Текст книги "Чем звезды обязаны ночи"

12

Когда я возвращаюсь, Роза ждет меня с бутылкой шампанского. Первый день в ресторане следует отметить. В качестве благодарности за такой прием я предлагаю сама заняться ужином. Роза расцветает. Очевидно, старушка не утратила любви к вечеринкам. Она спрашивает, можно ли пригласить девочек.

– Каких девочек?

Она имеет в виду ту компанию, которую я застала здесь в первый вечер. Из вежливости я соглашаюсь. Светское общение всегда давалось мне с трудом.

Роза объясняет, где лучше купить продукты. По дороге я составляю список дел на ближайшие недели. Начиная с разработки разнообразного, но простого меню, чтобы будущий шеф-повар, которого я поставлю во главе кухни, мог придерживаться его без особых сложностей.

Небольшой продовольственный магазин, предложенный Розой, находится на краю деревни. Несколько ос кружат над прилавком с фруктами не первой свежести. Внутри безликие полки, гудение неоновых ламп. Яркие упаковки режут глаз. Это место вгоняет меня в тоску. Когда я в последний раз была в супермаркете? Уже двадцать лет, как я ем на своей кухне. Привилегия тех, чья работа – потчевать других.

Что за мысли лезут мне в голову! Чувствуя, что силы мои на исходе, я хватаю тележку и кидаю туда пачку макарон. Помидоры, сельдерей, морковь, несколько луковиц. Рубленые стейки в вакуумной упаковке, которые заставляют меня сморщить нос. А на самом видном месте выставлены баскские пироги.

Остается только спрыснуть все это бутылочкой хорошего вина. Я десять минут кружу по магазину в поисках винного отдела, ругаясь на чем свет стоит. Да ведь магазин совсем не большой! Эта тележка, неон, музыка, терзающая слух, – с меня довольно. В последнем всплеске мужества я выкладываю покупки на движущуюся ленту. В горле стоит ком.

– Здрасьте! – бросает юная кассирша.

Я бурчу что-то подобное в ответ. Девушка улыбается, открывая небольшую щель между передними зубами, и ее лицо вмиг преображается, обретая невероятное обаяние. Я опускаю глаза, ослепленная ее лучистостью, возвращающей меня из сумерек на свет.

Рядом с ней я замечаю белобрысую головку с двумя хвостиками, торчащими по бокам. Носик-пуговка. Две ручонки, которыми малышка прикрывает глаза. От горшка два вершка, миниатюрная версия той солнечной красавицы, что поздоровалась со мной только что.

– Эльса? – лепечет малышка, по-прежнему не глядя на меня.

Кассирша качает головой и что-то шепчет на ухо девочке. Та отводит ручки. Вид у нее стал разочарованный. Спешит рассмотреть, что лежит на движущейся ленте. Такое впечатление, что она запоминает перечень моих покупок.

– Как тебя зовут? – набравшись смелости, робко спрашивает ребенок.

– Лиз. А тебя?

– Нин.

Немного смущенная, мать объясняет мне правила их игры. Она быстро шепчет девочке, что лежит в тележке, а Нин должна угадать, кто покупатель по профессии. Банка сардин, букет цветов, сегодняшняя газета: это Мишель, булочница. Шоколад с миндалем, герандской солью и перцем: Майя, парикмахерша. Хорошая уловка, чтобы заставить ребенка терпеливо ждать, если матери не с кем его оставить.

Сколько лет малышке? Представления не имею, я скорее способна прикинуть вес перепела, чем возраст ребенка. Голубые вены под прозрачной кожей делают ее похожей на фарфоровую куклу. Такое впечатление, будто ее может сбить с ног первый же порыв ветра.

Я вглядываюсь в лицо матери. Пирсинг на брови. Удивительная стрижка: сверху длинно, сбоку выбрито. Татуировка на предплечье: взлетающая ласточка. Свободная и решительная.

Это знак? Роми видела ласточек повсюду. Она утверждала, что они – воплощенные духи и что их надо слушать. Что кто-то где-то там думает о нас и желает нам добра.

Малышка начинает помогать матери, протягивая ей помидор. Тот падает на пол.

– Простите. Хотите взять другой? – предлагает кассирша.

В ее глазах мелькнула тоска.

– Гвен, я могу с вами поговорить?

Я оборачиваюсь. К нам подходит женщина. Высокая и широкая в кости, с блестящим от пота лбом. Бейджик на форменном халате гласит: «Старший продавец. Я здесь, чтобы вам помочь». Гвен погрустнела, словно солнышко закатилось. Встретив мой взгляд, мегера в юбке выдавливает улыбку, потом вскидывает брови с раздраженным и в то же время понимающим видом.

– Конечно, мадам, – отвечает молодая женщина. – Позвольте мне закончить с покупательницей, и я в вашем распоряжении.

– Нет, сейчас же, Гвен.

Гвен застывает.

– Слушаю вас.

Малышка опускает голову и подтягивает к себе рюкзачок, на котором вышито ее имя. Не только я чувствую приближение грозы.

– Что вас смущает на этот раз? – спрашивает Гвен вежливым тоном, идущим вразрез с ее сжавшимися кулаками. – Если это из-за помидора, я его оплачу.

– Ваша дочь… – начинает та.

– Я ведь предупредила вас с самого начала. Кстати, если…

Она замолкает на середине фразы, как будто вспоминает, что ее кто-то ждет. Встает. Разглаживает платье. Потом берет девочку за руку и выходит из магазина, пожелав нам доброго дня.

13

– Вы кое-что забыли.

Гвен поднимает голову. У меня в руке потертая плюшевая игрушка. Дракон по имени Диего, который никого не боится, как мне предстоит вскоре узнать.

– Спасибо, – говорит она с грустной улыбкой.

Сидя на берегу реки, она не сводит тревожного взгляда с дочки, которая удит веткой воображаемую рыбу. Я сажусь рядом. Снимаю кроссовки и подворачиваю джинсы. Вода ледяная. Мимо нас проплывает несколько листьев, уносимых течением.

– Вы тоже нездешняя, – с уверенностью говорит она, бросив взгляд на мою косуху.

– Можем перейти на ты.

Гвен с дочерью приехали из Бретани. Из глубинки, немного напоминающей Молеон. Минус море, плюс горы.

– Вот ведь старая хрычовка! А куда я могу деть ребенка летом?

Она пожимает плечами. Спрашивает, откуда я. Я юлю, уходя от ответа. Что привело их с дочерью в эту дыру? Наверняка ей давно было не с кем поговорить, потому что очень быстро она выкладывает всю подноготную.

– Мы приехали из-за Нин, – отвечает она, затушив сигарету о камень. – Она… она больна.

Эти слова даются ей нелегко. Я бросаю взгляд на малышку. Хрупкие ручки, тонкие ножки. И очень бледная кожа.

– Врожденный порок сердца. Хрен знает что, короче.

Девочка в отдалении начинает напевать. Гвен вытаскивает из пачки новую сигарету.

– Хрен, говоришь… – повторяю я. – Так у нас в школе обзывались.

И тут же прикусываю язык. Она удивленно смотрит на меня и начинает смеяться. Потом заявляет, что тот, на ком лежит вина за эту историю, уж точно хрен с горы. Вот только виноватого нет. Просто над колыбелью Нин склонилась злая фея. Вот она, крошечная девочка, чье сердце и артерии хрупки, как старые часы.

Не сводя глаз с реки, Гвен начинает рассказывать. Диагноз. Ребенок так мал, а любовь так велика. Средняя продолжительность жизни с таким пороком не больше пяти лет. Вначале ее это оглушило. А потом оказалось, что достаточно глянуть на дочь, чтобы снова броситься в бой. У Гвен мужества на троих хватит. И хорошо, потому что у отца малышки опустились руки.

Она нервно затягивается, продолжая говорить. Я бы ей и двадцати пяти лет не дала. Молодая женщина, которая, став матерью, сразу повзрослела. И все же есть в ней что-то наивное. Трогательная светотень.

– Повезло, что врач, который занимался ею после рождения, оказался одним из редчайших специалистов по этому заболеванию во Франции.

Доктор Мели́. Когда он ушел на пенсию, Гвен решила, что ее мир рухнул. Но, очевидно, врач принял историю этой парочки так же близко к сердцу, как и я, потому что предложил наблюдать девочку уже из Страны Басков, куда перебрался на покой. Исполненная благодарности, Гвен согласилась. Вот уже три года старик каждый месяц осведомляется, как у них дела. Проверяет медицинские заключения, связывается с врачами, договаривается о приеме. Гвен даже подозревает, что он оплачивает из собственного кармана некоторые исследования.

– Знаешь, есть еще хорошие люди на этом свете, – заключает она.

Наши взгляды обращаются к малышке. Сидя по-турецки, с мягко колышущимися на ветру хвостиками, та разглядывает стрекозу, вцепившуюся в камышинку. Девочка совершенно неподвижна. Потом медленным, очень медленным движением она подносит палец к насекомому, принуждая перебраться к ней на руку.

Она разговаривает со стрекозой. И я готова поклясться, что стрекоза ей отвечает.

– Нин обожает насекомых, – объясняет мне Гвен. – Ее сердце бьется медленнее, чем у нас, может, поэтому ей удается подобраться к ним так близко.

Молчание. У наших ног бежит река. Рядом с камнями шныряют водомерки, то и дело подпрыгивая.

Три месяца назад состояние Нин ухудшилось. Обследование ничего хорошего не показало: легочная артерия отказывала.

– Тогда мы уехали. Прямиком в Страну Басков. Там, в Бретани, нас ничего не держало. Во всяком случае, ничего важного для Нин.

В глазах Гвен темная пелена.

– А твоя семья? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

– Какая семья? Нам с Нин никто не нужен.

Ее лицо вдруг делается жестким. Челюсти крепко сжаты – как и кулаки. Доктору Мели она сказала, что одна подруга готова принять их у себя. Что, конечно же, было полным враньем. Она не хочет висеть на шее у старика. Во всяком случае, затруднять его еще больше, чем теперь. Поэтому они бросили свой скарб в дешевой гостинице и несколько раз в неделю ездят в клинику в По, где, по счастью, есть детское кардиоотделение. Доктор делает все возможное, чтобы спасти девочку.

Сколько же ей осталось? Я не осмеливаюсь спросить.

Глядя на них, таких одиноких на берегу реки, я напоминаю себе, что существуют и другие жизни, кроме моей собственной. «Роми», проблемы на кухне, Суазик – все это вдруг кажется таким далеким.

Пора возвращаться, мне еще предстоит готовить ужин. Я думаю о Розе. О малышке, которой я была, когда она меня приютила. О крошке Нин, из-за которой у меня самой разрывается сердце. О трогательной Гвен. О своей разбитой вдребезги жизни.

Я встаю и улыбаюсь им.

– Вы любите макароны?

Бальтазар

У маркизы она чувствовала себя как дома. Но ничего не рассказывала о том, что связывало ее с Верой. Правду я узнал намного позже. Слишком поздно. Она была скрытной, ее постоянные фантазии придавали ей неотразимое очарование и не помогали мне ни в чем разобраться. Она твердила, что не любит говорить о прошлом. Что перед нами лежит будущее, и предстоит столько всего пережить вместе! Кстати, а не посмотреть ли нам кино? Последний фильм Чаплина, например?

В один из июльских вечеров стояла такая жара, что мы устроились на свежем воздухе. Люпен натянул белую простыню между двумя вишневыми деревьями, разложил на земле пледы и подушки. Вскоре парк осветил гигантский проектор. Уморительное и удивительно точное шутовство американского комика сопровождалось рокотом океана. Идеальные, волшебные декорации. В тот вечер на Роми было легкое платье из хлопка, обнажающее руки и подчеркивающее талию, столь тонкую, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями. Высокий воротник с завязкой-бантиком придавал ей вид пай-девочки. Светлый парик, из-под которого выбивалось несколько непослушных локонов, добавлял образу особой мягкости. Только тонкая сигарета в пальчиках с ярко накрашенными ногтями свидетельствовала, что моя возлюбленная уже давно не ангел. Весь фильм она была странно молчалива. Шарло был забавен, каждая его гримаса вызывала у меня смех. Однако, поцеловав ее, когда пошли финальные титры, я почувствовал, что щеки у нее влажные. Я решил, что она просто очень чувствительная. Как я был тогда молод и наивен! Я не смог понять, что она буквально шла по краю пропасти. И была готова кануть в бездну, таящуюся в ней самой.

Почему мне так запомнилась та ночь? Может, потому, что она стала последней на закате нашей истории. Я не почувствовал надвигающегося конца. Не придавал значения знакам, слишком поглощенный тем, чтобы понравиться ей, изо всех сил доказать, что достоин ее ума и образованности. И статуса тоже.

Она была моим пристанищем, моим убежищем. Едва я покидал ее, как начинал считать секунды до новой встречи. Разлука разрывала мне сердце. Брат стал называть меня Малой, как нашего деревенского дурачка, на которого я, мол, походил с тех пор, как встретил Роми. Но мне было наплевать. Вдали от нее я угасал. Я ждал ее посланий с лихорадочным, почти болезненным нетерпением. Без нее я чахнул. Но чтобы встретиться с ней, я должен был следовать строгому правилу: дождаться ее приглашения. Потому что иногда Роми вдруг становилась «недоступной». Она говорила это просто, безо всякого кокетства. Она была неотразима, красива до умопомрачения, но у нее случались сумрачные дни. Однако, несмотря на ее предостережения, однажды вечером, в отчаянии от того, что от нее нет никаких известий, я отважился явиться на виллу. Отмахнувшись от внутреннего голоса, умолявшего меня проявить благоразумие, мы с отцовским «рено» поползли вверх на холм. Вот и массивные ворота виллы. Пальмы. Очертания особняка цвета слоновой кости. Апельсиновые деревья в цвету. Все погружено во тьму. Ни единого огонька. Не было даже Марселя в сторожке. И ни одной зебры в поле зрения. Ворота заперты. Вилла опустела.

Паника. Неужели мне все приснилось? Роми, конечно же, не жила здесь постоянно. Но куда она уехала? И вернется ли? К охватившему меня страху добавился еще один: Роми не все мне сказала. Если хорошенько подумать, она вообще мало что о себе поведала. Я почувствовал себя дураком, глупее всех деревенских мальцов Страны Басков и Беарна. По пути домой мой стыд перерос в злость. Она еще побегает за мной, чтобы я вернулся!

14

– Свинг, поздоровайся, – велит старая дама.

Обезьянка повизгивает, перескакивая с одной занавески на другую с зажатым в лапке пластмассовым горном. Нин смотрит на зверька огромными глазами. Роза подходит к ней, и капуцин прыгает на плечо хозяйке, крайне заинтригованный.

– Он говорит, что не знает, как тебя зовут.

– Нин, – лепечет малышка.

Такой тоненький голосок. Такая маленькая девочка. Роза очарована.

Гвен представляется, благодарит за приглашение на ужин. Она немного насторожена. Пережитые удары судьбы пока никак не отражаются на ее лице, как у других посетительниц этой гостиной. Хотя она немало страдала.

– Дамы, этим вечером за нашим столом знаменитость! – восклицает одна из близняшек.

В доме царит шум, как в пчелином улье. Я исчезаю на кухне. Языки тут же развязываются, я слышу, как гостьи хихикают и нетерпеливо перетаптываются.

Всего человек десять. Разумеется, одни женщины. Роза – старейшина, самой молодой гостье только что исполнилось двадцать. У каждой своя история, свои раны, свои надежды. Моргана, Жоржетта, Майя, Салима. И близняшки, Августина и Леония. Некоторые здесь давным-давно, другие появились только в этом году. Одни рассказывают о себе все, другие не распространяются о причинах своего приезда. Роза не ведет записей, не задает вопросов и не просит ничего в обмен на свою помощь. Иногда женщины устраивают посиделки, чтобы отпраздновать день рождения, прибытие новой девушки или хорошую новость. По словам Розы, вечеринки теперь не такие разгульные, как в прошлом, но, насколько я могу судить, атмосфера царит чудесная. Сплоченные и решительные, эти женщины искренне счастливы, что собрались вместе. Традиция требует, чтобы ужины сопровождались затейливыми нарядами, боа, шляпами, платьями с перьями и, конечно же, шампанским. Шампанское всегда было непременным атрибутом. Как дань ушедшим временам в доме мадемуазелей. Пусть с тех пор и дом, и празднества утратили былое великолепие, но прежний дух все еще витает в воздухе.

Я появляюсь из кухни в повязанном на талии фартуке.

– За стол!

Воцаряется тишина. Я выдавливаю вежливую улыбку, водружая на стол дымящееся блюдо. Дамы не сводят глаз с моих губ. Совсем зажавшись, я бормочу на ломаном итальянском:

– Лингвини болоньезе…

Возгласы: браво, брависсимо! Ко мне тянут тарелки. Облизывают напомаженные губы. Блюдо – проще не бывает, у меня не было сил на что-то посложнее. Ничего общего с теми изысканно украшенными шедеврами, которые демонстрируют по телевизору. Но если близняшки разочарованы, они никак этого не показывают. Августина повязывает салфетку вокруг шеи и принимается мелко нарезать пасту в своей тарелке. Леония, видя это, возводит глаза к небу.

Дамы за столом одна наряднее другой. И все же атмосфера натянутая. Я ощущаю какую-то неловкость. Перешептывания, стук приборов о тарелки. Я ем молча, еще под впечатлением первого и не слишком удачного утра в ресторане. Близняшки поглядывают на меня поверх бокалов, и я чувствую, что они умирают от желания засыпать меня вопросами. Они подзуживают друг друга, строя большие глаза; одна силится накрутить свои лингвини в ложке, другая шумно втягивает губами упорно сопротивляющуюся макаронину.

Внезапно Августина не выдерживает:

– Мы с Леонией поспорили, что ведущий носит парик!

– Августина! – возмущается ее сестра.

Начинается. Но деваться некуда. Все взгляды устремляются на меня. Женщины затаили дыхание. Я киваю:

– Парик. И подпяточники.

– Я же тебе говорила! – радуется Августина.

– Такой красивый мужчина… поверить не могу, – жалобно вздыхает Леония.

Обеих сестер понесло. Остановить их уже невозможно. Они не пропустили ни единого выпуска «Колпака шеф-повара» с самой премьеры программы. Из всех членов жюри я была их любимицей. Они обожают мои остроты с непроницаемым лицом, мою флегматичность, мою улыбку. Список достоинств, которые они мне приписывают, бесконечен. В общем, за столом сейчас находятся две самые преданные мои фанатки.

– Мы с сестрой всегда мечтали открыть ресторан, – говорит мне Августина. – Я бы занималась кухней, она – обслуживанием. Из нас получилась бы первоклассная команда, правда, Леония? – Леония кивает. – Хотя наша мать утверждала, что мы для этого слишком глупы, – добавляет она.

Молчание.

– А парень, который победил в последнем сезоне, действительно такой противный? – спрашивает Леония.

Близняшки открыли ящик Пандоры. Вопросы сыплются градом. Каждая дама стремится удовлетворить свое любопытство, подключаются даже самые робкие. Как можно попасть на эфир? А блюда, которые пробуют члены жюри, подогревают? Я уже не знаю, кому отвечать, – не успеваю я открыть рот, как уже звучит другой вопрос. Что до Наны, на которой сегодня забавная шляпа с бубенчиками, она ест, не обращая внимания на веселый кавардак, и пользуется случаем, чтобы щедро подложить себе добавки.

– Ну же, дамы, – пытается утихомирить их Роза, – дайте ей поужинать!

Я извиняюсь с сокрушенной улыбкой. Напротив меня сидит Нин с вымазанным томатным соусом ртом и не говорит ни слова, завороженная воцарившимся оживлением. В своей короткой жизни она, конечно же, никогда не сталкивалась с женщинами столь шумными и восторженными. Я ей подмигиваю, она пытается подмигнуть в ответ, сморщив носик и зажмурив оба глаза.

– Во что будем сегодня играть? – спрашивает Леония, не обращаясь ни к кому конкретно.

Я оставляю их обсудить новую тему и, собрав грязные тарелки, сбегаю на кухню, чтобы сложить их в раковину. Роза идет за мной и берется за кухонное полотенце.

– Спасибо за ужин, – говорит она с мягкой улыбкой.

Я пожимаю плечами.

– Что ты, ничего особенного.

Она качает головой. Меня обволакивает ее доброжелательность. Мне хорошо рядом с ней, как если бы я несла очень тяжелую сумку, а она забрала ее, чтобы я смогла передохнуть.

– Ты хорошо знаешь этого мсье Эчегойена?

Продолжая протирать стаканы, она отвечает:

– И да и нет. Думаю, ты еще не родилась, когда я с ним познакомилась. Мне случается пересекаться с ним, когда он бывает в Молеоне.

Я слушаю ее, продолжая отмывать блюдо от томатного соуса.

– Он вырос в здешних местах, – продолжает Роза. – Ходят слухи, что он живет на побережье и ведет какие-то темные делишки…

Мыльный пузырь вырывается из бутылки с жидкостью для мытья посуды и опускается ей на волосы.

– А Пейо? – спрашиваю я.

На кухне появляется Свинг и взбирается по платью хозяйки ей на плечо. Мое внимание привлекает обшитый бахромой подол и вышивка золотом. Роза – звезда безумных двадцатых.

– Пейо я помню еще мальчишкой. Он жил в соседней деревне. Легко сказать, а прошло уже столько лет… Его бабушка была работницей нашей мастерской. Ребенком он прятался в складках ее юбки, пока она шила.

Нана ставит в раковину десертные тарелки. Фарфор с яркими цветочками.

– Ох, что это был за постреленок! – восклицает Роза, внезапно охваченная ностальгией. – У меня такое ощущение, будто это было вчера. Лопоухий, с большими светлыми глазами. Робкий. Беспокойный. Ничего общего с великаном, в которого он превратился. Когда мы выполняли тот большой заказ для мсье Диора, Пейо все время был в мастерской. Пробуя его блюда, я всегда улавливаю ту увлеченность ручным трудом, которая досталась ему от бабушки. Тонкое сочетание форм и красок. Сочность вкуса и текстура. Они обожали друг друга.

Из гостиной доносится взрыв смеха. Роза замолкает, застыв с полотенцем в руке и глядя в точку за окном.

– Старушка Поль твердила всем, кто был готов ее слушать, что Пейо – хороший, трудолюбивый мальчик и что его ждет большое будущее. Его матери уже недолго оставалось, с ее-то больными почками. Бедняжка! Поэтому мальчиком занималась Поль. К нам он всегда приходил с книжкой и читал вслух работницам. Легенды про драконов и рыцарей, притчи, истории о приключениях. Он и сейчас как наяву у меня перед глазами – сидит со своими разбитыми коленками на стуле, склонившись над книгой, а ножки еще не достают до пола. Ему всего семь лет, и его едва видно за высоченными рулонами ткани, кипами шнуров и лент. А позже, уже подростком, он открыл для себя Ромена Гари. «Вместе с материнской любовью жизнь дает вам на заре юности обещание, которое никогда не сдерживает».

Я подумала о Роми. «Я всегда буду рядом», – пообещала она мне. Я злюсь на нее за эту ложь.

Роза продолжает свой рассказ. Вместе с ней я погружаюсь в прошлое эспадрилий, перьев, рукоделия.

– Вся мастерская замирала, затаив дыхание, когда Пейо читал. Симона то и дело сморкалась, Анжела вытирала глаза, утверждая, что у нее аллергия на пыльцу. А что до старой Поль, та вообще не умела читать. И благодаря внуку открывала для себя литературу.

Роза вздыхает, охваченная воспоминаниями.

– Когда парень отправился в Париж, она плакала, – грустно продолжает она. – Не от печали, а от гордости. К несчастью, ее уже не было, когда Пейо вернулся, увенчанный лаврами, но с разбитым вдребезги сердцем.

Молчание. Она качает головой.

– «У людей печаль всегда из глаз смотрит», – писал Ромен Гари. У Пейо щедрое сердце. Большое, искреннее. Но в его глазах что-то потухло.

Я закрываю кран и в задумчивости опираюсь на раковину. На какую трагедию намекает Роза? Мне трудно представить себе, что человек, о котором она рассказывает с такой нежностью, и есть то несимпатичное чудище, с которым мне пришлось иметь дело. Я не осмеливаюсь задать ей вопрос.

– Чертова судьба! – бросает она, снова вздыхая. – Как ни вцепляйся в руль, иногда тебя заносит. Жизнь не перепишешь, некоторые теряются в дороге и проклинают судьбу. Пейо как раз из таких. И никто не вправе ставить ему это в вину.

В гостиной на удивление тихо. Я протягиваю руку к Свингу. Он внимательно на меня смотрит, придвигает свою крошечную мордочку поближе. Я вздрагиваю, когда он кладет свою когтистую лапку на мою ладонь. Потом, недолго поразмыслив, перебирается на мое плечо.

– Я уверена, что вы с Пейо найдете общий язык, – заключает Роза. – В конце концов, у вас одна и та же страсть…

Я протягиваю Свингу кусочек банана, и тот с удовольствием хватает лакомство.

– Коронное блюдо Пейо – улитки. Его жена их обожала. Он готовит их в ожидании ее возвращения.

Я застываю. Что, жена? Во мне разгорелось любопытство. Я умираю от желания узнать больше. Роза, словно прочтя мои мысли, качает головой, аккуратно складывая влажное полотенце.

– Некоторые горести мешают жить. С ними свыкаются в молчании. Заговорив о них, можно нечаянно пробудить их к жизни. Я молюсь, чтобы призраки Пейо оставили его в покое. Но боюсь, что однажды они его поглотят.