Текст книги "Майя Кристалинская: песни, друзья и недруги"

2. «Возраст любви»

Вчерашние выпускницы, с огромным трудом получившие свои места в этом КБ, для чего им пришлось проделать крюк от Москвы до Новосибирска и обратно, сидели тише мыши, боясь обратить на себя внимание, пугаясь любого косого взгляда – а их «беглянки» ловили нередко, – делали свою работу тщательно и вовремя, никогда не опаздывая даже на одну минуту, что считалось серьезным проступком. Они быстро освоились с той работой, которая была предложена им: хватало знаний, полученных в институте, усидчивости, появилась даже увлеченность. В отделе аэродинамики двух девчат из группы нагрузок приметили быстро, им стали доверять все более сложную работу, и для них вскоре уже не было никаких тайн – ни в расчетах, ни в вычерчивании точных эскизов по рабочим чертежам, ни во всем другом, где требовался опыт. Он приходил к ним с каждым днем, с каждым новым заданием.

Работали они быстро, задания выполняли в срок, который всегда оказывался предельно сжатым, но задачи ставились четкие, обдуманные многими службами и выверенные, и, когда дотошная Валя иной раз недоумевала – почему коэффициент здесь такой, а не другой, ведь это же неправильно, Майя сердилась на нее и, вопросительно глядя на подругу, одергивала резковато: «Валька, ты что – дура? Значит, так надо. Не теряй времени!»

И вопрос был исчерпан.

Расчеты прекращались лишь в тот момент, когда звонок приглашал на обед. В конструкторской столовой он занимал около получаса, а остальное время уходило на отдых – короткую прогулку или… на концертное мероприятие. Концерт был привилегией только отдела аэродинамики, состоявшего из четырех групп. И специалисты в области расчетов по вибрации и флаттеру, устойчивости и управляемости, а также аэродинамики приходили прямо из столовой слушать «солистку» группы аэродинамических нагрузок Майю Кристалинскую. Концерт не отличался большим разнообразием, и дело вовсе не в том, что певица была ограничена в своем репертуаре, но и потому, что были у аудитории и свои любимые песни: не споешь сама, все равно попросят. И прежде всего песни из фильма, который залетел к нам из далекой Аргентины и мгновенно покорил чуть ли не весь СССР, – «Возраст любви».

Соледад Реалес, героиня фильма, она же актриса, певица и танцовщица явно незаурядных способностей – Лолита Торрес, – безраздельно царствовала в кинотеатрах. С ней уже не могли сравниться ни постепенно исчезающая с экрана звезда номер один звукового кино Любовь Орлова, ни ее соперницы по популярности Марина Ладынина, Лидия Смирнова, Валентина Серова, Зоя Федорова. Фильмов выходило немного, но все же больше, чем в сороковых годах; появлялись молоденькие, иногда красивые, иногда просто смазливые киноактрисы. Снявшись в одном-двух фильмах, каждая начинала претендовать на «звездность», но реализация этих претензий явно затягивалась, не говоря уже о том, что в лучшем случае суждено им было стать только звездочками в сравнении с некогда ярким слепящим созвездием.

Но «Цирк», «Веселые ребята», «Волга-Волга», «Весна», «Свинарка и пастух», «Сердца четырех», «Музыкальная история» с экрана не сходили. Каждый шаг героев, каждую песню, каждый поцелуй все знали наизусть. Вот тогда, в пятьдесят четвертом, и появилась на отечественном кинонебосводе новая, но на этот раз «заморская» звезда. Ее, скорее, можно было бы назвать кометой – на бешеной скорости она появилась над бескрайней территорией Советского Союза. Комета из страны танго и футбола – Аргентины. Лолита Торрес.

Лолита Торрес в кинофильме «Возраст любви»

Ее глаза на белом полотне экрана то наполнялись радостью и смехом, то хмурились, и слезы блестели в этих сумасшедше раскосых глазах, казалось, инопланетянки. От ее танца, должно быть, замирали сердца и вздымался вихрь вожделений аргентинских миллионеров, куривших сигары за столиками варьете, где работала Соледад Реалес. А когда она начинала петь, учащенно билось не одно мужское сердце, закованное в броню равнодушия, но легко пробиваемое женскими атаками.

И повалил зритель в кинотеатры, и впился в экран так, как не делал этого с предвоенных времен, со времен Милицы Корьюс и «Большого вальса», или послевоенных, когда поклонялся Дине Дурбин – наш зритель, наивно-легковерный, не ожесточенный войной и нищетой, видевший сигары разве что в зубах дяди Сэма на карикатурах Кукрыниксов.

А Лолита пела, Лолита танцевала, влюбленный в ее Соледад Альберто – капризный волоокий мальчик, сынок богача, – совершал оплошность за оплошностью, доводил любимую до всплеска отчаяния – и она ушла от него, бросив его отцу реплику, бурно поддержанную всеми советскими кинозалами:

«Уходите! И вы, и он! Оба уходите! Вы можете не волноваться. Знайте, ваш сын мне больше не нужен! А его знатное имя мне никогда не было нужно! Слышите? Слышите?» И это было так.

Но победила любовь вкупе с предстоящим браком с «малышом», перед которым в Буэнос-Айресе открывались все двери и которому были доступны все цены.

И оказалось, что не только Буэнос-Айрес покорен бессребреницей Соледад – Москва протянула руку Аргентине, восхищаясь бурными страданиями девушки с глазами креолки.

Через три десятка лет Лолита Торрес призналась в одном из своих интервью в Москве: «Из всех ролей, сыгранных в кино (а их около тридцати), самая дорогая для меня – в кинофильме “Возраст любви”. Я всегда вспоминала об этой картине с особым чувством, во-первых, потому, что это одна из самых удачных моих работ в кино, во-вторых, благодаря этому фильму обо мне узнали в такой далекой стране, как Советский Союз. Тогда я только начинала свою карьеру и не могла себе представить, что смогу стать известной за пределами своей родины».

И все же главным магнитом фильма для советского зрителя, который был еще и преданным радиослушателем и посетителем концертных площадок, стали песни Соледад Реалес.

Тогда песенный бал правила легитимная королева – Клавдия Ивановна Шульженко. Но она выступала только на эстрадных подмостках, в кино не снималась (не считая фильма «Веселые звезды» начала пятидесятых, в котором участвовали Смирнов-Сокольский, Утесов, Рина Зеленая, Миронова и Менакер, Тимошенко и Березин, единственного – а жаль! – фильма в нашем кинематографе с участием многих мастеров эстрады; голубой экран тогда имел бледный цвет хилого новорожденного, и только контуры будущих концертов проступали на нем. А тут – кино, с песнями и танцами, театральной сценой и высокими чувствами, и все в красивой упаковке, а не какие-то там пастухи, доярки и стадо сытых коров. И песни из «Возраста любви», с их простыми и на редкость красивыми мелодиями, которые легко ложились на слух, стали на долгое время чуть ли не самыми популярными в стране. Они были переведены на русский язык, исполнялись в концертах чуть ли не всеми эстрадными певицами. Запомнить эти песни в русском переводе Майе не составляло большого труда, ей достаточно было один раз их услышать в кинотеатре и по радио. Но неожиданно для себя и для всех решила спеть их в оригинале, на испанском языке, и прежде всего «Чудесную Коимбру» – веселую песенку о студенческом городке в Португалии.

Рискну утверждать, что «Чудесная Коимбра» была у нас в стране самой любимой из всех любимых песен «Возраста любви». Майя с нее и начала, тщательно переписав русскими буквами текст с пластинки. Так обычно и поступают певцы, поющие на иностранных языках, знающие только, как звучат на испанском или польском слова «здравствуйте» и «до свидания». Упрекать за это нельзя, лучше поблагодарить исполнителя за то, что он по мере своих сил представил слушателю в подлиннике иноязычную песню. Выучить чужие слова не так уж и трудно, но вот произношение… Его может уловить не каждый, все-таки нужна какая-то склонность к языку. Майя же при ее редкой музыкальной памяти, безукоризненном слухе, восприимчивости к языкам легко могла освоить любое произношение.

И вот Майя на «сцене», то есть в проходе между столами. Начинается ее выступление, маленький концерт, до конца обеденного перерыва пятнадцать минут, можно спеть три-четыре песни. Но все, кто слыша л ее концерты, запоминали их надолго. Певица без рояля, гитары, аккордеона пела так, как не пели многие исполнительницы даже в сопровождении оркестра. Создавалось впечатление, что сопровождение ей вовсе не нужно. Конечно же, так только казалось, потому что певица была своей, не из гастрольного объединения и не за концертную ставку пришла петь во время обеда: ей вполне хватало только аплодисментов и восхищенных взглядов слушателей в белых халатах. Как поступают умудренные опытом артисты? Свои шлягеры обычно поют в конце. Но Кристалинская именно с них и начинала первые в жизни сольные концерты. Их любят, значит, незачем утомлять слушателя ожиданием. Конечно, песни Майя не объявляла, но стоило ей произнести только одно первое слово «Коимбра», как комната оживлялась и раздавались хлопки. И вот уже песня с признанием в любви к родному городку кружила в маленьком зальчике, Майя пела сначала по-испански, затем переходила на русский, а заканчивала снова на языке оригинала:

 
Коимбра – любимый наш город, Ближе нет тебя и краше,
Мы позабудем не скоро свет из окон старых башен.
Мой город – родной, знаменитый, сколько связано с тобою,
Нет тебя чудесней, отдаем тебе мы песни,
Наше чувство вечно молодое…
 

Первые два куплета Майя пела по-испански. А вот припев – по-русски:

 
Фадо, фадилья – любимый танец мой,
Фадо, фадилью – танцуем под луной.
Под португальским под волшебным небом нашим
Луне на зависть мы любой танец пляшем.
Фадо, фадилья – хоть обойди весь свет,
Для португальца прекрасней танца нет!
 

Комната наполнялась аплодисментами, они были дружными и громкими – три десятка искренних поклонников в небольшом помещении могут выразить свой восторг не хуже, чем тысяча их в большом зале.

Потом Майя пела еще одну песню из «Возраста любви» – «Не смотри на меня», но «Коимбра» все же оставалась вне конкуренции.

«Возраст любви» иногда нет-нет да и мелькнет у нас, теперь уже – на телеэкране. Он воспринимается зрителями как фильм прошлых лет, каких показывают немало. Но наивность его по-прежнему отзывается комком в горле. В фильме никто не стреляет, не насилует, не мчится в шикарном автомобиле, спасаясь от полиции.

И это так приятно в нашей цинично-сумасшедшей жизни…

Глава четвертая
Друзья из прошлого

1. «Догони, догони!..»

Пути Господни, как известно, неисповедимы. Можно сказать, что случай вел Кристалинскую, не имевшую не только музыкального образования, но даже обычных, самых элементарных сведений о том, из какого сора растет музыка, перефразируя известную фразу Ахматовой о стихах. Сор – реалия чрезвычайно условная, особенно в такой эстетически защищенной области, как музыка.

Нельзя сказать, что Майя поставила себе задачу стать певицей – оперной или эстрадной, не важно какой. Кто-то из ее друзей утверждал, что она помышляла об опере, насмотревшись спектаклей в театре тети Лили и дяди Паши, и благодаря радио выучила несколько популярных арий. Верить этой версии не приходится: при всем своем романтическом отношении к жизни Майя Кристалинская прекрасно понимала, что её вокальные данные совсем не пригодны для оперной сцены, что в лучшем случае при всех огромных усилиях – обучении певческому искусству в музыкальном училище – она окажется только среди исполнителей вторых или третьих партий, а первых ей никогда не видать – диапазон ее голоса слишком мал, сила звука невелика.

Майя любила петь. А если точнее, Майя обожала пение. Лев Толстой как-то бросил предостерегающую фразу в адрес начинающих: если можете не писать – не пишите. Майя не могла не петь, что в дальнейшем и определило ее место в жизни, бросило в красивый внешне, но засасывающий с головой омут эстрады.

Да, Майя Кристалинская в первые двадцать лет своей жизни, при всей тяге к пению, все-таки видела себя инженером. Человек характера спокойного, даже немного застенчивого, она не стремилась к известности, любя искусство в себе, а не себя в искусстве, что больше всего во все времена двигало девчонками-подростками, мечтающими стать эстрадными певицами. Громкие имена кумиров не дают им покоя, яркие туалеты становятся допингом, рождая маниакальное желание появиться на сцене во что бы то ни стало. Письма, написанные стара тельным круглым девичьим почерком, в те дни ложились на столы редакторов телевидения, радио и газет, превращая столы в скифские курганы. Соискатели успеха кричат о помощи. Как-то журнал «Музыкальная жизнь» передал несколько подобных писем Майе Кристалинской, уже ставшей известной певицей, – к ней домой пришел корреспондент. Ее ответ, напечатанный затем в журнале, в специальной статье, где, кроме нее, с советами выступили Клавдия Шульженко, Гелена Великанова, Эдита Пьеха, Елена Камбурова, выглядел лаконично: «Если девочки хотят стать эстрадными певицами, пусть начинают со школьного хора, потом обязательно получат какую-нибудь профессию и параллельно занимаются в художественной самодеятельности».

Читая очерки об известных вокалистах, слушая их рассказы в эфире, удивляешься редкому единообразию начала их творческого пути, тем первым шагам, которые они делали, выйдя из отчего дома, где пели чуть ли не все – и мама и папа, и дедушка и бабушка, и тетя в деревне, знаменитая на всю округу певунья. Значит, человек, будущая знаменитость, уже с рождения носил в себе певческий талант. Ему оставалось только его обнаружить, обнародовать и затем – шлифовать. Вот тогда-то и начиналась самодеятельность.

Студенткой-первокурсницей, поступив в МАИ, Кристалинская пела на студенческих вечеринках и вечерах. Первые не были так уж часты. Для них требовался повод – окончание сессии, красный день календаря, встреча Нового года. Вечеринки бывали вскладчину: собирались на квартире одной из сокурсниц в просторной комнате за столом, за бутылками «Гурджаани», винегретом, селедкой, бутербродами с красной икрой – дешевле ничего нельзя было придумать. Собиралась шумная и певучая компания, пели студенческие песни, как правило – под гитару.

В Москве «ходило по кругу» много таких песен, их студенты распевали не только на вечеринках, но и в турпоходах, в автобусах, везущих их на картошку. На мелодию какой-нибудь известной лирической песни неизвестным солдатом поэзии слагались новые, иронические стихи, и теперь эта песня относилась уже к народному творчеству.

А вот институтские вечера – это уже другой сорт развлечений и отдыха. В отличие от камерных, домашних, они носили более строгий характер и уж непременно проходили под идеологическим контролем: развлекаясь, не нужно забывать текущий момент. Учитывая, что вечера устраивались под праздники и даты, никаких вольностей не полагалось.

Накануне Майя с Валей – они были в числе организаторов вечера – решили раздобыть «свеженькие» стихи и позвонили, по своему усмотрению, поэту Льву Ошанину. Поэт был явно польщен звонком, пригласил студенток к себе, угостил их дорогими конфетами и новыми стихами, еще нигде не напечатанными. Валя их тут же переписала на листок – запачканный кляксами, когда-то синенький, он и теперь хранится в ее архиве, – и гостьи ушли, окрыленные: подумать только, настоящий поэт принимал их у себя дома и дал согласие приехать в МАИ.

Никто не мог предполагать, что следующая встреча Кристалинской и Ошанина состоится спустя десять с лишним лет, когда Майя будет уже известной певицей. И последний концерт в жизни Майи тоже будет связан с его именем.

А вот когда поэт под аплодисменты зала удалился, на сцену вышло самодеятельное, студенческое искусство. Выпорхнула бабочкой худенькая первокурсница в красном платье. Зазвучал рояль, немного расстроенный, но вполне приличный для того, чтобы услышать «Весенние воды» Рахманинова.

Ведущий с копной каштановых волос объявил следующий номер. Всего четыре слова: «Далеко, далеко» исполняет Майя Кристалинская. Потом после короткой паузы добавил: «Студентка первого курса пятого факультета». И удалился.

Майя в тот вечер впервые появилась перед аудиторией. Зал был переполнен. У стен стояли, чуть ли не обнявшись от тесноты, прижавшись друг к другу, те, кому кресла не достались. На торжественное заседание они не пришли, а вот на концерт протиснулись, к тому же были объявлены еще и танцы.

Перед глазами Майи все плыло – большая люстра на потолке погашена, горели софиты по бокам сцены, отгораживая от нее зрительный зал туманной кисеей, и нужно было вглядываться в зал, чтобы разобрать лица. Так будет много раз, спустя несколько лет перед Майей пройдут залы самой разной величины – от маленьких клубных до зала Дворца спорта в Лужниках, и везде слепят софиты. Если нечаянно взглянуть в их огненный зрачок.

Но ощущение праздничности не отступит никогда.

Майя, выйдя в переполненный зал, немного оробела, нерешительно подошла к авансцене – одно неверное движение, показалось ей, она оступится, и… она слышала, как пианистка, ее аккомпаниатор и однокурсница, та самая худенькая девочка в красном платьице. Остановившись у самого края авансцены, освещенная со всех сторон софитами, Майя повернулась к роялю, – как делают настоящие певицы; услышала вступление к песне – несколько аккордов разной высоты – и запела:

 
Далеко, далеко,
Где кочуют туманы,
Где от легкого ветра
Колышется рожь,
Ты в родимом краю,
У степного кургана,
Обо мне вспоминая,
Как прежде, живешь…
 

Теперь Майя увидела притихший зал, людей, смотревших на нее пристально, они как-то сразу выплыли из тумана и обрели реальность. «Не забыть слова… не забыть слова…» – лихорадочно, быстро, как на телеграфной ленте, пронеслось вдруг в голове, но испуг был напрасен, губы сами открывались, и слова, слетая с них, уносились в зал и гасли в последнем ряду.

 
Небосвод над тобой опрокинулся синий,
Плещут быстрые реки, вздыхают моря,
Широко протянулась родная Россия,
Дорогая отчизна, твоя и моя…
 

Слова Майя произносила четко, не артикулируя при этом, голос хорошо был слышен в зале. Микрофона не было – тогда они были только привилегией радиостудий, голос не возвращался к певице из зала, усиленный и оглушающий, но Майя чувствовала, что зал хорошо слышит ее, хоть и пела негромко, не напрягаясь.

Раздалось несколько первых хлопков, сначала они посыпались, словно кто-то разбросал их, потом соединились, превратившись в крепкие и дружные аплодисменты. Майя обвела зал глазами, и ей показалось – и на самом деле так и было, – что хлопает весь зал, и не было таких, кто не соединил мелькающие ладони на мгновения, чтобы поблагодарить певицу. Неужели успех? Подумать только, ведь ей никогда так не хлопали. Она стояла растерянная.

На сцену вышел все тот же молодой человек с каштановой шевелюрой, зал еще продолжал рукоплескать, а когда аплодисменты растворились в наступающей тишине, вдруг превратился в заправского конферансье, сказав небольшую тираду в шутливом тоне – о том, что в институте появилась новая звезда, что сегодня состоялся ее дебют и что многие институты Москвы боролись за право принять Майю Кристалинскую в свои стены, но она вот выбрала авиационный, оказав нам большую честь. Зал дружно хохотнул и снова захлопал, одобряя ведущего.

«На катке» – этими словами ведущий закончил свою речь, явно произнесенную с умыслом, чтобы успокоить оробевшую девушку.

И опять раздались хлопки – на этот раз зал одобрил известную песню, которую часто крутило радио.

Теперь Майя уже не боялась зала, он ей казался не таким чужим и не грозным экзаменатором, затаившимся, чтобы провалить ее короткими вежливыми аплодисментами, быстро гаснущими, а оттого и унизительными: тебе делают одолжение, учти это – и больше сюда не суйся. Но нет, этого не произошло, и все случилось как раз наоборот.

Снова, теперь уже не робкий, поворот в сторону пианистки, кивок головы, и уже летят аккорды, один, второй, третий, только более быстрые, чем в первой песне, – на катке шагом не ходят, как бы предупреждала песня. И, улыбнувшись, Майя запела:

 
Вьется легкий вечерний снежок,
Голубые мерцают огни,
И звенит под ногами каток,
Словно в давние школьные дни…
 

Теперь уж не думалось о том, как бы не забыть слова, она пела легко и свободно, дыша полной гpудью, слыша только вот этот режущий звук коньков, ей виделся лед, залитый светом ярких фонарей, окаймлявших белую, посыпанную снегом площадку, и счастливые пары, которые, взявшись за руки, скользят в такт музыке.

 
Вот и мчишься туда, где огни,
Я зову, а тебя уже нет…
«Догони! Догони…»
 

Эту фразу Майя спела так. будто она сама кричала, а не та девушка на снегурках в спортивном костюме – шаровары, курточка на молнии, красное кашне вокруг шеи, пуховая шапочка, а из-под нее разлетаются в разные стороны пряди светлых волос.

 
«Догони, догони», —
Ты лукаво кричишь мне вослед…
«Догони! Догони…»