Текст книги "Agape"

– Выбираю правду, – отвечаю я.

– Ты когда-нибудь занималась сексом в общественном месте?

Он произносит это так беззаботно, словно это в порядке вещей; меня вопрос шокирует. Хотя я ведь в доме студенческого братства – обители похоти и разврата. Отвратительно пренебрежительное отношение к сексу.

– Нет. Никогда, – отвечаю, помявшись.

– Ты вообще когда-нибудь занималась сексом? – продолжает едко допытываться Алекс.

Меня охватывает волнение, но я стараюсь держать себя руках.

– Не лезь не в своё дело, Алекс, – холодно отвечает Зед за меня, перехватывая мой взгляд.

Зед заметно напрягся. В комнате стало больше людей или мне кажется? Черт! Алекс наверняка знает правду и просто хочет повеселиться. А потом будет прикрываться тем, что он просто играл в игру. Он становится невыносимым, когда напивается. А общественная норма ещё ужаснее. Если ты не занимаешься тем, чем занимаются другие, то сразу же становишься инородным, чужим.

– Грейси, ты ответишь? – отпивая большой глоток из бутылки..

– Я не играю в эти игры больше, Алекс, – говорю громко, но не кричу, чтобы не показать слабость.

Разворачиваюсь и направляюсь к главному выходу, но через несколько шагов резко останавливаюсь, услышав насмешку Алекса:

– Да ладно, братец, ты с ней уже два года, и ни разу не трахн....

– Алекс, замолкни, – голос Дилана звучит угрожающе.

– А другие? Грейс, может у тебя был кто-то помимо моего брата?

Я вновь стою у диванов там, где и сидела только что, когда Дилан вновь призвал его к трезвости.

– Неужели ты тоже запал на Грейс? – спрашивает тогда Алекс Дилана, хохоча и задыхаясь от гогота.

Он напился в стельку, до беспамятства. Подхожу к брату Зеда ближе.

– Давай, говори, а мы даже представим, что нам это важно, – встряла Меди, но замолкла, поняв неуместность своих слов.

– Алекс. Ты много выпил, – начинаю как можно спокойней. – Давай ты просто пойдёшь в какую-нибудь из спален наверху и не будешь создавать себе проблем?

Он ухмыляется, и вот я уже думаю, будто он согласится с моим предложением, как Зед нас прерывает:

– Нет, Грейси. Мы продолжаем играть. Садись на своё место. Думаю, это будет великолепно! – кричит он.

– Не смей повышать на неё голос, Зед! – вмешивается Логан.

Благодарно киваю ему, и подхожу к Дилану с Али, забыв о том, что недавно хотела выйти на улицу. Оглядываюсь: все смотрят на Зеда, который намерен отомстить.

– Ну, давайте же. Что все такие напряжённые? – спрашивает Зед эмоционально, вставая с дивана и размахивая руками. – Мы продолжаем играть! Алекс, правда или действие?!

– Сейчас очередь Али, – отвечает Алекс. Пирсинг у него в носу переливается.

– Не думаю, что Алиша будет против, – перебивает Зед. – Так что ты выбираешь?

– Правда, – отвечает Алекс с усмешкой и с вызовом в глазах, задрав голову, глядя на Зеда.

– Ладно, – говорит Зед, вставая прямо напротив него. – Правда ли, что у тебя встаёт на мою девушку?

Лучше бы я подавилась алкоголем и умерла прямо здесь. Или провалилась сквозь Землю прямо в Австралию. Или Новую Зеландию. Лишь бы подальше отсюда. В горле ком, я впадаю в ступор. Дилан бросает на меня быстрый взгляд и подходит к Зеду, который даже не обращает внимания на моё присутствие.

– Какого черта ты творишь?! Она ведь прямо возле тебя! – кричит Дилан на него, пытаясь разнять спор. Никогда до этого не слышала, чтобы Дилан повышал голос, обычно он превосходно себя контролирует. – Если бы тебе было бы не наплевать на неё, то ты бы никогда не сказал подобного!

Али встаёт с дивана вслед за Диланом, намереваясь заботливо вывести меня из дома подальше ото всех, но я продолжаю наблюдать, недава себя утянуть.

– Подожди, Дилан, – Алекс также поднимается с кресла, немного пошатываясь. – Если тебе интересно, Зед, то да. Мой ответ на твой вопрос – да. И ты сам об этом прекрасно знал.

Уже ненавижу всей душой это освещение и музыку, которая вроде как стала тише. И все вокруг искривилось и рассыпалось. Как же путано, бесцельно, как непонятно.

– Конечно, я знал. Просто хотел, чтобы Грейс услышала это лично от тебя, придурок, – рычит Зед.

Он победно разворачивается и идёт к своему прежнему месту, а мне хочется подбежать и дать ему пощёчину, накричать. Как он может так ужасно себя вести, так наплевательски ко мне относиться?! Но меня останавливает Али, вновь предлагая уйти, пока не стало слишком поздно. Мысли прерваны, а чувства отошли на задний план, сменяясь осознанием.

– Тогда, Зед, выбирай, ты ей расскажешь или я? – кричит Алекс вслед своему брату.

Что, черт возьми? Мне кажется, что трое самых близких мне людей оказались вместе со мной на острове посреди текучей наружности. Мысли скользят и опадают, не поспевая за событиями. Дилан срывается с места, подходит ко мне большими шагами и предлагает Али увести меня отсюда, которая заботливо держит меня за руку, когда мы быстро поднимаемся по лестнице. Чувствую себя уходящей от мира монахиней, вертится вопрос: ради чего, Зед? Зачем так несдержанно и жестоко? Возможно, и не жестоко, но безразлично и неуважительно Ноги не подчиняются, так что цепляюсь за перила. Неон переключается с зелёного на красный. Позади слышится восторженный крик, но мне всё равно, что там происходит. Али плетётся рядом молча, участливо меня оглядывая, круглая жёлтая луна смотрит в окно, и на последней ступени лестницы я уже готова признаться подруге, как мне важна её поддержка, но снизу доносится издевательский голос Алекса, растягивающего слова:

– Грейси! Не хочешь ли ты услышать о том, как твой замечательный парень трахает других девушек?

Ещё бы немного, и я бы не услышала его из-за оглушающей музыки. Дилан все ещё нежно держит мою руку. Гляжу на Алекса, он стоит под лестницей и разводит руками. Ладонь сжимает бутыль. Темнеет в глазах, грудь сжимает, подступают слёзы. Зед косится на меня. Музыка играет громко, люди продолжают общаться и сновать по лестнице вверх-вниз. В глубине души молюсь, готова даже пойти к Али на исповедь, лишь бы слова Алекса оказались ложью. Это выдал его пьяный мозг.

– Зед, это правда? – мой голос надламывается. Если не принять экстренных мер, то крах всему.

– Да да! Измена! Физическая невероность! – встрял Алекс.

В то время мне, в действительности, напихать грязному олуху опилок в глотку, дабы заткнуть.

– Грейс, давай пойдём отсюда? – предлагает подруга.

– Я должна знать, Али, – отвечаю я. – Зед, это правда?! – вновь вскрикнула я.

Нет ответа. Сглатываю слёзы и говорю, сгладив растущий ком в глотке. От боли в груди не осталось и следа. Я набралась сил, приручила слезы и громко командую:

– Зед!

Он смотрит пьяными глазами, в которых читается смех. Смех? Зед смеётся над мной?! Из-за того, что я поверила Алексу или же из-за того, что это правда и он усмехается глупой девочке? Зед подносит к губам бутылку Алекса, показательно отпевает глоток и швыряет её так, что она разбивается. Ядовитая улыбку уродует его губы. Это правда! Черт, Зед изменял мне! Впрочем, я тоже. Но разница имеется в обстоятельствах! Почему он не осмелился сказать мне лично, и в итоге я узнаю это таким низким образом? Но я даже не могу его обвинять. Я сама была с Диланом. Его касания всегда действует успокаивающе, даже болеутоляюще, но сейчас я просто в ярости! Мне хочется спуститься вниз, накричать на Зеда, дать ему пощёчину за унижение и рвение чувств в моём сознании, больше никогда не говорить с ним. Но последнее, что я слышу, это ругательство Дилана:

– Твою мать!

Звёздная ночь

Эту девушку, такую дорогую для моего сердца, поймал какой-то парень, чья суть, чья душа менялась огромное множество раз. Он уже и не помнил себя, самую первую, изначальную версию самого себя. Ночь знает, что этот парень не помнил переживания, проблемы, мысли и всякую подобную всячину, терзающую его так много лет тому назад; в Ночи заиграла ревность. Заиграли противоречивые мысли недовольства, злости и проклинания, но глубокого почитания его.

7 глава

Грейс

Просыпаюсь в небольшой темной и холодной комнате. Неяркие лучи солнца проходят сквозь шторы, чтобы раствориться в безразличии мрака. Ощущаю гробовую тишину вокруг. Она оглушает, но и успокаивает. Пытаюсь сосредоточится на интерьере комнаты, который еле виднеется сквозь покров тьмы. Я здесь никогда не была. Темные обои, светлый пол. Напротив кровати из темно-вишнёвого дерева, правее – книжный шкаф, дверь. Лучи солнца проскальзывают в комнату сквозь оконное стекло. Весь мой крошечный мир замирает вместе с витающей пылью в воздухе. Бог погружает во тьму отчаяния миллионы ни в чём не повинных существ, отнимая у них что-то важное, а потом вновь проливает на них солнечный свет.  Возвысится ли светило над моей головой, или зенит уже пройден?

Картины на стенах; на мне одета обычная белая футболка. Таких сотни и тысячи, но эта мне знакома. Продолжаю лежать без движения, прислушиваясь к ходу маятника, пока в полумраке, приглядевшись, не замечаю в кресле Дилана, облокотившегося о руку. Он мило сопит с закрытыми глазами. Взъерошенный и измотанный за день, очаровывает ещё сильнее, чем обычно. Пытаюсь неслышно поставить стакан с водой и принять таблетку, но от негромкого стука Дилан просыпается. Он тут же замечает меня, сидящую на кровати без сна. Смутная и обеспокоенная улыбка; Дилан шепчет:

– Грейс, как ты?

Остаточные воспоминания: наша игра… Алекс опозорил Зеда… Зед кричал на своего брата… я узнала, что у Алекса на меня… дьявол! Вспоминаю, как Али и Дилан пытались меня вывести из дома. Тепло прикосновений так же свежо в памяти, как ощущения прохладной воды в стакане, стоящей на тумбе. В груди ноет под тяжестью воспоминаний. Ужасно то, как я узнала о его… изменах. «Трахает других девушек», – заключил Алекс.

– Как я? Ужасно. И я даже не могу винить Зеда в этом, ведь сама была с тобой.

Дилан встаёт с кресла и выходит из тени. Он садится на кровать возле моих ног, а солнечные лучи освещают его лицо и грудь. От простой одежды веет домашним уютом: обычные футболка и брюки, в которых я часто вижу Дилана. Карие глаза смотрят понимающе, задумчиво; брови хмурятся.

– Мне оставить тебя одной? Нет. Не уйду. Поговори со мной.

Вновь делаю глоток воды. Дилан так чертовски заботив. Ощущаю тошноту и подступающие слёзы, но последнее, чего я сейчас хочу, – это остаться один на один со своими мыслями. Необходимо собрать чувства, не подавиться ими. Сгодятся любые фразы, только б опомнится от балласта.

Не сказав больше ни слова, Дилан обходит кровать и ложится возле, подвигаясь ближе и опираясь, как и я, на спинку кровати. Кладу голову на его грудь, прижимаясь всем телом и содрогаясь. Скупая слеза – надеюсь, что не буду плакать вовсе – глупость. Чувствую, как Дилан тяжко вздыхает, когда я трусь виском о ткань его одежды. Закрываю глаза, стараясь сконцентрировать внимание на свистящем мягком дыхание, на биении его сердца. Постепенно успокаиваюсь.

Дилан осторожно поднимает руку, и вот я невольно оказываюсь в объятиях. От его нежности в груди появляется теплота, пусть и не до конца вытесняющая боль. Больше не ощущаю той необъяснимой энергии, сжимающей горло. Бессознательно улыбаюсь этому, хотя знаю, что Дилан наблюдает за мной сверху.

Тело оказалось слабым и изнеможённым в этот ранний час. Впрочем, дух тоже; он всё ещё пытается бороться. В голове не найдётся места ни единой мысли, кроме одной. Мучительны две неродственные идеи, сталкивающиеся в душе.

– Ты вся изломана изнутри, – подал голос Дилан. – Ты и сама не знаешь, что думать, во что верить.

Дилан Барннетт

Многие назвали меня неблагодарным кобелём. Но что поделать. В кои-то веки я помог – Зеда вот нет в её жизни теперь. Конечно, Алекс не сам всё узнал, нет. Слишком глупый и пошлый; но зато такой дурак, что ему счастливо живётся на Земле. Перевожу взгляд за окно, разглядывая детвору, тех деток, что утопились в сердине 80-х. Но это не я выдал Алексу Зеда. Не я, а один безумец.

Грейс

Прошло около часа. Дилан ушёл делать нам завтрак «как я люблю». Рецепт: свежесть на утро после долгих душевных скитаний по закрома философии души, вкус зерен грубого помола в кофе с перцем, а таже бекон в ломтем хлеба. Опять он говорил загадками и создавал впечатление, будто бы знает всё, что мне по душе. Сижу как на иголках на краю. Алиша – религиозный человек!

– То есть вы…? – она запинается, всё ещё не веря моим словам о том, что происходило между мной и Диланом все это время.

Она смотрит в стену после признания. Тяжело вздыхаю, готовясь к буре, и смотрю на подругу украдкой.

– Это прелюбодеяние! – вскрикивает она. – Ваши души будет гореть в аду вместе с убийцами и насильниками.

Мою душу словно отделили от тела.

– Грех есть грех, – выпалила она. – И сам факт флирта на стороне или внебрачной связи чудовищны и для тебя, и для Зеда! Все мы стремимся к хаосу, но нельзя дать ему себя поглотить!

– Мне нет оправдания, Али. Но я была с Диланом, когда Зед… – выдыхаю я из последних сил.

– Я больше не могу слушать это! Я должна понять, как спасти твою грешную душу. А пока лишь советую идти в церковь и молиться.

Алиша просто… просто ушла. Она захлопнула дверь с горьким криком и со слезами на глазах. Слышу, как на нижнем этаже повторяется та же сцена уже с Диланом и хлопает входная дверь… В ее глазах мы предали её и её веру. Утешает одно: со временем наш “позор” всё равно растворится в амнезии безразличного мира.

Звёздная ночь

Как же всё-таки хрупки дружеские отношения, даже самые близкие. Жизнь, поступки той или иной стороны разводят многих. Пусть даже Ночь изначально направила Дилана, пусть сейчас она ликует от новостей, от хрупкости человеческих чувств становится грустно. Но наконец этой чертовке больно. Против воли Ночи приходится укротить свои смятенные чувства. Странным восторгом наполнен её дух.

Грейс

Аромат кофе с перцем ощущается уже на выходе из комнаты, но сейчас это неважно. Всё думаю об Али. Я не могу её потерять. Теперь говорить бесполезно; она сбежала и захлопнула дверь. Спускаюсь по лестнице в кухню-гостиную в тишине, чувствуя себя одиноко.

Здесь сочувствие всех обволакивает, призывая к трезвости. Отрезвляющий классический стиль интерьера; преобладают темно-коричневые, чёрные и винные тона. Дилан стоит около плиты; по воздуху разносится советский джаз 20-х годов прошлого века. Пыль витает в воздухе и медлительным танцем опускается вниз. Камин зажжён. Дверь в соседнюю комнату открыта. Это художественная мастерская – мольберт, картин, художественного оборудования, книги Генри Уоррена (с этим писателем был знаком мой отец).

Все пишут сообщения, как волнуются и переживают, но в словах поддержки читаются натянутость и фальшь. Я никогда не ладила с технологиями. «Персональные маячки» – звала я так телефоны, пусть и активно пользовалась. Самым последним я открыла сообщение от Зеда.

“Грейси, нужно обязательно встретится. Напиши время, дату и место”, – читаю я и не знаю, как ответить; стоит ли?

Такое холодное и деловитое сообщение от бывшего возлюбленного… Дьявол! Зед и не знает о Дилане. В его глазах, не ведающих мою правду до конца, и уме полагающем, что лишь он сам является резоном к скандалу меж нами, все рождаются импульсы к написанию подобного… безразличного текста.

Я и не ответила. Не осмелилась, не нашла сил. Алиша ушла, выбежала вон из дома, ставя под сомнение свое дальнейшее присутствие в моей жизни, и от ссоры с ней меня выворачивает, выворачивает наружу из самой себя, из собственного никчемного тела. Я провела половину дня, укутавшись в упоительно светлый плед гостевой комнаты Дилана. Я не хотела, чтобы кто-то касался меня, беспокоил, лил крокодильи слезы; в лишний раз бросал в мою сторону безмолвные взгляды; я упивалась собственным несчастьем.

Засыпая и просыпаясь снова и снова я вспоминала поздний вечер несколько лет тому назад: я писала эссе, лежа на кровати, и обсуждала с Алишей Логана, как в ту ночь, когда во второй раз увидела женщину под окном своего дома. В тот дивный вечер я получила романтичное сообщение от Зеда, чтобы в полночь мы встретились на берегу океана. По сути, это было наше первое свидание. Ночью я сбежала под ласкающие тёплые ветра пляжа, и мы говорили почти до рассвета, обнявшись. С Зедом было так спокойно. Мы частенько выбирались одни в ночь.

Но вот мне становится холодно, и я плотнее укрываюсь. Постепенно мысли о прошлом отходят на второй план, глаза слипаются, а дыхание выравнивается. Когда время переступило порог меж долями дня, и теперь эту часть дня по праву можно было наречь ранним вечером, я спустилась в залитую лучами пошлого солнца кухню и потребовала Дилана отвезти меня к родной душе, отвезти меня в то место потерянного детства, – то место и тот человек – Нэт и закусочная.

Я настойчиво поддерживала сухое молчание в машине, выкручивая громкость минорной музыки на среднее значение. Когда мы приехали в закусочную и прошли к крайнему столику, я глядела то на обеспокоенного Дилана, то на бурную пелену тёмных волн океана и борющихся с порывами ветра птиц. Я прокручивала в голове навязчивую мысль: «Я обязана узнать правду от Зеда». Опустошив стакан воды, я наконец осмелилась ответить на вчерашнее сообщение Зеда: «Не будет никаких встреч. Скажи мне всё сейчас» – написала я. (Я осмелилась ответить ему ни без сердца, готового вырваться из груди, ни без головной боли; я ненавидела и, впрочем, до сих пор ненавижу чувство уязвленности и неимения возможности контроля)

Что только Дилан ни делал: молчал, выдвигал компромиссы, докапывался, вновь молчал, наливал мне стопку, чуть ли не рассорился с официанткой первой смены, но пожалел меня и замолк; был он неравнодушным, одним словом; но я благодарна, что в мои выяснения отношений с Зедом он не полез.

Итак, Зед заметил мое сообщение не сразу; но ответил сообщением мгновенно: «Ты и без того знаешь всю правду, Грейси. Я тебе изменял, и теперь ты ненавидишь меня, зная это», – все чувства, всё, что я точно знала, смешалось в боли в шее. Зед набирает текст второго сообщения, а я открываю фото его профиля и обращаю внимание на уши. Заострённые на конце, они больше напоминают вид капустного листа. Мясистые и крупные. Раньше я никогда не замечала.

«На протяжении целого лета я изменял тебе, а с тобой был, потому что мне нравилось играть с твоими чувствами», – печатает он пустые ругательства. «Мне было интересно, сколько ещё шансов ты дашь мне. Сколько будешь терпеть постоянную ревность и ссоры. Ты пустая, а твои посягательства на благородство, на искусство – отвратительны».

Сердце разрывается, и я не даю проступить горячим слезам, впиваясь ногтями в ладони. Дилан видел это, но молчал; или же он что-то и говорил, а я и не замечала, так мне было не до этого. Я представляла то, как звонко и не сдерживая силы бью Зеда по щеке, ощутив остроту его щетины.

«Даже жаль, что Алекс всё выяснил. Ты играл очень убедительно, так развратно», – написала наконец я.

Нет. Не осталось ни единого шанса, что мои мольбы были услышаны, а надежды оправданы. Но я уже выстояла сражение насмерть против его тирании.

«Запомни это хорошенько, Грейс. Теперь ты точно знаешь, как ты выглядишь, и кто ты есть на самом деле».

«Ты даже на половину не тот мужчина, кем себя возомнил» – это было последним сообщением за нашу историю.

Я ощущаю, как потекла тонкая, горячая слеза, тень мужского присутствия вновь обретает точные очертания, я обнаруживаю Дилана рядом. Он подбирает слезу с моего подбородка и растирает меж пальцев. Я вздрагиваю от прикосновения его тонких пальцев. На эти секунды он стал мне отвратителен. Отвратительно отсутсвие преодаленных трудностей, отсутвие проведенного вместе, роднящего времени. Мы молчали. Дилан был мне чужд.

В этом опреснившем вечере я была погружена в ступор. Мне кажется, что температура внутри комнаты стала ниже. И здесь ко мне явился давно забытый господь – Нэт. Мы так давно не виделись… Последний раз, наверное, в день гибели Виктории. Так много всего произошло после! Она вглядывается в мои глаза, но не сразу подхватывает мое подавленное настроение, но не сразу замечает красные глаза, затертые до сухости салфетками. Единственное, что можно сказать точно – её внутренний свет озаряет озлобленную атмосферу комнаты. Я бросилась в объятья родной, после чего услышала:

– Я не знаю, что тут произошло, но если в этом виноват ты, Дилан, – Нэт ткнула пальцем на Дилана, не знающего как уж мне помочь и потерянного, – то тогда я надеру твой английский зад.

Смеюсь сквозь слёзы и кидаюсь к ней. Объятья моей второй матери, одного из самых близких людей, действуют как болеутоляющее, так что на короткие мгновения становится легко.

– Нэт, он пытался помочь, – бормочу я, окутанная вуалью покоя, но мой голос всё так же надрывается. В важные моменты тело всегда подводит.

В уши бьёт ужасная тишина, резко проступившая в заведении. Единственная песня, которую может играть этот дряхлый автомат, завершилась на последних нотах. Разговоры посетителей казались мне исчерпанными, а если кто-то что и продолжил шептать вполголоса, то скучными и столь обыкновенными. Не осталось ни тела, ни духа, о которых можно было бы сказать: «Это он» или «Это она». Но вот они уже вновь, резко и неожиданно, стали силуэтами. И всё вернулось на прежние, естественные места, приобретая остроту очертаний.

– Мне стоит впервые в жизни ослушаться голоса интуиции и поверить тебе, Грейси? – спрашивает она меня, а я лишь ухмыляюсь и отвечаю положительно. Немного отхожу от Нэт, которую так люблю.

Дилан встал с дивана на ноги, прошелся, вернулся. Замечаю, что он хочет что-то сказать, как-то ответить, но я перебиваю голос Дилана своим:

– Дилан, тебе лучше идти, – обращаюсь я к нему настолько сдеражанно, на сколько могу, даже не расслышав начало его фразы.

Он замирает на мгновение, глядя на меня.

– Грейс, позволь мне сде… – начинает Дилан тведо, но не договаривает.

– Нет, Дилан, – перебиваю я его вновь, переводя дыхание. – Категорически нет.

Это особая форма мазохизма – прогонять человека, который очевидно хочет остаться с тобой и помочь. Но сейчас меня одолевает лишь пароксизм раскаяния, даже некого смущения.

– Хорошо. Только, Грейс, – он выдерживает небольшую паузу с болью в глазах, от чего слез становится ещё больше. – Не закрывайся от меня.

Дилан ещё раз касается кожи щёк, вытирая мои слезы. И, кинув на Нэт прощальный, мимолётный взгляд, исполняет мою просьбу, захлопывая дверь. Меня пронизывает холодком, когда я провожаю его взглядом, как обычно глядят на тающий парус, покуда он не скроется за горизонтом.

Рассказываю Нэт всё. Всё то, что произошло от коронации меня и Зеда на выпускном до последнего разговора в мельчайших сюжетных подробностях. Слезы прошли, надрывные рыдания прекратились, но осталась всё та же давящая тяжесть в груди и запутанные мысли о Зеде, и даже о Дилане. Все мысли попали в единую бездонную яму, и я будто бы во тьме без единого шанса на спасение. Изнываю под тяжестью мыслей и в неосознанной попытке занять свой разум вспоминаю, что человеческая кожа обновляется каждые две недели, а это означает, что поцелуй Дилана мои клетки уже не помнят, хотя разум в точности воссоздаёт эти ощущения. Ну конечно, Грейс. Давай ещё больше научных фактов! Напиши прямо сейчас Логану, он тебе опишет их целое множество. Он ведь может это сделать! Хочу саму себя ударить; бросает в жар.

Нэт привезла меня к моему дому. Свет выключен, обычная уютная и тёплая обстановка – в ней я и зарываюсь в постель. В моей голове опять и опять прокручиваются пронизывающие, оскорбительные слова Зеда, чья истинная сущность скрывалась такое долгое время внутри. «Ты пустая»; «всё лето я тебе изменял, а с тобой был, потому что мне нравилось играть с твоими чувствами»; «было интересно, сколько ещё шансов ты дашь мне. Сколько будешь терпеть постоянную ревность и ссоры».

Когда он вымаливал прощение перед моей матерью, когда он говорил, что изменится, да даже тогда, когда он обнимал меня и целовал в доме у Али. Это всё было его игрой. Я тянулась вверх, будто к незримым вишнёвым деревьям, к пляске ветвей и листьев, не жалея себя принимая безжалостный ятаган зла. Своими словами и поступками Зед все бил, бил, бил, бил, требуя сочувствия. Глотаю боль; глаза прячу под белоснежным простором одеяла, укутывающем и обволакивающим моё избитое тело. Зед покалечил его, составил содрогаться каждый сантиметр. Я оказалась на голых опасных скалах среди обломков. Я была обременена своей старой жизнью, пусть свежие порывы премен давно уж должны были подменить мою реальность.

Все так противоречиво!

***

Всё чаще становятся заметны взгляды прохожих, прикованные ко мне. Промелькнув мимо центральной университетской площади, спешу на первую лекцию. Оглядываю помещение в попытке найти знакомые лица – Логан. По его словам, все знают о произошедшем: мы были известной парочкой. По окончании занятия прощаюсь с другом и спешу на остальные лекции, опять и опять попадая под огни чужих глаз.

Проходит неделя; другая неделя. Жизнь делится обычной студенческой учебной жизнью и репетициями. Али всё ещё разрабатывает план по моему спасению; даже не здоровалась с ней ни разу. Я… просто решила изолироваться в попытке исправить и вынести всё самой. Я всегда так поступала. Зеда я не видела с момента разрыва ни разу, Дилана постаралась не видеть. Я благодарна за помощь. За откровенность и временно возникшую между нами симпатию, но она прошла. Мне слишком больно от воспоминаний при взгляде на него. А мысли о совместном времени вызывают ещё больше слез и страданий. Дилан пишет каждый день; удаляю навязчивые сообщения, даже не читая. Возможно, нет, нет, он точно мучится. Я осознаю, что сейчас веду себя как конченая эгоистка, но я просто не могу, не в состоянии переступить порог и наконец признаться Дилану (и даже самой себе), что проще одной. Всегда так было и будет. От каких-либо отношений больше проблем и разочарований, чем пользы. Чувствовать поддержку любимого человека, его присутствие рядом. Ощущать жгучий или мягкий, нежный взгляд, или влажные губы, сидя на его коленях. Великолепно, дьявол, но так больно.

Мучаюсь на последней лекции на этой неделе, не слушая. Грейс, ты просто обязана поговорить с Диланом. Страдальческим эгоизмом, которым ты просто упиваешься, ты делаешь больно другим людям возле себя. Это отвратительно. Необходимо поговорить прямо сейчас: вечером уезжаю на фестиваль в Сиэтле.

Под монотонный голос профессора, вещающего об истории искусств, я погрузилась в дремотное состояние – и ощутила нечто вне всего. Всё кончено, думала я, пока студенты вставали из своих столов и выходили один за другим за двери аудитории.

Стоя на улице в дождливую, облачную погоду, одетая в свитер и пальто; осматриваю всех однокурсников Дилана, которые выходят из здания. Зеда здесь нет; не беспокоюсь, что могу его нечаянно встретить. Продолжаю внимательно изучать всех выходящих брюнетов. Замечаю знакомого Дэна с той вечеринки, но он тут же убегает по своим делам после короткого разговора (не обошлось без очередных глупых, но в этот раз искренних соболезнований). Алекс пишет мне, что Дилана вовсе сегодня не было в университете. Не выйдет сегодня ничего. Скоро Даниэль приезжает за мной; сажусь в машину. Улыбка моего ментора подбадривает и успокаивает потрёпанные нервы. Слушая скандальные истории Даниэля из его же жизни, я постепенно успокаиваюсь. Бодрящая музыка, оживлённые беседы с Даниэлем, параллельно наслаждаюсь ночными видами природы.

К моменту, как мы наконец добираемся до отеля, в Сиэтле уже около часа ночи. Гостиница расположена в самом центре города и представляет собой стеклянное здание, уходящее в небо. Чистые стекла сияют от света ночного города, не позволяя отвести взгляд. Внутри лобби выполнено в роскошном классическом стиле: мраморные полы, величественные колонны, диваны, обитые красным мягких бархатом. Всё здесь было в согласии с тишиной, пустотой позднего часа.

Вот бывают же такие минуты, когда нет чувств. Куда они пропадают? Мои мысли преобразились, стали целостными вновь. Даниэль, уладив мелкие вопросы наконец возвращается ко мне, а ключи от наших номеров поблёскивают в него руке. Оба усталые, мы с облегчением бредём к лифту и расходимся по номерам.

Тёмный лакированный паркет отражает потрясающие виды, открывающиеся из панорамных окон, – грандиозные переливающиеся небоскрёбы. Включаю прикроватную лампу, вырывая комнату из мглы. Светлая образцовая высокая кровать… множество подушек… мягкий бежевый ковёр. Кресло уютно расположилось возле окон и ждёт меня, но я иду раскладывать вещи и спать ( всё завтра). На часах уже два; вставать через шесть часов. Убрав телефон подальше, я впервые за эти прошедшие две мучительные недели не могу уснуть, ведь удалила новые сообщения от Дилана. Страдаю от этого поступка и от своего естественного любопытства. Что всё-таки Дилан написал мне? Всё ли у него в порядке? Что… что, черт возьми, он чувствует? Скучает по мне или же зол? Если бы Дилан наплевал на меня, то не пытался бы связаться всеми возможными способами. Спит ли сейчас? Или же рисует по ночам? Задаю себе вопросы, вновь и вновь прокручивая их в голове, но, как и всегда, сон побеждает. Глаза смыкаются от тяжести век – я засыпаю.

8 глава

Грейс

Слишком много всего произошло за один лишь день. Просыпаюсь по будильнику, собираюсь и иду на завтрак. Даниэль, уже одетый в свой классический костюм для выхода в свет, ждёт меня внизу. Он безостановочно болтает о репетиции и выступлении, а я прикидываюсь, будто слушаю (вчера мы это уже неоднократно обговаривали. Повторения… повторения… повторения…).

Покончив с трапезой, мы быстро заходим в наши номера и, взяв необходимое, спускаемся к машине. К моменту, как мы приезжаем, я прогнала сценарий ещё несколько раз. Прохожу все стадии подготовки к генеральной репетиции, саму генеральную репетицию и теперь уже подготовку к выступлению. Время близится к началу, людей становится всё больше и больше, а грусть, жившая во мне так долго, проходит, стоит мне просто выйти на сцену. Под светом софитов, выступая перед огромной публикой, я по-настоящему пробуждаюсь.

Исполняю главную роль, так что почти не ухожу за кулисы, но в зал не заглядываю, хотя обычно украдкой изучаю лица сидящих в первых рядах – насколько это возможно, не жертвуя актёрской игрой. После первого действия во время антракта проверяю телефон.

“Когда будешь вновь на сцене, смотри почаще в зал. Особенно на первый ряд”, – читаю я.

Дилан?.. Он здесь?.. Всё, что у меня получается поделать со своим телом до того, как меня насильно потащат на сцену, это из самых потайных уголков своих лёгких вытащить остатки воздуха. Да, на своей выставке, когда мы только познакомились он заявлял, что не отказался посмотреть на мою актерскую игру. Первая сцена второго акта; у моей героини почти нет слов, она наблюдает за разворачивающимся конфликтом. Когда я произношу заученные наизусть реплики диалога, обвожу взглядом всех сидящих леди и джентльменов. Они вникают в произносимые мной слова со слезами на глазах – я высвечивала без труда их мысли и чувства; так крадётся луч под водой и врасплох застигает сине-зелёные водоросли. Обнаружив Дилана, приехавшего ко мне без приглашения и получившего место в первом ряду, пронзающего меня противоречивым взглядом, я теряюсь, сама не замечая как. Завершаю сцену, пытаясь контролировать себя как можно тщательней, а затем скрываюсь за кулисами, чтобы привести мысли в порядок.