворец отличался утончённой роскошью, отделкой из редких сортов мрамора и собранием произведений искусства, которые владелец отыскивал и покупал за сумасшедшие деньги со страстью истинного коллекционера. Великого князя обвинили в воровстве и сослали в Ташкент, где он дожил до революции, которую радостно приветствовал (о его судьбе мы рассказали в книге «Блистательный и преступный»), а дворец менял владельцев, оставаясь собственностью императорской фамилии. В 1917 году всё царское имущество было национализировано. Дворец на Гагаринской оказался бесхозным и в первые же месяцы революции подвергся стихийному и опустошительному разгрому. Сначала было похищено всё, что можно унести: бронзовые канделябры, серебряная посуда, картины, статуэтки, табакерки, часы, бархатные гардины, шёлковое постельное бельё, золочёные рамы, чернильные приборы из дорогих металлов и полудрагоценных камней, мебель, коллекции оружия – словом, всё; уцелела одна лишь мраморная чаша на лестничной площадке, и то лишь по причине неимоверного размера и веса. Но это было только начало. Следующие волны «экспроприаторов», опоздавшие к первому пиру, принялись за то, что унести было не так-то легко. В здании были выломаны наборные паркеты, вырезаны зеркальные стёкла, сняты или выбиты витражи, содраны шпалеры и дорогие обои, раскурочены и вынесены по частям мраморные камины… Когда уже в середине 1920-х сюда пришли новые хозяева, сотрудники некоего советского учреждения, то они узрели лишь голые стены да загаженные ступени мраморной лестницы. Да ещё лепнина сохранилась в трёх или четырёх из более чем полусотни залов дворца.

Зимнему дворцу и зданиям Эрмитажа повезло: они не оказались бесхозной добычей полууголовной толпы. И тем не менее жутковато становится, когда читаешь описания интерьеров величественнейшего из монарших дворцов Европы, сделанных очевидцами и участниками октябрьских событий семнадцатого года. Джон Рид рассказывает о своём посещении Зимнего 25 и 26 октября, перед захватом его силами Военно-революционного комитета и во время самого захвата. В этом рассказе более всего поражает истинно вандальское стремление масс не столько украсть, сколько попортить. И ещё то, что хищением и порчей в равной мере занимались обе стороны – и те, что были на стороне Советов, и те, что охраняли Временное правительство.

«В тёмном мрачном коридоре, где уже не было гобеленов, бесцельно слонялись несколько старых служителей… По обеим сторонам на паркетном полу были разостланы грубые и грязные тюфяки и одеяла, на которых кое-где валялись солдаты. Повсюду груды окурков, куски хлеба, разбросанная одежда и пустые бутылки из-под дорогих французских вин… Душная атмосфера табачного дыма и грязного человеческого тела спирала дыхание. Один из юнкеров держал в руках бутылку белого бургундского вина, очевидно, стащенную из дворцовых погребов… На стенах висели огромные полотна в тяжёлых золотых рамах… У одной из картин был прорван весь правый верхний угол. Всё помещение было превращено в огромную казарму, и, судя по состоянию стен и полов, превращение это совершилось уже несколько недель тому назад». Описание Рида подтверждают и дополняют ещё более жёсткие и натуралистичные пассажи из мемуаров Антонова-Овсеенко «Семнадцатый год». И это – как говорится, до того, как началось.

Вот как Рид рассказывает о том, что происходило несколькими часами позже: «Увлечённые бурной человеческой волной, мы вбежали во дворец через правый подъезд, выходивший в огромную и пустую сводчатую комнату… Здесь стояло множество ящиков. Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, бельё, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто-то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашёл страусовое перо и воткнул его в свою шапку». Правда, далее Рид указывает на то, что комиссары и сознательные красногвардейцы всеми силами старались пресекать массовое воровство и вандализм. У расхитителей «были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры, писанные масляными красками, пресс-папье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла». И всё же нет сомнения: Зимний дворец подвергся опустошительному разгрому. Счастье ещё, что главные ценности из коллекций Эрмитажа задолго до октября были вывезены в Москву и хранились в кладовых Кремля.

1 ноября появилось воззвание особой комиссии по делам «Народного музея», каковым стал теперь Зимний дворец: «Мы убедительно просим всех граждан приложить все усилия к разысканию по возможности всех предметов, похищенных из Зимнего дворца в ночь с 25 на 26 октября… Скупщики краденых вещей, а также антикварии, у которых будут найдены похищенные предметы, будут привлечены к законной ответственности и понесут строгое наказание». Кое-что удалось вернуть. Тем не менее многое бесследно исчезло. Оценка потерь колебалась – в зависимости от политических взглядов «экспертов» – в поразительно широких пределах: от 50 тысяч до 500 миллионов рублей…