Текст книги "Декабристы: История, судьба, биография"

Кое-что о неудачниках

Недавно я участвовал в одном культурном мероприятии. Оно было посвящено памяти старинного чудака и оригинала Вильгельма Кюхельбекера. Всё происходило на Фонтанке, у Калинкина моста, у дома 164. Этот дом когда-то принадлежал семейству одного богатого купца из немцев, потом там размещался сиротский приют. А в 1817–1821 годах в этом доме и в саду при нём резвилась пылкая юность: Императорский главный педагогический институт арендовал помещение для училищного пансиона. Вот в этом-то пансионе и преподавал долговязый Вильгельм – его туда направили после окончания Царскосельского лицея.

Он там учил благородных подростков, в их числе брата великого поэта Пушкина, Лёвушку, который, надо сказать, был изрядный повеса и хулиган. Чему и как обучал юношество Кюхельбекер – большой вопрос, потому что он был тугоух, подслеповат, сутул и говорил с акцентом на всех языках. Ах да, он их учил словесности: латинской и русской.

И жил он тут же. Учителям полагались квартиры при пансионе, и он поселился в двух комнатках в мезонине. Вон то квадратное окошко рядом с большим полукруглым – это, должно быть, его.

И у него бывал в гостях поэт Пушкин. Он жил неподалёку, в петербургской Коломне. И конечно, захаживал пообщаться с лицейским товарищем, Кюхлей, а заодно попромывать мозги Лёвушке на правах старшего брата. Там они и сидели возле окошка, пили чай или что-нибудь такое и вели беседы о высоком.

А потом это всё как-то быстро кончилось. Пушкина услали подальше из столицы, в Бессарабию. Пансион переехал. Кюхельбекер вышел в отставку, или его отправили в отставку. После этого он успел и за границей побывать, и послужить на Кавказе, и на дуэли стреляться. А в конце 1825 года зачем-то вступил в антиправительственное Северное общество. Как-то декабрьским вечерком по нелепой случайности он забрёл в гости к приятелю Рылееву – тот жил неподалеку, на Мойке. Рылеев в это время был вдохновлён идеей государственного переворота. И слабовидящий Кюхля втянулся в это дело.

14 декабря 1825 года Кюхельбекер помчался на Сенатскую площадь[7]7
  Во времена Пушкина и декабристов площадь перед зданиями Сената и Синода обычно именовалась Петровской, но мы будем пользоваться более привычным, закрепившимся в культурном сознании названием – Сенатская.


[Закрыть], прихватив с собой кое-какое оружие. По дороге уронил пистолет в снег, но, на свою беду, успел его подобрать…

Он был арестован и почти десять лет просидел в разных тюрьмах. Остаток жизни провёл в городишках Южного Урала и Сибири с сердитой и не очень красивой женой, и от таких неприятностей в последний год окончательно ослеп.

Всё это время он писал стихи и прозу. В основном стихи. Их осталось после него несколько ящиков. Стихи Кюхельбекера тогда никто не читал, кроме автора и двух-трёх его приятелей. Да и сейчас их не особенно читают.

По этому поводу и проходило мероприятие у дома 164 по набережной Фонтанки – 13 декабря две тысячи двадцать какого-то года, в канун очередной годовщины рокового события на Сенатской площади. Чему, собственно, было посвящено мероприятие – не совсем понятно. Видимо, тому факту, что вот есть же на свете такие смешные неудачники, как этот самый Кюхельбекер.

Ну и я пришёл туда почитать стихи и выразить свои чувства.

Вообще-то, сочувствие развивается в нас именно при взгляде на неудачников.

И возникает вопрос: почему из несуразицы, как из сора, вырастают такие грандиозные последствия?

Собирались за чашей вина, вели эмоциональные разговоры о свободе, цареубийстве и конституции, а в результате – виселица с пятью повешенными и дымный шлейф исторических мифов, за которым не разглядеть правды.

И вот ещё вопрос, на который не так-то просто ответить: зачем Кюхельбекер писал стихи?

Не «почему». «Почему» – это как раз понятно: подкатывало что-то изнутри, распирало, требовало словесно-дыхательного выхода. А именно «зачем»? С какой целью совершал мучительный труд? Тратил остатки времени и сил на вышеуказанное тяжкое и неблагодарное дело – на поиск угловатых слов, на конструирование упрямо не складывающихся речевых оборотов. Изводил недешёвые чернила и бумагу. Жёг свечи, которые тоже стоят денег. Надрывал и без того слабые глазки. Страдал неудовлетворённостью. Наверняка плакал от неудач.

Причём стихи-то получались – никак не скажешь, что великие. Даже по рифмам видно. «Перуны» – «струны», «своды» – «свободы», «гроба» – «злоба», «горя́» – «заря»… Неудивительно, что его за всё за это никто особенно не благодарил. Иные смеялись. Кое-кто из близких, должно быть, ругал. Большинство просто не обращало внимания на запойный труд неуклюжего человека. А он всё чего-то сочинял, записывал и складывал исписанные листы в ящики – в первый, в другой, в третий… Всё надеялся когда-нибудь предъявить миру.

Вот до чего дописался:

 
То ли дело лоно гроба!
Там безмолвно и темно,
Там молчат мечты и злоба:
В гроб убраться бы давно!
 

И убрался, не дожив до пятидесяти лет, на кладбище со странным названием «Завальное».

И при всём том от истории с Кюхельбекером остаётся какой-то свет в душе. И даже есть смысл время от времени собираться компанией возле старинного петербургского домика и устраивать скромную акцию в память о несчастливом Кюхле.

А если бы Вильгельм Карлович не поднял из сугроба свой пистолет, не побежал бы с ним на Сенатскую площадь, а там не пальнул куда-то в сторону важного всадника на белом коне, и не был бы за это осуждён, и не провел следующие двадцать лет в тюрьмах и ссылке – что стало бы с его стихами? Вспомнил бы вообще кто-нибудь про них? Или они пошли бы на растопку или на папильотки? Да и родились бы они?

Неужели для того, чтобы достичь высшей цели – бессмертия, – нужно претерпеть мучительные неудачи во всём остальном?

Часть II
Вне разрядов

Повесть о пяти повешенных

Из приговора Верховного уголовного суда:

«По внимательном и подробном рассмотрении всех преступных действий каждого из подсудимых… Верховный уголовный суд приговорил к смертной казни четвертованием по 19-му артикулу воинского устава:

1. Вятского пехотного полка полковника Павла Пестеля…

2. Отставного поручика Кондратия Рылеева…

3. Черниговского пехотного полка подполковника Сергея Муравьёва-Апостола…

4. Полтавского пехотного полка подпоручика Михайла Бестужева-Рюмина…

5. Отставного поручика Петра Каховского…»

Его императорское величество государь Николай Павлович не одобрил казнь кровавую, выразив согласие на какую-либо иную, без пролития крови совершаемую. Следуя монаршей воле, Верховный уголовный суд заменил четвертование повешением.

Дело № 1[8]8
  Это номера дел в нашей книге. В материалах Следственной комиссии дела подследственных расположены в ином порядке, с другой нумерацией.


[Закрыть]

Из приговора Верховного уголовного суда:

«…По собственному его признанию, имел умысел на цареубийство, изыскивал к тому средства, избирал и назначал лица к совершению оного, умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием исчислял всех её членов, на жертву обреченных, и возбуждал к тому других, учреждал и с неограниченной властию управлял Южным тайным обществом, имевшим целию бунт и введение республиканского правления, составлял планы, уставы, конституцию, возбуждал и приготовлял к бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи и принимал деятельнейшие меры к распространению общества привлечением других».

В списке осуждённых фамилия Пестеля, как самого главного мятежника и злодея, стоит под нумером первым. Между тем обвинительная формула не вяжется с суровостью казни. «Имел умысел на цареубийство», «умышлял», «участвовал в умысле»… Заклинание повторено трижды.

За невоплощённый умысел – смерть?!

Правда, в Воинском артикуле Петра Великого, в статье 19-й, на которую ссылается приговор, указано: «Есть-ли кто подданный войско вооружит или оружие предприимет против его величества или умышлять будет помянутое величество полонить или убить… тогда имеют тот и все оные, которые в том вспомогали или совет свой подавали, яко оскорбители величества, четвертованы быть». Но в этом же кодексе содержится много такого, о чём за истекшее после Петра столетие и думать забыли – например, смертная казнь через повешение за дуэль.

Из материалов дела не видно, чтобы подследственный предпринимал конкретные шаги к осуществлению умысла. При этом Пестель – единственный среди пяти повешенных – не принимал участия ни в событиях, развернувшихся 14 декабря в Петербурге, ни в мятеже Черниговского полка.

Соратники возмущались: Пестель осуждён не за свои дела, а лишь за намерения и образ мыслей. Судьи видели в нём злодея, достойного казни без всякого снисхождения. Знакомые жалели о погибших его дарованиях.

Кто же он? Коварный заговорщик или одержимый политический прожектёр? Опаснейший государственный преступник или невинная жертва властного произвола?

Возьмём с полки запылённую папку с бумагами. Интересно, что расскажут нам ветхие документы и пожелтевшие листки свидетельских показаний.

Павел Иванович Пестель

Вероисповедание лютеранское.

Родился 24 июня 1793 года в Москве.

Отец – Иван Борисович Пестель, на момент рождения первенца Павла – московский почт-директор; впоследствии председатель почтового департамента, сенатор, сибирский генерал-губернатор, действительный тайный советник; с 1821 года в отставке. Мать – Елизавета Ивановна, урождённая Крок. Братья: Борис, Владимир, Александр; служили исправно по военной и по гражданской части, в преступных деяниях замешаны не были. Сестра София, не замужем.

Получил домашнее образование в Германии, затем окончил Пажеский его императорского величества корпус; в 1812 году, перед началом войны, выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк. В Бородинском сражении ранен; в 1813 году произведён в подпоручики, затем в поручики; за участие в походах 1812–1815 годов награждён золотым оружием «За храбрость», орденами Святого Владимира 4-й степени с бантом, Святой Анны 2-й степени и иностранными наградами. С 1813 по 1821 год адъютант генерала от кавалерии Петра Христиановича Витгенштейна. В 1814 году причислен к лейб-гвардии Кавалергардскому полку. В 1817 году произведён в штаб-ротмистры, в 1818-м в ротмистры, в 1819-м в подполковники с переводом из гвардии в армию[9]9
  Чины ротмистра и капитана гвардии (VII класс Табели о рангах) соответствовали чину армейского подполковника.


[Закрыть]. В 1821 году произведён в полковники и назначен командиром Вятского пехотного полка.

Масон высокой степени посвящения.

Женат не был. Детей не имел.

Арестован 13 декабря 1825 года в Тульчине.

Осуждён вне разрядов, казнён через повешение 13 июля 1826 года в Петербурге.

Место захоронения неизвестно.

До недавнего времени мы не располагали достоверными портретами Пестеля: все известные были сделаны с утраченных, как считалось, оригиналов. Но неожиданно один подлинник был обнаружен. На нас смотрит человек, и в самом деле похожий на Наполеона: лоб высок, подбородок округл, глаза бойкие и смотрит с вызовом…

Николай Иванович Греч, литератор и педагог:

«Роста был он невысокого, имел умное, приятное, но сериозное лицо. Особенно отличался он высоким лбом и длинными передними зубами. Умён и зубаст!»

Николай Лорер, декабрист:

«Пестель был небольшого роста, брюнет, с чёрными, беглыми, но приятными глазами. Он и тогда, и теперь, при воспоминании о нём, очень много напоминает мне Наполеона».

Есть у Пестеля литературный тёзка – гоголевский Павел Иванович Чичиков, коллежский советник в отставке (что в гражданской службе соответствовало полковнику). Он тоже смахивал на Наполеона. И тоже имел намерение оседлать птицу-тройку Русь и был сброшен ею в тартатары…

Родоначальник русской ветви Пестелей и прадед декабриста Вольфганг Пестель был выходцем из Саксонии и, по семейному преданию, сыном бургомистра города Шмельна. Окончив Лейпцигский университет, поступил на русскую службу. Указом Петра I он был назначен генерал-почтамт-секретарём, впоследствии дослужился до дворянского чина и должности московского почт-директора (эту должность будут занимать и трое его потомков). Небезынтересно, что женат он был, как сказано в семейной хронике, «на старшей дочери императорского церемониймейстера д'Акоста», то есть известного петровского шута Лакосты. Почт-директорскую должность унаследовал сын Вольфганга Бурхард (по-русски Борис Владимирович), а затем и внук Иван Борисович. Последний взял в жёны девицу Елизавету Крок, саксонского происхождения, и в этом браке родился первенец Павел.

Карьера Ивана Борисовича, невзирая на некоторые интриги завистников, успешно осуществлялась и далее (поговаривали, что не в последнюю очередь благодаря перлюстрации, но таковы уж особенности почтовой службы в императорской России). Перевод в Петербург, сенатские ревизии, управление департаментом… Вершиной стало назначение в 1806 году генерал-губернатором Сибири, эту должность тайный советник Пестель исправлял на протяжении 13 лет.

Служебное положение отца открыло сыну двери престижнейшей из школ Российской империи: в 1810 году он был принят в Пажеский корпус, причём, по сдаче необходимых экзаменов, сразу в последний класс. Из этого привилегированного заведения, из Воронцовского дворца на Садовой, – прямой путь в гвардию, к чинам военной и придворной службы. На выпускных испытаниях камер-паж Павел Пестель заработал 1303 балла из 1360 возможных – больше всех однокашников. Вторым шёл Владимир Адлерберг – 1273 балла.

На этой почве (если верить всезнающему литератору и воспитателю юношества Николаю Гречу) разыгралась драма. Дело в том, что воспитанник, получивший высший балл, выпускался из корпуса с преимуществом в два чина, поручиком гвардии, занявший второе место – подпоручиком; прочие же прапорщиками.

Из «Записок» Николая Греча:

«…Мать Адлерберга (начальница Смольного монастыря) бросилась с просьбою к императрице Марии Феодоровне: „Мой-де сын учился с успехом всему, что преподаётся в корпусе, получил прилежанием и успехами первое место. Приехал Пестель, и моего Владимира ставят на второе…“ С другой стороны, Пестель (Иван Борисович. – А. И.-Г.)… искал помощи у верховного визиря. Аракчеев доложил государю, что Адлерберг награждён уже казённым содержанием и обучением, а Пестель не получил от казны ничего… и потому заслуживает преимущества. Государь отвечал и матушке своей, и другу, что поступит по всей справедливости, и, когда кандидаты в герои явились к нему на смотр, сказал им: „Господа, поздравляю вас всех прапорщиками нового гвардейского Литовского полка“».

По жестокой иронии императора служебное движение Пестеля началось с обманутой надежды. Ирония высших сил будет подсвечивать мрачноватыми тонами весь его дальнейший жизненный путь. «Замечательно, – восклицает Греч, – что один из состязателей теперь генерал-адъютант, граф, андреевский кавалер, министр[10]10
  А в 1826 году – участник следствия по делу Пестеля, в должности помощника правителя дел Следственного комитета.


[Закрыть], а другой повешен как преступник!» Отметим: повешен как раз пришедший к финишу нумером первым.

Едва Павел Пестель окончил курс и получил младший офицерский чин, как грянула «гроза двенадцатого года».

 
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шёл мимо нас…
 

Так Пушкин скажет, обращаясь к товарищам-лицеистам, через 24 года. Пестель как раз годился Пушкину в старшие братья. Литовский полк промаршировал где-то невдалеке от садов Лицея и исчез в военной пыли. И гвардии прапорщик Пестель в его походной колонне.

Он воевал честно, даже геройски. На Бородинском поле Литовский полк был выдвинут на левый фланг, к деревне Семёновской, – стало быть, попал в самое пекло. Убитыми было потеряно до трети состава, столько же ранеными. Командир взвода Пестель был жестоко ранен пулею в ногу с раздроблением кости и повреждением сухожилий; подобран без сознания и какое-то время числился пропавшим без вести. От раны сей страдал впоследствии, порой мучительно. Через полгода после Бородина вернулся в строй – на костылях, подпоручиком и с золотой шпагой «За храбрость». Русская армия уже продвигалась по дорогам Европы.

В сей момент коварная судьба сыграла герою на фанфарах: Пестель был назначен адъютантом к генералу Витгенштейну. Такое назначение сулило много благ. Витгенштейн, одержав минувшим летом первую в этой войне победу над наполеоновскими маршалами, носил лавры спасителя Петербурга, да и человек он был обходительный, добрый; служить при таком – перспективно и не тяжко. Вот она, дорога к успеху, к чинам, новым знакомствам и связям.

…Кто знает, не случись этого назначения, быть может, не болтаться бы Пестелю в петле…

Умный, «сериозный» офицер прослужит при генерале почти девять лет; под витгенштейновым крылом оперится, превратится из птенца-пажа в ястреба-заговорщика. Пока что в Заграничном походе он выполняет особые поручения своего патрона по части разведки и прочей секретно-аналитической деятельности. За это уже через полгода, в августе 1813-го, произведён в поручики. Прошлогодняя осечка при выпуске из корпуса может быть забыта. Заодно и награды (которые вообще любят адъютантов) посыпались на грудь. Два русских ордена, по одному австрийскому, баденскому и прусскому – и всё это за один год.

Корпус Витгенштейна возвратился из похода в конце 1815 года. А уже в следующем году мы могли бы встретить невысокого круглолицего адъютанта с наполеоновским профилем и беспокойным взглядом на сходках Союза спасения и на церемониях столичных масонских лож. В этих последних он не ученик-новичок, а имеет уже высокое звание мастера: говорят, прямо со школьной скамьи привёл его в ложу Соединённых друзей инспектор классов Пажеского корпуса Карл Оде-де-Сион – католический монах-расстрига, полковник русской службы и отъявленный масон.

Привыкший первенствовать, Пестель не мог не сделаться одной из центральных фигур тайных обществ. Считается, что именно он написал статут (устав) Союза спасения. Документ этот не сохранился, но известен того же автора более поздний устав Южного общества, он составлен по масонским образцам. Члены общества разделяются на три категории: высшая – бояре, далее мужи, низшая – братья (в масонских ложах – мастера, подмастерья, ученики). Сокровенные тайны и цели общества положено знать лишь боярам, им же вручается коллективное руководство и право принятия новых членов. Мужи содействуют боярам и постепенно углубляются в сокровенное, братья подчиняются и исполняют приказы. Что касается основных тайн, то на этот счёт был написан второй устав Союза спасения, для посвящённых. Там шла речь о «канцелярии непроницаемой тьмы», о слежке за своими же товарищами и о прочих конспиративных вещах. Впрочем, всё это известно лишь со слов не всегда надёжных свидетелей. Как уже было сказано, статут Союза спасения существовал лишь на бумаге. Сам Союз вскоре распался.

В начале 1817 года Витгенштейн был отправлен командовать корпусом в Курляндию, в Митаву; адъютант (уже штаб-ротмистр) последовал за ним. Через полтора года генерал назначен главнокомандующим 2-й армией, дислоцированной в Подолии и Бессарабии. Гвардии ротмистр Пестель вместе со своим командиром перебрался в подольский городок Тульчин. К концу 1818 года он уже во главе одной из трёх управ Союза благоденствия. Чем именно, кроме возвышенных бесед, занималась Тульчинская управа – не вполне ясно, как, впрочем, туманно всё, касаемое Союза благоденствия.

И тут судьба, долгое время благоволившая Пестелю, состроила ему довольно-таки неприятную гримасу. В 1819 году Пестель-отец внезапно отстранён от должности, причём с немалым скандалом. Злым его гением явился Михаил Сперанский, посланный с ревизией и обвинивший сибирского генерал-губернатора во множестве служебных прегрешений. Мы не будем вникать в суть этого нечистого дела – о том, был ли виновен Иван Борисович, существуют разные мнения. Отметим лишь, что именно Сперанский, погубив служебную карьеру отца, в недалёком будущем составит смертный приговор сыну. Теперь же отец оказывается без хорошей должности, а в скором времени и вовсе отправляется в отставку. Для сына это означает значительное сокращение содержания и потерю поддержки сильных мира сего. Но главное даже не это, а удар, нанесённый семейству со стороны престола. Не знаем, как для Пестеля-старшего, но для Пестеля-младшего Александр I становится с этого момента личным врагом. Согласно показаниям свидетелей, будучи в начале 1820 года по служебным делам в Петербурге, Пестель посещает собрание Коренной управы и там ставит ребром вопрос о цареубийстве и об установлении республики.

При всём том отцовский крах внешне не повлиял на положение сына. Павел Пестель остаётся доверенным лицом своего главнокомандующего, более того, устанавливает хорошие, перспективные отношения с влиятельными людьми: с новым начальником штаба армии генералом Киселёвым, с генерал-интендантом Юшневским; последний, верный друг и соратник по тайному обществу, останется с Пестелем до конца. Правда, в Тульчинской управе у него появился было соперник – гвардии капитан Иван Бурцев: он, а не Пестель представлял Тульчинскую управу в Москве на съезде, где было объявлено о роспуске Союза благоденствия. Но Пестель собрал членов своей управы, и они дружно выступили против московского решения. Так образовалось Южное общество, без Бурцева и с Пестелем во главе. (Бурцева неудача спасёт от суда и каторги, для Пестеля победа обернётся петлёй. Опять роковой нумер первый.)

К этому времени относится единственная известная нам романтическая история про Павла Ивановича. Он посватался и потерпел неудачу. Сюжет прост и едва угадывается из недомолвок семейной переписки. Предмет воздыханий – красавица-полька Изабелла Валевская; безответная влюблённость в неё вдумчивого подполковника, неблагосклонность к ней его родителей; в итоге – разочарование. Не просты, однако, действующие лица: Изабелла – свояченица графини Марии Валевской, возлюбленной Наполеона (опять это имя!), и падчерица генерала Ивана де Витта. Про этого последнего – потомственного шпиона, сына константинопольской гетеры и польского офицера (иные говорили – польского короля) – впору писать роман или сценарий авантюрного сериала; мы ограничимся тем, что укажем его должность на тот момент: начальник военных поселений Юга России, то есть командир целой армии. Безотносительно к чувствам, такой брак был бы весьма перспективен с точки зрения деятельности тайных обществ. Но – неодобрение родителей, холодность невесты… Отказ.

Считается, что с этого времени Пестель стал готовить военный переворот. Однако как именно готовил? Умышлял или действовал? Какие имел средства?

Военный переворот, ежели его эпицентр находится в двух тысячах вёрст от императорского дворца, предполагает как минимум трёхнедельный марш на столицу и синхронные согласованные действия соратников в оной. О соратниках – чуть позже. А где войска, верные и надёжные? Где командиры, способные повести их за собой?

Какое-то время основной надеждой Южного общества был генерал Михаил Орлов. Тут сама фамилия обязывает: внебрачный сын одного из тех Орловых, что возвели на престол великую Екатерину. Ветеран тайных обществ, преуспевающий по службе: командир дивизии, да ещё зять знаменитого генерала Раевского. Того и гляди корпус получит. А с корпусом большую кашу можно заварить. Но у Орлова имелись свои амбиции, и немалые. К тому же он склонен слишком обнаруживать свои либерально-заговорщицкие планы: то вдруг предложит на съезде Союза благоденствия, который насквозь просматривается и прослушивается, печатать фальшивые ассигнации для подрыва власти, то введёт у себя в дивизии ланкастерскую школу для солдат, – а чему там учат? и кто? вольнодумцы! Естественно, за ним стали присматривать. В 1822 году в его дивизии произошла неприятная история из-за конфликта ротного командира и каптенармуса: один воровал, другой мешал ему это делать, все это привело к солдатским волнениям. В дивизию приехали проверяющие, арестовали майора Владимира Раевского (однофамильца генерала) за продвижение солдатских школ и расшатывание дисциплины[11]11
  Владимир Федосеевич Раевский (1795–1872), однокашник Николая Тургенева и Ивана Бурцева по университетскому пансиону, член Союза благоденствия, после ареста провёл несколько лет в разных тюрьмах, затем был осуждён на вечное поселение в Сибири с лишением чинов и прав дворянства. В селе Олонки Иркутской губернии женился на местной крестьянке, имел многочисленных детей, после амнистии на родину не вернулся и умер там же на 78-м году жизни.


[Закрыть], а Орлова в конце концов отрешили от должности. Эта драма в недалёком будущем избавит Михаила Фёдоровича от каторги. А в тот момент южный заговор лишился военной силы, на которую более всего опирался.

Тем временем служебное положение Пестеля существенно переменилось.

В марте 1821 года грек-фанариот и генерал русской службы Александр Ипсиланти (тоже участник тайного общества, только греческого – Филики этерия), не спросясь у государя, с отрядом соратников перешёл границу Османской империи и начал военные действия против турок на территории Молдавии[12]12
  Молдавией называлась область на правом берегу Прута, на территории нынешней Румынии.


[Закрыть]. В России не просто сочувствовали этерии – многие, особенно в кругу будущих декабристов, жаждали войны «за свободу греков, против тирании султана». Власти колебались. Умный адъютант Витгенштейна был командирован выяснить, что и как происходит на самом деле в неожиданно вспыхнувшей «горячей точке». Подробности этой миссии не вполне ясны. Как настоящий разведчик, Пестель, не ограничившись сбором информации по сию сторону границы, скрытно пробрался на территорию, подвластную султану, изучил ситуацию на месте и составил донесение. Его отчёт незамедлительно был доведён до сведения императора.

Александр Пушкин, дневниковая запись 1833 года:

«Странная встреча: ко мне подошёл мужчина лет 45, в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял его за одного из моих старых кишинёвских приятелей. Это был Суццо, бывший молдавский господарь. б…с Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него в Кишинёве вместе с Пестелем. Я рассказал ему, каким образом Пестель обманул его и предал этерию, представя её императору Александру отраслию карбонаризма. Суццо не мог скрыть ни своего удивления, ни досады. Тонкость фанариота была побеждена хитростию русского офицера».

Пушкин прав: Пестель изобразил Ипсиланти бунтовщиком, собратом итальянских мятежников-карбонариев, а его дело – как заведомо проигранное. Почему Павел Иванович поступил так, в разрез с мечтами и чаяниями своих политических единомышленников? Возможно, не хотел, чтобы силы 2-й армии, которые он надеялся использовать в целях переворота, были отправлены в помощь грекам. Может, по какой другой причине. Но переданные им сведения решили дело: Александр I отказался помогать этеристам. Восстание захлебнулось. Россия избежала большой войны. 1 ноября 1821 года Пестель произведён в полковники.

Молдавская миссия основательно испортила репутацию Пестеля в вольнодумной среде. Он предал этерию! Ради чинов сгубил истинно русское дело греческой свободы. Да русский ли он?

И снова вопрос: кто же он таков, наш Павел Иванович – «человек с профилем Наполеона и душою Мефистофеля»? Лютеранин, масон или безбожник? Немец, русский или обиженный царем космополит? Всё сразу: русский офицер саксонских кровей, герой битв с французами, равно свободно владевший языками русским, немецким и французским: в дружеской беседе предпочитал французский, в последние минуты жизни, перед эшафотом, изъяснялся по-русски и по-французски… Там же, под виселицей, просил благословения и молитв у православного священника.

Пушкин, из Кишинёвского дневника, 1821 год:

«Утро провел с Пестелем; умный человек во всём смысле этого слова. „Mon cœur est matérialiste, – говорит он, – mais ma raison s'y refuse“[13]13
  Сердцем я материалист, но мой разум этому противится (фр.).


[Закрыть]. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…»

Князь Сергей Волконский, декабрист:

«С самого начала моего знакомства я мог оценить великие дарования, пылкое чувство и стойкость характера Пестеля».

Николай Греч:

«…Высокомерие и непомерное честолюбие, соединявшееся с хитростию и скрытностью. В нём было нечто иезуитское. Ума он был необыкновенного, поведения безукоризненного».

Барон Андрей фон Розен, декабрист:

«Коротко знавшие и ежедневно видавшие его… сравнивали его голову с конторкою со множеством отделений и выдвижных ящиков: о чём бы ни заговорили, ему стоило только выдвинуть такой ящик и изложить всё с величайшею удовлетворительностью».

Он не безбожник и не мистик, не немец, не русак и не американец – он самолюбивый, расчётливый, твёрдый, а главное, умный, исключительно умный человек.

А что такое – умный человек?

Ещё более неопределённая категория, чем «декабрист».

«Умный» – понятие ситуативное. Математический гений решает труднейшие уравнения, а в магазине перед прилавком застыл дурак дураком; полуграмотный сапожник в своей работе умнее сорока профессоров.

При чтении «Русской правды», основного труда последних пяти-шести лет жизни Пестеля, не возникает ощущения, что этот текст, полный противоречий и фантазий, не применимых к реальности, написан невероятно умным человеком. Методичным – да, начитанным – может быть, уверенным в своём особом призвании – несомненно, доктринёром-графоманом, даже фанатиком – увы, тоже. А вот насчёт ума…

«Нижний Новгород назначается столицею Российского государства под названием Владимира»; «Разделить все кавказские народы на два разряда: мирные и буйные. Первых оставить на их жилищах… а вторых силою переселить во внутренность России»; «Отныне впредь никто не может в монахи поступить прежде 60-го году от рождения»… И так далее. Смесь нудной дидактики и поэтической мечтательности, сектантского начётничества и мистического космизма; если же снять словесную пену, то останутся известные блюда просветительской кухни от Монтескьё, Гельвеция и прочих поваров в париках осьмнадцатого столетия. Общественное благо, упразднение сословий, равенство перед законом – это прекрасно, да и вообще в творении Пестеля много дельных мыслей, но – как осуществить всё сие в стране, протянувшейся от Балтики до Аляски, населённой множеством народов, из которых ни один не понимает по-французски?

Вообще говоря, приходится признать, что многим из декабристов свойственна некая зашоренность, скованность мысли, как будто попала гружёная телега в колею и никак оттуда не вывернуть. Неодолимой колеёй явилась для них французская либеральная книжность, пестующая социальные теории эпохи Просвещения. А грузом – уверенность в своей корпоративной исключительности как единственных в России просвещённых людей.

Вот, например, Николай Бестужев заявляет, что Рылеев как поэт выше Пушкина. Он пишет, что Пушкин, конечно, ловчее управлялся со словом и рифмой, но сочинял, в общем-то, легковесные стишки, разве что «Цыганы» стоящая поэма. А Рылеев хоть и не всегда складно изрекал, но зато истину, поэтому он выше как поэт.

Или вот ещё, Николай Тургенев, один из вождей Союза благоденствия и Северного общества. Он, будучи в эмиграции, страшно обиделся, когда брат Андрей процитировал ему в письме стихи того же Пушкина о декабристских обществах:

 
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
 

Тургенева оскорбило отнюдь не содержание отрывка, а то, что некто поэт, гуляка праздный, осмеливается высказываться о его персоне и вообще по данному поводу. «Сообщаемые вами стихи о мне Пушкина заставили меня пожать плечами, – написал он в ответ. – Судьи меня и других осудившие делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, цивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи. Можно иметь талант для поэзии, много ума, воображения и при всем том быть варваром. Пушкин и все русские конечно варвары. б…с …для меня всего приятнее было бы то, если б бывшие мои соотечественники вовсе о мне не судили, или, если хотят судить, то лучше если б следовали суждениям Блудовых, Барановых, Сперанских и т. п.» (то есть судей, вынесших приговор декабристам). Очень интересное высказывание: никто не смеет иметь суждение о нас, кроме нас самих и наших заклятых врагов, которые с нами одной крови.