Текст книги "Триумф красной герани. Книга о Будапеште"

Выбор Венгрии. Историческое отступление

Самое интересное, пожалуй, в этой стране, помимо красоты и приятности Будапешта, – урок геополитики, преподносимый венграми. Не будучи европейцами по рождению, пришедшие сюда с Урала, мадьяры Европу выбрали. Сознательно или нет, единодушно или в спорах, однократно или с периодическим ренегатством, но – выбрали.

Первый раз – когда пришли на Дунай. Не они первые. Так же приходили в Европу в свое время и франки с алеманнами, и гунны, которых венгры одно время считали своими предками. Но вот монголы, скажем, как пришли, так и ушли. И о пребывании их на берегах Дуная, тут, на территории Будапешта, сообщает лишь легенда, венграми записанная. Сами же воители Чингисхана, хоть и ступили на земли бывшей Римской империи и Римской цивилизации, не заметив ее, откатились обратно – на Восток, в степь, в варварство. Венгры же пришли и остались.

Второй раз – приняв христианство. Первому королю венгров важно было стать не просто правителем, а правителем легитимным; легитимность же давало признание Римом. И вот уже прапраправнук кочевника Арпада получает корону из рук легата папы римского Сильвестра II. Политический, цивилизационный смысл этого акта очевиден, религиозный – вторичен; нерв религиозной жизни здесь спокоен, крупными учителями веры страна похвастаться не может, антирелигиозные кампании и при коммунистах известных границ не переступали.

Третьим актом европейского выбора венгров можно считать ситуацию борьбы с Османской империей. Первая венгерская катастрофа, битва при Мохаче, в 1526 году прервала поступательное развитие государства, оказавшегося под властью турок-мусульман. Проводить ли параллели с Ордой и Русью? Два века, XVI и XVII, в созидательной истории страны ушли псу под хвост; Венгрия тратила силы на безнадежные восстания и безуспешные войны, но от выбора не отступилась и азиатским государством не стала.

Далее – фокус создания Австро-Венгрии, этого «предварительного эскиза» Евросоюза. Можно сколько угодно говорить о том, что идеальным это государство не было, что оно, как Кощей, караулило собственную смерть – в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце; читай «в дуализме». Но формулировка Андрея Шарова и Ярослава Шимова, описавших Австро-Венгрию как пример «умеренного процветания, относительного спокойствия и скромного благополучия»[5]5
  Шарый А., Шимов Я. Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи. М.: КоЛибри, 2011. С. 11.


[Закрыть], подозрительно смахивает на характеристику государства, максимально совершенного в несовершенном мире и с несовершенными людьми.

Пятый раз выбор был сделан в 1989 году. Страна, социалистической считавшаяся только приличия ради, создавшая строй, почти официально называвшийся «гуляш-коммунизм», от членства в СЭВ и Варшавском договоре получавшая едва ли не сплошные пряники, не возражавшая против характеристики «самый веселый барак в соцлагере», распрощалась с соцлагерем в одночасье. В венгерском языке есть понятие rendszerváltás, «смена режима», но нет мифологии этого события. Смена режима обошлась без театральных декораций: без клятвы в зале для игры в мяч, без речей с броневика, без штурма Парламента. Правящая партия уступила власть. Это тот самый случай, когда, по видимости, рассказывать-то не о чем, но, на самом деле, надо бы проштудировать и законспектировать, каким образом совершать революции, не проливая ни единой капли крови.

Как водится, равномерным и поступательным движение в Европу не было: история – не физика. Но любопытно, что этапы противостояния Венгрии Европе все же выглядят не как поворот обратно – мол, «знать вас не хотим, у нас особый путь». Скорее, как пауза в движении: уперлись и на понукания только огрызаются. Это упрямство ребенка, который знать-то знает, что взрослый прав, но слушаться не желает.

Так, похоже, выглядели отношения Венгрии с Австрией до середины XIX века, когда венгры долго упирались в ответ на попытки австрийских чиновников ввести тут нормальную, то есть формальную, на бумаге прописанную, юриспруденцию и каждый магнат почитал своим законным правом вершить суд и расправу в собственных владениях по собственному усмотрению, а не по писаным бумажкам. Это коллизия «Женитьбы Фигаро» Бомарше, только застрявшая на столетие.

Собственно, мысль о торможении, о нежелании бежать впереди паровоза Европы, приходит в голову на любой будапештской улице. Здесь застыл XIX век, точнее – «мирные времена», békeidők, то нормальное время, когда Европа развиваться-то развивалась, но в сумасшествие Великой войны еще не впала. Тут почтовые ящики на улицах – дизайна 1880-х, летом на маршруте по набережной – трамвай 1912 года изготовления, квартал за кварталом – застройка второй половины XIX века. И состав населения пока – тот, довоенный, не разукрашенный разноцветьем, известным по Парижу и Вене. И здание Парламента, в архитектурном смысле очевидно ориентированное на Парламент в Лондоне, отличается от Вестминстерского дворца принципиальным отсутствием Биг Бена: торопиться, следить за минутами – не венгерское это дело.

Выбор сделан, да. Выбор – Европа, да. Но – не впереди, не на лихом коне. В обозе, с гуляшом и гусиной печенкой, с опереттой и купальнями (вот уж место, навсегда отбивающее охоту торопиться куда бы то ни было), с кружкой пива и бокалом вина.

Но – выбор сделан.

Венгрия – особенная страна, да.

Вертикальная Буда и горизонтальный Пешт

Буда и Пешт. Это прочитывается при первом знакомстве с городом, с первого взгляда: город состоит из двух частей, и они – разные. Объединение состоялось 1 января 1873 года, когда в единый город превратились Буда, Пешт и городок Обуда (Старая Буда) на Будайской же стороне. Но и зрительно, и по сути, и в городской мифологии город делится не натрое, а надвое: на холмистую Буду на одном берегу Дуная и равнинный Пешт на другом.

Столицей всегда была Буда (по крайней мере, когда этот статус не переходил к Секешфехервару, Вишеграду или Пожони). И всегда на вершине холма возвышался замок… Правильнее было бы назвать его кремлем, но первые путеводители по Будапешту писались тогда, когда Кремль был только один-единственный, с красными звездами, тот, стены которого «утро красит нежным цветом», и распространять это имя на страну сомнительной социалистичности казалось, вероятно, кощунством. Хотя могли бы использовать слово «акрополь»…

Главное здание нынешнего будайского замка, или кремля, Королевский дворец с позеленевшим куполом, стоит на том же месте, что и его средневековые предшественники. Построенный при королях Анжуйской династии, расширенный при Сигизмунде Люксембургском (венгры зовут его Жигмундом) и богато украшенный при Матьяше, замок устремлял к небу шпили и башни, властно возвышаясь над окрестностями, где копошились занятые своими мелкими делами подданные. Народ – внизу, у подножия; власть – наверху, на горе.

Но зрителю, смотрящему на панораму Буды с пештского берега, видно: выше купола королевского дворца поднимается шпиль церкви Матьяша, являя собой наглядную иллюстрацию к тезису Августина Блаженного о том, что духовная власть выше светской.

Далее тот же внимательный наблюдатель заметит, что выше и дворца и церкви, на вершине соседней горы Геллерт, располагается малосимпатичное плоское сооружение. Днем, против солнца, его и не разглядеть толком, а вечером есть на что посмотреть и кроме этого бетонного прямоугольника. Так что в глаза оно не очень бросается, но, будучи замеченным, встраивается в общую картину, исполненную глубокого смысла. Это австрийская крепость, цитадель, по-венгерски Citadella. Император Франц Иосиф возвел ее в 1854 году, после подавления революции 1848–1849 годов, с тем чтобы держать под прицелом Пешт. Нынешнее здание концертного зала Вигадо, кстати, построено на месте предшествовавшего, разрушенного как раз в ходе обстрела с горы. До той революции на вершине горы работала обсерватория, основанная по распоряжению эрцгерцога Иосифа, палатина Венгрии, в начале XIX века; в 1815 году обсерваторию посетили император Российский Александр Павлович, император Австрийский и король Прусский, о чем упомянуто в «Записках» Александра Ивановича Михайловского-Данилевского[6]6
  «Мы объехали почти весь Пест и Офен. Они некрасивы. Домы большею частию в одно и два жилья; лавки и магазины бедны; товары выставлены в них без разбора; широкие улицы наполнены старинными колясками, везомыми дурными лошадьми; не было ни одного экипажа, сделанного со вкусом. <…> После обеда мы отправились на высокую гору, называемую Блоскберг, откуда на большое пространство видно течение Дуная. На горе обсерватория. Начальник ея, известный Баварский художник Рейнхенбах, показывал нам астрономические инструменты» (Михайловский-Данилевский А. И. Воспоминания. Из записок 1815 года. СПб.: Тип. Александра Смирдина, 1831. С. 33–35).


[Закрыть]. Обсерваторию австрийцы уничтожили и возвели цитадель, которую венгры совершенно справедливо считали символом абсолютизма и тирании. Но – не сносили. Поставлено – пусть стоит. А то, что она напоминает о превосходстве грубой военной силы над дворцом и храмом, никого не смущает, поскольку своим присутствием она напоминает о важных страницах национальной истории и заодно приучает на жизнь смотреть без иллюзий.

Но и это не всё. Выше и дворца, и храма, и крепости поднимает к небу пальмовую ветвь статуя Свободы, которую, как мы выяснили, при желании можно считать статуей Отпуска, что характеру города тоже не противоречит.

Такова Буда: наглядно иерархическая, холмистая, вертикальная.

А Пешт – плоский. Столь очевидной в Буде физической иерархии он не знает. Попытка забраться повыше и поплевывать на тех, кто внизу, здесь невыполнима технически. Вся городская застройка выглядит как ровно подстриженный газон, или – подбирая более правильное, гуманистическое сравнение – как толпа горожан, не слишком различающихся по росту. Исключение сделано лишь для массивов базилики святого Иштвана и здания Парламента. Небоскребов нет, и выше карниза базилики поднимаются лишь шпили да немногочисленные робкие десятиэтажки советских окраин. Единственное действительно высокое сооружение, 89-метровое здание Университета Земмельвейса (SOTE Elméleti Tömb), построенное в конце 1970-х годов, для следующих поколений архитекторов стало примером нарушения городской гармонии, как показывает краткий фильм «Theoretical Block», снятый венгерским архитектором и художником-визуализатором Ароном Лоринцем. В нем башня университета продолжается над облаками и, проткнув атмосферу Земли, уходит в космическое пространство. Пешт – мир рынка (Центральный рынок на Малом бульваре в Пеште) и коммерции (здесь же сувенирно-ресторанная улица Ваци), мир горизонтальных отношений и социальных связей. И демократии: в конце концов, демонстрациям оппозиции ходить по пештским улицам удобнее, чем взбираться по будайским холмам.

Символическая, верховная власть и сейчас в Буде. Белое здание в два этажа (по-европейскому счету – в один), стоящее справа от королевского дворца, – это резиденция президента страны. На холме, то есть на возвышенности, то есть над всеми; хотя власть у президента Венгрии номинальная, но место власти, как и велит традиция, наверху. Парламент же, где идет ежедневная работа и ежедневная же борьба, – на пештской стороне. Демократия рифмуется с плоскостью пейзажа, как иерархия – с горами.

Бинарная оппозиция Буды и Пешта структурирует время: Буда – история, прошлое (недаром Буда помнит свое старое немецкое имя, Ofen); Пешт – современность, настоящее. В Буде сохраняются следы минувшего: тут и древнеримский город Аквинкум, и кости мамонта в витрине торгового центра «Mammut», то есть «Мамонт», и памятники турецких времен: купальни XVI века, могила последнего будайского паши Абдуррахмана, мавзолей дервиша Гуль Бабы. Монументы советской эпохи свезены со всего города сюда же, на будайскую сторону. Здесь хорошо предаваться меланхолическим воспоминаниям о великом прошлом. Буда – прошлое. И еще Буда – осень: «…осенью тон задает Буда. Молчание города нарушают в эту пору лишь далекие звуки военного оркестра из беседки на том берегу да стук падающих на тропинки у замка случайных каштанов. Осень и Буда рождены одной матерью» (Дьюла Круди).

Для молодого будапештца пространство жизни – Пешт. Здесь располагается большинство корпусов восемнадцати будапештских университетов, здесь уже знаменитые на всю Европу ромкочмы, то есть молодежные бары во двориках старых домов в Еврейском квартале, здесь множество улочек, сквериков и кафе, где так удобно знакомиться и проводить время. Здесь же, в Пеште, надо заводить свой первый бизнес. А если и семья, и карьера и деньги добыты и обеспечены, самое время купить участок земли в Буде, где-нибудь на Швабхеде или на горе Геллерт, построить собственный дом, завести свой виноградник и с чашечкой кофе в руке поглядывать за завтраком на Пешт – сверху вниз. Там, под пенье птиц, хорошо растить детей, вероятно. Но дети вырастают – и спускаются в Пешт. Там интереснее.

Для иностранцев же разница объяснена в молодежном слогане на майке: «Buda is the best, we are living in the Pest!»

Любовный треугольник

Елизавета, Франц Иосиф, Будапешт

Будапешт естественно сопоставлять и сравнивать с другой столицей Австро-Венгрии, с Веной. И первое же бросающееся в глаза существенное различие между двумя дунайскими столицами заключается в том, что Вена почитает и императора Франца Иосифа, и супругу его Сисси. Будапешт же делает вид, будто никакого мужа у обожаемой горожанами Елизаветы не было вообще.

В городе нет ни одного памятника императору, ни одной памятной доски, улицы или площади его имени. В сочетании с богатством топонимов, связанных с Елизаветой (а тут имеются район Елизаветы, бульвар Елизаветы, площадь, мост и три улицы Елизаветы: Erzsébetváros, Erzsébet körút, Erzsébet tér, Erzsébet híd, Erzsébet utca), выглядит это несколько неожиданно. Кажется, даже добродетельную Марию Терезию венцы не любили так безоглядно, как любили будапештцы взбалмошную и не желающую исполнять обязанности императрицы Елизавету. Это любовь.

Памятник императрице Елизавете установлен в Буде, в сквере возле моста ее имени. Мост сейчас выглядит совершенно не по-будапештски: легкая функциональная конструкция 1960-х чужеродна в городе, чей золотой век пришелся на вторую половину XIX столетия. Строился же он на рубеже XIX и XX веков – нарядный, изящный, женственный – в пару мосту Франца Иосифа, зеленому, с фигурами птиц на башнях, ныне называемому мостом Свободы. Он был разбит в войну и восстановлен уже в новых формах. Так мост Елизаветы сменил облик, но сохранил (в отличие от моста Франца Иосифа) имя.

Памятник изображает Елизавету задумчиво сидящей на скамейке. Лицо ее невесело: повод для создания памятника к веселью не располагал. Императрица погибла от руки террориста 10 сентября 1898 года, и Будапешт немедленно заговорил о том, как должным образом почтить ее память. Были немедленно собраны деньги и проведены конкурсы скульптурных работ. Причем денег-то собрали с запасом, а выбрать подходящий вариант долгое время не получалось: все эскизы казались недостаточно выражающими любовь горожан к императрице, слишком помпезными и официальными. Только по окончании Первой мировой войны очередной, пятый, конкурс дал результат, и была выбрана скульптура Дьёрдя Залы (уже прославившегося Монументом Тысячелетия). Открывали памятник в 1932 году, на Пештской стороне города, причем статуя императрицы оказалась скрыта внутри павильона-ротонды, специально построенного возле Приходской церкви. Во время Второй мировой войны памятник отправился на склад, откуда был извлечен уже в 1986 году и установлен на своем нынешнем месте, на Будайской стороне.

Эта история отчасти объясняет нынешнее вечное одиночество бронзовой Елизаветы. Транспортная развязка моста – не самое подходящее окружение для нее, и сам сквер – не самое удобное место для прогулок. А печаль на лице императрицы, похоже, имеет и другое объяснение. В Будапешт она приезжала именно за радостью: за душевным весельем, за свободой, за беззаботностью. Она была из тех, кто не умеют создавать эту радость себе сами. Будапешт стал для императрицы необходимостью.

Франц Иосиф и Елизавета – двоюродные брат и сестра. Для Габсбургской монархии, живущей под девизом Bella gerant alii, tu telix Austria, nube[7]7
  «Пусть воюют другие, ты же, счастливая Австрия, заключай браки».


[Закрыть], подобное не редкость. Познакомились они, когда ему было восемнадцать, а ей одиннадцать. Познакомились, и – ничего не произошло. Восемнадцатилетние юноши обычно равнодушны к одиннадцатилетним девчонкам, да и не до того скоро стало только что взошедшему на престол императору: венгры устроили ему революцию. Дальнейшая история известна: через пять лет энергичная матушка Франца Иосифа взялась устраивать его брак с принцессой Еленой, собственной племянницей, но тот увидел ее сестру Елизавету и влюбился. Эрцгерцогиня София возражать особенно не стала: какая, в самом деле, разница, та племянница или эта? Свадьбу сыграли 24 апреля 1854 года, и для девочки в шестнадцать лет началась жизнь супруги императора Австрийской империи, короля Богемии и апостолического короля Венгрии, – жизнь, к которой она была совсем не готова.

Печальные подробности заточения вольной красавицы в «золотой клетке» Габсбургского двора многократно пересказаны женскими журналами. Ничего выходящего за рамки жизненной банальности – конфликт снохи и свекрови, отягощенный неумением снохи выполнять свои обязанности и нежеланием свекрови снижать уровень требований. Франц Иосиф любил жену и почитал мать, но на горе обеих был озабочен прежде всего теми обязанностями, к которым призывал его не брачный венец, а императорская корона. Его тоже можно понять: у него на руках империя, очень непростая, исполненная противоречий, разрываемая сепаратистскими наклонностями народов; одни венгры чего стоят. Можно понять и эрцгерцогиню Софию: монархия держится традициями, и стать императрицей значит взять на себя целый круг весьма серьезных обязанностей, и кто, если не она, должен обучить этому сноху? Легче всего понять саму Елизавету: она к этой роли оказалась просто не готова. Как скажет позднее австрийский доктор Ганс Банкль: «Она думала прежде всего о себе. С удовольствием пользовалась выгодами, которые приносило высокое положение, но не желала исполнять обязанности, связанные с этим положением»[8]8
  Банкль Г. Болезни Габсбургов. Цит. по кн.: Шарый А., Шимов Я. Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи. М.: КоЛибри, 2011. С. 32.


[Закрыть].

Основная задача императрицы – обеспечить монархию наследником, но и с этим Елизавета справлялась не очень удачно. Двое первых детей ее – девочки, а долгожданный сын Рудольф родился, когда Елизавета уже полностью капитулировала перед свекровью. Сдалась, оставила двухлетнего мальчика на воспитание эрцгерцогини Софии и первый раз надолго уехала из страны. Более она воспитанием сына не занималась.

Образ жизни Елизаветы, с точки зрения той эпохи, должен был выглядеть неподобающим для императрицы, а ее поведение – безответственным. В конце концов, у австрийцев еще стоял перед глазами пример Марии Терезии, полноправной и деятельной, вечно беременной правительницы, родившей шестнадцать детей, похоронившей шестерых из них, но вырастившей двух императоров. Елизавета этому примеру категорически не соответствовала…

И тут на сцену выступает Венгрия. Буда, политически оппозиционная по отношению к Вене, семейную оппозиционность Елизаветы по отношению к венскому двору восприняла с пониманием. Императрицу с искренней радостью встречали в Буде и Пеште, Елизавета отвечала признательностью, венгры с удовольствием принимали признательность за поддержку, и в ответ на эти ожидания она действительно их поддерживала. По крайней мере, в самом важном деле – в деле государственного переустройства.

Рождение Австро-Венгрии. Отступление в жанре исторического анекдота

Стало быть, в конце XVII века австрийцы выгнали с территории Венгрии турок и сказали венграм примерно так: «А вы что думали, мы для вас, что ли, старались? Это теперь – наша земля! И Венгрия, не успев перевести дух, обнаружила себя в составе уже не Османской империи, а Священной римской, империи Габсбургов. Снова начала устраивать бунты, поднимать восстания и затевать революции. На самую большую революцию венгры поднялись в 1848 году. Тогда трясло всю Европу, и грех было оставаться в стороне. Тем более что шанс-то был.

С 1835 года на престоле Австрийской империи восседал слабый и несчастный человек, император Фердинанд I. Судьба его – показательнейший пример вредоносности близкородственных браков, традиционно практиковавшихся Габсбургами. Его отец Франц I приходился двоюродным братом собственной жене, и по восходящей линии подобные браки тоже редкостью не считались. С самого рождения маленький Фердинанд оказался подвержен неисчислимым болезням, от гидроцефалии до эпилепсии. Отец, однако ж, несчастного ребенка любил и заботился так, как считал нужным, то есть оберегал от любых житейских опасностей, тем самым лишив его и образования и жизненного опыта. Фердинанд не повзрослел, даже став в сорок два года (1835) императором. Так и оставался большим ребенком, спасибо еще, ребенком незлым.

Вот против этого-то императора и поднялись венгры в 1848 году. А что? Ногой покрепче топнуть, по столу кулаком грохнуть – должно получиться! Собрали правительство, выбрали премьер-министра, и повез премьер-министр Лайош Баттяни конституцию независимой Венгрии в Вену. А там…

А там происходит странное. В спальне Фердинанда, как рассказывают[9]9
  Pojsl M. Olomouc: Biskupská residence. Historická společnost. Starý Velehrad, 2010.


[Закрыть] (но верить особенно не стоит), появляется то ли потусторонний призрак, то ли гвардеец в простыне со свечой в руке, и, то ли по приказу Князя Тьмы, то ли по распоряжению сестрички Софии – Фердинанду ли разобрать? – вещает громовым голосом: «Отрекись, Фердинанд! Отреки-и-сь!!!» И он отрекается – в пользу племянника.

На престол восходит восемнадцатилетний Франц Иосиф. Это важно! Мы-то всегда представляем императора уже времен Первой мировой войны – седым стариком, с трудом держащим воинскую осанку. Но к тому времени у него за плечами шестьдесят лет императорского стажа. К тому времени у него жену зарезали, брата расстреляли, а единственный сын покончил жизнь самоубийством… Он устал. А тогда, в 1848-м – это восемнадцатилетний пацан, и ему в руки только что упала империя, которую предки собирали столетиями. Так какие тут могут быть венгры с конституцией?!

Дальше в большой истории случилась революция и война за независимость, а в малой – знакомство наших героев. Затем подавление революции (1849) и брак Франца Иосифа и Елизаветы (1854). В будапештской же истории произошли не менее важные события: был построен знаменитый Цепной мост (1849), заложены базилика святого Иштвана (1851) и большая синагога на улице Дохань (1854), и возведена на горе Геллерт цитадель (1854). Но порядки в городе и стране установились жесткие. Страной распоряжаются австрийские чиновники. Все административное управление осуществляется по-немецки, по-немецки же написаны все названия улиц в городе, а в церковь Матьяша венгров просто не пускают: она для австрийцев. Вся элита страны – или в могиле, или в тюрьме, или в изгнании. Настроения в обществе соответствующие.

А потом происходит чудо. Не пролив ни единой капли крови, без всяких войн и революций, венгры заставляют императора подписать договор, известный как Австро-венгерское соглашение 1867 года. По этому документу венгры отказываются от претензий на абсолютную независимость и обещают больше не восставать. Австрийцы же отказываются от абсолютной власти над Венгрией и предоставляют венграм такие же права, как у имперских подданных-австрийцев.

К успешному заключению этого соглашения, как говорят, и приложила свои усилия императрица Елизавета. Симпатизирующая Венгрии, она уезжала туда по поводу и без повода – просто чтобы отдохнуть от Вены. Привлекла к себе молодую и совсем не родовитую венгерку Иду Ференци, от которой узнала о взглядах венгров на политику Габсбургов. Общалась с Ференцем Деаком и Дьюлой Андраши, лидерами венгерской оппозиции, которые пытались через императрицу оказать влияние на Франца Иосифа. И в конце концов в этом преуспели.

Так на свет родилась Австро-Венгрия.