Текст книги "Пикник на красной траве"

Анна Данилова
ПИКНИК НА КРАСНОЙ ТРАВЕ

Глава 1

Ей показалось, что девушка не дышит. Сначала было ровное спокойное дыхание, затем какой-то всхлип, и все – стало необычайно тихо. Ее попутчица возвращалась с курорта, где поправлялась после какой-то операции. Она была загорелая, веселая, угощала красным вином, черным виноградом и говорила, что это полезно для крови. Еще они слушали музыку – Инга, так звали девушку, достала из рюкзака маленький магнитофон с чистым, волшебным звучанием (она предпочитала классику) – и смотрели в окно. Музыка придавала поездке минорную, но одновременно какую-то счастливую ноту. Под божественные звуки маленькой ночной серенады Моцарта особенно живописно смотрелись умытые дождями зеленые леса и поля, сизые озера, мимо которых они проносились. Органная баховская музыка, хлынув со всей своей религиозно-мистической мощью прямо в самое сердце, разбередила в Маргарите ставшие заживать раны, коснулась слезных каналов, стало трудно дышать.

Если Инга, по ее словам, возвращалась с юга, где спокойно и в свое удовольствие отдыхала в обществе молодых и красивых мужчин, с которыми она легко заводила романы, наслаждаясь солнцем и золотым песком, то Маргарита, в отличие от нее, спасалась бегством от мерзавца-сожителя, проигравшего ее в карты и, по сути, собиравшегося продать в рабство. Человек, ради которого она бросила институт и устроилась работать официанткой в ресторан «Камелот», чтобы только заработать на квартиру и еду, оказался хрестоматийным игроком, в сущности, психически больным человеком. В тот день, когда все произошло, она как ни в чем не бывало готовила ужин и поджидала Вадима домой. Раздался звонок, она, не спросив, открыла дверь, и в квартиру вошел человек, при виде которого Рита побледнела… «Твой друг, моя хорошая Марго, задолжал мне. Денег у него, как ты и сама прекрасно знаешь, нет, поэтому он отдал мне тебя. Собирайся. Даю тебе четверть часа. Я жду внизу». Это был Гамлет, хозяин всех местных казино и бильярдных. Быть может, ничего страшного с ней и не произошло бы, пойди она с ним, Гамлет наверняка сделал бы из нее крупье или устроил барменшей куда-нибудь к себе, но сам факт того, что Вадим ПРОДАЛ ее кому-то, оскорбил ее до глубины души. Она понимала, что последние два месяца живет как-то не так, что связь с Вадимом опустила ее на несколько ступеней, придав всей ее жизни налет гнусности и грязи. Но она любила этого красивого парня, ей нравилось появляться с ним в ресторанах, куда он водил ее, когда был при деньгах. Кроме того, Вадим обладал одним качеством, которое его выгодно отличало от ее бывших приятелей, – он почти не пил. Вероятно, его сжигала другая страсть, посильнее денег, женщин и вина, – карты. Поначалу Маргарита не обращала на это внимания и первое время даже радовалась, когда он, возвращаясь под утро и выворачивая карманы, с каким-то даже отвращением (причем не показным, она его хорошо изучила) вываливал прямо на кровать или ковер смятые пачки банкнот, перетянутые тонкими цветными резинками. Но деньги кончались, и им приходилось есть одну морскую капусту и стирать сорочки дурно пахнувшим, черным хозяйственным мылом… Голодный желудок и любовь несовместимы, как весенние нарциссы и распухшие от горчицы и хлорки руки посудомойщицы «Камелота». Тяжелый труд отравил ее любовь к Вадиму. Она стала потихоньку ненавидеть его, откладывала тайком деньги в надежде в один прекрасный день бросить его и, сняв отдельную квартиру, начать новую жизнь, и, когда он об этом узнал, обнаружив тайник в банке из-под какао, впервые избил. Ударил несколько раз по лицу. Она выбежала из дома в одном платье, несмотря на холод и дождь, но, покружив недолго вокруг дома и вымокнув до нитки, поняла, что у нее все равно, кроме этого несчастного картежника, никого нет на всем белом свете; вернулась, поскулила под дверью, как собачонка, и, когда ее впустили, даже выдавила из себя улыбку – жизнь продолжалась. Затем приблизительно через неделю Вадим принес ей норковую шубу, золотые часы, но спустя пару дней все молча отобрал, продал и проиграл подчистую… И вот теперь он, задолжав Гамлету, расплатился, называется…

* * *

Инга была нелюбопытна. Ее совершенно не интересовало, кто куда едет. О себе же рассказывала охотно, хотя тоже избирательно, лишь то, что касалось ее времени препровождения на юге. На вопрос, замужем ли она, девушка загадочно улыбнулась и сказала, что брак – это отсутствие свободы, Марго поняла и не стала настаивать на более откровенном ответе. Но то, что у этой девицы с красивым именем Инга не было проблем с мужчинами, не вызывало сомнений. Она была обаятельна, умна, любила жизнь и наслаждалась каждым отпущенным часом. Натуральная блондинка с черными блестящими глазами, гибким телом и быстрыми, как у молодого животного, движениями, она вызывала у Марго нездоровое чувство зависти. Маргарита была на несколько порядков ниже своей попутчицы: стрижка, уродующая и без того невзрачную внешность (это Вадим постриг ее спьяну огромными портновскими ножницами: «Я стригу тебя, девочка, как газон, сиди и не шевелись, а то останешься у меня без ушей», и тут же: «Когда будут деньги, сходишь в приличный салон»), обломанные ногти с заусеницами, спортивный мужской костюм, болтающийся на ней, как на вешалке (убегая от Гамлета, она сама себя не помнила от страха и унижения, а потому надела первое, что попалось под руку), кроссовки, которые с прошлого лета «просили каши»…

Сейчас была ночь, за окном сияли огни – стояли на какой-то тихой безлюдной станции. Инга, вытянув руки вдоль тела, спала. Ее лицо казалось голубым от бьющего сквозь стекло света уличного фонаря, а грудь по-прежнему не вздымалась. Рита села и внимательно посмотрела на соседку, затем все-таки не выдержала, встала, подошла и склонилась над ней. «Или я сошла с ума, или она – умерла».

– Инга, – потрогала она ее руку, которая на ощупь оказалась еще теплой. – Инга, проснись…

Но она не просыпалась. Тогда Марго ущипнула ее, сначала слабо, затем сильнее, еще сильнее… Схватив девушку за плечи и приподняв ее, она трясла ее, как куклу. Все было бесполезно. Включив свет, Рита достала из сумки зеркало и поднесла к ее губам – оно не запотело… Попыталась нащупать пульс – его не было, не было! Задрала майку, прижалась щекой к груди слева – сердце Инги не билось. Она умерла. Не помогло ни красное вино, ни виноград… Видать, серьезная была операция…

…Поезд тронулся. Рита села напротив покойной и стала лихорадочно соображать, что делать дальше. Инга, в отличие от нее самой, заплатившей за свой проезд лично проводнице, ехала с билетом. Следовательно, если ее здесь обнаружат, то без труда определят фамилию, поскольку она указана в билете, а билет у проводницы. Если же ее не обнаружат, то о том, что она когда-то ехала в этом поезде, никто и не вспомнит. Разумеется, кроме тех, кто будет ее встречать на вокзале в Москве. Дрожащими руками Марго принялась расстегивать рюкзак попутчицы, предварительно закрыв дверь на замок и зашторив окно. Паспорт на имя Инги Новак, пластиковые карточки, разноцветные, красивые, о назначении которых неискушенная Марго могла только догадываться (банковская, телефонная, на метро?), портмоне, набитое долларами, марками и рублями, очки в футляре, водительское удостоверение, какие-то бумаги в небольшой кожаной папке на «молнии», связка ключей, пакет с туалетными принадлежностями, маленький фен, одежда… Она снова открыла паспорт и, листая его, поняла, что Инга не замужем, прописана в Москве – Рождественка… Судьба насмехалась над ней, когда столкнула в одном купе бездомную и без гроша в кармане Марго с внезапно умершей обладательницей не только московской прописки, но и наличных денег. Казалось, что кто-то могущественный и коварный предлагает Марго занять хотя бы на время ее место. Но как это сделать по-умному, чтобы, с одной стороны, не привлекать к себе особого внимания, но и в то же время успеть воспользоваться всем тем, что, можно сказать, само идет в руки? Первое, что пришло в голову, – это избавиться от тела. «Ведь она же все равно ничего не чувствует…» Марго вспомнила, как они ехали при открытом окне, как дышали свежим, пахнущим травами и цветами воздухом.

Надо было что-то срочно предпринимать. До Москвы каких-нибудь четыре часа, не больше. За это время надо выбрать удобный момент для того, чтобы сбросить тело в таком месте, где его не сразу найдут. Ей казалось, что ею руководит кто-то невидимый и хладнокровный: выключив свет и открыв, навалившись изо всех сил на широкую металлическую планку, окно, она спокойно подошла к лежавшей на постели мертвой девушке, раздела ее до трусов и, подхватив под мышки, подтащила к столу – оттуда было удобно столкнуть труп в прохладную, ничего не подозревающую звездную ночь, в черные бархатные заросли, поблескивающие оранжевыми пятнами от пролетающих мимо кое-где светящихся окон скорого…

Начавшее коченеть тело оказалось тяжелым, но последним усилием, помогая себе коленом, Марго все-таки избавилась от страшной попутчицы, отряхнула руки, как если бы выбросила в распахнутое окно пыльный мешок с мукой. Села, тяжело дыша, на свою постель, затем спустя пару минут закрыла окно, включила свет, достала из чужого рюкзака аккуратно сложенные джинсы, черную водолазку, надела их. Переобулась в белоснежные льняные ботиночки Инги (ловя себя на том, что всю дорогу только и смотрела на них, мечтая о таких, и подумала: не они ли послужили одной из причин, толкнувших ее на столь страшный поступок?), а свою одежду и кроссовки вместе с остальными вещами и сумкой отнесла в туалет – там тоже было раскрыто окно…

Поезд неумолимо мчал ее в Москву, к тому самому перрону, где Ингу могли встречать, следовательно, могли и узнать находящиеся в руках незнакомой девушки рюкзак с сумкой (большой дорожной сумкой Инги, содержимое которой Марго еще не успела проверить), да и приметные белые ботиночки… Она заметалась по купе, собираясь и укладывая вещи, доедая в каком-то нервическом порыве виноград и запивая его остатками вина, как вдруг сладкая сочная масса застряла у нее в горле – ей вдруг пришло в голову, что Инга умерла не своей смертью, а ее отравили те, кто угостил ее перед отъездом виноградом и вином… Но приторный ком все же проскользнул, она глотнула и непроизвольно сделала еще один, последний глоток вина – все было вкусное и прохладное, как раз для того, чтобы утолить и голод, и жажду и немного остудить мозги… Нет, никакой отравы она не почувствовала. Остатки пиршества тоже пришлось выбросить в окно туалета – открывать второй раз большое с тяжелой и тугой рамой окно купе она не решилась. Вернувшись, она вдруг почувствовала, как поезд замедляет ход. Как же это кстати! Сейчас будет станция, на которой она и сойдет. Чтобы проводница не разглядела ее лица, она надела очки Инги, оптические, слабые (та пользовалась ими всего лишь раз, когда пыталась разгадать кроссворд), не мешающие ее хорошему зрению, но на удивление изменившие внешность, и встала, застыла перед дверью с рюкзаком на спине и сумкой в руках, чувствуя всем телом одежду покойницы, давящую на нее своим прошлым, настоящим и будущим. «Меня зовут Инга. Инга Новак. Мне двадцать три года. Я живу в Москве по адресу: улица Рождественка…» Голова ее кружилась перед открывающимися возможностями. Ей не хотелось думать о том, какому риску она подвергнется там, уже в Москве, едва переступит порог «своей» квартиры, кто ее там встретит и что вообще ее ждет в ближайшие день-два… Но и без этой роковой встречи с Ингой Москва не сулила ей ничего, кроме рабского труда, ночевок на вокзалах, неизбежных встреч с представителями закона и прочих предугадываемых «прелестей», сопровождающих жизнь бомжей…

* * *

На ее счастье, проводница (для которой и были надеты очки), открыв на станции дверь, выпустила единственного пассажира и ушла к себе, дав возможность Марго спустя пару минут выйти никем не замеченной из вагона.

В Москву она приехала лишь к вечеру, пропустив два проходящих скорых, мчавшихся в столицу, и сев на третий. Проводница, толстая неприветливая тетка, устроила ее в крохотное купе проводников. И вот там, уже более спокойно осмотрев вещи Инги и документы, она поняла, что ни на какую улицу Рождественку она, конечно, не поедет. Наличных денег было вполне достаточно, чтобы на первое время снять номер в гостинице и осмотреться: не торопясь выяснить, с кем жила Новак на Рождественке, спохватился ли ее кто, да и вообще постараться войти в контакт хотя бы с соседями по квартире, чтобы как можно больше узнать об этой умершей девице. А что, если ее квартира ломится от родственничков, которые уже спустя час после прихода поезда начнут бить тревогу, звонить туда, откуда Инга ехала, справляясь, успела ли она на поезд и не изменились ли ее планы; затем обратятся в милицию, а там, в свою очередь, выяснят, что Инга Новак ехала таким-то поездом в таком-то вагоне… «Господи, какое счастье, что у меня не было билета, – думала она, глядя слипающимися глазами в окно, – а то бы меня быстренько вычислили… Соседка все-таки по купе».

Когда, приближаясь к перрону, поезд стал замедлять ход, Рите вдруг стало страшно. Она представила себе разбитую о насыпь и камни мертвую окровавленную девушку, и тошнота подкатила в горлу. Но все эти «сентиментальные» чувства сгинули, едва она вступила под своды вокзала и вдохнула в себя аромат кофе из буфета, кислый дух немытых бомжей, притулившихся на бойких местах и игравших свою неповторимую «ущербную» роль, и смрад полуразложившихся ходячих трупов – «синяков», подбирающих бутылки. Марго была уверена, что, не встреть она на своем пути Новак, тоже закончила бы свое существование где-нибудь на таком же вокзале или вообще на помойке.

Так, приободряя себя подобным образом, она достала из кармана билет на метро (теперь она постоянно будет пользоваться чужими предметами, суть которых начнет понимать постепенно, по ходу событий), спустилась на эскалаторе вниз и села в вагон, идущий к площади Революции (мне надо в центр, там уж я куплю карту и во всем разберусь, надо срочно сматываться с вокзала ).

Кроме гостиницы «Россия», что на Варварке, она слышала только об «Интуристе» да «Метрополе». Но в последние (для большинства – первые) она побоялась сунуться из-за дороговизны, а вот в «Россию» вошла, как в дом родной. Еще в детстве она бывала здесь нередко, когда они с мамой приезжали в Москву по делам. Но это тогда маленькой Марго казалось, что у мамы на самом деле важные дела по работе. Теперь-то она понимала, что мама приезжала в Москву на свидания с мужчиной. И если бы не ранняя мамина смерть (от воспаления легких, «она буквально сгорела в три дня», так говорили на ее похоронах), кто знает, быть может, она вышла бы замуж за этого человека, а у Риты появился бы маленький братишка или сестренка.

Подойдя к конторке администратора, она, краснея до ушей, нащупала в кармане еепаспорт. Испугалась, полезла в сумку и, боясь посмотреть красивой администраторше в глаза, протянула ей уже свой паспорт. На вопросы отвечала машинально, сказала, что хотела бы поселиться здесь на месяц и заплатить сразу всю сумму (кто знает, как дальше все сложится, а так хотя бы будет крыша над головой).

Портье помог ей донести вещи, она заплатила ему десять рублей, подумав о том, что в ее городе такие чаевые могут позволить себе далеко не все.

Номер был двухкомнатный, с видом на шумную улицу. Она распахнула окно, в комнату хлынул прохладный и вместе с тем незнакомый ей воздух, замешанный на бензиновой гари и запахе каких-то химикатов. Но уже очень скоро она перестанет замечать эти оттенки запахов, и ей будет казаться, что за окном свежий воздух и река с лесом. Быть может, это случится оттого, что гостиничный номер станет для нее на какое-то время настоящим прибежищем и декорацией свободной жизни?

Марго около часа провела в ванной комнате, приводя себя в порядок. Пользуясь казенным мылом, шампунем и кремом, вытираясь казенными полотенцами и кутаясь в казенный халат, она тем не менее чувствовала себя среди этих чужих вещей куда комфортнее, чем в одежде умершей Инги. Решение купить одежду, и как можно скорее, пришло само и почти вытолкнуло ее из гостиницы на улицу.

Вечерняя Москва сияла огнями, казалась праздничной и одновременно чужой, как бы существующей независимо от людей, ее населяющих, а уж тем более приезжих. Таких, как Марго. Войдя в первый же магазин, она поразилась ценам, ей показалось, что она попала на распродажу. И, только услышав краем уха разговор между продавцом и покупательницей, поняла, что цены проставлены в условных единицах, и немного успокоилась. У нее были деньги, хоть и чужие, а потому она заставила себя не думать о том, сколько стоят брюки, блузка и туфли. В конечном счете ее все равно арестуют и посадят, ей не сойдет с рук то, что она позволила себе в купе… Да и как теперь жить с этим?

Побродив по центру и заглянув еще в несколько магазинов, она поняла, что голодна. Купив в киоске карту города и сориентировавшись, быстро вышла на Пушкинскую площадь, зашла в «Макдоналдс», где перекусила пресными гамбургерами. Там же, разложив на столике карту (на обратной стороне, оказывается, была карта ближнего Подмосковья с маршрутами электричек), она без труда нашла Павелецкий вокзал и поставила крестик губной помадой на кружочке «Узуново». Затем пошла бродить дворами, разглядывая дома и подъезды, довольно четко, однако, представляя себе то, ради чего затеяла это опасное перемещение сквозь темные подворотни и зловещие, дурно пахнувшие переулки с шеренгами мусорных баков. И ей наконец повезло. Одинокий дворник, сидя на крыльце, задумчиво курил папиросу, глядя куда-то впереди себя. Марго сказала, что ей срочно нужна лопата. Дворник-флегматик только пожал плечами. Это надо было понимать: твои проблемы. «Я заплачу сто рублей, мне очень нужно… Привезли из Малайзии дерево редкой породы, надо срочно накопать земли». Она так никогда и не ответит на вопрос, при чем здесь Малайзия. Звучит экзотично, должен клюнуть. К тому же сто рублей – это на два пузыря.

«Стой здесь, счас принесу», – и ушел. Вернулся через десять минут. Лицо изменилось, темперамент тоже. Теперь она видела перед собой если не холерика, то крепкого сангвиника. В руках – лопата. Довольно приличная.

«Возвращать?» – спросила Марго, смутно веря в то, что когда-нибудь вернется в этот двор, да еще и с лопатой, на которой будет узуновская земля. «Добавь еще полтинник и можешь не возвращать», – облагодетельствовал ее московский дворник и, спрятав в кармане широких штанов деньги, ухмыльнулся: «Мужа грохнула, теперь в клумбе будешь закапывать?» И, не дожидаясь ее реакции – разговаривая сам с собой и по-стариковски размахивая руками, – быстро двинулся по направлению к арке. Оттуда рукой подать до гастронома…

В ближайшем хозяйственном магазине Марго купила большой фонарь с запасными батарейками, моток бечевки, три метра столовой клеенки, рулон скотча и две пары резиновых перчаток. Затем зашла в цветочную лавку, где купила торфяные горшочки для рассады, бутылку с раствором минеральных удобрений, и попросила все это сложить в большой прозрачный полиэтиленовый пакет.

Марго вышла на проезжую часть, нацепила очки Новак и остановила белые побитые «Жигули». Удивилась, когда за рулем увидела женщину средних лет. Злость в глазах, презрение ко всему, что движется. Безработная, добывает средства на жизнь, калеча машину и свое здоровье.

– Вы не подвезете меня до Узунова, на дачу? Мне срочно, я хорошо заплачу.

– Сколько? – Взгляд исподлобья, глаза – ледяные, светлые, как у рыбы.

– Сколько скажете. – Она боялась упустить эту женщину. Все же не мужчина, не изнасилует, не ограбит и не прибьет по дороге.

– Пятьсот устроит?

– Устроит.

– Садитесь.

И старенькие «Жигули» довольно резво припустили по розовой от фонарей дороге, запетляли по узким улочкам старого города, пока не вырвались наконец на Кольцевую, а оттуда в сторону Домодедова, Барыбина…

Она нарочно села рядом с водительским местом и устроила на коленях пакет с торфяными горшочками и бутылкой, чтобы ее принадлежность к садоводческому племени выглядела в глазах сидящей за рулем женщины более убедительной.

К счастью, та оказалась не из болтливых. Она молча вела автомобиль, уверенно давя на газ и осмеливаясь, ловко маневрируя, обгонять японские «Тойоты» и французские «Рено». Иногда, правда, словно опомнившись и понимая, что рискует, сбавляла ход, и при этом лицо ее становилось отрешенным, как у человека, который в очередной раз понял свое место в жизни, не говоря уже об автостраде.

В багажнике автомобиля, издавая шершаво-железистые звуки, билась о металлическую канистру, полную бензина, лопата. Ей предстояло коснуться земли, чтобы превратить ее в могилу Инги Новак.

* * *

Марго всю дорогу думала о том, что не принадлежала себе в том купе, когда дьявол подсказал ей гнуснейшую мысль – избавиться от мертвого тела. В прежней, нормальной жизни ей бы и в голову такое не могло прийти. Она упорно спрашивала себя, совершила ли она преступление, вытолкнув тело Новак из поезда? О причине смерти она не хотела даже думать – уж убийством это никак не назовешь. Остается предполагать одно – естественную смерть. Хотя в двадцать три года назвать смерть явлением естественным язык не поворачивался. Ее могли убить – отравить, проколоть сердце спицей или заставить его остановиться электрическим разрядом в тот недолгий момент, что Марго спала. Но сон ее был краток, да и купе было заперто на специальную щеколду, которую можно было отпереть только изнутри. Может, Инга выходила из купе в туалет или чтобы с кем-то встретиться? Но тогда она хотя бы словом обмолвилась о том, что едет в поезде с кем-то, кто находится в другом вагоне или купе. Нет, она умерла своей смертью. И эти разговоры о винограде, который полезен для сердца, как и красное вино.

То, что тело девушки надо предать земле, не подлежало обсуждению даже внутри себя. Ее надо было похоронить в незаметном месте, но с тем, чтобы эту могилу можно было быстро в нужный момент отыскать. И захоронение должно быть временное. Труп она обернет клеенкой, залепит скотчем и уложит в неглубокую яму, после чего присыплет землей и каким-то образом пометит место. А позже, но уже в самое ближайшее время Марго начнет поиски ее родных, чтобы сообщить им о смерти Инги. Но вот каким образом она покажет могилу, она и представления не имела. Звонок, возвещающий о смерти близкого человека, произведет эффект взорвавшейся бомбы. И чтобы впоследствии не быть втянутой во все это, необходимо таким образом похоронить тело, чтобы его могли найти, пользуясь точной и краткой информацией, полученной родственниками Инги по телефону. Значит, неплохо было бы найти некую точку отсчета, ориентир, при помощи которого можно было бы провести прямую линию, отсчитав определенное количество шагов. Больше в голову ничего не приходило.

– Мне к железнодорожной станции, наши участки располагаются прямо за насыпью, – говорила Марго, глядя впереди себя на прыгающие оранжевые пятна света от фар, когда машина запрыгала по ухабам. – А там меня встретят…

И спустя несколько минут, когда показались огни семафоров и в машине запахло железной дорогой, она вдруг сказала: «Все, это здесь… Вон и Николай…» По дороге, ведущей к рельсам, действительно кто-то шел.

Расплачиваясь, она старалась не смотреть на смертельно уставшую и еще более обозленную женщину. Она чувствовала, что стоит ей расслабиться и проронить хоть слово, как тотчас в ответ последует какая-нибудь грубость. Кроме того, ей надо было как можно быстрее скрыться в темноте. И она чуть было не рванула прочь от машины, но тут услышала за спиной: «Эй, а лопата? На кой х… она мне нужна?»

Марго на ватных ногах обошла машину и, подождав, пока не откроют багажник, приняла из рук женщины лопату. «Спасибо. Коля-а!» – и она побежала навстречу идущему мужчине. Но не так быстро, как могла бы, – ей надо было, чтобы машина отъехала на приличное расстояние и чтобы немая сцена (девушка, а вы, собственно, кто?) произошла уже после того, как исчезнет последний свидетель.

– Ну я Коля, дальше что? – услышала она голос из темноты. – А ты кто?

Она шарахнулась в сторону, пробормотав «извините, я ошиблась», и что есть силы понеслась к освещенной платформе. Там, рухнув на одну из скамеек, перевела дух. Огляделась. Ей предстояло теперь найти тело.

* * *

И только здесь, пройдя примерно километр ниже насыпи и чувствуя себя оглушенной тишиной, нависшей над ее головой, как и раскинувшееся черное, в звездах, небо, она поняла, что горячка прошла. Что голова остыла, как и чувства. Разве можно ночью в незнакомом месте что-нибудь найти, даже такое объемное, как труп двадцатитрехлетней девушки? Нет, нельзя. И где же это, голубушка, были твои мозги, когда ты останавливала машину? Спала бы сейчас себе спокойненько в кроватке и посапывала во сне, мечтая о новой, наполненной радужными планами жизни.

Она выбралась на небольшую опушку и, пугаясь лесных шорохов, подыскала себе довольно мягкое от хвои место для ночлега. Пригодилась и клеенка, и даже лопата, на которую она уложила пакет с торфяными горшочками. И пусть ее сон был тревожным и она довольно часто просыпалась от грохота проносящихся мимо поездов, все равно на рассвете она почувствовала себя много лучше. Разве что было холодно…

Она мысленно прикидывала, сколько времени прошло с того момента, как она скинула тело Инги Новак с поезда, и до полной остановки поезда. Сопоставив приблизительную скорость, с которой он подъезжал к станции, и умножая это на время, она получала путь в километрах.

Закрыв глаза и вдыхая всей грудью влажный хвойный запах (вдоль насыпи росли ели, а дальше от рельсов, в низине, поблескивало маленькое озерцо или большая лужа), она представила себя в кабинете математики. Стоять у доски она никогда не любила, ей казалось, что все, весь класс, видят ее худенькие ножки, едва прикрытые юбкой-гофре, слишком длинную шею, которую ей всегда почему-то хотелось втянуть в плечи. Учительница математики Вера Александровна, спокойная и умная женщина в вечном темно-синем трикотажном костюме и коричневых туфлях-лодочках, просит начертить на доске путь между двумя пунктами и вычислить его. Марго все делает машинально, дрожа всем своим худеньким телом и думая о том, что то, чем они занимаются, вообще никому и никогда не понадобится – машинист и сам знает, сколько километров от пункта А до пункта Б! Мелок летит из ее рук на пол и раскалывается на две части. Все смеются. Всем смешно. А ей хочется исчезнуть вместе с доской, поездами-скоростями, раствориться в воздухе, НЕ БЫТЬ. Ваша девочка способная, но уж больно зажата. Как выйдет к доске, так сразу же и теряется. А ведь в тетрадках у нее полный порядок. Это правда, что вы собираетесь выйти замуж? Вы уверены, что на Рите это не отразится? Вы, как мать, должны учитывать ее сложный подростковый возраст. И что это за человек? Он младше вас?

Но мама так и не вышла за него замуж. Заболела. Марго взяли к себе какие-то родственники, она даже лиц их не запомнила. В памяти осталась лишь большая комната, в самом центре – стол, а на нем гроб, в котором мама, помолодевшая, похудевшая, как девочка с красиво уложенными вокруг желтоватого лица волосами. Слышали? Они Риту в интернат собираются определить. Вот увидишь, они эту квартиру сдавать будут, а девочка на всем казенном… Что за народ пошел? А кто вон тот мужчина? Тот самый? Из Москвы? Молодой, ему Риту не отдадут…

Страх настиг ее в тот момент, когда она увидела белеющий предмет в голубоватой тени плотно стоящих елей. И если кто из пассажиров, стоящих у окна, смог разглядеть человеческое тело, подумала она тогда, то все равно сюда приедут не раньше сегодняшнего полудня. Да и вряд ли кому придет в голову звонить в милицию или сообщать проводнице об увиденном. Это могли быть белая бумага, мешок из рисовой соломки, набитый мусором и сброшенный с поезда…

Колени ее подкосились, когда она увидела белое, в налипшей грязи и пыли обнаженное тело своей попутчицы, налетевшее, по всей вероятности, на преграду – толстый ствол ели, да там и остановившееся, полусогнутое, со страшными рваными ранами и ссадинами – словно по коже водили наждачной бумагой или редкой металлической расческой с острыми зубьями. На большой скорости, переворачиваясь, это тело летело с насыпи, ломаясь и разрушаясь, как выброшенная из окна кукла.

Марго, дрожа от страха, утянула за руки ставшее как будто еще тоньше и длиннее тело подальше, в гущу деревьев – она уже слышала гул приближающегося поезда. Никто не должен увидеть их вместе. Затем вернулась за лопатой и, надев резиновые перчатки (они оказались велики, и кончики пальцев надулись от образовавшегося там воздуха, что сильно мешало движению), принялась копать землю там же, где и стояла. Труп, чтобы не видеть, она прикрыла клеенкой. Она копала долго, с перерывами, во время которых уходила подальше от крепкого духа свежеразрытой земли, саднящего горло запаха новой клеенки и, как ей казалось, самого трупа… Спину ломило, голова раскалывалась, а яма была слишком мелкой… Она копала, обливаясь потом и чувствуя, как горят ладони. Потом ее неожиданно стошнило. Затем – еще. И все же ей предстояло самое тяжелое – завернуть труп в клеенку и залепить скотчем.

Она проделала это в панике, совершая множество ошибок (первый раз она обернула тело клеенкой, сложенной вчетверо, словно кто-то подталкивал ее и торопил: быстрее, быстрее), но в конце концов ей удалось превратить тело Инги Новак в плотный белый кокон, обмотанный скотчем. Она уложила его в яму, присыпала землей и, выпрямившись во весь рост, огляделась. Тишина, покой, умиротворение. Но все это для кого-то, но не для нее. И не для Инги. Она воткнула лопату в землю и, упаковав перчатки, торфяные горшки и бутылку с удобрением в пакет, сделала несколько шагов к насыпи (раз, два, три… двадцать восемь), затем повернулась налево и, устремив взгляд на едва заметную светлую точку – станционные строения, – снова начала отсчет. Она знала, что, если не собьется и досчитает до самого конца, то позже, уже в гостинице, измерит шаг и умножит на их количество, выяснив таким образом путь. Снова путь.

Вечером, в гостинице, купив по дороге сантиметр, она будет знать, что от шлагбаума до поворота к лесу ровно пять километров и двести пятьдесят два метра, дальше – под прямым углом – еще двадцать восемь шагов. И лопата – пока что вместо креста.

* * *

Когда она открыла глаза, ей показалось, что она в спальне, в интернате. Единственная из всех двенадцати девочек, оставшихся здесь, – ей некуда было поехать на каникулы. Такая же тишина, такие же казенные запахи. Сейчас откроется дверь, и она увидит воспитательницу Ирину Григорьевну, которая скажет: «Ритуля, тебя к телефону». Это в обычных, нормальных семьях подобная фраза бы не удивила: мало ли кто может позвонить. Здесь же, в городе с пышным немецким названием Баронск, Марго не мог позвонить никто. Разве что кто-нибудь из девчонок, решивших из дома поздравить подружку с наступающим Новым годом. Но ведь они же только что уехали и полны радостных, предпраздничных забот. И если они и вспомнят о Рите, то не скоро.