Текст книги "История Странноприимного дома"

Глава 3
ФРАНЦУЗЫ В МОСКВЕ

«Погода была довольно хорошая; но странный ветер, усиленный, а может быть, и произведенный свирепствующим пожаром, едва позволял стоять на ногах. Внутри Кремля не было еще пожара, но с площадки, за рекой, видно было одно только пламя и ужасные клубы дыма; изредка кой-где можно было различить кровли не загоревшихся еще строений и колокольни; а вправо, за Грановитой палатой, за кремлевской стеной, подымалось до небес черное, густое, дымное облако, и слышен был треск от обрушающихся кровлей и стен». Так описывал один из памятных сентябрьских дней 1812 года Василий Алексеевич Перовский, будущий генерал и видный государственный деятель, оказавшийся в плену у наполеоновской армии при ее вступлении в Москву.

Со дня открытия Странноприимного дома прошло всего два года, но уже увидел свет первый официальный отчет о его работе. Однако вскоре деятельность заведения на пользу общества должна была прекратиться из-за вражеского вторжения.

Уже через восемь месяцев работы «странноприимницы» «Московские ведомости», обязанные публиковать ежегодный отчет о деятельности Дома, сообщали москвичам, насколько успешно оказывают помощь в недавно открытом графом Н. П. Шереметевым учреждении: «Для надлежащего сведения обществу о благоуспешности сего заведения прилагается здесь краткая выписка, сколько со дня открытия Дома Странноприимного в течении осьми месяцев, то есть с 23 июня минувшего года по 24 сего февраля, содержалось в богадельне людей, коли-кое число лиц поступило в больницу.

1. В богадельне сего заведения довольствовано было жилищем, пищею, платьем и всяческими потребностями разного состояния гонимых судьбою престарелых и неизлечимых: мужчин 64, из них умерло 6, уволено по приискании мест 4, выключено 6. Женщин 54, из них выключено 4. Затем к 24 февраля налицо богадельных обоего пола состоит 98 человек.

2. В больнице безденежно лечимы были всякого звания и возраста бедных мужчин 93, женщин 108. Из числа их умерло – мужчин 8, женщин 6. Выздоровело – мужчин 66, женщин 81. Затем к 24 февраля налицо больных состоит 40 человек».

6 и 18 июля 1812 года, спустя менее месяца после начала военных действий, в России вышли правительственные манифесты о наборе в народное ополчение по 16 губерниям. Более всего ряды волонтеров пополнились за счет жителей Москвы и Московской губернии (на 100 душ мужского населения здесь приходилось 10 добровольцев). Сотрудники Московского архива коллегии иностранных дел, одним из руководителей которого являлся главный смотритель Странноприимного дома Алексей Федорович Малиновский, также стали просить об увольнении «на время от дел архива для вступления во внутреннее ополчение Московских внутренних сил». 14 августа архиву разрешили отпускать в народные войска «желающих и служащих без жалования, без коих обойтись может».

Присутственные места собирали казенное имущество, чтобы подготовить его к вывозу из Москвы. Монастыри и церкви отправляли за пределы города всю утварь, какую возможно было спасти.

Федор Васильевич Ростопчин

22 августа Малиновский объявил совету Дома, что по ордеру главнокомандующего Федора Васильевича Ростопчина ему дано поручение отправиться с архивом во Владимир. Вместе с государственными бумагами снарядили деньги и документы Дома и церковное убранство храма Живоначальной Троицы. В день Бородинской битвы – 26 августа – архив уже находился в городе Покрове Владимирской губернии, 27 августа прибыл во Владимир. Выполнение своих обязанностей по управлению Домом главный смотритель доверил первому помощнику Соймонову.

В августовские ночи, «которые в то время были светлые, – вспоминал ушедший в ополчение переводчик архива Михаил Евреинов, – тянулись большие обозы, на которых начали вывозить сокровища, ризницы и царские драгоценности, также достопамятные бумаги из Архива Иностранных дел».

В тот же день, когда Малиновский объявил о необходимости отъезда, проходило одно из последних собраний совета Странноприимного дома. В журнале заседаний от 22 августа было записано:

«Совет Дома Странноприимного, имев разсуждение, по примеру прочих присутственных мест, о мерах, какие бы принять в случае несчастном и в опасности от неприятеля, определил:

1) Имеющиеся под бельэтажем темные подвалы закласть кирпичом, положив там железный сундук с деньгами и что есть лучшего.

2) Дела и книги нужнейшие, уложив в сундук, туда ж поставить.

3) Чиновникам подлинные пашпорты и аттестаты поручно выдать для лучшего охранения.

4) Каждому из живущих в Доме позволить в те замуравленные подвалы ставить лучшее свое имущество в сундуках с надписью, кому что принадлежит.

5) Здоровых богаделенных отослать к родственникам и благодетелям, у кого известно, что таковые есть, а слабых и увечных оставить.

6) На случай, если необходима будет оборона против неприятеля, купить немедленно тридцать пик и раздать в свое время рабочим и прислужникам, могущим владеть оружием.

7) Сундук, где священником уложена утварь: два евангелия, два креста, дароносица, два кадила, три потира с прибором, ковш и ложка, отправить (и отправлено) с главным смотрителем при делах архива иностранной коллегии, во Владимир препровождаемых.

8) Из числа наличных денег отдать пять тысяч рублей (и отданы) главному смотрителю за казенною печатью на сохранение и для доставления оных в Москву, когда от него востребуются».

В конце августа Новинский и Смоленский бульвары запрудили телеги с ранеными солдатами. В Доме приготовили 25 дополнительных мест для нуждающихся в помощи бойцов.

31 августа совет Странноприимного дома собрался в последний раз (следующее заседание откроется лишь спустя четыре месяца), к Москве уже приближалась французские полки. Члены комитета приняли решение о роспуске призреваемых: «…Больным и богаделенным объявить о выдаче их билетов, чтобы они каждый находили себе пристанище. Ибо, по случаю нынешних обстоятельств, Дом содержать их не может».

По слухам, некоторые богаделенные спаслись от нашествия в имениях графа Шереметева, где и жили до тех пор, пока Наполеон не оставил Москву.

До сдачи города оставались считанные дни, а многие москвичи все еще не покидали жилищ, до последнего надеясь на благоприятный исход. Так, автор «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин выехал из Первопрестольной 1 сентября – за несколько часов до вступления Бонапарта в Москву. Кстати, по окончании войны знаменитый писатель не однажды будет принимать экзамены у молодого графа Дмитрия Николаевича Шереметева и сделает запись в дневнике о том, что всегда с неизменным удовольствием видит и слушает юношу.

Огонь московских пожаров не пощадил огромную коллекцию книг, собранных историографом за всю жизнь. К счастью, рукопись знаменитой летописи осталась невредима. «Вся моя библиотека обратилась в пепел, но История цела», – сообщал о происшествии мыслитель.

Вечером 7 сентября Николай Николаевич Бантыш-Каменский (историк, оказавший огромную помощь Карамзину в написании «Истории», а также наставник Алексея Малиновского) получил предписание владимирского губернатора А. Н. Супонева перевезти архив в Нижний Новгород. Туда же направлялось множество присутственных мест. Через девять дней, 16 сентября, документы были уже в Нижнем.

В Нижнем Новгороде сотрудники архива встретили Карамзина. «Триумвират историков: Карамзин, Бантыш-Каменский и Малиновский каждый день беседовали о несчастьях отечества. И когда сомневался кто-нибудь в счастливом окончании дел, Карамзин пророчески указывал на кремль нижегородский, напоминая Минина и уверяя, что каковы были русские в 1612 году, таковы будут они и в 1812».

Тем временем Дом покинула большая часть его жителей. Попечитель, генерал-майор Василий Сергеевич Шереметев, оставляет вверенное ему учреждение, поскольку «надеется быть употребленным на составление военного ополчения в Нижнем Новгороде». Уходили в ополчение и рядовые сотрудники Дома.

В день входа французов в Москву, 2 сентября 1812 года, в «странноприимнице» находилось только 11 раненых офицеров, больных отправляли на лечение в Екатерининскую больницу. В богадельне обреталось 32 человека. Все меры, указанные советом, были приняты. Из тех, кто работал в Доме, остались канцелярский служитель Назаров, аптекарь Лорбеер (ему временно передал свои обязанности Петр Михайлович Бер), помощник аптекаря Гельвинг, швейцар, сиделки, прачки и рабочие. Помощника главного смотрителя Муравьева сменил надворный советник С. В. Протопопов. Доктор Яков Вильгельмович Кир направился на родину, в Шотландию (откуда вернулся лишь 8 июня 1813 года), передав свои обязанности штаб-лекарю Крылову. Военный караул, охранявший Дом в соответствии с выполненной императором Александром просьбой Шереметева, ушел в действующую армию. За безопасностью Дома теперь следили сами его служащие. В храме Живоначальной Троицы богослужения не прекращались до тех пор, пока это было возможно. Странноприимному дому предстояло испытать «все неистовства, какие токмо изобрести могут одни просвещенные французы». Так описывал пребывание неприятеля в Москве Федор Иванович Корбелецкий в своей книге «Краткое повествование о вторжении французов в Москву и о пребывании их в оной, описанное с 31 августа по 27 сентября 1812 г. Ф. Корбелецким с присовокуплением собственного его странствования», изданной в Санкт-Петербурге в 1813 году.

Напрасно ожидавший за городом депутатов с московскими ключами, Наполеон принял решение лично поехать за ними и оказался в Белокаменной во вторник, 3 сентября, въехав «в половине одиннадцатого часа утра в Дорогомиловскую заставу. Арбат был совершенно пуст». На улице Бонапарт увидел только содержателя одной из аптек и его семью, а также раненого французского генерала, «накануне к ним поставленного постоем». «Подъехав ближе, Наполеон посмотрел на них вверх весьма злобно», окинул быстрым взглядом весь дом, вновь бросил взгляд на находящихся у окна – и продолжил путь.

«Он сидел на маленькой арабской лошади, в сером сюртуке, в простой треугольной шляпе, без всякого знака отличия. В расстоянии ста сажен ехали перед ним два эскадрона конной гвардии. Свита маршала и других чиновников, окружавших Наполеона, была весьма многочисленна. Пестрота мундиров, богатство оных, орденские ленты различных цветов – все сие делало картину прекрасною, а простоту Наполеонова убранства еще разительнейшею».

(Источник: Корбелецкий Ф. И. Краткое повествование о вторжении французов в Москву.)

«Победитель Москвы» приблизился к Боровицким воротам. За все это время он не заметил почти ни одного жителя.

«Негодование написано было на всех чертах Наполеонова лица». Император Франции даже не пытался скрывать происходившее в его душе. Спускаясь с лошади и взглянув на стены Кремля, он с насмешкой произнес: «Какие страшные стены!» «Удивительно, что он пренебрег обыкновенною своею комедиею и что не приказал поднести себе московских ключей, кем бы то ни было, для провозглашения потом пышной церемонии сей».

В ярости от ненависти и пренебрежения, встреченных со стороны русского народа, который предпочел «лучше уступить древнюю свою столицу его ненасытному честолюбию и алчности его орд, нежели преклонить перед ним выю», Наполеон приказал, чтобы во всех полках, «по очереди к грабежу назначенных, употреблять отборных солдат, вместе с офицерами, для доставления в Кремль съестных припасов всякого рода, и чтобы русских обоего пола, не разбирая ни состояния, ни лет, употреблять для сего вместо лошадей».

Наполеон I Бонапарт

В Кремле Наполеон, окруженный своими маршалами и генералами, «взирает равнодушно на огонь, истребляющий мгновенно многие части города». Свита уверяла: «Это Ростопчин жжет Москву, а не мы». На главнокомандующего Москвы Федора Васильевича Ростопчина «изрыгались тьмы ругательств». В имении графа в селе Вороново нашли прикрепленную к церковной двери записку на французском языке: «Восемь лет украшал я это село, в котором наслаждался счастием среди моей семьи. При вашем приближении обыватели, в числе 1720, покидают жилища, а я предаю огню дом свой, чтобы он не был осквернен вашим присутствием. Французы! В Москве оставил я вам два моих дома и движимости на полмиллиона рублей: здесь вы найдете только пепел».

Городская усадьба Ростопчина располагалась неподалеку от Странноприимного дома, на Сретенке – ныне Большая Лубянка, 14. Здесь записывали в ряды Московского ополчения… Сюда после Бородинской битвы привезли раненого генерала Петра Ивановича Багратиона.

Князь Петр Иванович Багратион

Можно было подумать, что со въездом Наполеона в Москву «самый огонь паче ожесточился и, соединяясь с сильным ветром (неразлучным своим спутником), истреблял вдруг то, что веками сооружаемо было. Пламя и ужасный ветер усугубляли свои силы (особенно 4 числа, в среду) для поглощения всего того, что только могло служить пищею или добычей неистовым врагам».

Николай Николаевич Муравьев, участник Отечественной войны 1812 года и взятия Парижа (позднее – основатель «Священной артели», одной из самых ранних преддекабристских организаций), писал в своих воспоминаниях: «В то время как я приехал в селение, где находился г. Раевский, сделался в Москве взрыв порохового магазина. Треск был ужасный, и город, который уже в нескольких местах горел, почти весь запылал. Зрелище было грустное и вместе страшное. Мы никак не хотели верить, чтобы пламя пожирало Москву, и полагали, что горит какое-нибудь большое селение, лежащее между нами и столицею. Свет от сего пожара был такой яркий, что в 12-ти верстах от города, где мы находились, я ночью читал какой-то газетный лист, который на дороге нашел».

3 сентября захватчики вошли в Странноприимный дом, полагая, что очутились в богатом особняке, где есть чем поживиться.

Главный хирург «Великой армии» Ж. Д. Ларей позднее вспоминал: «…Гражданские и больничные учреждения, ставшие военными госпиталями, которые я должен был посетить, также вызывают глубокое восхищение. Госпитали, которые оставили мое особое внимание, достойны наиболее цивилизованного народа в мире… Шереметевская больница выделялась своей архитектурой и внутренним расположением помещений, ее аптека была одной из самых красивых и богатых, которую я когда-либо знал. Коридоры, палаты, кровати и другие предметы содержались в большой чистоте».

Увидев, что в прекрасном здании располагаются богадельня и больница, солдаты тем не менее не оставили намерения грабить. За время неприятельского нашествия из Странноприимного дома были похищены образ Казанской Божией Матери с жемчужным убором, Евангелие в богатом переплете с серебряными украшениями, ризы и церковные книги. Вандалы срывали с иконостаса серебряные и медные украшения. Храм Живоначальной Троицы превратили в свое жилище, престолы использовали в качестве обеденных столов. Устроили конюшню в церковном коридоре, который соседствовал с приделом Святителя Димитрия Ростовского.

Москва горела еще 12 суток. Запылал Сухаревский флигель, затем Докторский и другие постройки во дворе «странноприимницы». Пламя добралось и до Главного корпуса, но возгорание удалось потушить.

Капитан французской армии Савари приказал солдатам устроить в Доме госпиталь для императорских гвардейцев: для этого пришлось выгнать оттуда баварцев, которые очутились в здании несколько раньше. Наполеоновские комиссары объявили, что больница предназначена для французов. Капитан Савари поселился в квартире главного смотрителя и принял управление Домом, аптекой стал заведовать француз Фурси (обозы подвозили сюда медикаменты и продукты). Нуждающиеся в помощи прибывали в госпиталь каждый день, за время оккупации их число составило 835 человек. В скором времени больными были заполнены все палаты и даже столовая (на стенах которой впоследствии создадут барельефы, прославляющие русское оружие). Кроватей катастрофически не хватало. Раненых располагали на полу, на соломе, в несколько рядов, так, чтобы врачи могли подойти к любому. Умерших хоронили в саду, за Докторским флигелем. Как только Бонапарт оставил город, их перезахоронили в общую могилу за Крестовской заставой. В настоящее время там находится Пятницкое кладбище, где сохранилась и семейная усыпальница Ростопчиных.

Столовый зал Странноприимного дома

Оставшиеся в захваченном Доме служащие обязаны были полностью подчиняться правилам, установленным временными хозяевами. Рабочие, сиделки и прачки продолжали выполнять свои обязанности. Находящихся на лечении в госпитале кормили супом с курицей, телятиной и говядиной, черносливом, остатки скармливали прислуге. Выдавали также красное вино и белый хлеб. Обедали в полдень, ужинали в семь вечера. В семь часов утра по звонку раздавали по 600 граммов пресного ржаного хлеба и по стакану водки (тем, кто не хотел пить сразу же, можно было забирать водку с собой). Русским работникам интервенты разрешили свободно передвигаться по улицам: для этого каждому дали по особому значку, прикреплявшемуся на картуз.

Проникнувшим в здание переодетым казакам удалось склонить к побегу часть служителей. Однако предпринятая попытка освобождения завершилась неудачей: французы поймали и подвергли беглецов тяжкому телесному наказанию.

Как только пожары и мародерство стали утихать, французский император занялся восстановлением внутреннего порядка в городе. В этих целях было создано городское правление под названием коммуникомитет. Тогда же Бонапарт отдал приказ издавать прокламации: городских и сельских жителей уговаривали возвратиться в Москву и вновь приступить к своему труду (и, что стало особенно важно для истощивших запасы продовольствия французов, начать продавать в городе продукты питания).

С середины октября стали распространяться слухи, что будет взорвано множество московских зданий, в том числе и больница. 19 октября Дом покинули все до единого французы. В Шереметевской больнице остались 69 человек, которых нельзя было вывезти. Вновь прибывали раненые – как с русской, так и с французской стороны. В начале ноября 1812 года здесь лечили 510 покалеченных бойцов.

«Не помню, которого числа октября месяца французы выступили из Москвы, – вспоминал Н. Н. Муравьев в своих записках. – Они оставили в древней столице нашей памятники своего варварства. Кремль во многих местах был взорван генерал-инженером Шаслу по приказанию Наполеона». Бонапарт имел желание подорвать колокольню Ивана Великого. Неудавшийся взрыв разрушил находившуюся неподалеку церковь. В нескольких местах колокольни образовались трещины. Московские храмы были поруганы – в основном превращением в конюшни, магазины и госпитали. Среди церквей лежали мертвые – и люди, и лошади.

Огромное количество зданий было сожжено или же разграблено. «Говорили, что из 30 тысяч домов, находившихся в Москве до пожара, осталось после оного только 900. Все Замоскворечье и Арбат сгорели дотла. Когда я посетил Москву в 1813 г., – продолжал Муравьев, – то часто случалось мне ехать среди города через пустыри, заваленные кирпичом и камнями, из груд коих торчали одни трубы». Как только неприятель покинул столицу, в город немедленно вошла полиция. Москву начали восстанавливать, «"зарывая мертвые тела, оставшиеся на улицах и в домах, и водворяя возвращавшихся обывателей в свои дома". Через два или три месяца после французов народу в городе было уже много, а на другой год строились уже дома и весь Гостиный двор заново».

11 октября Бонапарт вынужден был оставить Москву.

Остатки «Великой армии», гонимые армией Кутузова и народным ополчением, спешили покинуть пределы страны… 25 декабря 1812 года, в день Рождества Христова, русский народ благодарил Бога и защитников Отечества за окончательное освобождение от французов.

За короткий период существования французского госпиталя было фактически уничтожено богатое убранство Странноприимного дома, не так давно привезенное из нескольких шереметевских дворцов. К разрушению заведения приложили свою руку и мародеры, грабившие «барский особняк» уже после того, как его оставили французы. Необходимы были немалые средства на восстановление наполовину сгоревшего и опустошенного Странноприимного дома.

Пытались обратиться к опекунам графа Дмитрия, однако те не имели права распоряжаться его имуществом и капиталом – поэтому помочь не смогли. Постановили закрыть прием в больницу сроком на год (вновь в ней начали принимать больных лишь 1 декабря 1814 года, до этого времени лечили лишь служащих графа) и отстраивать учреждение своими силами.

Секретарь Странноприимного дома Сергеев писал: «Первое присутствие Совета открыто было 30 декабря; с того ж числа вновь начали поступать бедные в богадельню и больницу Странноприимного дома; приделы церкви освящены: Николая Угодника – декабря 29; Димитрия Ростовского Чудотворца – 3 февраля 1813 года, Живоначальныя Троицы – того ж февраля 28».

Прежде чем приступить к работам, необходимо было произвести опись оставшихся вещей, одновременно составили смету на приобретение того, без чего ремонт невозможен: оказалось, что на воссоздание прежнего облика Дома требуется 60 000 рублей. Деньги, в целости и сохранности извлеченные из подвала, а также 5000, возвращенные главным смотрителем Малиновским, были использованы для возобновления малой части видов богоугодной деятельности, а также на самые необходимые исправления.

Светлейший князь Михаил Илларионович Кутузов

Пособия получали только прежние пенсионеры (новых назначений не производилось). В день памяти графини Прасковьи Ивановны – 23 февраля 1813 года – единственный раз за всю историю Дома не проводили выдачу приданого бедным невестам. Средства ушли на починку серьезно пострадавших Сухаревского флигеля и левого крыла главного здания. Богадельня временно поместилась в правой больничной части. Основной задачей стало обновление храма Живоначальной Троицы. Первый этап ремонта был завершен к октябрю 1814 года (тогда отштукатурили все четыре флигеля и вновь окрасили здание). Опять были закуплены мебель и инвентарь. В 1815 году скульптор Замараев воспроизвел свои утраченные творения: фигуры апостолов Петра и Павла, четырех евангелистов и царей Давида и Соломона.

2 февраля 1815 года были возобновлены все общественные вспоможения. Затем для больницы приобрели новые хирургические инструменты и пригласили работать оператора Делоне. Также купили карету для транспортировки больных.

Еще через год был полностью восстановлен фасад. Странноприимный дом готовился принять императора Александра I. Царь впервые посетил восстановленный Дом в 1816 году и остался очень доволен. Его отзыв был более чем положительным: «Все очень хорошо и делает большую честь учредителю».

Для того чтобы справиться с последствиями месячного пребывания наполеоновских войск, понадобилось около четырех лет. 30 декабря 1816 года был принят указ о создании временной комиссии в помощь разоренным в Отечественной войне. Во главе ее стал не так давно ушедший в отставку министр юстиции Иван Иванович Дмитриев. Вместе с ним в комиссии трудились Малиновский, сенатор Кушников, отставной капитан Бахметьев и архимандрит Герасим; прошения необходимо было подавать на имя статс-секретаря Кикина.

Внутренний двор Шереметевской больницы

В благодарность русскому крестьянству за его огромные заслуги перед Родиной в Отечественной войне Алексей Федорович Малиновский предложил объявить свободными крестьянских детей, рожденных после 1812 года. «Новые крестьяне возрастут в понятиях о своей свободе, приучатся ею пользоваться без нарушения общежительных отношений, и таким образом свобода нечувствительно укоренится в России». Помещики, «оставшись при прежних правах своих, будут применяться к принятым для сего государственным мерам и придумают заранее способы для удержания свободного потомства крестьян на землях своих».

В 1818 году Шереметевская больница опять удостоилась высокого визита (и не одного). Нужно заметить, что за всю историю Дома не было ни одного русского императора, который бы его не посетил.

Вдова убитого императора Павла Мария Федоровна взяла на личное попечение маленького графа Шереметева в память о дружбе супруга с его родителем. Побывав в «странноприимнице», вдовствующая императрица приказала написать портрет графа Николая Петровича Шереметева. Эту задачу блестяще выполнил знаменитый портретист

Владимир Лукич Боровиковский, изобразивший графа на фоне «дворца милосердия».

В том же году по приглашению Александра I Дом навестила еще одна царственная особа – прусский король Фридрих-Вильгельм III (отец жены будущего императора Николая I). Монарх был поражен, насколько быстро Первопрестольная возродилась из пепла и оправилась от урона, что причинили ей «просвещенные французы». Он горячо благодарил город, спасший Европу от остановленной здесь «Великой армии», и кланялся сожженной Москве с бельведера дома Пашкова.

Со времени робкой попытки убедить императора Александра в необходимости освобождения крестьян прошло девять лет. На престол должен был вступить новый правитель – будущий император Николай I.

Хронологическая таблица