Текст книги "Красавица некстати"

– Да? – усмехнулся Кирилл. – Насколько я успел тебя узнать, такой причины для тебя не существует. Если ты хочешь или считаешь нужным что-нибудь уметь, то учишься этому во мгновенье ока.

Это было правдой. За неполный год полусовместной жизни Кирилл успел узнать ее неплохо.

– Ну… Я об этом как-то не думала.

– Подумай, – сказал он. – Это избавило бы меня от лишних размышлений.

– Каких? – не поняла она.

– Каким будет мой очередной тебе подарок.

– Странное определение! – засмеялась Вера. – Что значит очередной?

– Ничего странного, – пожал плечами Кирилл. – Мне нравится что-нибудь тебе дарить. Когда ты радуешься подаркам, то выглядишь очень… соблазнительно. – Он посмотрел на нее тем взглядом, который, она уже знала, означал, что он ее хочет. – Но фантазия моя исчерпывается изделиями из цветных металлов. Если бы ты захотела водить машину, это дало бы моей фантазии новый стимул.

И вот зачем она, спрашивается, изводила себя сомнениями «попросить – не попросить»?

– Значит, желаешь, чтобы я тебя соблазнила? – Вера положила руки Кириллу на плечи, сомкнула кольцом у него на затылке. И сразу почувствовала, каким определенным стало это его желание. – Что ж, я не против!

Секс у них в ту ночь получился такой, какого никогда еще не было. Кирилл возбуждал ее невероятно, и Вера не знала, что больше вызывает это возбуждение – его мужская привлекательность или дразнящее обещание вожделенного подарка. Хотя, наверное, природа того и другого была одна… Да не хотела она в этом разбираться! Она хотела быть женщиной, настоящей, обладающей тем замечательным качеством, которое мужчины особенно ценят, называя кто стервозностью, кто перчинкой. А такая женщина и должна была сумасшедше возбуждаться от мысли, что ее желание вот-вот осуществится, и должна была всем своим существом хотеть мужчину, который пообещал его осуществить!

Она захотела стать такой женщиной, и она ею стала. Это оказалось гораздо проще, чем она представляла, когда тянула унылую лямку своего прошлого – скучного замужества, скучной работы… И, став такой женщиной, которая умеет получать удовольствие от жизни, Вера готова была поделиться этим удовольствием со своим мужчиной.

Тем более что Кирилл и сам умел доставить ей удовольствие.

Он не раз говорил, что жалеет об отсутствии времени на регулярные занятия спортом. Но и те нерегулярные посещения бассейна, на которые времени у него все же хватало, помогали ему держать тело в хорошей форме. Во всяком случае, когда Вера сидела на нем, сжав коленями его бедра, она чувствовала себя так, словно под ней был не мужской живот, а упругий батут. И пружинить на этом батуте было чрезвычайно приятно!

Когда он выгнулся под ней, вздрогнул, задергался, а потом, тоже с нею одновременно, успокоился, Вера, не меняя позы, откинулась назад, легла на спину и, с удовольствием вытянувшись, положила голову на простыню, сбившуюся у Кирилла между ног. Теперь она видела его лицо словно бы очень-очень издалека. Это было интересно.

– Я думаю, тебе пойдет какая-нибудь маленькая «японка», – сказал Кирилл.

И это было правильно, что он сказал о машине сейчас, когда оба они были переполнены удовольствием от только что завершившегося секса. Вере нравилось, что, не будучи ни грубым, ни циничным, Кирилл не стесняется естественных вещей и прямо говорит о том, что интересует его в тот или иной момент жизни.

– Я тоже думаю, маленькая лучше, – сказала из своего прекрасного далека Вера. – Во дворе-то у меня места достаточно. Но возле офиса у нас полный караул, на джипе не припаркуешься.

– Ну, это же Чистые Пруды. Перебирайся работать в Митино, с парковкой будет свободнее.

– В Митино филиала нет, – засмеялась Вера. – Разве что я новый открою по франшизе.

Ей нравилось, что она лежит головой на простыне, скомканной у него между ног, сама голая, смотрит на него голого и разговаривает при этом о каких-то обыденных вещах. Обыденность приобретала таким образом необычный ракурс.

– Наверное, со временем откроешь. У тебя завтра выходной?

– Да. – Вера кивнула и почувствовала, как нога Кирилла вздрогнула рядом с ее щекой. Наверное, ее волосы, обвившие его колено, когда она кивнула, щекотно скользнули вниз, к щиколотке. – И послезавтра тоже.

– Отлично. Поедем выбирать тебе машину.

Он резко сел, потом наклонился над лежащей Верой, и они принялись целоваться. С невероятным удовольствием!

– Тебе трудно делать подарки, ты знаешь?

Вера вздрогнула: она так погрузилась в воспоминания, что совсем позабыла о настоящем, в котором Кирилл сидел напротив за ресторанным столиком и смотрел на нее сквозь переливающийся бокал.

– Почему? – спросила она.

– Ты быстро исчерпываешь свое удовольствие от предметов, – сказал он.

– Не знаю, – пожала плечами Вера. – Я об этом не думала.

– А я об этом думал. И понял, что это именно так. Нравится это или нет.

Кому это нравится или нет, он не уточнил. И Вера тоже уточнять это у него не стала. Ей вдруг сделалось не по себе. Что-то странное, незнакомое послышалось и в словах Кирилла, и особенно в его интонациях. И это странное почему-то оказалось сильнее, чем даже воспоминание о той прекрасной ночи… Но что это было? Вера не знала.

– А вот и устрицы, – сказал Кирилл. – Они для тебя, кажется, еще не исчерпаны.

– Я их ем второй раз в жизни. – Вера постаралась, чтобы ее голос прозвучал непринужденно.

– Ну и прекрасно. Я тоже их люблю.

Кирилл взял устрицу с выложенного льдом блюда, Вера тоже взялась за серебряные щипчики, придвинула к себе тарелочку с лимоном…

«Ты чем недовольна? – сердито одернула она себя. – Чего-то другого захотела? Зажралась ты, девушка! Чего другого ты можешь хотеть, ты хоть сама-то знаешь?»

Этого Вера не знала. Да и не хотела она ничего другого.

Глава 15

Вообще-то у Веры не было времени задумываться о сложностях того, что она иронически именовала своим утонченным внутренним миром.

Она правильно себя оценивала. Не художница, не актриса, не музыкантша, вообще не гений и даже не талант. Обычная женщина, положим, неглупая, и внешность интереснее среднего. Так ведь ей и повезло наконец в жизни соответственно всему этому – тоже не средне. Ну и нечего трястись над своим незамысловатым «я», будто над редкостью дивной!

Гораздо более, чем собой, Вера увлечена была работой. Карьера ее в «Инглиш форевер» оказалась такой успешной, что она даже недоумевала: почему не пришла сюда три года назад, зачем сидела в опостылевшем журнале? По инерции уныния; других причин Вера теперь не видела.

Она довольно быстро переросла преподавательскую должность и стала администратором.

– У тебя, Вер, организаторские способности врожденные, – говорила Алинка. – При советской власти ты партийной начальницей стала бы, честное слово!

Вера сомневалась, что стала бы партийной начальницей при какой угодно власти. Политическая деятельность ее совершенно не привлекала, но в том, что организаторские способности у нее имелись, Алинка была права. Точнее, они у нее появились, как только в них появилась необходимость. Вера и сама это видела. И даже не столько видела, сколько чувствовала по собственному настроению. Оно так явно, так сильно улучшалось, когда ей удавалось выдумать и устроить что-нибудь необычное! Например, фестиваль под названием «Один день английской жизни», который она провела в школе.

Вера занималась этим фестивалем с упоением: ставила сценки про английскую жизнь, участвовала в передаче на телевидении, лично писала материалы для газет. Она привлекла к подготовке учеников всех возрастов, от пятилетних детей до пенсионеров, и они сумели на один день превратить обычную школьную жизнь в настоящий спектакль, участниками которого были любимые английские герои – Мэри Поппинс, Дэвид Копперфилд, Шерлок Холмс, Винни-Пух…

Посмотреть на это собрались жители всех окрестных улиц. Вера своими ушами слышала, как старушка в побитой молью фетровой шляпке – настоящая московская старушка, один вид которой вызывал воспоминания о детстве, – спрашивала у школьной уборщицы:

– Извините, это зеленый театр? Как прежде бывало?

А когда на мероприятие прибыл посол Великобритании – Вера отправила ему приглашение, но, по правде говоря, не слишком надеялась даже на письменный ответ, – так вот, когда возле здания на Чистых Прудах остановилась машина с дипломатическим номером и флажком, весь состав «Инглиш форевер», от директора до ученика-первогодка, был сражен наповал.

– Вы гениально зажигаете людей, Вера, – сказал, выйдя из оторопи, директор. – От одного взгляда на вас становится интересно жить.

И Вера, счастливая от его похвалы и от всех похвал, которые услышала в этот день, не стала спорить. Ей и самой было интересно жить той жизнью, которую она для себя наконец выбрала.

Она и сына зазывала в «Инглиш форевер».

– Ну что ты, Тим? – уговаривала Вера. – Английский же у тебя свободный. Подучишь методику, будешь преподавать.

Но Тимофей только отмахивался.

– Отстань, мам, – говорил он. – Только я из одной школы вырвался, ты уже в другую тянешь! Мне и на конюшне хорошо.

Вера как раз-таки сомневалась, что ему должно быть хорошо на конюшне. Вернее, она нисколько не сомневалась, что Тимофей с его талантом и умом мог бы придумать для себя что-нибудь получше, чем работа конюхом. Ну, не нравится тебе в средней школе, глупая директриса раздражает, надоело писать бесконечные отчеты ни о чем – так ведь разве единственный выход из этого коням хвосты крутить?! Вера просто в ужас пришла, когда узнала, какую работу нашел ее сын!

Но переубедить его в том, что сам он какими-то неведомыми путями выбрал для себя, было невозможно. С самого Тимкиного детства Вера это знала. И понимала: внутренний мир ее сына – это как раз то, к чему невозможно относиться с иронией…

Как бы там ни было, работой она была увлечена чрезвычайно. Настолько, что даже с Кириллом стала встречаться реже, а при встречах только и рассказывала, что о своем фестивале или о новой методике обучения бизнес-английскому.

– Я удивительную преподавательницу нашла! – рассказывала она.

Разговор происходил возле Кириллова дома. Сегодня они пересеклись удачно: Вера приехала в Ильинское после работы, и через пятнадцать минут появился Кирилл. И вот она сидела на качелях под столетней сосной, рассказывала об удивительной преподавательнице бизнес-английского и чувствовала, что глаза у нее блестят во время рассказа.

– Что же в ней удивительного, в твоей преподавательнице? – спросил Кирилл.

– С виду, знаешь, очень простая. Ну просто деревенская, честное слово! Пальто, сумка – весь вид… Но методику такую составила, что нас такой даже в Торезовке не учили. Современная, точная, простая, и результат – сногсшибательный! Полгода по ней позаниматься, можно любые переговоры без переводчика вести. К нам уже знаешь какие бизнесмены в школу записываются? Практически олигархи!

– Да, это интересно. – Кирилл помолчал и вдруг сказал: – Вера, я должен с тобой поговорить.

Вера сразу расслышала, как изменился его голос. Наверное, это должно было насторожить ее и даже напугать, но она была слишком увлечена, чтобы вот так, сразу, вынырнуть из своего рассказа и отдаться каким-то посторонним чувствам.

– Я тебя слушаю, – сказала она.

Сердце ее не дрогнуло и не забилось чаще. Да и голос прозвучал так, словно она разговаривала с кем-нибудь из посетителей своего маленького кабинета в «Инглиш форевер». Вера и сама заметила странность своей интонации в той обстановке, в которой она сейчас находилась – на качелях под сосной, в доме своего мужчины…

Кажется, Кирилл тоже это заметил. Во всяком случае, по лицу его чуть заметно скользнула улыбка. Вера не поняла, веселая это улыбка, ироничная или печальная.

– Нам с тобой придется расстаться, – сказал он. И, словно предупреждая ее вопрос «почему?», добавил: – У меня появилась другая женщина.

Собственно, он мог и не предупреждать ее вопрос. Вера никогда такого вопроса не задала бы.

Впрочем, сейчас она не смогла бы задать вообще никакого вопроса. Да что вопроса – она слова не могла выговорить! Небо, с которого прозвучал над нею этот неожиданный гром, точно по поговорке, было совершенно ясным, и никакого грома ожидать было невозможно.

– Почему ты молчишь, Вера?

Его слова повергли ее в такую оторопь, что на несколько мгновений мир показался ей безмолвным. Но все-таки этот мир звучал, оказывается.

– А что я должна сказать? – с трудом выговорила она.

– В самом деле, – усмехнулся Кирилл. – Странно было бы ожидать от тебя истерики. Или хотя бы слез.

Сознание постепенно возвращалось к ней. Она уже не только слышала голос Кирилла, но и понимала смысл его слов.

– Ты хотел взбодрить меня слезами?

Она тоже усмехнулась. Усмешка нелегко ей далась.

– Я не хотел причинить тебе боль. Хотя… А может быть, и хотел!

Последние слова прозвучали с такой страстью, какой Вера не слышала в его голосе никогда. Он бывал страстным в постели, он целовал ее так, что горячо становилось губам, но если он говорил, то голос его всегда звучал ровно.

А теперь она слышала, как что-то клокочет у него в горле, неудержимо рвется наружу.

– Я чем-то обидела тебя? – спросила Вера.

Она, наоборот, постаралась, чтобы ее голос прозвучал бесстрастно. И не потому, что не хотела выказывать свои чувства из какой-то особенной сдержанности. Просто она не понимала, что чувствует сейчас. Кажется, только смятение.

– Нет.

Он смотрел на нее обычным своим испытующим взглядом. Нет, не обычным – в его взгляде была сейчас не просто оценка ситуации, какая бывала всегда, а что-то… Вера не понимала, что он высматривает в ней, что хочет услышать.

– Тогда в чем дело? – спросила она. И уточнила еще более ровным тоном: – Я имею в виду не твое решение о… твоем будущем. Его ты не обязан мне объяснять. Но твое странное желание причинить мне боль… Почему?

– Ты, как всегда, логична, – задумчиво произнес он. – Логична, последовательна, точна в оценках.

– Я не замечала, чтобы тебя не устраивали эти мои качества.

Их разговор все больше напоминал обмен упреками. А ей этого не хотелось. Что-то очень существенное, очень значительное происходило с нею сейчас, и к этому не должна была примешиваться такая банальность, как взаимные упреки.

Но, наверное, и с Кириллом происходило что-то подобное. Во всяком случае, он не стал ей возражать. Вере показалось даже, что он вообще говорит не с нею. Какая-то лихорадочность появилась в его тоне; он никогда так с ней не разговаривал.

– Я тоже так думал! – проговорил он. – Я ведь сразу понял, что ты именно такая, сразу, как только ты подошла ко мне в супермаркете и стала расспрашивать про соус. Думаешь, я не понял, что ты решила прибрать меня к рукам? Отлично понял, Вера! Ты не первая, кому этого захотелось.

– А ты страшно дорожишь своей независимостью? – насмешливо заметила она. – Надо было сразу так и сказать. Я не обременяла бы тебя целый год.

– Да нет же! – воскликнул он. – Елки-палки, да какая независимость?! Ты мне сразу понравилась, я сразу тебя захотел, при чем здесь какая-то абстрактная независимость? Я решил: вот та самая женщина, которая мне нужна. Красивая, разумная, последовательная…

– Логичная, – подсказала Вера. – Главное, ничем не занята и всегда наготове. А когда я занялась делом, которое меня увлекло, то перестала тебя устраивать. Это очень по-мужски. Ты не оригинален.

Кирилл замолчал. Вера поняла, что попала в самую точку – его молчание было лучшим тому подтверждением. Но когда он прервал молчание…

– Это не так, Вера, – тихо сказал Кирилл. – Твоя работа совсем ни при чем. Ты могла работать, могла не работать – для меня это неважно, понимаешь?

– А что же для тебя важно?

Она спросила об этом с какой-то инерцией запальчивости, почти риторической. И только уже спросив, поняла: а ведь это и есть главное, это единственное, что ее волнует. Да не просто волнует – огнем ее сжигает!

Что в ней оказалось не так для мужчины, который устраивал ее во всем? Неужели в ней есть такой существенный изъян, что этот мужчина бросает ее без всякой видимой причины, и бросает как раз, когда, ей казалось, их отношения приобрели особенную доверительность?

Она встала с качелей и машинально оттолкнула их от себя. Так некстати была сейчас вся эта идиллия: сосны, качели…

– Я думал, для меня важно именно то, в чем и состояли наши отношения, – сказал Кирилл. – Что-то ровное, размеренное, даже, извини за такое определение, респектабельное. Ну да, когда я смотрел на тебя во время какого-нибудь приема – как ты разговариваешь с важными для меня людьми, пьешь шампанское, улыбаешься, киваешь, – я думал именно так: моя женщина не только ослепительно красива, но и классически респектабельна. И раздувался от гордости. Очень по-мужски, ты права. Но… – Он на секунду замолчал, словно набирая побольше воздуха. – Но потом я стал чувствовать какое-то беспокойство. Я не понимал, как оно связано с тобой. Между нами ведь, наоборот, все было так спокойно, так… безветренно.

– И тебе захотелось бури? – насмешливо поинтересовалась Вера.

Кирилл не обратил на ее насмешку ни малейшего внимания. Вера правильно догадалась: он разговаривал сейчас не с нею.

– Да! – с горячностью, которой она совсем не узнавала в нем, воскликнул Кирилл. – Да, да! Бури мне не хватало, волнений, страстей – как хочешь называй! Я без них… устал, Вера!

– Устал без страстей? – Вера расслышала в своем голосе растерянность. – Обычно бывает наоборот – устают от страстей…

– Я тоже так думал, – грустно сказал Кирилл. Волнение его сделалось таким сильным, что на скулах болезненно проступили алые пятна. – Но оказалось, я плохо себя знал. Ведь я всю жизнь так живу, Вера. И отец мой так жил, и, я подозреваю, дед. Именно так – без страстей. Я думал, потому и не женюсь. Где женщина, там ведь… ну, не страсти, до этого я отношения не доводил, но по крайней мере всяческие волнения. Ты оказалась первой женщиной, которая совсем мне их не доставляла. Это редкое качество, и я его в тебе ценил, поверь.

Вера смотрела на Кирилла, вот такого, неузнаваемого, и ее охватывала жалость. Он был так растерян от непонятного чувства, которого прежде в себе не знал и которому не знал даже названья! У него даже волосы, безупречно подстриженные, растрепались – ну конечно, он ведь то и дело ерошил их растопыренными пальцами. И качели, как только с них встала Вера, он то и дело дергал за длинные цепи и неизвестно зачем раскачивал. Он был похож на растерянного ребенка, который вдруг столкнулся со взрослым качеством мира.

– Я тебе верю, Кирилл, – уже без насмешки сказала она. – Но все равно ничего не понимаю.

– Извини. – Он как-то встряхнулся и стал почти похож на себя обычного. – Я в самом деле несу какую-то невнятицу. В общем, возможно, это всего лишь пресловутый кризис среднего возраста. Правда, я считал, он наступает пораньше, и думал, что меня эта напасть благополучно миновала. Выходит, нет. Или дело в чем-нибудь другом – не знаю. Да и неважно, как это называется. Я вдруг понял, что у меня одна жизнь. Одна! Ты понимаешь? И в ней, в этой моей одной жизни, я не проведу ни единой ночи в бессоннице из-за того, что какая-то женщина стоит у меня перед глазами, всего меня заполняет собой и не дает уснуть. Я как раз ночью об этом и подумал. Третьего марта, я точно помню ту ночь. – Глаза у него странно блеснули, тень пробежала по лицу. – Был сильный ветер, сосны скрипели, а остальные деревья стучали голыми ветками, как будто в ознобе. Я очень ясно все это помню, потому что… Меня обуял какой-то смертный страх. Я понял, что моя жизнь не просто идет, а…

– А проходит? – тихо спросила Вера. – Жизнь не просто идет, а проходит?

– Может быть, я подумал какими-то другими словами, но мысль была именно такая, да. Я понял, что до сих пор не знаю в жизни чего-то такого, без чего ее можно считать как бы и небывшей. И, возможно, никогда уже не узнаю. Это в самом деле было страшно, Вера. Я хотел тебе позвонить, попросить, чтобы ты приехала. А потом… Потом я понял, что не хочу тебя видеть. Прости, но это было так. Я понял, что твой приезд ничего не изменит. Что этот страх не уйдет от того, что ты будешь рядом. Потому что ты… не та женщина, которая способна всего меня заполнить собой. Мне с тобой всегда было хорошо и приятно. Но тут уж, знаешь ли, стало не до таких мелочей, как приятность. И я тебе не позвонил. Напился виски до беспамятства и уснул. То есть не уснул, а просто отключился. Утром тот острый страх, конечно, прошел. Тем более похмелье… Но внутри, тупой, ноющий, он остался. Избавиться от него было невозможно. Да что там избавиться – его даже скрыть было невозможно.

– Я его в тебе не замечала, – сказала Вера. – Третьего марта, ты говоришь? А сегодня десятое июня. Я три месяца ничего такого в тебе не замечала.

– Ты и не могла его заметить, – усмехнулся Кирилл. – Все дело именно в этом, Вера. Что ты не могла заметить во мне такие вещи. А он меня мучил и мучил, пока… Пока я не встретил эту женщину. Может, с ней мне будет хуже, чем с тобой. Даже наверняка хуже. Она… В общем, с ней нелегко. Но того страха с ней нет. И бессонница из-за нее постоянная. – Кирилл улыбнулся, снова словно бы не Вере, а только себе. И тут же спохватился: – Прости.

– Мне не за что тебя прощать, – помолчав, сказала Вера. – Ты все делаешь правильно.

Наверное, надо было сказать ему что-нибудь еще. Все-таки они провели вместе год, и на прощанье можно было найти какие-нибудь добрые слова. Кирилл ведь нашел их для нее – сказал, что ему было с ней хорошо, еще что-то в таком роде… Но Вера не находила в себе никаких слов. Это не было равнодушием, не было отчаянием. А что это, она не знала.

Она взяла с качелей свою сумку и пошла по посыпанной гравием дорожке к воротам. Она не бежала и не переставляла ноги с трудом – просто шла, и все. Она не ожидала, что Кирилл ее окликнет – ей это было не нужно. Он и не окликнул, хотя, Вера чувствовала, смотрел ей вслед. Они оба всегда делали то, чего ожидали друг от друга, и теперь, при расставании, это не изменилось.

Правильно, что он не ожидал от нее слез. Расставание с мужчиной не могло быть причиной ее слез, Вера всегда про себя это знала.

«Нутро крестьянское, суровое, – отрешенно, как о посторонней, подумала она. – Хорошо это, плохо – не поймешь. Но уж что Бог дал».