Текст книги "Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни"

Кассир, услышав детский голосок, требующий билет аж до Астрахани, немало удивилась и привстала со стула, чтобы рассмотреть не только лохматую макушку пассажира, но и ее обладателя.

– Девочка, детский билет продается только в сопровождении взрослого! К тому же требуется документ – свидетельство о рождении!

Бум-бум-парапум.

Приехали.

Сердце Оли ухнуло вниз, ей показалось, что еще немного – и оно пустой бутылкой покатится по холодному полу. Она не помнила, как успела сесть в последнюю электричку, как шла по темной улице от станции к родному подвалу. Ребята веселились. Под потолком, освещенным тусклыми свечами, проплывал сигаретный дым. Из сырого угла тянуло плесенью. Пьяные вскрики, похабщина и смех… Оля заснула, несмотря ни на что.

Проснулась рано. В розоватых лучах рассвета стала перебирать свою сумку. Из пустых окон заброшки на нее взирали сонные голуби. Авось угостят?

Тряпье. Тряпье. Тишкина игрушка. Оля прижала ее к груди и отложила, чтобы взять с собой. На самом дне была истрепанная папка, а в ней их свидетельства о рождении и даже паспорта родителей – это хозяйка квартиры, выгоняя брата с сестрой на улицу, помогла им отыскать документы в завалах отцовского хлама.

Попрощавшись с полувменяемыми детьми, Оля вновь отправилась на вокзал. Там она стала бегать вокруг людей, приобретающих билеты.

– Простите, тетенька, а вы случайно не в Астрахань едете?

– А вы?

– А вы?

– Купите, пожалуйста, мне билет…

Но все либо ехали не туда, либо грубо отказывали, а то и вовсе гнали от себя подальше взашей. Оля стала отчаиваться. Она остановилась неподалеку от касс, чтобы набраться душевных сил для следующего захода. Тут к ней подошел мужчина.

– Девочка, я слышал, тебе нужен билет до Астрахани?

– Да…

– Я еду в Саратов. Можешь поехать со мной. Это один и тот же поезд.

– А как я дальше?

– Попробуешь зайцем или, на худой конец, доедешь на электричке сначала до Волгограда, а оттуда, на следующей, до Астрахани.

Оля напряженно посмотрела в лицо мужчине. В мелких, невыразительных глазках таилось что-то отталкивающее, подозрительное. Он был весьма невысок, худ и бледен. Да, это определенно не тот типаж, по которому вздыхают взрослые тети, но ей-то что?

– Сейчас достану свое свидетельство и деньги.

– Ах, забыл сказать: я путешествую только в вагонах-купе…

– Ой… Не знаю, хватит ли мне…

Оля не хотела прощаться со всей суммой. Мало ли, что ждет ее по прибытию. Мужчина великодушно махнул рукой:

– Давай сколько есть, остальное я доплачу.

* * *

Улица твердо научила Олю, что доверять никому нельзя. Особенно взрослым. Девочка залезла на верхнюю полку и спрятала под подушку свою затасканную сумочку. Дядя Жора – именно так звали мужчину, который согласился купить ей билет – расположился на нижней полке. Он неуклюже шутил, скалился и всячески пытался заслужить расположение попутчицы, но чем больше он старался, тем больше настораживал Олю.

– Бедные вы детки, уж сколько вас по вокзалам ходит, брошенных.

Оля молчит. Мужчина не сдается:

– Зачем же тебе в такую даль?

– К тете. Хочу попроситься к ней жить.

– А если откажет?

Оля пожала плечами – не знает.

– У нас в Саратове с вами попроще. Я бы сказал, бездомные дети там редкость.

По коридору то и дело громыхали багажные сумки других пассажиров. Оля от всей души надеялась, что к ним кто-нибудь подселится, но поезд тронулся, а они так и остались вдвоем. По лицу мужчины бродили странные полутона эмоций: испуг, ожидание, нетерпение, предвкушение… Он захлопнул дверь и присел. Оля видела, как его тонкие, изнеженные пальцы застучали по столику.

Вечерело. Сиреневые сумерки проглатывали дальние леса, дома, дороги… Догорал ускользающими лучами солнца горизонт. Оля не шевелилась, наивно полагая, что так Жора забудет о ее существовании. Мужчина же оставил попытки разговорить забитую оборванку и погрузился в чтение газеты. Пусть девчонка освоится. Все равно впереди целая ночь.

Через станцию в их купе заселилась пожилая женщина. Она была полна и так приветлива, словно встретила дорогую родню. Жора, осыпанный стандартным набором бабулькиных причитаний, был взят в оборот в качестве швейцара и чуть не отдал Богу душу, пока втискивал на верхнюю полку для багажа ее чемодан. Под сиденье бабушка запихала клетчатую сумку.

– От сына возвращаюсь! Им, бедным, зарплату то мукой, то макаронами выдают. Так я им еды привозила – рыбки нашей, астраханской, м-м-м-м-м – вкуснота! А назад, вот, одежду для младшей внучки от старшей передали. По наследству, так сказать.

Жора попытался изобразить кислую улыбку. Бедолага растирал потянутое плечо.

– Так вы, значит, до конечной? До Астрахани?

– До нее, милок, до родимой. А вы?

– Чуть раньше, – буркнул Жора.

– Ой, да вы с дочкой!

– Э-э-э-э… с племянницей.

– Здравствуй, девочка, я бабушка Маша. Внучки Марусей зовут – ах, умора! Такие сладкие!

Женщина прижала к себе руки и выразительно погримасничала, показывая, что внучки ее сладкие до невозможности.

– А я Оля, – донесся с верхней полки тихий голосок беспризорницы.

– О-о-оленька, – повторила ласково бабушка Маша и склонила набок голову, как бы любуясь то ли именем, то ли самой Олей. – У меня лучшую подругу звали Оленькой. Славное имя.

На памяти Оли никто и никогда не называл ее славной. Девочка едва не заплакала. Бабушка Маша выразительно моргнула едва не всем лицом – мол, все будет хорошо, прокатимся все вместе с ветерком, да и только.

Женщина расстелилась и вскоре принялась за поздний ужин. Она достала вареные яйца и пирожки. Потом попросила у проводниц кружки, чтобы заварить чай. Жора наотрез отказался и отвернулся к перегородке, а Олю особо не спрашивали. Пока девочка спускалась, бабушка Маша невзначай заметила, что ноги Оли донельзя грязны.

Мельхиоровые подстаканники с мчащимися вперед поездами поразили воображение сиротки. Такого она не видела даже на картинках. Оля стояла и размешивала сахар, крупинки бежали-бежали и быстро растворялись в горячей воде. Глаза ее, непослушные, недоверчивые, так и цеплялись за вываленную еду. Она сто лет не ела вареных яиц.

Бабушка Маша расквохталась, как наседка и, усадив девочку подле себя («дяденька» не догадался подвинуться) снабдила всеми имеющимися дарами. Она поражалась: девочка как с голодного края, а дядя даже не пошевелился, чтобы накормить ребенка.

Женщина стала причитать о трудных временах, о бездомных, заполонивших вокзалы и подземку, вспоминала прежние, спокойные года. А Оля ела и думала о маленьком брате. Как он там? Кормят ли его? Не обижают? Не выгнали ли на улицу? Как смеет она греться под боком добродушного человека, пока Тишка, испуганный и несчастный, брошенный ею, смотрит в темное окошко и плачет? Слезы душили девочку, сковывали горло.

– А ты домой едешь или в гости?

Оля задумалась.

– В гости.

– Ну, пей, пей чай, что же ты?

Бабушка Маша ободряюще улыбнулась. Волосы у Оли нечесаные, одежда затасканная в край, а сам дядька выглядит вполне нормально. Странная парочка.

Под запоздалый, падающий звук колес Оля слушала, как в темноте нижней полки чем-то шелестит человек по имени Жора. Он ел. Вскоре все лишнее затихло и по купе разлилось мелодичное сопение бабушки Маши. Под него-то Оля и заснула.

Ее разбудила чья-то влажная ладонь. Оля открыла глаза, но ничего особенно не изменилось – было слишком темно. Под одеялом ладонь – чужая! – опускалась ниже и оттягивала Олино белье. Девочка вскрикнула, вскочила, ударилась головой о багажную полку… Никто не спешил на помощь! Две руки схватили ее за ноги и растянули по матрасу.

– Помог…

Зажали рот и продолжают. Оля брыкается изо всех сил. Наконец, открывается дверь – в проеме растерянная бабушка Маша. Жора делает вид, что поправляет Оле одеяло и, как ни в чем не бывало, ложится на свое место. Оля, сжавшаяся в комок, дышит тяжело и со всхлипами.

– Кошмар приснился, – говорит Жора.

– А, ясно. А я в туалет вот… вышла.

Оля заснула только утром, когда расшторили окна и бабушка Маша, выспавшаяся, сидела и миролюбиво наблюдала за сменяющимися пейзажами. Оля проснулась ближе к полудню от голода. Постельное белье Жоры убрано, на сиденье стоит дорожная сумка.

– Поешь, – сказал он девочке, указывая на столик.

Там были его бутерброды. Он наверняка делал их этими же руками… Олю захватило отвращение.

– Я еще не хочу.

– Не выдумывай. Ешь, – повторил Жора и вышел покурить.

Оля спустилась. Как могла, пригладила волосы. Хотелось в туалет, но девочка старалась избегать встреч с Жорой.

– Олюш, держи пирожочек, а? – предложила ей бабушка Маша.

Оля поблагодарила, взяла и, услышав, что открывается дверь, юркнула назад на полку. Пирожок был съеден незаметно. Через полчаса Жора оживился.

– К Саратову подъезжаем, – сказала пожилая попутчица.

Услышав это, Оля набралась смелости и вышла в туалет. Только не выходить никуда с ним! Только не с ним! Девочка пробыла взаперти всю стоянку и вышла, только когда поезд тронулся.

– Оля?! А как же… Я думала, ты ушла вместе с дядей! – поразилась бабушка Маша.

– Я… Нет. Мне нужно дальше. Он мне, в общем-то, и не дядя…

– Как это? Зачем он тогда забрал твою сумочку?

Оля похолодела, бросилась к подушке. Пусто! А сумку, что была под сиденьем, оставил. Все. Денег нет, осталось жалкое тряпье и документы.

Оля упала на сиденье, прикрыла ладошками лицо и зарыдала. Как же ей теперь быть? Опять тратить время на попрошайничество! А еще сейчас зайдет проводница и выгонит ее на следующей станции взашей.

Ничего не понимающая бабушка Маша всеми силами пыталась ее успокоить.

После Оля прихлебывала ложечкой чай и рассказывала шокированной женщине все, от и до: как они с Тишкой лишились родителей и крова, как оказались на улице, как жили в сыром подвале, как просили милостыню и как попали в участок, а после она оставила больного Тишку одного. В большом городе. Малыша. И теперь она едет в Астрахань на поиски тети, но даже адрес ее Оле неизвестен. Да и примет ли? Вопрос.

Бабушка Маша умывалась слезами и невольно представляла на месте Оли собственных внучек. Всю оставшуюся дорогу Оля ехала, как опущенная в воду. Женщина вымолила у проводницы не ссаживать девочку с поезда, сказав, что если не будет места, Оля разместится на одной полке с ней. В город прибыли за полночь. Перед входом серебрился памятник со вздернутой к небу рукой. Бабушку Машу разрывали двоякие чувства. Ну не может она взять к себе девочку! Сама выживает на пенсию. Почти год копила на билеты к сыну. Да и дочь сразу же узнает – загрызет. Нет, нет.

«Бедное дите!»

Она отдала Оле бережно хранимые деньги. Себе оставила только на такси.

– Ты тетю сначала с помощью телефонной книги поищи, помнишь, как я говорила?

Девочка кивнула.

Черная ночь. Оля пробудет в здании вокзала до утра, а потом начнет скитаться по совершенно незнакомому городу в поисках весьма расплывчато представляющейся тети. Песчинка, выброшенная в океан. Как так можно! Куда же ты смотришь, Господи?! Ау, люди! Люди ли вы вообще? Что не так с этим миром? Почему он так невыносимо жесток?

Нет. Неверно. Он вовсе не жесток. Он без-раз-ли-чен.

Все на этой земле абсолютно безразлично и холодно, кроме человеческой души. Но не каждой. Нет. А только той, что разрывается от сострадания и боли. И идет наперекор всем доводам рассудка. О, это невыносимое, бросающее на попрание фундаментальные инстинкты чувство! Оно чисто, хрустально и не требует ничего взамен. Оно есть тонкая нить, соединяющая нас с чем-то большим, чем мы являемся. Оно есть любовь.

Бабушка Маша бросила сумку возле такси и, повелев водителю ждать, припустила в здание вокзала. Оля, с подоткнутыми под себя ногами, устроилась на сиденье в центре. Глаза прикрыты – устала с дороги. Помимо нее в зале спит парочка бомжей.

Бабушка Маша перевела дыхание и гулко вскрикнула:

– Оля!

Эхо понесло под потолком ее голос «Оля, Оля, ля, ля…»

– Пойдем, дорогая… Пойдем со мной.

– Куда?

Женщина в ситцевом платке склонила набок голову, широко улыбнулась и поманила девочку рукой:

– Домой, Оленька, домой.

* * *

За время скитаний Оля успела забыть, что существуют мультфильмы, добрые сказки, сон в чистой постели и полная ванна теплой, чуть обжигающей воды. Собственно, горячая ванна за все прожитые 10 лет с ней вообще случалась крайне редко. Но поразительнее всего в квартире бабушки Маши была ночь в тишине: не гудит отопительная подвальная труба, не капает вода со стены, не пробегает прямо у лица противная крыса… И десять детей, спящих подле друг друга, не ворочаются, не постанывают во сне.

Оле не терпелось сразу же приступить к поискам тети. Пока они отсыпались с дороги, а после позавтракали, наступил обед. Дорога каждая минута, ведь маленький Тишка остался в Москве совершенно один, и девочка не имела понятия, где он сейчас находится. Каждый раз при мысли о брате Олю охватывала паника.

Бабушка Маша одолжила у соседки телефонный справочник.

– Так… Вострикова Алла. Ой, а тут только фамилия с инициалами. Как тетю по отчеству?

– Николаевна.

– А.Н… – записала она на бумажке рядом с именем Олиного отца, – Ну, что ж, давай попробуем.

Под пальцами бабушки Маши закружился телефонный диск.

– Алло? Здравствуйте! Простите пожалуйста, вы Вострикова Алла? Анна? Извините.

30 минут безрезультатных звонков и на каждом у Оли перехватывало дух. Бабушка Маша качала головой и набирала следующий номер, отмечая карандашиком проверенные.

– Два осталось, – вздохнула женщина.

Оля, которая все это время сидела рядом у трюмо с телефоном и жадно прислушивалась к доносящимся из трубки речам, вышла в зал и села на самый кончик дивана. С балкона виднелся тополь – сухой ветер срывал с него последний пух. Слепило горячее солнце. Глупая затея! Никого она не найдет, зато потеряет Тишку! Нужно было остаться с ним. Где она теперь будет искать его одна? И если он в приюте, кто ей, десятилетней беспризорнице, отдаст ребенка?! Только выкрасть его. Да! Она сама напросится в тот детдом, и они сбегут вдвоем! Но для начала нужно его найти.

– Вы Алла? Алла Николаевна, правда? – оживилась в коридоре бабушка Маша. Оля навострила уши. – Нет… Ах, это ваша мама! А скажите, брата вашей мамы зовут случайно не Анатолий?

На том конце трубки замешкались. Оля подбежала. Ее сердечко с силой забилось о грудную клетку.

– Да, Анатолий, а вы кто? – послышался молодой и звонкий голос.

– А я… понимаете, тут такое дело… Ее разыскивает племянница, девочка Оля. Не могли бы вы передать трубку Алле Николаевне, чтобы они поговорили?

– К сожалению, не могу. Мама уже второй год парализована после инсульта. Так, говорите, племянница? У нее что-то случилось?

Бабушка Маша растерянно взглянула на Олю, которая в силу возраста не поняла, почему тетя не может подойти. Внутри девочки стремительно разливалась радость – она все-таки нашла папину сестру!

– Да… но не хотелось бы по телефону…

– Хорошо, приходите завтра, будет суббота, а то я сейчас опять ухожу на работу. Просто я отпрашиваюсь в обед, чтобы покормить маму. Запишите адрес.

Она продиктовала тот же адрес, что был в телефонном справочнике. Бабушка Маша положила трубку и озадаченно посмотрела на Олю.

– Твоя тетя парализована. Понимаешь, что это значит?

– Нет…

– Она лежачая. Не встает. Не может двигаться.

Олин мозг отказывался перерабатывать эти слова. Она расправила складки «нового» платья, которое ранее предназначалось для внучки бабушки Маши, скользнула взглядом по своим необычайно чистым, но усеянным синяками ногам. С тетей Аллой что-то не так? Она не сможет взять их с Тишкой к себе?

Пока время, как ленивый кот, медленно тянулось к вечеру, женщина с девочкой успели вдоволь настояться в магазинной очереди, а после принять гостей: проведать бабушку Машу пришли дочь с внучкой. Какая пропасть лежала между нею и этим вылюбленным ребенком! Наивность и безоблачное детство против ощетинившегося и недоверчивого зверька. Девочка пыталась разыграть Олю, развеселить, но та не понимала смысла ни в куклах, ни в одежках для них. У Оли была одна задача – выжить в этом бессердечном мире, который вместо воды неизменно подсовывал ей уксус.

– Не боишься, что обчистит тебя? – шепотом проявила беспокойство дочь бабушки Маши.

Она не разделяла материного великодушия и вместо сочувствия проявляла к Оле настороженность. Кучка одежды и пара обуви, ранее предназначавшиеся для ее дочери, теперь были отложены для Оли.

– Я не думаю… Но если это произойдет, значит, ей нужнее.

– Мама! – возмутилась молодая женщина и шикнула. – Хотя бы золото спрячь!

* * *

Пока поднимались на третий этаж в квартиру тети Аллы, Оля забывала, как нужно дышать. Дверь им открыла беременная девушка, ее дочь.

– Настя.

– Оля.

– Стало быть, мы двоюродные сестры…

Анастасия во все глаза смотрела на девочку. Никакого сходства.

– Мама задремала, проходите пока в гостиную, а я принесу чай.

Там их приветливо встретил молодой человек – ее муж. После недолгих предисловий Оля, подбадриваемая тетей Машей, начала рассказывать свою судьбу. У Анастасии с мужем вставали дыбом волосы, вытягивались лица… Настя погладила шевельнувшийся живот. До них медленно, но доходило, зачем девочка пожаловала в такую даль.

Тетя Алла, исхудалая и седая, хлопала на Олю выцветшими глазами и плакала. В последний раз она видела девочку крохой, а о рождении Тишки знала лишь из короткого письма. Все намерения Оли улетучились, все надежды на спасение и нормальную жизнь испарились без следа. Она стояла перед постелью тяжелобольной, как истукан. Молча.

– Ну, давай же, Оленька, – сказала бабушка Маша, – расскажи тете о себе.

Тетя Алла что-то нетерпеливо мычала, закованная в обездвиженное тело. Оля не могла на нее смотреть, она вцепилась испуганными глазами в цветочки на простыне.

– Мамы с папой больше нет. Мы с Тишкой, ему четыре, остались одни. Жили на улице, пока нас не поймала милиция. Тишка остался в больнице с пневмонией, а я сбежала, чтобы найти вас, чтобы попросить…

Оля осеклась. О чем теперь просить? Тетя Алла побелела, как мел.

Слышно было, как в гостиной эмоционально перешептываются молодые люди. Девочка обняла лежачую женщину. От нее пахло одними лекарствами.

– Простите меня. Я зря вас побеспокоила.

Оля с бабушкой Машей собрались уходить. Поношенные сандалики никак не хотели застегиваться. Из гостиной с мокрым лицом вышла Анастасия.

– Оля, у тебя есть какие-то вещи или ты без ничего?

Ответила бабушка Маша:

– Там были одни лохмотья да чудом сохранившиеся документы. Я ей выделила кое-что от внучки.

– Оставайся.

Анастасия пронзительно смотрела на Олю, не веря в собственное благородство.

– Что?

– Оставайся жить у нас. Мы решили с дядей Лешей удочерить тебя. Не представляю пока, как это сделать… Но разберемся. Все-таки мы родня…

– А… А мой брат, Тишка?

– Зая… Ведь он уже в детдоме, верно? И так далеко! Боюсь, вас двоих мы не потянем. У нас скоро родится малыш, а время такое, что все полки на кухне пустые. Так ты остаешься?

Оля вопросительно и растерянно обратилась к бабушке Маше. Та улыбнулась и кивнула.

– Я завтра привезу тебе вещички. Может, еще кое-что подсобираю.

На расстеленном диване Оля ворочалась всю ночь. Гостиная большая, прохладная. К утру она приняла твердое решение.

– Раз вы можете взять только одного из нас, умоляю вас забрать к себе Тишку. Он совсем маленький, беззащитный и очень хороший. С ним не будет никаких хлопот. А я на улице поживу, я привыкла.

Настя, опешив, выронила вилку с нанизанным кусочком яичницы. Оля продолжила дрогнувшим голоском:

– Я сама раздобуду денег на билет, я умею… И поеду искать его в Москву. Ведь вы возьмете его, пожалуйста? Он намного лучше меня, честное слово…

* * *

– К сожалению, мы вряд ли сможем вам помочь в поиске ребенка, – начальница отдела опеки в сомнении покривила губы, – обращайтесь непосредственно на месте. Сколько, говоришь, прошло времени с тех пор, как ты видела брата в последний раз?

– Точно не знаю, примерно месяц… – неуверенно ответила Оля и взглянула на свою будущую опекуншу, чтобы понять ее реакцию. Настя при этом часто заморгала и опустила глаза. На такие подвиги, как поездка в столицу, она вряд ли готова. Да и где находятся эти приюты? Она никогда не была в Москве.

Начальница ковырнула со стола, заваленного бумагами, присохший клей и предположила:

– Значит, скорее всего уже в детдоме, если, конечно… Все-таки двусторонняя пневмония… – перехватив отнюдь не детский взгляд Оли, она осеклась и оскалила в фальшивой улыбке зубы, – но я уверена, что с ним все в порядке. Он в одном из детских домов. Да.

– А его не могли просто выгнать на улицу? – выказала свое самое большое опасение Оля.

– Да что же они, совсем нелюди, что ли?! Исключено! – ужаснулась женщина.

– Но ребята, с которыми я жила в подвале, говорили, что их просто отпускали на улицу, чтобы они шли к маме.

– Ты жила в подвале?! Жуть какая. Всех без исключения бродяжек после обследования в больнице должны помещать в детский дом. А ребята наверняка пошутили.

«Много вы знаете здесь, в глубинке. У вас и беспризорников раз-два и обчелся», – подумала, нахмурившись, Оля.

В наступившей тишине Настя дописала заявление на опекунство. Начальница тоже что-то строчила на отдельный листок из тонкой книжонки.

– Ваше заявление будет рассмотрено в течение 10 дней, – она приняла бумаги от Анастасии и передала ей свой листок, – а это вам. Адреса детских домов. Здесь и областных несколько. Может, у них еще какие-то открылись, я не знаю – y меня старое пособие. Вы, конечно, можете отправить им запросы, но это долго, сами понимаете.

– Спасибо.

Они вышли. Настя была очень расстроена. После скудного дождя парила невыносимая жара. Не дойдя до остановки, они присели на аллейную лавочку. Жгучее, беспощадное солнце резалось о густую ясеневую листву. Мир слишком реален. До грубости. До костей. В нем нет места для сказок. Счастье живет только на страницах зачитанных книг.

Настя погладила округлившийся живот. Решение взять к себе и Тишку им с мужем далось крайне непросто. Ведь они совсем молоды – и сразу трое детей!

– Я не могу поехать в Москву, Оль. Не в таком состоянии. Да и маму не на кого оставлять.

– Все в порядке. Я поеду сама.

– Прекрати! Ты ребенок! Я никуда тебя не отпущу.

Оля встала. Поковыряла выемку в асфальте. Шлеп, шлеп – полетели ее слезы в серую пыль.

– Нет. Я поеду. Мне не нужен этот ваш… Дом. Без брата.

Настя взяла ее за руку, приблизила к себе и погладила, но девочка не поддавалась ласке.

– Ладно, послушай. – Настя вздохнула. – Я поговорю с дядей Лешей, может, он в крайнем случае съездит. Но сперва – как насчет бабушки Маши, которая помогла тебе найти меня? У нее же там живет сын, верно? Он все-таки ориентируется в городе. Давай попросим его поискать Тишу?

Две недели они ждали ответа от сына бабушки Маши. Каждую ночь Оля обнимала затасканного медвежонка – все, что ей осталось на память от братишки. Девочка целовала его, гладила, шептала обещания, что они непременно, обязательно будут вместе. И чудились ей в темноте маленькие ладошки Тишки, которыми он часто цеплялся за сестринский рукав, как за спасательный круг. И глаза-блюдца без следа присущей детям наивности. В них неизвестность, обездоленность и ни крохи надежды на лучшую жизнь. Только Оля была у мальчонки: за маму, за сестру, за якорь, что удерживал его на краю неистового шторма на рубеже эпох. А теперь нет ничего.

– Ничего, – сказал голос бабушки Маши из трубки. – Прости, Оленька. Обошел все детдома, о которых удалось узнать. В одном сказали, что можно оставить запрос на поиск в главном распределительном центре, но для этого должно быть хоть какое-то подтверждение близкородственных связей.

Алексей не горел желанием ехать в такую даль, но в конце концов не посмел отказать беременной жене. Настя очень прониклась судьбой ребенка. А если бы такое случилось с ее малышом? Женщины в положении очень чувствительны…

Оля умоляла нового папу взять ее с собой, но тут Алексей был категоричен. Да и чем она могла бы помочь? Разве что проверить свой старый подвал, но Тишка никогда бы не нашел туда дорогу в одиночку. Алексей собрал все документы и уехал, а Оля, коротая тягучее, как резина, время, читала для лежачей тети Аллы детские книжки.

Тянулись дни. Неутомимыми черепахами проползали недели, листая и листая летний хоровод календаря. Москва молчала. Иногда Оля убегала к вокзалу, смотрела, как отправляются поезда. Прыгнуть зайцем в последний вагон! И что дальше? И что? Оля бежала за медленно удаляющимся поездом. Еще успеет! Тишка… Где же ты? Есть ли ты?.. А вдруг именно сегодня придет письмо?

В сентябре девочка пошла в новую школу. Решили, что Оле будет лучше остаться в четвертом классе, ведь она так и не смогла его окончить. У нее появились первые друзья, но во всем Олином существе продолжала сквозить отстраненность, холодность и диковатость – это сидела в ней бездушная улица, научившая девочку выживать любой ценой, убедившая ее, что доверять никому не стоит. Она все еще стояла за Олиной спиной и, как мантру, повторяла единственно верные, высеченные на камне уличные правила жесткой игры под названием «жизнь».

В тот октябрьский день, когда Настя вернулась из роддома с маленьким кряхтящим свертком, им на почту пришло письмо.

«Сообщаем вам, что Горяйнов Тихон, мальчик четырех лет, ранее пребывал в детском доме Р-кого района вплоть до его усыновления гражданами ĆШΑ. На данный момент ребенок находится за пределами нашей страны. Высылаем вам адрес для почтовой связи».

Индиана… Гринкасл…

Оля перечитала письмо еще раз. Убежала в спальню тети Аллы. Плакала, не в силах сдержать бесконечный поток обжигающих слез. Она и сама не понимала от чего: то ли от счастья, что Тишка жив и обрел семью, то ли от того, что потеряла его безвозвратно, что никто в целом мире больше не будет в ней так нуждаться, как он.

Сможет ли он забыть те ужасные дни? В общем-то, Тишке с самого рождения ничего хорошего не вспомнить. Он забудет. Наверняка забудет тот сырой подвал. И родителей пьяных, безобразных запамятует. Оля вспомнила, как их задержала милиция, как он, испуганный, потянул к ней свои тоненькие ручки и впервые за Бог знает какое время заговорил: «Оля, вернись, не бросай!..»

Не бросай.

Никогда она его не бросит. А он… Слишком растерян, чтобы сохранить в голове все лишения, которые им довелось пережить… Слишком мал, чтобы ее, Олю, в череде безоблачных дней не вытеснить из памяти, не забыть.

Она серое пятно на черной стене его прошлого. Перекрошатся Тишкины воспоминания и рассеются, как все нежеланное, черное, в пыль.

Успокоившись, Оля с помощью Насти написала Тишке письмо. Ответ пришел только после Нового Года. На английском. Тишкины новые родители писали, что у него все хорошо, что его очень любят, что у него есть две сестры и добрейший золотистый ретривер. К письму прилагалась фотография в рождественском стиле: Тишка в кругу семьи. Счастливая белокурая женщина держит его на руках, сзади мужчина, а по бокам сидят его новые сестры. Все в одинаковых свитерах на фоне домашнего камина. Тишка прижимается к маме. У него появились щечки, а глаза вместо страха выражают легкую настороженность, сквозь которую уже начинает проглядывать доверие: словно он не успел до конца поверить в свалившееся на него счастье.

Так и побежали Олины дни. Сердечко стало спокойнее за брата. Потихоньку втягивалась в учебу, адаптировалась. Играла с пухлым малышом, который тоже стал для нее братом, помогала, как могла, Насте по дому. Тетя Алла дожила до следующего лета и ушла от них во сне.

* * *

За окнами аэропорта Индианаполиса чуть забрезжил рассвет. Совсем юная девушка получила багаж и в неуверенности остановилась. Наконец, в толпе встречающих она увидела табличку с надписью «ОЛЯ». Это Тишкин отец. По дороге к дому девушка разговаривала с ним свободно – английский был ее любимым предметом в школе. В этом году она поступила на журналистику.

Навстречу Оле вышел спортивный, уверенный в себе подросток. Ничто в его внешности не говорило о былых лишениях – он словно с рождения жил в заботе и любви. По-русски он почти не понимал. Весь день они провели в кругу его семьи, а вечером Тишка пробрался к ней спальню. Они сидели в тишине, не могли поверить, что видят друг друга по прошествии стольких лет.

– Ты помнишь?.. – начала Оля и не смогла закончить.

– Как мы жили с тобой в подвале, и ты охраняла меня от полчищ крыс? – грустно улыбнулся Тишка. – Отрывками.

– А родителей? Настоящих?

– Настоящие сейчас со мной. А тех… Нет. Вообще не помню. В основном только тебя помню. Как я ждал тебя в приюте, от каждого шороха вскакивал… Господи, Оля, как я ждал тебя!

Они посмотрели друг другу в глаза – в них Москва замелькала: голодная, бездомная и враждебная… только их Москва.

– До сих пор в груди что-то ноет… о тебе. И вот рядом ты.

– Дай же я обниму тебя, братишка.

– Как тогда? Крепко-крепко?

– Ага.