Текст книги "Зависть кукушки"

Анна Акимова
Зависть кукушки

© Акимова А., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Что-то с тормозами, успел подумать он.

…Он очнулся оттого, что в лицо ему брызгали водой. Сначала ему показалось, что это Ольга будит его в школу, но потом он вспомнил, что Ольги давно уже нет, и школу он давно окончил. Он открыл глаза, увидел разбитое лобовое стекло, струйки дождя, залетающие внутрь, и все вспомнил. Вспомнил гонку по мокрому загородному шоссе, резкий вираж, попытку затормозить и страшный удар… Обо что он звезданулся, он так и не понял.

Он попытался шевельнуться, и страшная боль возникла в груди, подкатила под сердце, прервала дыхание. Плохо дело… Самому не выбраться. А где… тот, другой? Почему-то он никак не мог вспомнить его имени… Неужели тоже гробанулся?

Сколько времени он уже здесь? Когда его обнаружат? В это время здесь редко кто ездит… Лишь бы не загорелась машина…

Над ним вдруг склонилось знакомое лицо. Слава богу, тот, другой… Как же его зовут?

Тот, другой, внимательно смотрел на него. Он уже видел это лицо в таком ракурсе. Первый раз – в детстве. Они боролись, и тот, другой, победил и навис над ним. Детское торжествующее лицо, раскрасневшееся, с блестящими ликующими глазами…

Если честно, он тогда нарочно поддался, пожалел того, другого. Уж больно тот хотел победить, лихорадочно, судорожно хотел. И он подумал тогда: ну пусть уж победит один разок!

Потом он пожалел об этом. Уж столько было ликования, столько восторга, шума… Вся школа знала – его победили, разгромили, размазали по стенке! Больше он никогда не позволял тому, другому, брать верх над собой.

Всю жизнь у них так: «спорим, я сильней», «спорим, я умней», «спорим, я могу, а ты – нет». Уже не дети, уже даже не юнцы, обоим за тридцать, а все тягаются… И эта безумная гонка по мокрому загородному шоссе из той же оперы: «Давай, такой экстрим!.. Такой адреналин!.. Эх, слабо тебе!»

Зачем, ну зачем он повелся! Тормоза… Что-то случилось с тормозами…

Лицо того, другого, висело над ним. Уже не детское, не нежное, черты огрубели, расплылись, над бровью растет жировик, щеки в вечерней щетине обвисли, когда тот наклонился, и до него долетает чужое дыхание, возбужденное, неприятное…

– Что, Вовчик, живой? – Почему-то в голосе того, другого, не было ни испуга, ни сострадания, одна досада.

– Живой, – прохрипел он. – Помоги!..

Тот помолчал, будто что-то решая. Слышался только шум дождя да тяжелого дыхания.

– Ну жаль, – наконец сказал тот, другой. – Жаль, что ты такой живучий. Но мы это сейчас исправим.

Рука того, другого, резко взметнулась вверх. Он увидел зажатый в ней обрезок металлической трубы.

Время замедлилось, почти остановилось. Рука того, другого, бесконечно долго летела вниз, к его ничем не защищенному лицу. Он успел понять, что его убивают, но сделать ничего не мог, только недоумевал – за что, за что, за что? До того самого момента, когда страшный удар наконец не размозжил ему голову. И, уже падая в черную воронку безвременья, он последним проблеском сознания успел еще раз пожалеть, что тогда, в детстве, позволил тому, другому, победить себя…

– Сердце бьется о штаны! – воскликнула Верка Коваль.

Это была ее коронная фраза. Веркино сердце «билось о штаны» во всех волнительных случаях. В школе это бывало перед контрольной или когда должны были вызвать к доске, или когда мальчик приглашал на свидание. Но сегодня у Верки был более основательный повод для волнения – они с мужем ехали смотреть свой новый загородный дом.

Был конец рабочего дня. Мы с Веркой стояли перед большим старинным зеркалом в вестибюле Научной библиотеки. Я наматывала длинный шарф поверх поднятого капюшона куртки, Верка малевала пухлые губы ярко-вишневой блестящей помадой. Верка и сама, под стать помаде, была праздничная и яркая. Светлая коротенькая норковая шубка, такой же пушистый берет, из-под которого вились темные кудряшки, блестящие светло-карие глаза в густых ресницах и белоснежные зубы – все это сверкало, искрилось и походило на новогоднюю игрушку. От Верки не хотелось отводить глаз.

Верка замужем за очень состоятельным человеком Николаем Рюминым. Кстати, она давно уже Рюмина, Веркой Коваль я зову ее по старой школьной привычке. Николай владеет предприятием, которое производит томатопродукты – кетчупы, соусы, закусочные пасты. Дешевый полуфабрикат – томатную пасту – привозят из Китая, на Колином заводе ее разводят водой, добавляют соль, сахар, травы и специи, варят и разливают по баночкам и бутылочкам, наклеивают на них яркие этикетки и развозят по магазинам. Сырье дешевое, продукция ходовая, производственный процесс несложный, и Колин бизнес процветает. Поэтому Верку возит на работу личный водитель, ее хозяйство ведет экономка, а трехлетнего сына Ваську воспитывает бонна «с английским языком».

Два года назад Коля купил по случаю территорию бывшего пионерского лагеря с остатками строений. Купил просто потому, что продавали дешево, а свободные деньги были. Некоторое время он думал, что с этой покупкой делать дальше – перепродать или сдать в аренду, а потом решил строить там загородный дом. Место чудесное, рядом река, кедрач, к тому же все коммуникации сохранились.

– Чего ты волнуешься? – удивилась я. – Событие-то приятное. Поехать, полюбоваться да день новоселья назначить.

– Ай! Ты не понимаешь! Я с этим домом все нервы себе истрепала. Вот сейчас приедем – и снова что-нибудь да будет не так!

– Все равно это когда-нибудь закончится. Все построится, устроится, сделается по твоему вкусу! Так всегда бывает, успокойся.

– Да не могу я не психовать! Не выношу, когда что-то не по мне, ты ж меня знаешь!

Да, уж я Верку знаю. Мы знакомы с незапамятных времен, потому что жили по соседству, на одной лестничной площадке, а наши матери были подругами.

Нас с Веркой вместе катали в колясках, потом мы вместе ходили в детский сад, потом сидели за одной партой, учились в одном институте, а теперь вместе работаем в Научной библиотеке университета. Мы даже карьеры сделали одинаковые – начали с простых библиотекарей на выдаче книг и дослужились до руководителей отделов. Я заведую сектором естественных наук, а Верка командует залом периодики.

Раньше мы с Веркой были неразлейвода, а теперь постепенно отходим друг от друга, и вовсе не по Веркиной вине. По моей.

Как только Верка стала богатой замужней дамой, она почему-то вбила себе в голову, что обязана мне помогать. После нескольких ее попыток заплатить за меня в столовой и сделать мне дорогой подарок мы тяжело поссорились. Верка плакала и говорила, что у меня трудный характер. Я ощущала себя какой-то бабой-ягой, ведь я понимала, что Верка делает это от чистого сердца, что она просто хочет порадовать меня, но уступить Верке не могла. Во мне вдруг проснулась «пролетарская гордость», которая не дает мне пользоваться халявой. Я отказываюсь, даже когда Верка хочет просто подвезти меня куда-нибудь на своей машине.

Я даже в гостях у Верки не люблю бывать. Из-за ее экономки. Каждый раз, как я прихожу к Верке, она окидывает меня таким презрительным взглядом, что у меня загораются уши. За что она меня презирает, я не знаю. За одежду и обувь, не такие дорогие, как у Верки, за отсутствие бриллиантов в ушах и на пальцах? Не знаю, но каждый раз, когда она подает нам с Веркой кофе, мне кажется, что она плюнула мне в чашку. Ну или… очень хотела.

Когда Верка, навещая мать и брата, забегает ко мне, мы, как в старые времена, сидим на моей кухне, пьем чай, треплемся и хохочем, как прежде. И тогда я чувствую, что наша дружба все-таки никуда не делась.

Но Верке пришлось смириться с моей «пролетарской гордостью». С тех пор она дарит мне только книги о живописи. Верка знает, как я люблю рисовать.

Я рисую всегда и везде, на всём и всем, что попадется под руку. В седьмом классе мама и отчим подарили мне этюдник и масляные краски, и я почти забросила учебу… Я рисую все – натюрморты, пейзажи, портреты. Лучше всего мне удаются портреты.

Я никогда и никого не заставляю позировать. Я просто смотрю на человека, наблюдаю, до тех пор пока не начинаю видеть его внутренним зрением, а потом просто переношу на холст или бумагу этот внутренний образ. Мои портреты очень популярны среди друзей и знакомых. Говорят, что мне удается уловить не только внешнее сходство, но и характер. А лучше всего мне почему-то удаются детские портреты. Их у меня множество, еще больше я раздала или раздарила.

– Грека, – прервала мои мысли Верка, – на Новый год ничего не планируй. Отпразднуем на природе. Считай, что вы с Сережей приглашены!

Грека – это я. Так меня когда-то назвал Эдька, младший Веркин брат. Нам с Веркой тогда было по шесть лет, а Эдьке четыре. Ну не мог такой крошка правильно произнести мое сложное имя – Гретель.

Этим имечком меня наградила мама. В детстве она прочитала книгу «Серебряные коньки», и героиня этой книги – голландская девочка Гретель, которая сначала была бедна и несчастна, пасла гусей и терпела обиды, а потом победила в конькобежных состязаниях и выиграла серебряные коньки, – так полюбилась ей, что много позже, когда у нее появилась я, она назвала меня ее именем.

Я живу в этом имени, как в чужом, неуютном доме, и каждый раз, представляясь, испытываю неловкость. Люди обычно переспрашивают: «Как, как?» и внимательно вглядываются в меня, наверное, ищут признаки западно-европейской крови, которой во мне нет ни капли. Как я жалею, что мама не полюбила героиню какой-нибудь русской сказки, и как я завидую всем Машам, Дашам и Наташам, поймет только тот, кого дразнили Грелкой, Телкой и даже Дрелью. А уж сколько раз я слышала в свой адрес стишок про Греку, которая «ехала через реку» и про рака, который «Греку цап!»…

Эдька этим прозвищем как будто печать на мне поставил – с тех пор так меня зовут все. Это прозвище шагнуло за мной в школу, потом в институт, потом на работу. Нет, конечно, в библиотеке у нас все строго, и в глаза меня все зовут Гретель Павловной, но краем уха я то и дело слышу, как мои подчиненные, девчонки-библиотекарши, меж собой именуют меня Грекой.

У Верки в сумке квакнул телефон.

– О, Колёна подъехал. – Верка сунула помаду в косметичку и закрыла сумку. – Грека, давай, мы тебя подбросим. Все равно по пути.

Но я отказалась.

– Хочу по магазинам пробежаться. Новый год на носу.

– Ну ладно, – вздохнула Верка. – Пошли.

Мы с Веркой, дружно навалясь, открыли тяжелую дверь и, держась друг за друга и за перила, сползли с библиотечного крыльца. Было очень скользко. Вчера шел дождь, а сегодня приморозило, и ходить стало почти невозможно. Верка на своих шпильках сразу потеряла равновесие и с визгом вцепилась в меня. Мне было легче, я ношу ботинки на толстой рифленой подошве.

– Колёна-а! – Верка замахала рукой, и со стороны Университетского проспекта к нам двинулась большая черная машина Коли Рюмина. Когда она приблизилась и остановилась, Коля вылез из-за руля, вышел из машины.

– Привет, Грека! – он отцепил от меня Верку и засунул ее в машину. – Давай, садись, подвезем тебя.

– Нет, Колечка, – отказалась я. – Спасибо, у меня еще здесь дела.

– Предлагала уж ей, – проворчала с переднего сиденья Верка. – Не хочет!

– Ну вот! – огорчился Коля. – Думал, по дороге про Сергея тебя расспрошу. Как он там?

– Сидит на больничном, – ответила я. – Грипп подцепил.

– Ну во-о-от, – огорчился Коля. – И как он, очень плохо?

– Да выздоравливает уже, – успокоила я. – Скоро на работу выйдет.

– Здорово! – обрадовался Коля. – Слушай, Грекочка, передай ему, пусть наберет мне, как будет посвободнее, есть проблемка прямо для него!

– Передам, – пообещала я.

– Ну ладно, – Коля полез за руль. – Здоровья вам обоим.

– И тебе не хворать! – Я помахала рукой и отправилась на остановку.

Сергей – мой… как бы это сказать… Если пафосно – любимый человек. Если приземленно и казенно – сожитель. Мы вместе уже два года, и Верка наладилась было называть его «твой муж». Но я так старательно каждый раз поправляла ее – «не муж, не муж…», что она стала говорить – «твой немуж».

Да, мой любимый не предлагает мне руки и сердца, не зовет, как говорится, «к алтарю». Почему? Не знаю. И не хочу выяснять. Мне хорошо и так.

С Сергеем нас столкнула судьба. Столкнула буквально, лбами…

В тот день я шла по аллее университетского парка, думая о чем-то своем. А навстречу мне, такой же самоуглубленный, шел Сергей. Как могли два человека, не слепых, не глухих, белым днем, на широкой аллее, столкнуться лбами – уму непостижимо! Но мы столкнулись. Не совсем лбами, потому что Сергей выше меня. Я ударилась лбом о его подбородок, с меня слетели и разбились очки.

Несколько секунд мы стояли, ошеломленно глядя друг на друга и потирая ушибленные места. Потом одновременно стали сбивчиво извиняться, потом засмеялись. Сергей поднял мои очки, покрутил их в руках, сказал, что восстановлению они не подлежат, и что он считает своим долгом приобрести для меня новое оптическое устройство.

Большой нужды в этом не было, я вовсе не беспомощна без очков и вполне благополучно могла бы добраться домой, где у меня были запасные. Но отказываться я не стала, и мы пошли в «Оптику». Честно говоря, мне не хотелось сразу расставаться с этим парнем. У него было интересное лицо – худощавое, скуластое и большеротое, мне сразу захотелось его нарисовать. И еще… Я как-то сразу ощутила, что нравлюсь ему. Это ощущение было таким приятным, что я даже не слишком стеснялась, называя свое имя. И, похоже, мое имя тоже ему понравилось!

Правда, потом, когда мы начали встречаться, Сергей заявил, что Гретель – имя очень красивое, но холодноватое, и он будет звать меня Груней. И это единственное производное от моего имени, которое мне нравится.

Мы купили мне новые очки, и Сергей пошел меня провожать. Дальше события стали развиваться быстро. Мы стали встречаться, а потом и жить вместе.

К тому времени я уже жила одна. Моя мама и отчим дядя Саша уехали в райцентр Васино, где раньше жила тетка отчима. Она умерла и оставила в наследство дяде Саше дом с большим участком. Сначала отчим хотел дом продать, они с мамой съездили посмотреть на наследство. И им так понравился дом, сад и огород, что они решили переезжать. Они долго уговаривали меня ехать с ними, но что бы я стала делать со своим филологическим образованием в маленьком городке?

Мамуля поплакала, сходила к своей подруге тете Жене, матери Верки и Эдьки, и взяла с нее страшную клятву приглядывать за мной.

Без мамы и особенно без мастеровитого дяди Саши мой дом быстро пришел в упадок. Нет, чистоту-то я, конечно, поддерживала, но краны почему-то стали течь один за другим, дверца кухонного шкафчика подломилась и повисла на одной петле, а в холодильнике сломался замок, и он перестал захлопываться. А у меня все не доходили руки вызвать мастеров и ликвидировать все эти безобразия.

Когда Сергей первый раз пришел ко мне домой и увидел холодильник, подпертый кастрюлей с водой, он почесал затылок и… похвалил меня за креативность. Потому что, объяснил он, другой бы на моем месте долго искал тяжелый предмет, а вот просто взять кастрюлю и налить в нее воды – на это способна только личность с большим творческим потенциалом. При этом глаза его смеялись.

Он поковырялся в дверце холодильника и попросил меня принести гвоздик и пассатижи. Конечно, ничего такого у меня не было, пришлось бежать к тете Жене. Сергей согнул гвоздь, сунул его куда-то в замок, и холодильник снова начал захлопываться. На следующий день Сергей пришел со своими инструментами, и краны перестали течь, а дверка шкафчика встала на место.

Забежавшая ко мне тетя Женя, увидев, как Сергей возится со сломавшейся кофемолкой, спросила его, не сможет ли он починить швейную машину? Сергей засмеялся и сказал, что поковыряться в швейной машине мечтает с детства. Часа через два он вернулся от тети Жени с «гонораром» – пакетом пирожков, и я поняла, что машина заработала.

Мне кажется, что, взглянув на любой механизм, Сергей сразу, с первого взгляда понимает, как он работает. Между тем, он не механик, не инженер – он окончил физмат и работает в НИИ прикладной математики, пишет диссертацию. И от его коллег я слышала, что он очень перспективный ученый. Так что у моего любимого помимо золотых рук, еще и золотая голова.

О Сережкиных талантах я так долго пела на работе, что Верка впечатлилась и рассказала о нем мужу. У Коли как раз в то время возникла проблема – вышел из строя какой-то фасовочно-закаточный агрегат, дорогая и сложная машина, купленная за границей. Нужно было ждать специалистов из фирмы-изготовителя, но у Коли горел большой заказ, ждать он не мог и рискнул доверить агрегат Сергею.

Сергей не только починил машину, но и отладил ее так, что она стала работать быстрее. Коля с ходу предложил Сергею должность главного инженера на своем предприятии, с солидным окладом. Бросать свою прикладную математику Сережа не захотел, но в помощи Коле никогда не отказывает.

Кроме того, Сергей чинит машины всем своим родным. Родственников у него много, автомобили есть почти у всех, все они люди не бедные и вполне могли бы воспользоваться услугами автосервиса, но «безлошадный» Сергей по первому звонку встает и едет «лечить» очередного «железного коня». Так уж сложилось…

История же с тети-Жениной машинкой имела продолжение. Совершенно неожиданно для меня Сергей подружился с Веркиным братом Эдькой. И сначала мне это совершенно не понравилось. Эдька принялся таскаться к нам в гости, причем не один, а с бутылкой. Они с Сергеем усаживались за кухонный стол и часами бубнили о чем-то.

Однажды тетя Женя отловила меня в подъезде и, прижав к стене, запричитала:

– Грекочка, ты уж не гони моего балбеса! Пусть мальчики общаются. Сереженька так хорошо влияет на Эдьку!

Я повнимательнее пригляделась к посиделкам и немного успокоилась. Сергей после них никогда не выглядит пьяным, водкой от него пахнет чуть-чуть. Бутылка, которую приносит Эдька, надолго зависает у нас в холодильнике, из нее отпивают понемногу, «для смазки языков», как выражается Эдька. Да и сам Эдька уходит от нас вполне бодрым, а не в том свинячьем состоянии, в котором он порой пребывает.

Иногда к «сладкой парочке» присоединяется Витя Титов, школьный друг Сергея, и тогда я совсем успокаиваюсь. Витя жутко положительный, я совершенно уверена: в его присутствии ничего плохого не произойдет.

В общем, я смирилась с этой странной дружбой, и теперь, когда является Эдька, жарю большую сковороду картошки, выставляю на стол миску с квашеной капустой и ухожу рисовать или смотреть телевизор.

Прежде чем наша с Сергеем совместная жизнь устоялась и вошла в спокойное семейное русло, произошло еще одно событие, которое едва не подвело жирную черту под нашими отношениями: я познакомилась с его семейством.

Когда я узнала, из какой он семьи, то сразу почувствовала себя настоящей гусятницей Гретель, заглядывающей в окна королевского замка. Потому что Сергей оказался правнуком самого академика Лаврова.

Имя Владимира Александровича Лаврова в нашем городе знает каждый. Академик, Герой Соцтруда, лауреат множества государственных премий… Его именем названа одна из центральных улиц города, его бронзовый бюст стоит на небольшой площади перед Институтом нефти, который он основал и которым долгие годы руководил…

Дочь этого самого академика и, соответственно, бабушка Сергея, Нина Владимировна Лаврова, устраивала семейный праздник по случаю помолвки своей внучки Валерии, двоюродной сестры Сергея. И я была на этот праздник приглашена!

Узнав о приглашении, я разволновалась. Если Сергей решил познакомить меня с семьей, значит, я для него не просто сожительница. Интересно, как он меня представит при знакомстве? Просто «моя девушка» или как-нибудь еще?

А вдруг я не понравлюсь его родным? Что-нибудь сделаю или скажу не так? Вдруг они сочтут меня недостойной Сергея и всего их знаменитого семейства? Ведь я такая обыкновенная, из такой простой семьи… Конечно, как интеллигентные люди они постараются не дать мне этого понять, будут приветливы и дружелюбны, но я-то почувствую! И что будет тогда с моей «пролетарской гордостью»?

В состоянии волнения, сомнения и недовольства собой я стала готовиться к визиту. Пришлось сходить в салон, сделать маникюр, макияж, уложить волосы…

Для особо торжественных случаев мой главный наряд – коричневый шелковый брючный костюм. Я очень его люблю, он прекрасно на мне сидит и очень мне идет, все так говорят. К нему у меня есть коричневые туфли на шпильке с золотистыми пряжками и аксессуары – бусы и браслет из яшмы. Нацепив все это, я побежала к тете Жене – показаться и покрутиться перед ее большим зеркалом. Тетя Женя восхитилась моей красотой и побрызгала меня французскими духами, которые ей подарила Верка.

Сергей тоже надел свой лучший костюм, и мы отправились на семейное торжество.

В доме, где жили Лавровы, был большой холл с искусственными растениями, будка консьержки и просторный лифт, одна из стен которого наполовину зеркальная. Увидев себя в зеркале, я приободрилась – выглядела я хорошо. Глаза блестели, волосы не растрепались, костюмчик сидел отлично! Я должна понравиться Сережиной семье!

Полюбовавшись на себя, я придирчиво оглядела Сергея и только тут заметила необычное выражение его лица: вздернутый подбородок, надменно полуприкрытые глаза, сжатые губы. Это была маска упрямого, неприязненного отчуждения, и было похоже, что Сергей ни капли не рад предстоящей встрече с родными. Я не успела спросить у него, в чем дело, как лифт остановился, двери бесшумно разъехались, и мы оказались прямо перед нужной квартирой. Сергей взял мою руку, просунул себе под локоть, крепко прижал к себе, и мы вошли.

…Действительность опрокинула все мои ожидания. Более того, она не оставила от них камня на камне.

Мы остановились в дверях большой, ярко освещенной гостиной, полной людей. Это был никакой не семейный ужин, а что-то вроде светского раута. Все дамы были в светлых вечерних платьях кремовых, персиковых, бежевых оттенков. Позже Верка объяснила мне, что в нынешнем сезоне в моде «карамельная гамма». Я в своем брючном костюме была среди этой «карамельной» стаи как белая, вернее, коричневая ворона.

Я почувствовала, как по мне скользнули их взгляды, услышала смешки. А может, мне это почудилось. И, как всегда в таких случаях, у меня загорелись уши. Хорошо, что их не было видно под волосами…

Да-а, с дресс-кодом я явно пролетела, и тут уже ничего не поделаешь. В этой ситуации оставалось одно – сделать вид, что все нормально. Я состроила на лице легкую улыбку и стала рассматривать гостиную и гостей.

Но толком рассмотреть ничего не успела – к нам решительным и быстрым шагом подошла женщина. Это была довольно пожилая, но очень ухоженная дама, подтянутая, с идеальной осанкой. Светлое платье, туфли на каблуках, сдержанный макияж. Искусно подцвеченные короткие седые волосы с живым жемчужным отливом. На шее изящный золотой медальон.

– Сергей! – звучным властным голосом воскликнула она. – Где Володя? Почему он опаздывает? Я не могу ему дозвониться, я беспокоюсь. Что происходит?

Мое присутствие она проигнорировала, лишь скользнула по мне краешком глаза. Я покосилась на Сергея. Тот с высоты своего роста смотрел на даму с прежним выражением холодного отчуждения.

– Он не посвящал меня в свои планы. – Голос моего любимого был холодно любезен. – И, насколько я помню, он опаздывает всегда и везде. Груня, – обратился он ко мне, – разреши тебе представить: это Нина Владимировна Лаврова, хозяйка этого дома.

Значит, это и есть бабушка Сергея, и он сейчас допустил чудовищную бестактность, представив ее мне, а не наоборот. И я готова поклясться, что он сделал это намеренно. Скорее всего, в ответ на ее демонстративное пренебрежение мной. Я прямо сжалась от неловкости. Сейчас бабушка возмутится, а мне так не хочется быть причиной семейных распрей!..

– Очень приятно, – проговорила я, изо всех сил стараясь интонацией смягчить выходку Сергея.

Но Нина Владимировна опять не обратила на меня ни малейшего внимания. Она неотрывно, в упор смотрела на Сергея, а тот тоже не отводил взгляда. Они как будто сошлись в поединке, и пространство между ними искрило от напряжения.

Не выдержав накала непонятных мне страстей, я кашлянула, и они расцепили взгляды.

– Подойди к отцу, – приказала Нина Владимировна. – Он хотел что-то тебе сказать.

– Хорошо. – Сергей посмотрел на меня, и взгляд его сразу смягчился. – Пойдем, Груня, я тебя познакомлю.

– Ты пойдешь один, – непререкаемым тоном заявила его бабка. – А я пока поговорю с твоей знакомой.

– Нет. – Сергей крепче прижал к себе мой локоть. Я почувствовала, что сейчас начнется второй раунд поединка. Надо было любой ценой это прекратить.

– Сережа! – взмолилась я. – Иди, прошу тебя.

Он упрямился, но я вытянула свою руку из-под его локтя и слегка подтолкнула его. Он пошел, оглядываясь на меня, и я, улыбнувшись, помахала ему рукой.

Я повернулась к Нине Владимировне и встретила ее пристальный ледяной взгляд. Да, кажется, мне здесь не слишком рады…

– Значит, вы знакомая моего внука, – раздумчиво протянула Сережина бабка.

Меня задело такое определение. Знакомая, надо же!.. Но хотелось как-то разрядить напряжение.

– Можно сказать и так, – улыбнулась я. – Мы, безусловно, с ним знакомы.

Но бабка не желала принимать моего шутливого тона.

– Все время забываю ваше имя, – заявила она. – Какое-то странное и, на мой взгляд, вычурное. Гретель, кажется?.. Вы немка?

– Я русская, – ответила я. – Просто это имя нравится моей маме.

– Вот как! Однако у вашей матери весьма странный вкус!

В этих словах было столько колкого сарказма, что я поежилась. Бедная моя мамочка!

– О вкусах не спорят, – стараясь говорить спокойно, ответила я. – Каждый вправе иметь свои.

– Вот как! – Она помолчала, а потом, как будто подводя черту под прежним разговором, заговорила другим тоном и даже слегка улыбнулась, показав безупречные фарфоровые зубы:

– Милочка, я хотела бы вас попросить… Вы не могли бы помочь нам на кухне? Мы не успеваем…

Надо же! Оказывается, в этом пафосном доме все как у других. Это мне привычно: куда не придешь в гости, тебя сразу ведут на кухню, и ты начинаешь спешно строгать последние салаты или раскладывать последние закуски!

– Конечно, я помогу, – улыбнулась я. – С удовольствием.

Я шла за ней по длинному извилистому коридору, смотрела на ее прямую спину и стройные ноги в изящных туфлях на каблуках и восхищалась. Если Сергею тридцать, то ей, учитывая, что он ее младший внук, должно быть хорошо за семьдесят, а как выглядит! Интересно, что у них с Сергеем за конфликт? Надо будет допросить его с пристрастием!

Когда мы наконец добрались до кухни, я застыла в недоумении. Я ожидала увидеть стайку хлопочущих женщин, тех самых «мы», которые «не успевали», но кухня была пуста. Только у стены, за маленьким столиком, сидела толстая, распаренная кухарка в белом колпаке и переднике и пила чай. На плите в кастрюле тихонько кипело какое-то варево, да на разделочном столе, на деревянной дощечке лежала большая неочищенная луковица.

При виде хозяйки кухарка суетливо вскочила, поперхнувшись чаем.

– Настя, – громко сказала хозяйка, – девушка вам поможет. Дайте ей какую-нибудь работу!

И ушла, даже не взглянув на меня. А я осталась стоять посреди кухни, ничего не понимая. Было очевидно, что никакая моя помощь здесь не требовалась. Меня просто выставили из гостиной, показав мне мое место. И как теперь быть? Оскорбиться, развернуться, гордо уйти? А Сергей? Я поставлю его в неловкое положение…

А вдруг это розыгрыш такой? Хамский, дешевый, но некоторые любят шутить именно так. Сейчас ворвутся и закричат: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера!»

Нет, не может быть, этого можно ожидать от молодого болвана, но не от пожилой светской дамы…

А может, это проверка? Ну тест такой, вроде горошины, которую подложили андерсоновской принцессе? Смогу ли я с достоинством выпутаться из унизительной ситуации?

– Чего встала «руки в брюки»! – прервала мои мысли кухарка Настя. – Вон лук почисть да порежь!

Я посмотрела на нее. В ее глазах плескалась мстительная радость зависимого человека, который получил возможность унизить другого.

– Чего стоишь-то?! – наддала она. – Маникюра жалко?

Маникюра было жалко. Было жалко себя, своих стараний, своего дурацкого волнения и дурацких доверчивых надежд, с которыми я шла в этот дом. Жалко тетю Женю, которая брызгала меня французскими духами, свою мамулю, наивно одарившую меня чужестранным имечком, даже своего коричневого костюма было жалко. Сейчас заплачу, поняла я.

Настя с жадным интересом смотрела на меня. Нет, не заплачу, решила я, шагнула вперед, взяла со стола нож и одним движением разрубила луковицу пополам.

Я безжалостно кромсала луковицу, шелуха летела во все стороны, липла к одежде. Луковица оказалась «злой», ядреный луковый дух витал вокруг меня, смешивался с ароматом французских духов, щипал глаза. Сейчас потекут слезы, размажется тушь, и я стану чучело-чучелом. Ну и плевать! Сейчас покончу с этой луковицей и уйду. Кучка нарезанного лука будет единственным, что останется от меня в этом доме. Прощайте, господа академики, рафинированные интеллигенты с безупречным вкусом. Живите без меня!

И тут в кухне появился Сергей.

Он сразу все понял по моему лицу. Шагнул ко мне, отобрал у меня нож, подхватил под локти и почти поднес к раковине. Открыл кран и сунул мои руки под струю воды. Я дернулась – в раковине стоял большой дуршлаг с вымытым виноградом, вода с моих рук текла прямо на него. Но Сергей держал меня крепко. Он тщательно отмыл мои руки, закрыл кран и, поискав глазами, шагнул к толстухе, стоявшей, разинув рот, и снял с ее плеча полотенце, затем вытер мои руки, повесил полотенце обратно на плечо остолбеневшей кухарки, крепко взял меня за руку и вывел из кухни. Все это он проделал молча, не сказав ни слова.

Мы вернулись в гостиную. Сергей, лавируя среди гостей, подвел меня к высокому, худощавому мужчине средних лет и представил:

– Папа, это Груня. Груня, это мой отец, Петр Владимирович.

Сережин отец понравился мне: симпатичный мужчина. С Сергеем они были похожи только ростом и глазами. У Петра Владимировича были светлые волосы с сединой и другой тип лица. Он был приветлив и искренне дружелюбен, я это чувствовала. А еще он сказал, что ему очень хочется посмотреть мои картины – Сергей рассказывал ему, как здорово я рисую. Мы немного поболтали с ним и его женой Натальей, которая подошла к нам, отделившись от «карамельной» толпы. Я пригласила их к нам в гости, и мы условились созвониться в ближайшее время.

После этого разговора я немного расслабилась, успокоилась и стала разглядывать гостей: они стояли и сидели группами и поодиночке, разговаривали, у некоторых в руках были бокалы. Мужчина в черном костюме с бабочкой катал по залу передвижной столик с напитками.