Текст книги "Гадание при свечах"

Глава 13

Весь следующий день Марина провела дома. Госпожа Иветта не позвала ее в соседнюю квартиру посмотреть, как идет «прием», и Марина не стала просить об этом. Ей не было скучно в одиночестве: просто потому, что ей вообще никогда не бывало скучно. Воображение ее было сильнее, чем медленное течение времени, и она не скучала наедине с собою.

В пять часов вечера щелкнул дверной замок, и госпожа Иветта заглянула в комнату.

– Ты дома? – спросила она.

– Ну конечно, – ответила Марина. – Вы же сказали…

– Мало ли! Я ведь еще не знаю, как ты вообще относишься к тому, что тебе сказали…

– Нормально отношусь, – улыбнулась Марина. – Особенно если я что-то обещала.

– Похвально, – улыбнулась в ответ госпожа Иветта. – Редкое ныне качество. Вот и прекрасно! Тогда мы можем заняться наконец тобой.

– Но разве вы не хотите отдохнуть? – удивленно спросила Марина.

Она слышала, что Иветта вышла из квартиры рано утром, еще в темноте. Слышимость в панельном доме вообще была отличная, и весь день Марине было слышно, как шаркают ноги по лестнице, открывается-закрывается дверь «кельи». Неужели после такого напряженного дня госпожа Иветта даже не хочет прилечь?

– А зачем? – усмехнулась та. – Не так уж я устала. Только душ приму, – добавила она.

Минут через пятнадцать, выйдя из ванной, она позвала Марину в свою комнату. Это была обычная спальня: широкая низкая тахта, на всю стену – зеркальный шкаф с раздвижными дверцами, другая стена занята еще одним огромным овальным зеркалом. И, конечно, множество флаконов, баночек и тюбиков на подзеркальнике – так же, как и в ванной.

«Неужели можно запомнить, как всем этим пользоваться? – подумала Марина. – И зачем?»

В углу комнаты стоял круглый пуф, обитый шелком, и госпожа Иветта присела на него. Она была в длинном темно-бордовом атласном халате, влажные волосы распущены по плечам. Лицо ее с неподведенными глазами и ненакрашенными губами показалось Марине старше, чем в первый день знакомства, но все-таки эта женщина была на редкость красива.

Марина поискала глазами, куда бы присесть, но госпожа Иветта сказала:

– Разденься, Марина, – все снимай. Работу над своей внешностью надо начинать не с того, чтобы накрасить губы.

Марина удивленно посмотрела на госпожу Иветту, но подчинилась, развязала пояс махрового халата.

Госпожа Иветта внимательно оглядела Марину и не менее внимательно – ее отражение в зеркале.

– Что ж, – сказала она, – как я и предполагала, ты обладаешь всем, что требуется.

– Для чего требуется? – спросила Марина.

– Прекрасный вопрос! – усмехнулась госпожа Иветта. – Именно в этом все дело: для чего ты занимаешься собою? Можно делать это для того, чтобы нравиться мужчине – или мужчинам, это все равно. Тогда надо внимательнейшим образом присматриваться к их вкусам и мгновенно отвечать их желаниям – еще прежде, чем они сами о них догадаются. Но это скучно. – Она слегка скривила губы. – И, собственно говоря, на одно это не стоило бы тратить время. Не менее скучно, по-моему, отдавать время тому, чтобы нравиться самой себе: ублажать себя новыми платьями, кольцами и туфельками. Я знаю, ты можешь с этим не согласиться – многие женщины с этим не согласятся…

– Почему же я не соглашусь? – возразила Марина. – Я просто не знаю…

– Вот и отлично, что не знаешь. Значит, ты можешь начать именно с того, что одно и имеет смысл. То есть – с того неотразимого магнетизма, который действует на всех: на любого мужчину, на любую женщину, даже на целую толпу. Тебе не приходилось видеть, как это бывает? Когда среди роскошно одетых, ухоженных дам появляется одна – и все смотрят только на нее, и пытаются добиться ее расположения. Хотя, – улыбнулась Иветта, – где бы ты могла это видеть?

Она поднялась со своего пуфа, подошла к Марине. Марина смотрела на отражение госпожи Иветты в зеркале рядом с собою и понимала: уж она-то в избытке обладает этим самым магнетизмом, уж на нее-то любой обернется.

– Я не стала бы затевать все это с тобой, – сказала госпожа Иветта, – если бы в тебе не было того, что необходимо изначально, без чего не имеет смысла самое роскошное платье, самые редкостные драгоценности…

– Без чего? – снова спросила Марина. – Что во мне есть такого, без чего невозможно обойтись?

– В тебе есть загадка, – спокойно сказала госпожа Иветта. – Но пока еще нет сознания того, что она в тебе есть. Ты держишься так, как будто такие глаза, как твои, встречаются у каждой третьей, как будто твоя фигура – нечто само собой разумеющееся. А это совсем не так, и забывать об этом нельзя ни на минуту.

– Но что такого уж необыкновенного в моей фигуре? – искренне удивилась Марина. – Ну, глаза еще ладно – цвет, может быть, необычный…

– Цвет, форма, даже их расположение над твоими высокими скулами. А главное – то, как они меняются по сто раз за пять минут! Тот, кто в них смотрит, только успевает приглядеться, понять – а уж они другие, и опять он должен вглядываться, и опять не успевает…

– Вы думаете, это хорошо? – тихо спросила Марина.

Она вдруг вспомнила, что именно об этом говорил ей Женя…

– Хорошо, плохо – какие глупости, Марина, забудь ты эти слова! Это – неотразимо, и значит – это власть. – Госпожа Иветта произнесла это спокойным тоном, но Марина почувствовала, какая страсть вспыхнула на мгновение в ее голосе. – Смешно было бы тебе этого не замечать. Так что помни, на чем должна держаться твоя уверенность в себе. А теперь посмотри на свою фигуру, – сказала Иветта. – Не просто посмотри, а пойми, насколько она необычна.

– Но я правда не понимаю… – медленно произнесла Марина. – Я просто не вижу…

– Мариночка, да были ли мужчины у тебя? – вдруг насмешливо спросила госпожа Иветта.

– Д-да, – пробормотала Марина. – Был…

– А чего ты стесняешься? – Тон у Иветты был по-прежнему насмешливый. – Девственность вовсе не является достоинством, а уж об истинном очаровании девственнице можно вообще забыть. Я только не понимаю: раз у тебя был мужчина, почему же ты не догадалась, как возбуждающе-сексуальна твоя фигура? Неужели он тебе об этом никогда не говорил?

Марина молчала. Женя действительно никогда не говорил ей об этом. Он шептал ей слова любви, и голос у него был страстный, задыхающийся от желания и наслаждения, но он никогда не произносил таких спокойно-оценивающих слов…

Она вздохнула и ничего не ответила госпоже Иветте. Но та и не очень ждала ответа.

– Мужчины вообще становятся косноязычны, как только добиваются своего, – заметила она. – Но что нам до них и до их слов! Посмотри на свои бедра, Марина. Ты видишь, какие они: не пошло-роскошные, а покатые, как будто с них вода стекает. На такие бедра нужен легкий шелк, чтобы он тоже стекал с них, как водопад, чтобы невозможным казалось уловить этот поток! Ты вообще в кости тонкая, – добавила она. – И любая твоя одежда должна это оттенять. А плечи? Плечи у тебя должны быть открыты – или, если это невозможно, по крайней мере подчеркнуты. Они немного угловаты, но это не грубая, а именно сексуальная угловатость. Знаешь, какое чувство они вызывают? Их хочется сжать, и в то же время кажется, что к ним даже прикоснуться невозможно.

Марина слушала госпожу Иветту и не верила своим ушам. Неужели все это действительно так – то, что она говорит? Неужели она, Марина, обладает таким несомненным и очевидным очарованием? Все это было так ново, так необычно и неожиданно, что Марина не могла прийти в себя и готова была слушать бесконечно.

Но госпожа Иветта вдруг рассмеялась.

– Хватит об отвлеченных вещах! – воскликнула она. – Пора поговорить о вещах простых: например, о прическе. – С этими словами она прикоснулась к Марининым волосам. – Волосы у тебя роскошные, и цвет великолепный, но это не производит совершенно никакого впечатления.

– Почему? – удивилась Марина.

– Потому же, что и все остальное. Волосам необходимо придать форму, притом очень простую: они сами по себе хороши. Лицо у тебя узкое, выразительное, и надо, чтобы прическа это оттеняла. К сожалению, у меня просто не будет времени, чтобы этим с тобой заниматься – так же, как и твоими туалетами. Но я отведу тебя к своему парикмахеру, к портнихе, – пообещала она. – Мне было важно, чтобы ты поняла главное, а уж как подобрать частности – с этим, я уверена, ты вскоре и сама разберешься. А вот косметику я тебе покажу прямо сейчас. Ее тебе надо немного.

С этими словами госпожа Иветта ногой подвинула к зеркалу пуф и, властно прикоснувшись к Марининому плечу, заставила ее сесть. Заметив, что Марина собирается надеть халат, она отвела ее руку.

– Не одевайся. Во-первых, ты должна видеть, как будет сочетаться косметика с цветом не только твоего лица, но и тела. А во-вторых, ты должна прекрасно чувствовать себя обнаженной, тебе совершенно нечего стыдиться.

Госпожа Иветта протянула руку к одной из полочек под зеркалом и взяла небольшую банку с кремом – граненую, темно-фиолетового стекла.

– Совсем чуть-чуть, – сказала она. – У тебя хорошая кожа, но в Москве плохая вода, так что кремом пользоваться все равно придется. Но не увлекайся, – предупредила она. – Не надо приучать себя к посторонним подпиткам.

Говоря все это, Иветта быстрыми и плавными движениями втирала крем в Маринино лицо. Марина не знала, что это за крем, – на баночке не было этикетки, – но ощущение от него было такое, словно кожа начинала светиться и дышать.

– Я тебе его оставлю, – сказала госпожа Иветта, заметив, что Марина пытается рассмотреть крем. – Мне еще сделают, я ведь специально заказываю. А теперь, – продолжала она, – глаза. Тон наносить не будем, у тебя естественный цвет лица хорош.

Это Марина знала – и сама замечала, и Женя как-то сказал ей:

– У тебя такая кожа, Марина, – как кожура яблочная, с этим нежным восковым налетом, или как жемчужная раковина изнутри, – и осторожно провел пальцами по ее щеке…

Вспомнив это, Марина и сейчас едва сдержала волнение.

– Тени – очень легкие, – рассказывала госпожа Иветта, прикасаясь к Марининым векам тонкой кисточкой. – Никаких зеленых, синих – только нежно-золотистые тона. Чуть-чуть – айлайнером.

– Что это – айлайнер? – переспросила Марина.

– Подводка для глаз. И ресницы… Они у тебя светловаты, – пояснила она. – Но достаточно немного их оттенить, не нужны эти черные хлопья над глазами. Помада – светлая, кораллового тона: губы у тебя и так соблазнительные. Вот и все, Марина! – сказала она наконец. – Просто, быстро – а получился настоящий бриллиант. Для вечера, конечно, чуть-чуть надо будет тронуть скулы румянами – нежными такими, розово-бежевыми. А сейчас и этого достаточно, посмотри!

Марина давно уже с изумлением смотрела, как меняется ее лицо. Самое удивительное заключалось в том, что изменений и не было никаких. Она прекрасно помнила, как относились к косметике девчонки в медучилищной общаге. «Лицо нарисовать» – так это называлось. Но Иветта сделала что-то совершенно другое… Лицо не казалось нарисованным, но разве у нее, у прежней Марины, были такие изящные, причудливо изогнутые губы, такие длинные ресницы? И даже глаза ее – действительно неуловимо-загадочные, – разве они сияли прежде таким выразительным блеском?

– Нравится? – с удовольствием заметила госпожа Иветта, поняв ее удивление. – А ведь еще – духи, украшения! Но это уже сложнее, об этом потом…

– Так красиво – даже смывать жаль! – воскликнула Марина.

– Оставь, если жаль. Но на ночь макияж надо снимать. Если ты ложишься в постель с мужчиной, тогда перед тем, как уснуть. Ему же и не понравится, если ты проснешься с потеками под глазами.

– Я не собираюсь ложиться в постель с мужчиной, – смутилась Марина.

– Никогда? – усмехнулась госпожа Иветта. – Не волнуйся, дорогая, ты скоро забудешь свои любовные страдания. Поверь мне, твое разочарование в каком-то мальчишке не стоит того, чтобы помнить об этом больше недели. И уж тем более того, чтобы из-за этого шарахаться от мужчин. Надо только не позволять им собою распоряжаться, вот и все. И это очень просто.

Марину слегка удивило, что госпожа Иветта показывала ей эти изящные ухищрения так, как показывала бы, наверное, любой несведущей женщине. А как же тогда то особенное, необычное, присущее женщинам магическим? Чуть поколебавшись, она решилась спросить об этом.

– Ах, Мариночка! – расхохоталась госпожа Иветта. – Как же ты еще наивна, как мало знаешь жизнь и даже себя! Я же сказала: необходима только огранка. Все остальное гримом не нарисуешь, даже если изобразить по всему лицу звезды и полумесяцы. Все, на сегодня хватит, – сказала она. – В восемь часов придет машина, я уезжаю к себе, и ты можешь провести вечер по собственному усмотрению. Книг здесь нет, но можно посмотреть телевизор или пойти погулять. Вечером будь поосторожнее, – добавила она. – И прошу тебя: никого сюда не приводи. Пока.

– Я же сказала: я не собираюсь… – начала было Марина.

– Пока, заметь – пока, – настойчиво повторила госпожа Иветта. – И только потому, что ты неопытна и не знаешь московской жизни. Если захочешь мне позвонить, нажимать надо вот эту кнопку на аппарате. Приятных сновидений, дорогая!

Глава 14

Маринина жизнь стала такой разнообразной и захватывающей, что у нее просто не оставалось времени для того, чтобы выныривать из этого стремительного потока.

Самое удивительное заключалось в том, что внешне дни ее проходили довольно однообразно. Правда, она много гуляла по Москве, и уже одно это было так хорошо, что Марина была готова проводить на улице весь день, несмотря на ударившие наконец декабрьские морозы.

Это был ее город, и она убеждалась в этом ежедневно. Москва не просто нравилась ей – Марина чувствовала себя так, словно была связана с нею самой прочной связью. Наверное, так оно и было. Что может быть прочнее, чем связь рода, связь через предков, похороненных на Новодевичьем?..

Она долго стояла над белым мраморным надгробьем и читала на нем свое полное имя: «Марина Леонидовна Стенич». И хотя она знала, что ее просто назвали в честь прабабки, так же как ее отца – в честь его прадеда, – все-таки страшновато было думать о собственном имени, написанном над могилой…

Часами кружа по арбатским переулкам и по заснеженным бульварам, выходя то на Пречистенку, то на Остоженку, забредая в Замоскворечье и глядя с Балчуга, как сияют в лучах заката кремлевские башни, Марина узнавала все эти места, как будто видела их не раз.

Конечно, в Медведкове Москва была совсем другой: в основном хмурой, грязной, безрадостной, как людские лица в метро на этой линии. И все-таки это была Москва, и ни один заводской район ни в одном другом городе не мог с нею сравниться.

Необыкновенность, особость Москвы Марина чувствовала, даже когда просто смотрела телевизор. Ни в Карелии, ни в Орле для нее ничего не значило то, о чем рассказывают в «Новостях». Ей было безразлично, кто куда приехал и кто с кем встретился. Правда, и теперь все это как будто бы не влияло на ее жизнь. И все-таки жизнь представала теперь перед нею совсем по-другому.

Премьера в Большом, даже какое-нибудь вручение верительных грамот американским послом – все это больше не казалось ей происходящим на другой планете. Марина и сама не смогла бы объяснить, как и почему все переменилось. Может быть, потому что американский флаг хлопал на ветру прямо у нее над головой, когда она проходила по Садовому кольцу мимо посольства. И лишний билетик у нее спрашивали на Театральной площади, и в булочной на Кутузовском проспекте она однажды разминулась в дверях со знаменитым телеведущим…

Все было рядом, все было возможно, и Марина чувствовала иногда, что у нее дух захватывает именно от этого: от безграничности возможностей.

Первое время госпожа Иветта предоставляла ей полную свободу. Марина даже чувствовала неловкость, видя, как та приезжает утром, трижды в неделю, и тут же уходит в соседнюю квартиру, к которой весь день тянется вереница посетителей. Неловко было брать деньги, всегда оставляемые на столе в кухне, неловко было пользоваться дорогой косметикой, несмотря на то, что Иветта требовала, чтобы Марина это делала.

– Не переживай, дорогая, – усмехалась госпожа Иветта. – Надо спокойно использовать то, что дает тебе жизнь, и не изобретать для себя трудностей. Их и так достаточно.

Конечно, Марина была теперь другою, чем в тот день, когда, испуганная и растерянная, сняла цветастый платок в коридоре Иветтиной квартиры.

Даже внешне она выглядела иначе. Иветта не зря говорила, что освоение «косметических хитростей» не составляет особого труда. Если чуткости Марининых пальцев хватало на то, чтобы по пульсу определить, болят у человека почки или печень, – могло ли ей быть трудно легкими, точными движениями наносить тушь на ресницы!

К тому же в каждое свое появление Иветта небрежно, словно бы мимоходом, показывала ей что-нибудь новое, мгновенно увлекавшее Маринино воображение.

И первыми были – духи, таинственный парфюм, стоявший у Иветты в особом шкафчике, притом в невероятных количествах. Марина даже растерялась, впервые увидев это благоуханное великолепие.

– Впечатляет? – спросила госпожа Иветта, заметив ее растерянность. – Если бы ты знала, какое это удовольствие – подбирать запахи, прислушиваться к своему настроению!

– Я и правда не знаю… – пробормотала Марина.

Ей вдруг стало стыдно признаться, что она никогда в жизни не пользовалась духами. Ей показалось, что это делает ее в глазах Иветты примитивной дурочкой, не понимающей главных жизненных очарований.

Но госпожа Иветта ничуть не удивилась.

– Какие же восхитительные открытия тебя ждут, – улыбнулась она. – Духи – это то, о чем женщина не должна забывать ни на минуту! Знаешь, что ответила Мэрилин Монро, когда ее спросили, в чем она ложится в постель? В двух каплях «Шанель № 5»…

Иветта знала множество секретов, связанных с духами, и охотно делилась ими с Мариной. Она сразу объяснила ей, что не бывает духов «для блондинок» или «для брюнеток».

– Все это глупости, – уверенно заявила она. – Духи должны дополнять аромат твоего тела, не скрывая его полностью. «Шанель» пахнет деревом, корнями ириса… Кто возьмется раз и навсегда определить, к какому цвету волос это идет? Нет уж, дорогая, тут надо обладать чутьем. Впрочем, не тебе беспокоиться о его отсутствии.

Марина и не беспокоилась. Ей нравилось сравнивать ароматы духов, нравилось слушать Иветту, когда та объясняла, что «Каландр», например, принадлежит к духам, присутствие которых всегда заметишь, но поймешь не как навязчивость, а как таинственность.

Эти рассказы слегка будоражили ее воображение. И все-таки, наверное, она слушала Иветту как-то не так…

– Марина! – не выдержала однажды та. – Нельзя же так!

В этот момент она как раз показывала ей похожий на выпуклые губы флакон духов «Сальвадор Дали».

– Как – так? – спросила Марина.

– Нельзя быть такой равнодушной к этим очаровательным мелочам! Я все понимаю, ты и правда немного не от мира сего, но не до такой же степени! Хоть полюбопытствовала бы…

– Просто я сразу все понимаю, – извиняющимся тоном сказала Марина. – О чем же любопытствовать?

Она почувствовала облегчение, когда госпожа Иветта сказала ей однажды:

– Сегодня ты будешь работать со мной. Одевайся, и пойдем.

– Но… Во что одеваться? – Марина слегка растерялась, хотя давно ждала этого приглашения. – В любое платье?

– Пока – в любое, – усмехнулась госпожа Иветта. – Сюда я приглашаю людей непритязательных. Вот это набрось.

И она протянула Марине черную накидку, расшитую блестящим бисером. Накидка окутала всю Маринину фигуру, и она показалась себе похожей то ли на фокусницу, то ли на фею.

– Вполне, – оценила госпожа Иветта. – Ты будешь делать только то, что я тебе скажу. И наблюдай за моей реакцией, старайся ее улавливать.

В «келье» уже были зажжены лампы на цепях, стоял густой, кружащий голову запах. Марина заметила, что он исходит из медной кадильницы, в которой курилась какая-то трава.

Первой вошла женщина – немного испуганная, с печатью отчаяния на лице. Марина много раз видела и эту печать, и исплаканные глаза. Именно такие женщины приходили к бабушке из всех окрестных деревень…

Сейчас она больше всего поразилась перемене, произошедшей с госпожой Иветтой. Вместо изящной красавицы с насмешливым взглядом и иронией в голосе посреди комнаты сидела совсем другая женщина.

Ее голубые глаза сияли так же таинственно, как блестки в волосах, но это была какая-то сочувствующая, обволакивающая таинственность. Женщина, вошедшая в «келью», смотрела в эти глаза как завороженная.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала госпожа Иветта; голос у нее тоже был другой – мягкий, внимательный. – Расскажите, Зоя Николаевна, что случилось?

– Понимаете… – Зоя Николаевна волновалась, и голос у нее дрожал. – Ничего мне не помогает, у кого только не была! Травматолог даже смотрел, хоть и не падала же я. Сохнет рука, пошевелить не могу!

– Болит? – спросила госпожа Иветта. – Что врачи говорят?

– Да ничего они не говорят! Невралгия, мол, ничего больше. А я-то знаю…

Иветта еще внимательнее вгляделась в глаза Зои Николаевны, потом встала и неслышными шагами подошла к стулу, на котором та сидела. Ее ладонь медленно поднялась над плечом женщины, поплыла в воздухе, повторяя форму ее руки.

– Не волнуйтесь, Зоя Николаевна, – сказала госпожа Иветта. – Сейчас Марина с вами поработает, и все пройдет.

Марина вздрогнула от неожиданности. Неужели прямо сейчас? Впрочем, она не боялась: едва эта женщина вошла в комнату, Марина почувствовала, в какой атмосфере неуверенности, испуга и безрадостности проходит ее жизнь…

Она подошла к Зое Николаевне, и Иветта тут же отступила в сторону.

Марина сразу поняла, что не ошиблась: не прикасаясь ладонью, она чувствовала, как вздрагивает рука этой женщины, словно та все время оглядывается на кого-то.

– На соседку думаете, Зоя Николаевна? – спросила Марина.

– На нее, да, – торопливо закивала женщина. – Как на нее не думать, когда она меня ненавидит, я же вижу! А за что? Мне и позавидовать-то не в чем… И приходит все время – то ножницы попросит, то молоток. А как у нее может ножниц в доме не быть, когда семья и детей двое?

Марина часто сталкивалась с подобным, но никак не могла понять: как это люди, имеющие детей, решаются так направленно, так страстно кого-то ненавидеть? Неужели хотя бы за детей не боятся? Она вспомнила, какими белыми от гнева, незнакомыми были однажды глаза отца…

– Не волнуйтесь, Зоя Николаевна, – сказала Марина. – Посидите спокойно, пока я с вами немного повожусь, и забудете, что с рукой было.

Рука у Зои Николаевны не болела, и совсем не трудно было сглаживать, успокаивать ладонью тот испуг, который поселился в каждом ее суставе…

Уже через десять минут Марина последний раз провела рукой над плечом женщины и поискала глазами, куда стряхнуть руку. Большая медная миска с водой стояла на комоде – конечно, для этого. Марина отряхнула над водой почти не уставшие пальцы.

– Все, Зоя Николаевна, – сказала она. – Идите домой и не волнуйтесь.

– Спасибо вам, – удивленно сказала женщина. – Правда, будто потеплела рука… А потом-то как же?

– Что – потом? – спросила Марина.

– Ну, она ведь… опять придет! Что тогда делать?

– А вы не обращайте внимания, – сказала Марина. – Не обращайте внимания, не бойтесь ее – и ничего она вам не сделает.

– И все? – изумленно спросила Зоя Николаевна. – Так просто?

– Конечно! Это же самое верное – то, что просто.

Зоя Николаевна ушла, и Марина вопросительно посмотрела на госпожу Иветту. Впрочем, она знала, что все сделала правильно. Каково же было ее удивление, когда она увидела нахмуренные Иветтины брови.

– Марина, так нельзя! – сказала Иветта.

– Как? – растерянно спросила Марина.

– Нельзя забывать, с кем ты дело имеешь и для чего сюда приходят! Как же можно говорить с ней на равных! Она на тебя смотрит, как на божество, и ты не должна ее разочаровывать. А ты – «просто, не обращайте внимания»! Разве может колдунья, магическая женщина такое посоветовать?

– Но ведь это действительно так! – расстроенно сказала Марина. – Вы же понимаете…

– Я понимаю, – оборвала ее Иветта. – А Зоя Николаевна не понимает, и понимать ей этого не надо. Ей одно надо понимать: ты сделала то, чего никто, кроме тебя, не умеет. Она с благоговением должна от тебя выйти и всем своим знакомым о тебе, необыкновенной, рассказать!

– Но что же я должна была ей сказать? – спросила Марина.

– Да что угодно! Ты все уже сделала, теперь безразлично, что ты ей скажешь. Сказала бы, чтобы принесла кольцо свое самое красивое, ты ей, мол, заговоришь кольцо – и никакая завистница не будет страшна. Ведь результат все равно тот же: она будет думать, что кольцо ее защищает, поэтому и внимания не станет ни на кого обращать. И кстати, – добавила Иветта, – она заплатит еще за один визит. А заговор на кольцо, между прочим, стоит двести долларов.

– Неужели двести долларов? – ахнула Марина.

– А ты как думала? Услуги колдуньи – дорогое удовольствие. А мои – особенно.

– Да ведь она в месяц столько не получает… – задумчиво произнесла Марина.

– Это меня не касается, – жестко ответила госпожа Иветта. – Она получает столько, сколько заслуживает, а я должна получать столько, сколько заслуживаю я. И очень тебе советую, – добавила она тем же тоном, – забывать о проблемах своих посетителей сразу же, как только за ними закрывается дверь.

Сейчас Иветта выглядела совсем не той прелестной женщиной, которая с упоением показывала парфюм. Но Марина начала понимать: о том, что связано с работой, Иветта всегда говорит жестко, с беззастенчивым цинизмом. Может, так оно и должно быть?

После случая с Зоей Николаевной госпожа Иветта долго не тревожила Марину. И той становилось стыдно, неловко. Сколько можно жить здесь, ничего не делая, брать деньги, которые Иветта оставляет для нее вечером на телевизоре?

В конце концов она не выдержала:

– Вы думаете, мне нельзя доверять работу? – спросила она. – Думаете, я дурочка, простушка?

– Не думаю, – спокойно ответила госпожа Иветта. – Я тебе уже говорила, что думаю: тебе надо научиться разумно распределять энергию.

– Но вы же не учите, – сказала Марина.

И тут же усомнилась в справедливости своих слов.

– Разве? – усмехнулась госпожа Иветта. – А как ты представляла себе я буду тебя учить? Пассы над твоей головой совершать? Ты вот именно не дурочка, Марина, должна сама улавливать. – Глаза госпожи Иветты сузились и блеснули знакомым закаленным блеском. – Я тебя встряхиваю время от времени и напоминаю, как надо себя вести. Разве этого не достаточно?

Этого действительно было достаточно. И когда примерно через неделю госпожа Иветта снова позвала ее с собой в «келью», Марина знала, чего от нее ждут…

Ее удивляло только, с какими простыми и незамысловатыми проблемами приходили сюда люди. Соседка сглазила, отчего-то тошнит, что-то в груди тянет, белый свет не мил… И конечно: муж гуляет на сторону, завел себе кралю или подружка увела; этих жалоб было особенно много.

Точно с тем же самым приходили всю жизнь к бабушке, и Марина вспоминала теперь, как та усмехалась про себя, распутывая эти однообразные вереницы житейских забот.

Но ведь те женщины, что идут к госпоже Иветте, они-то должны быть другими, в Москве ведь живут совсем по-другому, чем в затерянной в лесах деревне! Почему же тогда?..

– Я же тебе говорила, – объясняла госпожа Иветта, – везде одно и то же, всем надо одного и того же. Не над чем особенно голову ломать! Если что-то особенное будет, ты сразу почувствуешь.

– А почему только женщины приходят? – спрашивала Марина.

– Женщины вообще чаще обращаются к колдуньям и к экстрасенсам, – говорила Иветта. – А я здесь мужчин и не принимаю. Зачем мне это? Они жестче, к ним труднее приглядеться, закрытые они. Ради чего силы тратить? А не принимать их ведь просто: говорю, что у мужчин для меня планета закрыта, вот и все.

– Как это – планета закрыта?

– Да никак. Разве я обязана объяснять? Женщин вполне достаточно, а мужчины нужны совсем не для того, чтобы разбираться в их проблемах!

Марина уже знала, что дважды в неделю госпожа Иветта работает в другом своем салоне. И там, наверное, бывали совсем другие женщины и мужчины, там шла настоящая Иветтина жизнь, в которую Марине не было доступа…

Впрочем, она и не знала, хочется ли ей попасть в эту «настоящую жизнь». Несмотря на то, что Марина вскоре научилась быть спокойнее, не выкладываться по просьбе каждой посетительницы, – несмотря на это, она чувствовала постоянный гнет того, чем занималась…

Она вспоминала все, что делала когда-то бабушка, и понимала, что сейчас сама в точности повторяет ее. И чего, в таком случае, ей бояться? Может быть, даже наоборот: радоваться надо тому, что не пропало с бабушкиной смертью ее уменье, что она, Марина, подхватила ниточку, которая должна была оборваться во тьме…

Но отец – он не давал ей успокоиться! Она вспоминала его голос, взгляд, вспоминала их давний разговор – как раз об этом…

Отец сидел в кресле, покрытом вытертым шотландским пледом, – высокий, прямой, одетый в мягкую домашнюю куртку, – и смотрел на Марину с тем странным выражением любви и печали, которое часто светилось в его обращенных к ней глазах. Он говорил, и голос у него тоже был такой, как всегда, – глуховатый, глубокого тембра:

– Это не для тебя, милая моя девочка, не для тебя.

– Но ведь бабушка… – пыталась возражать Марина. – Разве она делает что-то плохое?

Ей было тогда всего четырнадцать лет, и она хотела во всем наконец разобраться.

– Ничего плохого, – подтвердил отец. – Но бабушка совсем другой человек, чем ты. В ее жизни не было того, что непременно будет в твоей. В тебе очень много от матери, Мариночка, и поэтому я уверен в том, что говорю.

Марина не поняла этих загадочных слов и ждала, что отец, как всегда, объяснит непонятное. Но он молчал, смотрел, как она ворошит кочергой угли в печке-голландке.

– Чего не было в бабушкиной жизни, папа? – спросила она наконец. – И чего во мне много от мамы?

Отец улыбнулся. Марина любила, когда он улыбался – все лицо его освещалось улыбкой, каждая морщинка. Но сейчас она просто ждала: что он все-таки скажет? Или он просто смеется над нею?

– Мы поговорим с тобой об этом потом, – сказал отец. – Пока в таком разговоре нет смысла. Единственное, что я могу тебе сказать уже сейчас: мне бы хотелось, чтобы ты серьезно училась медицине. Я понимаю, все, что делает бабушка… будоражит твое воображение. Но поверь мне, Мариночка: да, мир сложен, в нем много необъяснимого, но это вовсе не значит, что в голове должен клубиться туман.

Это-то она понимала. Да отец и раньше говорил то же самое – что надо учиться, и все такое. Но что еще он хотел ей объяснить, да так и не объяснил?

Что-то не так было теперь в ее жизни, хотя она не делала ничего плохого. А почему – Марина не знала.