Текст книги "Проклятие Клеопатры"

Анна Данилова
Проклятие Клеопатры

© Дубчак А.В., 2018

© ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

1

Она давно уже не обращала внимания на зевак, на удивленные, восхищенные или завистливые взгляды тех, кто окружал ее в московских пробках. Она крепко держала руль своего автомобиля, белого, открытого, и наслаждалась тем, как легкий ветерок развевал ее длинные светлые волосы, приятно холодил лицо. Она давно уже жила в своем мире, где ей было комфортно, хорошо и где она точно знала, что ей нужно от этой жизни и что она может дать этому миру сама.

Мысленно она отгородилась ото всех прозрачным куполом, который сотворила сама и куда практически никого не впускала. Единственный человек, которого она готова была принять в свою жизнь и любовь к которому согревала ее и придавала сил, был очень далеко. Если и вообще был. Быть может, она придумала его сама? Очаровалась им? Все может быть. Но пусть даже придуманный, он наполнял ее жизнь смыслом.

Иногда рядом с ней опускалось стекло какой-нибудь машины, и она слышала очередное предложение или пошлый комментарий. Это были мужчины, особое племя людей, которых она не понимала и считала существами низшего порядка. Конечно, были и исключения, и она воспринимала их как особую касту. Это были талантливые, наделенные особыми способностями и душой личности, и многие из них входили в ее близкий круг, четко очерченный ею. Но их было так мало!

В тот день на ней была белая шелковая блузка, поверх которой она набросила голубой джемпер. Голубые джинсы, белые мокасины. В ушах – яркая бирюза серег, на пальцах – бирюза, оправленная в золото. День был солнечный. Хотя и ветреный.

– Как ты, Лора? – Она повернулась и подмигнула собаке, черному кокер-спаниелю с шелковистой, блестящей на солнце шерстью. Расположившись на заднем сиденье, Лора послушно переносила пробку и мысленно, наверное, злилась на всех тех, кто забил машинами широкий проспект.

– Хочешь арию Царицы ночи?[1]1
  Царица ночи – персонаж оперы Моцарта «Волшебная флейта».


[Закрыть] – спросила Зоя и, не дождавшись ответа, включила Моцарта. Тихо, чтобы не дразнить всех тех, кто слушал поблизости режущую ухо попсу.

Сколько еще продлится это мучение? Может, книжку почитать? Карола Агаи[2]2
  Карола Агаи – венгерская актриса.


[Закрыть] выводила свои трели не хуже соловья.

Зоя прикрыла глаза, и почти тотчас Царица ночи словно споткнулась, трели начали искажаться и вот на самой высокой ноте оборвались, уступая место хрипловатому, с эстрадным душком, голосу, который выводил пошловатый текст…

Она распахнула глаза и увидела перед собой грязное, поливаемое дождем ветровое стекло, за которым тянулась серая, в сельских декорациях дорога. Зоя тряхнула головой, снова закрыла глаза и открыла их. Пейзаж не менялся. Она осторожно повернула голову и увидела сидящего на водительском месте мужика. Недельная щетина на впалых смуглых щеках, крупный нос, во рту сигарета. На нем была зеленая куртка, худую шею обнимала горловина серого шерстяного свитера. Салон старого, местами в проплешинах синей изоленты автомобиля заполнялся горьким табачным дымом и вульгарной музыкой.

– Где я?

Мужик, бросив на нее унылый взгляд, хмыкнул и покачал головой:

– Очнулась… Ты кто такая-то? – Голос был неприятный, гнусавый.

– Я?.. – Зоя осмотрелась. На заднем сиденье сидела белая кошка. Зеленые ее глаза глядели на нее встревоженно. – А ты кто?

– Олег.

– И что? Куда мы едем?

– Домой, куда же еще?

– Куда домой? К кому домой?

– Ты чокнутая, что ли? Ко мне домой, конечно!

– А как я оказалась в твоей машине?

– Ну ты, мать, сбрендила окончательно! Что, крышу сорвало?

– Останови машину. Немедленно!

– Да, прямо сейчас и остановлю. А потом кто заводить-то будет? Ты, что ли?

Она ничего не понимала. Совсем.

– Мы знакомы?

– Ну, если ты скажешь мне, как тебя зовут, то будем считать, что мы знакомы.

Она силилась вспомнить свое имя, но так и не смогла.

– Я не знаю…

– Говорю же – крышу снесло! Капитально!

– Как я оказалась здесь?

– На дороге подобрал. Валялась, как труп, блин. Я вообще думал, что не довезу тебя. Но, слава богу, очнулась. Откуда ты такая?

– Ниоткуда.

Зоя была так слаба, что даже говорить не было сил. Голова страшно болела. Она потрогала ее руками – вроде бы раны нет, крови тоже. Слабый аромат духов начал было продвигать ее сознание куда-то вглубь, в какой-то цветной тоннель, но очень скоро все оборвалось.

– Где мы?

– В России, мадам. Вы – в России. Такой ответ вас устроит?

– Ты дурак, что ли? Я спрашиваю, где именно мы находимся?

– Вот приедем в деревню, и увидишь. Километров пять еще ехать.

Она замолчала. Какая еще деревня? Что она здесь делает?

Она осмотрела себя. Красный свитер, джинсы, кеды. Все старое, грязное. Страх душил ее. Куда ее везут? Что еще за деревня?

Он не ответил. Мужик, который назвался Олегом, молча крутил руль, лавируя между рытвинами. Машина – Зоя уже поняла, что это старый «Москвич», – подпрыгивала на кочках, а иногда колеса увязали в глубоких, полных воды лужах.

Указатель, синяя табличка с белыми буквами, показался Зое каким-то нереальным, словно указывающим в призрачную деревню Черная. Может, это все-таки сон? Она захлопала глазами. Потом слегка ущипнула себя. Нет, проснуться не удалось. Она вытянула руки и принялась рассматривать пальцы. Белые поперечные полоски на пальцах указывали на то, что когда-то она носила кольца и что где-то успела хорошенько загореть.

Промелькнул кадр в больной памяти – большой голубой камень на пальце. И все исчезло. Что это за камень? Бирюза?

– Отвези меня в полицию, – сказала она и напряглась. Потому что от ответа могло зависеть многое. В полиции ей помогут, хотя бы попытаются помочь. А может, отправят в больницу, где ей вернут память. Сколько уже таких историй случилось! Люди без памяти – беспроигрышный сюжет любого телевизионного шоу. Губы ее тронула горькая усмешка – она тоже может стать героиней такого вот шоу, и люди будут пялиться на нее и вспоминать, не пересекались ли их пути с этой девицей с безумным взглядом и в красном свитере.

– Неа, не отвезу. Ты мне самой пригодишься.

– В смысле? – У нее от страха свело живот. – Ты чего говоришь-то?

– Да нет! Не боись, я не в том плане. Я не насильник какой. Просто поможешь мне, ну, как баба. Приберешься в доме, пожрать сготовишь.

– Слушай, ты лучше высади меня здесь, ладно? – Она попыталась говорить с ним мирно.

– Да мы уж приехали! Вот если бы раньше мне сказала, я бы, может, и высадил. А сейчас чего? Говорю ж – приехали.

Машина запрыгала по ухабам по довольно широкой деревенской улице, замелькали крыши домов, зеленые мокрые сады, аккуратные участки с грядками.

Она вдруг подумала, что самое важное для нее сейчас – это набраться сил. Он везет ее к себе домой. Вот там она сделает вид, что у нее сил нет совсем и, типа, потеряет сознание. Тогда ему ничего другого не останется, как уложить ее в постель. Может, она сразу уснет, а если нет, то попросит хотя бы хлеба. Надо восстановить физические силы, а уж с головой она как-нибудь разберется.

Машина остановилась перед деревянными воротами, Олег вышел из машины и распахнул их. Вернулся в машину, мотор которой продолжал работать, и въехал в просторный, хотя и захламленный двор. Закрыл ворота.

– Я не могу идти, – сказала она чистую правду. Хотела соврать, что сил нет, а оказалось, что на самом деле не может идти.

– Ну ладно, – Олег невозмутимо вытащил ее за руки из машины и, как мог, неловко поднял и понес к крыльцу.

Дверь дома, серого, старого, неказистого, с голубыми наличниками, он открыл ногой. Внес Зою в темные, пропахшие плесенью и керосином сени, посадил на какой-то сундук, быстро открыл тяжелую деревянную дверь, выкрашенную рыжей масляной краской, и снова поднял на руки. Внес в маленькую, без окон комнатку и опустил на кровать. Ноги ее, неподвижные, уложил поверх голубого покрывала, прикрыл ватным пестрым одеялом.

– Ну ты, это, лежи… Я чайник согрею. Ты голодная?

Она кивнула головой. Что с ней? Почему тело ее не слушается? Но она точно не парализована, в машине-то она двигалась. Значит, не так уж все и страшно.

– Олег, постой…

Он вернулся, посмотрел на нее, обхватив большим и указательным пальцами правой руки свой заросший подбородок.

– Да не спрашивай ты меня ни о чем, не знаю я! – наморщив лицо, сказал он. – Подобрал на обочине, минут сорок тому назад. Больше я ничего про тебя не знаю.

– Может, ты мне врача вызовешь?

– А что с тобой не так? Руки-ноги целы, ты, это, стресс пережила, вот тебя и забуратинило.

– Что-что?

– Ну, ты как буратино стала, не гнешься. Все пройдет.

– Я теперь, типа, в плену? – Она перешла на его язык. – Типа, да?

– Некогда мне с тобой! Вижу, что полы здесь мыть ты еще не скоро сможешь, а это значит, что мне теперь еще придется тебе картошку или яйца жарить, чтобы ты тут окончательно не окочурилась.

– У тебя сердца нет, – попробовала она взывать к его душе.

– Это у вас, у баб, сердца нет.

С этими словами он вышел из комнаты, и Зоя, лежа с закрытыми глазами, пыталась представить себе, чем хозяин этого убогого жилища занимается там, в большой комнате и на кухне.

Судя по звукам, он где-то лил воду, может, в доме нет воды, и он наливал из ведра, предположим, в миску или кастрюлю. Потом по дому поплыл запах жареных яиц. И в какой-то момент стало очень тихо. Зоя начала считать, потом сбилась со счета и на некоторое время уснула.

Открыла глаза – Олег теребил ее за плечо.

– Вот, – он протягивал ей стакан с молоком. – Правда, холодное, из холодильника, соседка дала в долг.

В мозгу сверкнула молния и осветила картинку: белая кухня, на плите кастрюлька с молоком, и звучит детский смех…

– Катя… – прошептали ее губы.

– Что, вспомнила, как тебя зовут? – Он принял из ее рук пустой стакан. Зоя вытерла губы ладонью и снова откинулась на мягкие подушки.

– У меня кольца были, – сказала она и тут же предположила: – Золотые.

– Дура, я не вор, поняла? Еще раз что-нибудь подобное скажешь – выставлю на улицу. Прямо под дождь. А ты и так больная вон какая, схватишь воспаление легких и останешься умирать где-нибудь в луже.

Перспектива безрадостная.

– Ладно, извини.

– Сейчас яйца принесу.

Она съела яичницу из двух яиц, слегка подгоревшую, но оттого показавшуюся очень вкусной. Попросила еще молока, выпила.

– Ты поспи, а я, того, тоже прилягу отдохнуть.

Зоя после ужина снова уснула.

2

– Ты вообще-то представляешь себе, сколько мы уже вбухали в твою балетную школу? Герман Иванович только и делает, что платит за твою учебу, твои наряды. А у нас тоже дети есть, между прочим, и их обучение стоит сама знаешь сколько. Лондон – как прорва, все сжирает.

Она хотела сказать им, что их мальчишки-близнецы там, в далеком Лондоне, наверняка тратят эти деньги на выпивку да девчонок. Она судит по тем видео и фотографиям, которые Егорка и Влад присылают ей на Фейсбук или электронную почту. Знают, шельмы, что она их не предаст, не выдаст. Они нормальные пацаны, добрые, да несерьезные.

Осиротев после смерти матери, Зоя переехала из своей квартиры к тете Ире, родной сестре мамы. Квартиру тетя Ира сразу же сдала квартирантам, а Зою поселила в маленькую комнатку рядом с комнатой своих сыновей-близнецов. Целый год Зоя привыкала и к тому, что осталась одна, без мамы, и к семье тети, с которой была слегка знакома, так как мама не очень-то роднилась с сестрой, и к квартире, где все было чужое и где она боялась до чего-либо дотронуться. Тетя Ирина и ее муж Герман Иванович относились к ней хорошо, заботились о ней, особенно же старались накормить как следует, но для нее важным было другое – занятия в частной балетной школе, где она к тому времени уже проучилась целый год. Занятия были дорогими, но Герман Иванович прямо на поминках, где собрались все их друзья и родственники, торжественно пообещал выучить «племяшку» в школе и постараться помочь ей при поступлении в «нормальный вуз».

Зоя же себя в нормальном вузе не видела. Ей неинтересно было ничего, кроме танца. Безусловно, незрелая в своих планах и фантазиях, она видела себя только на сцене, весьма смутно представляя весь путь танцовщицы от учащейся хореографического училища (куда не поступила) до прима-балерины Большого театра. И напрасно тетя Ира внушала ей мысль о том, что ей нужно получить нормальное образование, получить специальность.

– Я – танцовщица, – говорила она, собирая свой рюкзачок, набивая его до отказа: майка, полотенце, пуанты, моток пластыря, гель для обезболивания, коробочка со шпильками.

– Это не профессия, – увещевала ее тетка, – а так, одно баловство. Кем ты будешь, чем будешь заниматься? Танцульками? Они же не прокормят тебя, а мы с Германом Ивановичем…

Ей было уже двадцать, до окончания балетной школы оставался ровно год, и упреков со стороны родни становилось все больше и больше. Конечно, больше всех Зое доставалось от тети Иры. Если не попрекала балетной школой, так начинала озвучивать суммы, которые тратились на ее пачки, пуанты, купальники, даже сетки для волос! А ведь все это стоило не так уж и дорого, если учесть те деньги, что семейство получало от аренды маминой квартиры. Когда же Зоя попробовала заявить, что хочет жить самостоятельно, в своей квартире, в семье произошел скандал, тетя Ира быстро поставила ее на место, заявив, что несет ответственность за нее перед покойной сестрой и что, пока Зоя не станет зарабатывать сама, ни о какой самостоятельности не может быть и речи. Герман Иванович во время этих ссор все больше отмалчивался или тихо поддакивал жене.

– Зоенька, дочка, да успокойся ты уже! Занимайся своими танцами, а там видно будет, – говорил он ей, когда они оставались одни дома. – Не обращай внимания на Ирочку, она же тебе только добра желает.

Зоя все чаще стала ночевать у подружек, которые жили кто в общежитии, а кто на съемных квартирах. Она завидовала их самостоятельности, в то время как они завидовали ей, домашней девушке, у которой была крыша над головой, бесплатная еда и карманные деньги.

Девушки не тешили себя иллюзиями, все знали, что после окончания школы в лучшем случае устроятся в кордебалет или будут работать в массовках в театрах. Никто не грезил Большим театром, не обольщалась на этот счет и Зоя. Возможно, не будь она в таких сложных отношениях с родными, то послушалась бы их совета и поступила бы куда-нибудь в «нормальный» вуз или хотя бы в театральный. Но как-то уж так сложилось, что она хотела танцевать и ни о чем, кроме танцев, и думать не могла.

Дома, когда никого не было, она танцевала придуманные ею фантазийные танцы, была сама себе хореографом и меньше всего заботилась о том, как этот ее талант можно будет использовать на профессиональной сцене. Конечно, у нее нет имени и вряд ли когда будет, но что-то подсказывало ей, что она на верном пути.

Однажды ее пригласил на разговор преподаватель классического танца Сергей Пастухов. Он сказал прямо, глядя ей в глаза, что во время одной из репетиций на нее обратил внимание один человек, который пожелал познакомиться с ней поближе. Что это означало, ей не надо было объяснять. Девочкам такие предложения поступали довольно часто. Кто-то эти приглашения игнорировал, но большинство все же соглашались и становились любовницами состоятельных мужчин. Все смотрели на это по-разному, но в их среде не принято было осуждать такие вещи.

– Если ты согласишься, – сказал Пастухов, бледный худой мужчина с пышными русыми волосами (поговаривали, что он их наращивает), в черном эластичном костюме, – то я помогу тебе найти хорошую работу. У меня есть кое-какие планы относительно тебя.

– В Большой возьмут? – усмехнулась Зоя. – Не иначе!

Однако, может, настроение у нее в тот день было хорошее, и солнце светило по-весеннему ярко, да и покуражиться ей захотелось. Она согласилась, приехала в ресторан, опоздав на четверть часа, и когда увидела серьезного мужчину в костюме, поджидавшего ее за столиком, то как-то даже запаниковала. Она представляла себе хрестоматийного бабника (приторная физиономия, брюшко, противные губы, влажный взгляд – таким был любовник ее подруги Оленьки), а тут вдруг – солидный мужчина очень приятной наружности, строгий, подтянутый. Ему бы заводами да пароходами руководить, а не девушку балетную в койку укладывать. По его строгому и приличному виду не чувствовалось, что он запал на нее как мужчина.

– Добрый вечер, – сказал он, вставая со своего места, чтобы предложить ей стул. – Я рад, что вы пришли. Шампанское?

Она пожала плечами. На ней была короткая пышная юбка из черного шелка и белая прозрачная блузка. Туфельки, черные чулочки. Она пришла, чтобы поразвлечься, покуражиться над «папиком», но теперь, когда она видела его перед собой, у нее отпало всякое желание вообще иметь с ним дело.

– Вы знаете, я, пожалуй, пойду, – сказала она, вдруг приняв решение уйти сразу, не дожидаясь развязки. Вот просто встать и уйти.

– Пожалуйста, не надо, – взмолился он. – Вы же не знаете, что я собираюсь вам предложить!

– Ну да, я же такая глупая!

– Я не о том… Понимаете, у меня есть жена, но она бесплодна. И я хочу предложить вам родить мне ребенка.

– Что-о-о?! Вы что, шутите? Какой еще ребенок! Я же балетом занимаюсь, какие еще роды? Найдите себе суррогатную мать – и вперед! С песнями! Я вам что, инкубатор?

Если бы ей кто-нибудь сказал тогда, что уже через девять месяцев она станет инкубатором или просто толстухой, носящей огромный живот, она расхохоталась бы в лицо этому смельчаку и дураку.

– Мне нужна женщина, которая родила бы мне наследника, но так, чтобы моя жена ни о чем не догадалась. У нас довольно сложные отношения, но разводиться я с ней не стану. Думаю, что вам и необязательно все это знать. Просто скажите – да или нет?

– Конечно, нет!

– Вас даже не интересуют условия?

– Нисколько. Зачем мне выслушивать ваши условия, когда я не собираюсь рожать вам наследника?

– Да вы будете обеспеченной всю вашу жизнь!

– Во-первых, я вам не верю, все это слова. Во-вторых, даже если бы я согласилась, то рано или поздно о моем существовании узнала бы ваша жена и плеснула бы мне в лицо кислотой или заказала бы меня. В-третьих, я, пожалуй, выпью шампанского и пойду себе. Хорошо?

– Сергей мне так и сказал – она не согласится.

– Знаете, я еще молода, у меня впереди вся жизнь, и я не собираюсь становиться клушей. И вообще, какая же все это глупость!!!

Она все же поднялась со своего места. И в это самое время официант принес шампанское, открыл и разлил по бокалам.

– Но вы позволите мне хотя бы изредка звонить вам?

– Я даже не знаю вашего имени.

– Петр Аркадьевич Захаров, – он протянул ей визитку, тисненную золотом. – Можно просто – Петр.

– Хорошо, что не Петя, – Зоя залпом выпила шампанское. – Ну, хорошо, приятно было познакомиться. Хотя нет… Постойте.

Она снова вернулась за столик.

– Почему именно я?

– Красивая, здоровая, – он пожал плечами, не зная, что и сказать. – Мне сказали, что вы из хорошей семьи.

– И вы бы сделали мне ребенка и испарились из моей жизни?

– Не думаю, – ответил он растерянно.

Зоя посмотрела на часы.

– Мне пора. Скоро закончится одно мероприятие, куда я приглашена.

– А мне можно с вами?

– Да пожалуйста. Это здесь, кстати говоря, не так далеко, через улицу. Там арт-галерея «Анаис». Друг моей подруги, Артем Собакин, устраивает выставку своих странных фоторабот. Хотите, вместе посмотрим?

– Я знаю эту галерею, там мой приятель устраивал выставку. Но, может, вы хотя бы поужинаете?

– Листик салата найдется и у меня дома. А свиные отбивные мне нельзя.

Захаров подозвал официанта, расплатился с ним, и они вышли в ночь.

В мокром асфальте отражался свет уличных фонарей. Воздух был прохладным. Зоя задрожала в своих тонких чулочках и коротком плащике. Захаров набросил ей на плечи свой огромный, просто сокрушительный плащ, и теперь она шла, путаясь в его полах, словно пробираясь по волнам к берегу. Вцепившись в локоть своего спутника, она спрашивала себя: это насколько же нужно потеряться в этой жизни, чтобы просить совершенно незнакомую девушку родить ему наследника?! Какая же чушь! И почему жена не должна ничего знать?

Рука Захарова обнимала ее за плечи, он сопровождал ее до галереи. Между тем его машина была припаркована рядом с рестораном, причем машина огромная, черная и блестящая, под стать своему хозяину. Почему она отказалась, чтобы они поехали в галерею на машине, она и сама не знала. Сказала скорее машинально, настроенная отвечать отрицательно на все его предложения и вопросы, вот и все. И вот теперь семенит на тоненьких каблучках, перепрыгивая через лужи и повиснув на руке нового знакомого, мерзнет.

Галерея была так ярко освещена, что Зоя зажмурилась, едва они переступили порог. Все посетители, среди которых было много знакомых, балетных и художников, театралов и просто посторонних, занимались собой, и никто к Зое не подошел. Даже Собакин, который дважды просил ее позировать ему и однажды вообще объяснился в любви, не обратил на ее приход никакого внимания.

В дальнем углу был накрыт фуршетный стол, все гости ходили с бокалами в руках, останавливаясь возле «шедевров» Собакина, обсуждая их, восхищаясь. На сей раз Собакин выставил не только свои фотоработы, но и картины, причем весьма странные, но как бы модные, эпатажные. Некоторые полотна были прошиты грубыми нитками, которыми крепились самые разные предметы: маленькие деревянные лодки, бумажные солнца, колеса машин, женские волосы, даже белье. Не обошлось и без страннейших конструкций, состоящих из набора мало сочетаемых механизмов, вещей, бумажных фигур, веников и даже бутылок с водкой.

– Не люблю я этот стиль, – пришла к выводу Зоя, изредка поглядывая на своего спутника, с любопытством разглядывающего картины и экспонаты художника. – Какое-то нагромождение предметов. Бред, короче.

– Зачем же пришли?

– Чтобы поддержать Собакина. А вам все это нравится?

– Все сложно, – уклонился Захаров от прямого ответа. – Хотите, я куплю для вас что-нибудь? И у вас память обо мне останется, и Собакину хорошо.

– Нет уж, увольте.

– Извините, я на минутку…

Захаров исчез, растворился в толпе, и уже очень скоро вернулся с высоким худым мужчиной. Русые с проседью волосы коротко подстрижены. Синие джинсы, желтый пиджак. Глаза – разные. Один синий, другой – черный.

– Вот это экспонат… – начала было уже Зоя да вдруг замолчала. Просто онемела. Она узнала этого человека. Была как-то на презентации его книги на книжной ярмарке года два тому назад.

– Вот, Зоенька, познакомьтесь, это…

– Он не нуждается в представлении, – сказала она, не сводя взгляда с его сине-голубых глаз. – Вы же – Александр Шорохофф, писатель-фантаст.

Писатель улыбнулся одними губами. Ему, похоже, было по барабану, узнают его или нет. Не того полета человек, он давно уже привык к своей славе, но относился к ней спокойно, как и подобает гению.

– Надо же, – восхитился Захаров. – Я и не знал, что вы интересуетесь литературой.

– Я интересуюсь писателями, – улыбнулась она, решив, что ей простят эту детскую дерзость. – Особенно такими вот, гениальными. Скажите, Шорохофф, если вы закроете голубой глаз, то все увидите в мрачном, черном свете? И если черный – то все вокруг окрасится в голубой цвет?

– Я дальтоник, – он буквально прожег ее взглядом.

3

От молока отказаться было невозможно. Оно было вкусное, полезное и, главное, придавало сил. Вот только голова не работала – она ничего не помнила.

Олег называл ее теперь Катей. «Что ж, пусть буду Катей», – подумала она.

Олег пил. Пару раз заглядывал вечером в комнатку, где она лежала на подушках, откидывал одеяло, пытаясь взгромоздиться на нее, но она сбрасывала его, грубо матерясь. Понимала, что вежливость – не самый лучший инструмент для общения с этим пьяницей.

– Еще раз подкатишь – задушу, – предупредила она.

Поздно ночью, когда он наконец заснул на своем продавленном диванчике перед столиком, заставленным пустыми бутылками из-под водки и пива, она встала, чтобы помыться. Нашла в сенях заросший паутиной кипятильник, опустила его, предварительно вымыв, в одно из ведер с водой, нагрела и помылась при помощи ковшика и таза. Даже голову удалось вымыть остатками загустевшего и крепко пахнувшего карамелью детского шампуня «Кря-кря».

По дому поплыли сладкие мыльные запахи. Подтерев пол после «бани», она вернулась к себе в комнатку и легла.

Запах. Он слегка приоткрыл дверцу памяти.

– Женечка, – прошептала она.

И тут ее пробило, она вскочила, замотала головой.

Женя! Макс! Ее мальчики. Детки. Что с ними? Она закрыла ладонями лицо – щеки горели.

Ярким полотном предстала перед глазами вся ее жизнь. Сердце подскочило к горлу.

Как она оказалась здесь, в забытой богом деревне? И куда же подевалась та, прежняя ее жизнь? Что стало с ее детьми? Катя… Да, няня Катя. Если дети живы, то они с Катей. В Москве. Да, она жила в Москве.

Она стояла в пробке на Кутузовском проспекте, слушала Моцарта в белом кабриолете. И все. Больше она ничего не помнит. А где Лора, ее любимая собака? Что с ней?

Зоя села на постели. Зоя – ее зовут Зоя. Фамилия – Рыбак.

Постепенно оживали, проступая яркими воспоминаниями, все те, кто окружал ее, с кем она жила, работала, кому улыбалась, с кем проводила время и кого любила.

Слезы хлынули лишь тогда, когда она «увидела» знакомое и так любимое ею лицо. Что с ним? Жив ли? Знает ли, что она исчезла? Что ее нет?

Вся прошлая жизнь цветным, шумным и мощным водопадом хлынула на ее сознание, сметая оставшиеся силы. Зоя повалилась на кровать, закрыв ладонями уши, боясь, что какофония звуков взорвет и без того уставший мозг.

Но прошло некоторое время, звуковой ряд никак не проявился, и постепенно вся информация, которая так напугала ее в самом начале и внесла в ее сознание некий хаос, выстроилась в примерном хронологическом порядке, и она стала успокаиваться. В сущности, пока она жива, можно сказать, что ничего фатального не произошло. Она была уверена, что и с детьми все в порядке и что они по-прежнему с Катей. Катя – подруга, родной, близкий ей человек, и она никогда не бросит мальчиков.

В какой-то момент она вдруг с предельной ясностью поняла, кто стоит за ее похищением, и издала нервный смешок. Никто не желал ей смерти, это точно. Ей предлагалось просто пройти определенные испытания, и все то, что с ней сейчас происходит, – своеобразная игра, замешанная на мести.

Как же это все глупо! Она всегда с недоверием относилась к мужчинам, презирала их за то чувство превосходства, которое они получают с молоком матери и которое культивируется на протяжении всей их жизни. Да все общество работает на это самое чувство превосходства над женщиной! И ведь мало того, что они спокойно пребывают в этом своем комфортном психологическом состоянии, они еще смеют озвучивать это, унижая женщину. Так, стоп! Надо остановиться и прекратить думать об этом. Не самое подходящее время для философствования, когда ты находишься в деревне Черная, в доме пьяницы, в чужой постели, да к тому же еще и без сил, без денег. Надо поднакопить силы, а для этого нужна еда. Пусть это будет молоко, которого вдоволь. Но, может, в буфете, что стоит на кухне, она найдет какую-нибудь крупу? А в саду, даже несмотря на то, что хозяин – пьяница, могут сами по себе вырасти какие-нибудь ранние овощи, зелень. Вот утром она и займется поисками настоящей еды и витаминов. А сейчас – спать.

4

Он не был дальтоником. Он сказал, что у нее глаза цвета меда. А губы, которые он целовал, были калиновые, яркие.

Утром у него был самолет, он жил на две страны, и уже в обед был в Париже, рядом со своей женой.

– Вы беременны, поздравляю, – сказала доктор после того, как Зоя сошла с холодного гинекологического кресла и оделась.

Она вышла из кабинета потрясенная и счастливая. Теперь ей уже было не до учебы. Теперь она была драгоценным сосудом, в котором зародилась жизнь Шорохоффа. И ей было все равно, будет ли это девочка или мальчик. Это будет красивый и невероятно талантливый ребенок.

– Я ухожу из школы, – объявила она в тот же день Пастухову. Тот не понял ее, почему-то обрадовался.

– Я рад за тебя, – сказал он. – Захаров – порядочный человек, он обеспечит твое будущее.

Она не стала ему ничего объяснять, просто забрала из своего шкафчика вещи, сложила их в рюкзачок и покинула школу.

– Я ушла из школы, – сообщила она о своем решении тете Ире.

– Как? – Она опустилась на стул и всплеснула руками. – Почему, зачем? Решила поступать в институт? В какой? Или в университет?

– Я еще не решила.

– Ну, хорошо…

Тетка казалась растерянной.

– Ну, ты уж поскорее определяйся. К чему у тебя есть наклонности?

– Пока ни к чему, – спокойно ответила Зоя и отправилась в свою комнату, легла и закрыла глаза. Ей надо было все хорошенько обдумать. Понятное дело, что ей надо было уходить от родственников. Что ж, у нее есть квартира, вот там она и поселится, будет ждать родов. А зарабатывать она будет танцами, пока здоровье позволит.

Вечером за ужином она сказала, что не собирается и дальше сидеть на шее у родных, что хочет жить самостоятельно. Что в ближайшее время займется поисками работы, будет танцевать.

– Я не поняла, где ты будешь жить? – спросила, густо краснея, Ирина. – Снимешь квартиру?

– Зачем же снимать, когда у меня есть своя? Попросите квартирантов уйти, и все. В чем проблема? Или вы считаете, что у меня нет прав на эту квартиру? – Зоя была в недоумении. Снимать квартиру? Они что, совсем берега попутали?

Герман Иванович быстрым шагом покинул комнату.

– У тебя нет квартиры, – после небольшой паузы сказала Ирина, встала и заняла, как показалось Зое, чуть ли не оборонительную позицию.

– Я понимаю, вам будет трудно договариваться с жильцами, но придется. Мне двадцать лет, понимаете? Я имею право жить самостоятельно, в своей квартире. И вы меня уже не остановите. В крайнем случае, если вам уж так трудно, я могу сама с ними поговорить. Я найду с ними общий язык. Или вы хотите сказать, они заплатили за год вперед?

– Квартиры нет. Давно. Мы продали ее в прошлом году.

Вот этого она никак не ожидала.

– Вы обманываете меня… – начала она бормотать, чувствуя, как ее охватывает нервная дрожь. – Этого не может быть!

– Может.

– Но я – хозяйка этой квартиры. Наследница.

– Ты ничего не докажешь. К тому же ты полтора года тому назад сама подписала доверенность на Германа Ивановича.

– Нет, я ничего не подписывала!

– Подписывала. Просто он сказал тебе, что тебе надо подписать документ, в котором ты не возражаешь против ремонта подъезда вашего дома… И ты подписала.

– То есть вы подсунули мне доверенность… Но как, как вы могли так со мной поступить? – Слезы обиды покатились по щекам.

– А что ты так удивляешься? Ты жила вместе с нами, у тебя была своя комната, мы тебя прописали у себя… Мы тебя кормили, оплачивали твою учебу. А с какой стати-то? Мы что, миллионеры? Мальчиков надо было учить, вот мы и решили, что этих денег хватит на их образование за границей.