Текст книги "Песчаная роза"

Глава 16

Соня думала о том, как Борис поцеловал ее сегодня утром. Это была очень важная мысль. Она проснулась от его поцелуя, и он определил ее день. Может, Борис знал, что так будет. А если не знал, то все-таки был бы, наверное, рад, что это оказалось так. Он любит охватывать собою ее труды и дни. Потому что любит ее. Когда он впервые сказал ей об этом, его слова были так же горячи, как его губы, как все его тело, которое она чувствовала и в себе, и на себе, и собою.

Ох, некстати подумалось об этом именно сейчас! Ее словно током пробило – раз, и другой, и снова. Она поскорее встала и, потянувшись через широкий подоконник, прижалась лбом к холодному стеклу высокого стрельчатого окна.

Это было именно то рабочее место, которое Соня выбрала, когда впервые вошла в это здание. Только теперь вдоль окон второго этажа тянулся не хлипкий карниз, а стеклянная галерея, стеклянными же стенами разделенная на кабинеты. Это выглядело так современно, и необычно, и просто фантастически красиво, особенно если смотреть снизу, что каждый раз, приходя на работу, Соня хоть на минутку задерживалась внизу, в ньюс-рум, чтобы этой галереей полюбоваться. И только потом поднималась по винтовой лестнице наверх, в свою прозрачную комнатку, к своей любимой работе, и погружалась в нее.

И вот стоило ей сегодня отвлечься от работы буквально на минуту, как вспомнился утренний поцелуй и потянуло к Борису так, что, войди сейчас кто-нибудь в кабинет, она, наверное, не смогла бы скрыть свое состояние.

Но никто не входил, все наоборот выходили из своих кабинетов и тянулись к дверям, ведущим в коридор. В конце этого коридора была столовая, а время подошло обеденное.

Столовая начала работать в первый же день, когда Издательский дом переместился на шоссе Энтузиастов. За пять лет никому не надоело здесь обедать, потому что шеф-повар Зольтан, тоже принятый Шаховским на работу с первого дня, мало того что готовил вкусно, так еще и полностью обновлял меню раз в полгода. Конечно, жалко бывало, когда любимое блюдо вдруг исчезало, но Зольтан считал, что в одной только венгерской кухне достаточно блюд, чтобы не держаться за единственное, а он и за одну только венгерскую кухню не держался.

Если все это не называется счастьем, то что тогда им называется?

Соня отошла от окна, не садясь за стол, поставила точку в тексте, который был перед ней на экране, и вышла из комнаты.

Ей редко удавалось работать вот так, в одиночестве – отдел, которым она руководила, требовал ее постоянного участия. Особенно после того как Борис заключил большой контракт на издание учебников по всем школьным предметам. Два года назад, когда он поставил Соню в известность о том, что теперь ее служебные обязанности расширяются, она оторопела. До сих пор отвечала только за издание книг по искусству, литературе, истории. И вдруг физика, алгебра, биология, и не просто книги, а учебники, методические пособия и бог знает что еще. Да она же понятия не имеет об этих науках! И кому эти учебники заказывать, кто будет их оценивать, редактировать, утверждать?

Но когда Соня высказала свои сомнения Борису, он ответил:

– У тебя достаточно способностей, чтобы с этим справиться. Надо их только активировать. С этим ты справишься тоже.

Его безапелляционность была бы ей обидна, но у нее и вообще не было привычки обижаться, и тем более на него.

Борис всегда говорил, что она самодостаточна. Наверное, так и есть.

И, тоже как всегда, он оказался прав. Довольно быстро выяснилось, что авторы, способные написать, да уже и пишущие, и даже написавшие новые и лучшие учебники по физике или биологии, хорошо известны в сообществе, в котором Соню встретили с распростертыми объятиями, как только узнали, что она таковыми авторами не абстрактно интересуется. И редакторы, и корректоры, которые могут с этими учебниками толково работать, известны тоже.

И Соня взялась за работу. С тем большим воодушевлением, что на ее вопрос, зачем ему вдруг понадобилось издавать учебники, Борис ответил:

– Новостное медиа требует денег. Учебники – отличный способ их стабильно получать. И приличный способ, – добавил он.

Соня не была уверена, что Шаховской-медиа – новостная лента, интервью, репортажи, колонки мнений – критически зависит от тех денег, которые приносит издание учебников. Холдинг Бориса стал уже влиятелен, от рекламы не было отбоя, и доход она давала, видимо, немалый. Но тонкостей всех этих процессов Соня не знала, и Борису, конечно, было виднее.

Как бы там ни было, а ее жизнь в издательстве, и раньше захватывающе интересная, стала такой динамичной, что иной раз не верилось: неужели это она занята столь важной и ответственной работой? Когда в редакцию впервые привезли сигнальные экземпляры учебников, даже обложки которых свидетельствовали о новизне и незаурядности, ей не сразу удалось связать их с собою. Как действенно может быть ее усилие! Она не ожидала от себя такого.

Но мало ли чего она от себя не ожидала. Разве могла представить, что мужчина, от одного взгляда которого сходят с ума женщины невероятной красоты и закручиваются дела невероятной важности, под утро шепчет ей, еще погруженной в сон: «Хочу тебя…» А между тем именно это он шептал ей сегодня.

Борис не говорил, что у него намечается какой-нибудь деловой обед, поэтому Соня думала, что увидит его в столовой. Но он вышел на порог своего кабинета, когда она проходила мимо, и сказал:

– Зайди.

Его кабинет, в отличие от других комнат Издательского дома, не был прозрачным. Соня знала, что время от времени этот кабинет даже проверяют на наличие прослушивающих устройств. Что ж, Шаховской-медиа имело такое влияние, общественное и, наверное, политическое, что разговоры, не предназначенные для посторонних ушей, конечно, велись в кабинете его руководителя. Впрочем, она не особенно об этом задумывалась.

Стол здесь был тот самый, на котором Соня сидела в первый зимний день, когда Борис оборачивал ее ноги газетами. Она каждый раз вспоминала это, входя. Оказалось, что стол старинный, после реставрации он стал выглядеть как произведение искусства и шел Борису так же, как сшитый в Лондоне костюм.

Костюм они вместе заказывали в ателье на Сэвил-роу. Соня тогда почувствовала прямо-таки детский восторг, когда закройщик сказал, что ее выбор фасона и ткани безупречен.

Она и сейчас улыбнулась, вспомнив это.

– Послушай, – сказал Борис, закрывая дверь, – я беру отпуск и уезжаю. Завтра.

Соня ушам своим не поверила. Спонтанные решения не были ему присущи вообще, а в делах тем более. И только вчера он говорил, что на днях подписывает несколько важных партнерских соглашений, а сразу после этого должен будет поехать в Германию на конференцию европейских медиа, и она еще уточнила, куда именно в Германию, а когда узнала, что в Нюрнберг, пожалела, что не сможет поехать с ним и увидеть рождественский базар, самый красивый в Германии, как раз недавно читала о нем в книге, которую…

– Но как же в отпуск, Боря? – удивленно спросила она. – Почему вдруг?

– Поедешь со мной? – не ответив, спросил он.

– Ну… да, – растерянно проговорила Соня. – Правда, у меня завтра встреча в министерстве, и я…

– Отложи. – Он не стал дослушивать про встречу. – И возьми нам билеты.

– Куда? – с той же растерянностью спросила она.

– Куда хочешь. К морю. В Альпы.

– Так к морю или в Альпы?

Билетами всегда занималась его секретарша Пальмира Викторовна.

Как все это странно!

– Все равно. Куда хочешь, – повторил он.

Мрак его голоса поразил ее. Она подошла к Борису, заглянула ему в глаза. Но и в них ничего кроме мрака не увидела.

– Боря, что случилось? – спросила Соня.

Он не ответил. Это уже ни в какие рамки не укладывалось. Борис никогда не позволял себе ею пренебрегать. И к тому же он просто любил разговаривать с ней о своих замыслах и планах, даже если эти планы не имели к ней прямого отношения и никакой практической необходимости в их обсуждении не было.

– Ты обедать шла? – Он сел за стол. – Иди, пожалуйста. Мне надо кое-что сделать.

Соня хотела спросить, когда он освободится, когда они смогут толком поговорить. Но Борис смотрел только на экран своего компьютера, и понятно было, что расспрашивать его сейчас не стоит.

«В конце концов, мы увидимся вечером дома, – подумала Соня, выходя из кабинета. – И все обсудим».

Эта мысль успокоила ее. Но в столовую идти расхотелось. Она и так-то не великий едок была, еще в детстве бабушке удавалось ее накормить только под чтение вслух какой-нибудь книжки, и с возрастом не приобрела к еде интереса.

Вернувшись в свой кабинет, Соня снова включила компьютер и стала редактировать колонку, которую только что написала для Шаховской-медиа. Тексты для этой корпоративной колонки, маленькие эссе, поочередно писали все сотрудники: считалось, что это увеличивает пользовательскую лояльность.

Соне такие эссе давались легко. Борис говорил, что ей естественным образом присущ тот не стиль даже, но взгляд на мир, который для подобных текстов требуется, потому что она отмечает в жизни всяческие неуловимости. Людям они обычно кажутся несущественными, но когда они начинают видеть их Сониным взглядом, то меняют свое мнение.

Однако сегодняшняя колонка – о семейных историях – давалась ей трудно, потому что она не могла понять, что считает правильным, забыть ужасы прошлого, чтобы можно было жить дальше, или наоборот, не забывать их никогда, чтобы они не повторились.

Тема эта возникла вчера и совершенно неожиданно. К Соне в кабинет зашла Валентина Ивановна, корректор, и сообщила, что вторую ночь не спит. Дочь собралась замуж, стали знакомиться с родителями жениха, и за приятным обеденным разговором выяснилось, что прадед этого самого жениха получил когда-то ордер на квартиру прадеда невесты, которого расстреляли перед самой войной.

– А мама моя хоть и маленькая тогда была, но родительский разговор подслушала и запомнила, что ее деда по доносу взяли, – взволнованно объясняла Валентина Ивановна. – И что донос ради квартиры был. И вот как мне теперь к этим родственничкам относиться? Конечно, когда все это было, и не они же тот донос написали, и мальчик вроде хороший, Ольку мою любит. Но кровь ведь не водица, и кто знает, какой на самом деле мальчик в такой семье мог вырасти. Вот они сейчас в той квартире на Пресне живут, в которой мы должны были жить, и не знаю даже, что бы они мне ответили, если б я им рассказала… И надо ли рассказывать?

Соня тоже этого не знала. И эссе, написанное в первом порыве, ее поэтому раздражало. Или не поэтому? Во всяком случае, ей стало казаться, что у нее получился не связный текст со своей внутренней логикой, а беспомощный лепет. Наверное, все-таки не стоило браться за такую болезненную тему, а надо было написать о том, как истории книжных персонажей повторяются в повседневности и как чтение Джейн Остин помогает человеку выстоять под ветром жизни. Она ведь вчера об этом и намеревалась писать, и тут вдруг Валентина Ивановна.

Соня уже собиралась отправить готовый текст в корзину и вернуться к Джейн Остин, но поняла, что сделать этого не сможет. Не потому, что жаль написанного, а только потому, что тревожные мысли о Борисе не дают ей сосредоточиться ни на чем и ничего нового она сейчас уже не придумает.

И весь день эта тревога пронизывала ее привычные дела.

На работе она его больше не видела, а если они не уходили с работы вместе, это значило, что домой он вернется поздно. Но когда вечером Соня вошла в квартиру, Борис вышел из комнаты в коридор ей навстречу. Это было так неожиданно, что она вздрогнула.

Они жили в квартире, которую оставили ему родители, уехав в Израиль. Родители были пенсионерами, папа вдобавок ветераном войны, поэтому съемную квартиру в Хайфе им оплачивало государство и продавать московскую не было надобности. Соня вспомнила, как Борис впервые попросил ее остаться у него. Они были в Театре Маяковского на спектакле молодого режиссера Карбаускиса, потом зашли в «Маяк», журналистский клуб, занимавший здесь же в театре маленькую комнатку с отдельным входом. Борис был членом этого клуба, но приходил сюда больше по необходимости, чем по желанию. Светская жизнь не привлекала его, но и не тяготила, а в «Маяке» бывали все журналисты и почти все сколько-нибудь заметные в Москве люди, поэтому здесь удобно было решать вопросы, которые требовали не переговоров, а лишь быстрой договоренности. К столику, за которым они с Соней ужинали, поочередно подсаживались то артист Ефремов, то поэт Орлуша, то какие-то неизвестные ей люди, все они с живым интересом расспрашивали Бориса о его Издательском доме, со всеми он разговаривал с той непринужденностью, которая не многим дается, а потом сказал Соне, что будет счастлив, если они поедут домой вместе. Так и сказал, не «ко мне», а «домой вместе», и с тех пор, уже три года, дом у них был общий, вот этот, на Якиманке, и годы эти пролетели как один счастливый миг.

– Я еще не взяла нам билеты, – сказала Соня. – Надеюсь, ты мне все-таки скажешь, куда. И объяснишь, что случилось.

– Ты никогда меня ни в чем не упрекаешь, – с какой-то странной, рассеянной задумчивостью проговорил он. – Но при этом всегда и обо всем говоришь прямо.

– Почему «но»? Разве это противоположности?

– У большинства людей – конечно. Случилось, да. Я ухожу из холдинга.

– Куда? – Соня задала этот вопрос прежде, чем поняла его бессмысленность. И тут же воскликнула: – Но как это может быть?!

– Я не ожидал, что это может быть. Хотя надо было ожидать.

Только теперь Соня заметила, что он не просто мрачен, а зол как черт.

– Почему? – спросила она. – Почему этого надо было ожидать?

– Потому что мой Дом стал иметь значение и играть роль. И мне тут же напомнили, что на самом деле он не мой, и попросили освободить поляну.

Соня, конечно, знала, что, несмотря на именное название, Издательский дом не принадлежит Борису, он руководит им как генеральный директор. Но он создал его с нуля, он сделал его заметным и влиятельным, и без него все было бы совсем не то, совсем не так, да что «не так» – без него вообще не могла бы с таким азартом и толком работать эта прекрасно налаженная машина, нет, не машина, а живой организм!..

– Но зачем же все разрушать? – растерянно спросила Соня.

– Хороший вопрос. – Усмешка не переменила злого и сосредоточенного выражения его лица. – А зачем надо было уничтожить «Юкос»?

– Но ведь то нефть! Там какие-то темные игры…

– Игры предельно ясные. Один из побочных продуктов нефти – возможность влиять на умы. У медиа влияние на умы прямое. А они хотят держать умы под своим полным контролем.

Под словом «они», наверное, подразумевались какие-то властные личности. Или нет? Соня вспомнила, как в Издательский дом приезжал премьер-министр, как Зольтан кормил его в столовой и тот восхищался венгерской кухней… Она хоть убей не понимала, почему Борис должен все это бросить! Впервые ее не убеждали его объяснения. Неужели этим неопределенным «им» мало огромных нефтяных денег, зачем еще издательство, хотя бы и успешное?

– На медиа у них большие виды. – Он легко читал ее мысли, в том числе сумбурные. – Особенно на будущее. А я не их человек. Не чекист и даже не завербован. Не их взглядов. Вернее, противоположных им взглядов.

Соня все равно не понимала, о чем он говорит. Это была какая-то не просто темная, а сумрачная сторона жизни, о которой она не то что не имела представления, но даже не задумывалась.

– И ничего нельзя сделать, чтобы ты остался? – чуть слышно спросила она.

– Можно, – неожиданно ответил Борис.

– Так что же ты надо мной издевашься! – рассердилась Соня. – Трудно сразу сказать?

– Трудно. – Он снова усмехнулся этой своей совсем новой злой усмешкой. – Не столько сказать, сколько сделать. Можно лечь под них и развернуть редакционную политику в нужном им направлении.

– Но ты же не станешь… – начала она.

– Я подумаю.

Соня хотела спросить, о чем он собирается думать, но Борис не дал ей произнести ни слова – быстро притянул к себе, обнял так, что она вскрикнула, и стал целовать исступленно, и раздевать, и, положив ладони ей на плечи, слегка подтолкнул ее вниз. Это движение показалось ей не страстным, а жалобным. Она села на пол перед ним, и он расстегнул джинсы с таким стоном, нетерпеливым и благодарным, что вместо желания, которое всегда возникало от близости с ним, ее тоже пронзила одна лишь жалость.

Но не любви ли все это принадлежит – и страсть, и жалость, и сердечный трепет, и телесный?..

Глава 17

«Женщинам с такой внешностью можно не заботиться ни о чем».

Соня думала так каждый раз, когда входила в кабинет Инги. Каждый раз, впрочем, отмечая, что та заботится как раз о многом: об одежде космической дороговизны, и о коже, сияющей после аппаратного ухода, и о сережках, бриллианты в которых так велики, что кажутся осколками горного хрусталя.

Обо всем этом – что лицо у Инги выглядит как яблоневый цветок благодаря бьюти-салону, и в ушах не горный хрусталь, а именно бриллианты, и неброская белая рубашка с едва заметной черточкой, вышитой красным шелком на манжете, стоит больше, чем корректор получает за полгода, – Соня сама не догадалась бы. Однако в издательстве, к ее удивлению, нашлись специалисты по таким вопросам, они и просветили, хотя она никого об этом не спрашивала.

Но зачем ей знать, сколько стоят серьги? Хватает того, что с Ингой приходится работать. И не просто работать, а выполнять ее указания.

Указания эти были чудовищно непрофессиональны. Когда Инга впервые сказала, что все обложки теперь будет делать новый дизайнер, а вскоре появились и первые образцы этих обложек, Соня глазам своим не поверила. Это было так примитивно, что вызывало неловкость. Уверенный позавчерашний день. Не то что вне стиля Издательского дома Шаховского, но вообще вне всякого стиля.

– Это понятно людям, – отрезала Инга, когда Соня попыталась объяснить, что нельзя предлагать такое современной школе, да и никому нельзя такое предлагать. – И это приемлемо по цене. Я вообще здесь про бизнес, чтобы вы понимали.

– Я не верю, что вам это нравится, – глядя на тонкий, как волос, платиновый браслет на ее запястье, сказала Соня.

– Речь не обо мне.

Граница между нею самой и какими-то абстрактными людьми, к которым относились и учителя, и школьники, и Соня, была проведена Ингой безоговорочно. И так же безоговорочно было обозначено, что оценка ее решений в Сонины компетенции не входит.

Направление этих решений вскоре стало понятно. Инга следовала в этом направлении с уверенностью бульдозера и с тем же, что у бульдозера, отношением к сложным конструкциям на своем пути.

– Инга, мы не должны расторгать договор с Алексеевым, – с порога сказала Соня.

Она пришла к ней в кабинет именно для этого разговора и не видела необходимости в пустом предисловии.

– Я его уже расторгла, – не отводя взгляда от монитора, ответила та.

– Почему?

– Потому что мы можем получить тот же продукт дешевле.

Продуктом она называла учебное пособие по физике для старших классов.

– Вы уверены, что это будет тот же продукт? – поинтересовалась Соня.

Ровный тон давался ей с трудом. Молодой профессор Алексеев работал в ЦЕРНе. Он писал так увлекательно, что от его книг невозможно было оторваться даже человеку, далекому от интереса к адронному коллайдеру, бозону Хиггса и прочим подобным явлениям. Премия «Просветитель», из-за которой Соня обратила внимание на блистательного Алексеева, лишь подтверждала это.

– Уверена, – ответила Инга. – Мы пригласим кого-нибудь другого, и он напишет не хуже.

Кого-нибудь!.. Соня вспомнила, какой трепет и даже ужас охватывал ее, когда она только начинала издавать учебники. «Я же ничего в этом не понимаю! Я же никого не знаю!» – эти слова являлись ей тогда буквально воочию, как надписи на пиру Валтасара. И откуда люди черпают такую уверенность в своих силах? Впрочем, такую уверенность, вернее, пустую самоуверенность имеют только такие люди, как Инга. И ниоткуда им ее черпать не нужно, они из нее одной и состоят.

– Тогда сообщите, пожалуйста, профессору Алексееву, что договор вами расторгнут, – постаравшись, чтобы ее голос звучал ровно, сказала Соня.

Инга наконец оторвалась от экрана. В ее фиалковых, причудливого разреза глазах изобразилось искреннее удивление.

– Я? – переспросила она. – Это не мой уровень. Сообщите сами.

Соня хотела уже возмутиться, что это не она расторгла договор, что… Но тут же поняла, что сообщать об этом Алексееву действительно придется ей, и дело не в распределении компетенций. Это она позвонила ему полгода назад, она встречалась с ним в кофейне возле родительского дома в Подсосенском переулке, когда он приехал из Швейцарии, с ней, а не с Ингой он за гранатовым кофе обсуждал подробности будущей работы, она слышала в каждом его слове то соединение дотошности и воодушевления, которое присуще только одаренным и знающим людям… И зачем все это предавать, разрушать, и как можно не выронить даже, а просто отбросить такую драгоценность?!

Зашелестели клавиши под Ингиными пальцами. Соня вышла из кабинета.

Ее комната находилась на противоположной стороне галереи второго этажа, и по дороге туда ей удалось успокоиться, точнее, успокоить дыхание. Поэтому, когда зазвонил ее телефон, она уже могла ответить ровным тоном.

– Софья Андреевна, здравствуйте. Извините, что приходится вас беспокоить…

Голос, вернее, тон собеседника невозможно было не узнать. Казалось, что он испытывает неловкость от самого своего существования и готов за него извиняться.

– Никакого беспокойства, Степан Валерианович, – ответила она. – Что-то случилось?

Понятно, что без какой-то особенной необходимости художник Степан Валерианович Лазарев не позвонил бы. Полгода назад Соня собиралась превратить его нежнейшие и необычнейшие акварели в обложки книг современных поэтов. Поэтическая серия должна была выходить экспериментальным тиражом, по книге в месяц, и Соня была довольна, что нашла именно Лазарева. Он так обрадовался ее предложению, что готов был отдать права на акварели даром, а уж те скромные деньги, которые она могла предложить с учетом тиража, и вовсе привели его в восторг. Потом пришла Инга, и поэтическая серия была отменена.

– В общем, наверное, ничего страшного не произошло, – тем же извиняющимся тоном ответил Лазарев. – Дело в гонораре за передачу прав на серию моих акварелей. «Небо на дне колодца», помните?

– Конечно, – сказала Соня. – Но мы ведь не успели сделать оформление для книг, поэтому гонорар вам не может быть выплачен. К сожалению.

– Гонорар и не выплачен, – поспешно уточнил он. – Но договор на передачу прав каким-то образом попал в какой-то реестр. Я не очень понял, в какой именно. Но с точки зрения пенсионного фонда он все равно что оплачен. Из-за этого снялась надбавка к моей пенсии, потому что я уже не могу считаться неработающим пенсионером. А пенсия у меня такая, что… Без надбавки ее практически не существует, понимаете? Если бы я действительно получил гонорар, то было бы справедливо, что надбавку сняли. Наверное, справедливо…

– Степан Валерианович, но как такое может быть? – воскликнула Соня. – Это просто недоразумение какое-то! Деньги ведь вам не отправлялись.

– Они там в пенсионном фонде понимают! – Лазарев проговорил это так горячо, словно в его обязанности входило защищать пенсионный фонд. – И готовы исправить недоразумение.

– Готовы, но – что?

– Но надо, чтобы издательство отправило им уведомление, что деньги не выплачивались. Я не знаю, что нужно написать, они там сказали, что в издательстве знают.

– И что?

Соня уже догадывалась, какой услышит ответ.

– Я позвонил в вашу бухгалтерию, они меня адресовали в договорной отдел, там сказали, что подготовят необходимый документ и отправят. Но, к сожалению, не отправили. То есть, наверное, хотят отправить, они мне по телефону так говорят. Но что-то там не подписано, и они не могут.

– То есть вы не получаете надбавку к пенсии уже… Сколько времеии?

Соня почувствовала, как все у нее внутри холодеет.

– Как раз полгода. А для меня это… Это для меня, к сожалению, критично, понимаете?

– Понимаю. – Соня сглотнула комок, вставший в горле. – Почему вы не позвонили мне сразу?

– Я хотел. Но в договорном отделе сказали, что подписывать этот документ вы теперь не имеете права.

Жалость и унизительный стыд клещами сжали ей виски.

– Я сегодня же с этим разберусь, Степан Валерианович, – сказала Соня. – И сразу вам позвоню.

Стремительно идя по галерее обратно к кабинету Инги, она сжимала айфон в руке так, будто собиралась с порога швырнуть его в яблоневую физиономию.

Когда Соня распахнула дверь, Инга разговаривала по телефону.

– Конечно, скучаю, зая, ну что ты… – как раз произносила она.

«Какая-то чудовищная пародия! Как будто не наяву», – мелькнуло у Сони в голове.

Но это происходило наяву, и с этим следовало смириться. Или не следовало? Эта мысль вдруг вынырнула из водоворота возмущенных мыслей и впилась в мозг как раскаленная игла.

– Инга, почему вы не подписываете уведомление о том, что гонорар Лазареву не выплачивался? – стоя в открытых дверях, спросила она.

На Ингином лице мелькнуло недоумение, потом недовольство, потом возмущение.

– Вы что, вообще не имеете представления о субординации? – ледяным тоном произнесла она. – Подчиненные не врываются в кабинет руководителя без стука! И вообще не приходят без приглашения или согласования.

– Прежде чем учить меня субординации, вы должны научиться выполнять свои обязанности руководителя. – Соня поняла, что говорит таким тоном, будто копирует Ингу, но это было ей уже все равно. – Сотрудники увольняются один за другим, потому что не хотят работать с вами. Естественно, началась путаница с документами. Из-за этого старый беспомощный человек остался без средств к существованию. Так исправьте же вы хоть это! Почему вы не подпсываете уведомление для пенсионного фонда?

От того, что она вслух сказала о беспомощности Лазарева, ярость ее стала уже просто неуправляемой. Ужас состоял в том, что у старого художника прогрессировала слепота, работать он больше не мог, организовать продажу своих прежних акварелей не умел, а сын, который этим занимался, умер год назад.

– Я не подписываю официальных документов, пока не разберусь в ситуации досконально, – отчеканила Инга.

– За полгода можно было разобраться сто раз! И не доводить человека до нищеты!

– Так. – Инга сжала зубы, слова теперь процеживались сквозь них по одному. – Я. Сама. Разберусь. В своих. Делах. Если вам хочется работать в благотворительной организации, то я вас здесь не задерживаю.

Соня, как ни была взбешена, поняла бесполезность дальнейшего разговора. Впервые в жизни она выходила из помещения, хлопнув дверью не фигурально, а по-настоящему, так, что штукатурка посыпалась у косяка.

В кабинет Шаховского она вошла, уже почти успокоившись. И, так как его секретарши в приемной не было, даже постучалась прежде чем войти. Со служебной субординацией она была знакома.

Борис сидел за своим антикварным столом и смотрел на экран перед собою. Соне показалось, что он смотрит в одну точку. В последние полгода это вообще стало ее постоянным впечатлением о нем – что он смотрит в одну точку.

– Послушай, – сказала она, – так больше невозможно работать.

Он вздрогнул от неожиданности, потом перевел на нее взгляд. Особого интереса во взгляде не читалось – Борис словно бы продолжал смотреть на экран.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он наконец.

– Как будто не понимаешь! Невозможно работать с Ингой. Я не стремлюсь быть начальницей и никогда не стремилась, ты знаешь. Но она не понимает в работе ничего! Вообще ничего. Твердит про бизнес, про прибыль, но продажи ведь у нас падают! И это происходит только из-за ее бездарных указаний.

– У нее были удачные продажи, – ответил Борис.

В его голосе не слышалось даже оправдывающихся интонаций, только равнодушие.

– Знаю – бижутерии.

– Менеджмент единообразен.

– Боря, не надо мне этого говорить. – Соня поморщилась. – Я понимаю, что ты не можешь ее убрать. Но потребовать, чтобы она вела себя прилично по отношению к людям – хотя бы это ты можешь? Она лишила человека пенсии! В этом не было никакой необходимости, понимаешь? Даже если исходить из ее представлений о необходимости. Она сделала это просто по небрежности! И не видит ничего страшного в том, что беспомощный старик…

Она не могла больше говорить. Ее слова отскакивали от Бориса как от стенки. Отчаяние охватило ее.

– Чтобы это изменить, я должен сидеть с ней рядом и указывать: вот это делай, вот это не делай. А если отвернусь, она сразу начнет делать то же, что сейчас.

Он мог бы не говорить и этого, Соня сама понимала, что это так. И чего она, собственно, хотела, входя к нему в кабинет? Инга – жена кого-то из администрации президента, или не жена, а любовница, это не имеет значения. «Она по какой-то неведомой причине хочет здесь работать, и я не могу ее не взять», – так Борис сказал полгода назад, объясняя, почему Соня должна уступить ей место. Тогда это поразило ее так, что она хотела немедленно уйти из Издательского дома. Но то, что было в его голосе и взгляде, когда он произнес: «Я не вправе тебя останавливать», – не позволило ей этого сделать.

Он решил остаться на своей должности, чтобы спасти хоть что-то, и она не могла оставить его один на один с этой отчаянной попыткой. Она мало чем могла ему помочь в деловом смысле или вообще ничем не могла, но главное было не в этом.

– Что нужно сделать по его пенсии? – сказал Борис. – Я сделаю.

– Зайди в договорной отдел, подпиши уведомление для пенсионного фонда по Лазареву. Оно готово.

Соня слышала, как безразлично звучит теперь ее голос. Возмущение вышло из нее, как воздух из проколотого шарика. Выученная беспомощность, вот как это называется. Неужели она наступает так быстро? И неужели это неизбежно?

– Хорошо, – сказал Борис. – Сейчас же подпишу.

– Я уйду пораньше? – спросила Соня. – Родители вернулись из командировки и просили к ним зайти.

– Конечно.

Выйдя из его кабинета в ньюс-рум, она привычно подняла голову, обвела взглядом своды высокого потолка, стрельчатые окна. Старинные кирпичные стены во всей их строгой красе видны были сквозь стеклянную галерею второго этажа. Соня удивилась, что эта гармоничная картина оставила ее равнодушной. Удивилась, а потом испугалась.