Текст книги "Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни"

Разговор с ушедшей женой

Я спустилась в прохладный подвал и перебирала хозяйские банки с вареньем. Она сказала – открывайте, что хотите, все равно пропадет. И вдруг услышала голос деда через стенку (дом на два хозяина и в стене, разделяющей подвалы, есть большой зазор над потолком). Сначала я даже испугалась и невольно прислушалась, не отдавая себе отчет в том, что это некрасиво.

– Вот, Любань, огурчики первые закрыли. В этом году огурцов море, погода, знаешь, способствует: солнечно, но не сушит…

Ему никто не отвечал, но дед Петя продолжил, ничуть не обидевшись:

– Вишни пошли, Люб. Как дозреют, надо быстро их собрать, пока галки не налетели. Ты же знаешь их – как набросятся на эти вишни, и через 5 минут дерево голое. Орут там около школы, как оголтелые, но до нас еще не долетали. Ненавижу этих подлых птиц. Хе-хе! – услышала я смешки, говорящие о том, что дед Петя вспомнил что-то забавное. – А помнишь, как ты подобрала одного галчонка и выходила? И потом, когда он окреп и присоединился к стае, не разрешала мне их шугать палками, дабы я того галчонка случаем не обидел? Ты говорила, что он очень чувствителен, но сдается мне, что этот засранец был самым крикливым и вредным из всех.

Дед погремел пустыми банками, освобождая место для новых. Никто по-прежнему не прерывал его монолог.

– Любань, а сколько нам тогда было? По пятнадцать вроде? Да, по пятнадцать… А поцеловал я тебя впервые в шестнадцать, весь день опосля ходил, словно пьяный. Теперь мне семьдесят, Люб, можешь себе представить? И тебе могло быть столько же, но ты слишком часто говорила, что не доживешь и до пятидесяти пяти, что потом слишком скучно: болячки, старость… И все-таки дожила до шестидесяти! Боже мой, как же ты не хотела умирать!..

Я почувствовала, как меня, словно волной, захлестнуло мурашками. Очень тихо, чтобы не дай бог ничего не скрипнуло, я выбралась из подвала и оказалась на кухне у окна. А вот и огородик деда Пети через сетку-рабицу рядом с нашим.

Была какая-то женщина здесь, которую муж ласково кликал Любаней. Такое имя это… Русское, нежное, со вкусом клубники, с ежевичными лесными нотками… Имя, повязанное в русский народный платок. Простое и в то же время глубокое; мягкое, но плотное… Наверное, когда любишь свое дитя очень сильно и светло, невозможно подобрать имени, более наполненного этим чувством, чем просто и ясно – «Любовь».

Уже и нет той Любани давно. Со всех сердец она истерлась, забылась. И только для этого простодушного дедули она по-прежнему живее всех живых. Хороший дед Петя мужик, отзывчивый, добрый. У него нос смешной: распухший, как у алкоголиков, и красный. Да и любит он выпить, какие уж тут секреты.

Вообще все люди в той рязанской глубинке поразили меня своей простотой, добротой и миролюбием. И бабушка Любаня наверняка была такой же: как тихая, теплая речушка; как лесная яблонька, дарящая безвозмездно сладкие плоды; как вечернее солнце, что каждый день садится за кукурузное поле и я стою на дороге, а поле там, сразу за тонким рядочком берез, и я с наслаждением вбираю такие заботливые, оранжево-красные, и оттого уставшие, словно перегорающие от печалей… лучи.

Не признал

– Вадя, да ты чего? Она ведь кроме тебя ни с кем больше не гуляла, мы все свидетели.

Парни утвердительно загудели. Вадим упрямо хмурил красивое, но хитроватое лицо. Он все решил.

– Нет, пацаны, не надо. Значит, не местный постарался. Она же в клуб ездила? То-то!

– А почему бы ей не ездить? Тебя не было сколько? Ты на учебе почти всегда. Тем более она не одна, а с нашей компанией.

– Не мой ребенок, ясно? Я все посчитал. Нагуляла, вот и пусть теперь…

– Галимый счетовод из тебя, Вадя. Вот, смотри…

Самый взрослый, Михаил, растопырил пальцы, приготовившись к счету, но Вадим, напряженно глядя за их спины, вдруг отскочил и резко попрощался:

– Все, пацаны, мне пора!

Он припустил к выезду из села. За ним с криками «Стой, скотина!» ураганом несся старший брат Вероники. Еще вчера они были друзьями… Атлетичный и сильный Денис против рыхловатого Вадима. Старший брат догнал обидчика сестры, и они кубарем покатились в высокую траву.

– Ставлю пятерку на Дениса, что он сделает из Вадюши отбивную, – предложил хладнокровно Димка.

– Все ставят на Дениса, уймись, – отмахнулся главарь-Михаил. – Ладно, пошли разнимать, не то убьет эту неженку городскую.

О беременности Вероники узнали только когда у нее начал расти живот. В том числе и родители.

Она была красавицей. Красота ее была одной из тех, которой невозможно завидовать – только восхищаться. Когда она проходила мимо меня в своих коротеньких шортах в цветочек и желтом топике, я невольно засматривалась на ее модельные ноги. А волосы… Они лились до лопаток блестящей волной из черного шелка. Глаза у Вероники большие, бархатные и добрые. А душа простая-простая, как те цветы на деревьях в мае: они так естественны, так прекрасны, несмотря на свою простоту… Их нюхаешь с упоением, и собственная душа наполняется мимолетной радостью жизни. А она мимолетна, эта радость… и эта жизнь. Вероника была весной.

С Вадимом ее познакомил собственный брат. Вероника всегда была девушкой хоть и порядочной, но не робкой. Чувства развивались стремительно. Пара была красивой. Вероника тянулась к Вадиму всем сердцем и, когда он был рядом, оплеталась вокруг него, как бесстрашный полевой вьюнок ползет по декоративной розе, не замечая колючих шипов. Вероника так и светилась от счастья. Вадим, казалось, тоже, но этот взгляд с хитрецой и его ощущение некоего превосходства… Как же! Ведь он студент института, а Вероника так, деревенская, и учится на медсестру… Моя интуиция настораживалась при виде влюбленной пары.

* * *

– Что же ты будешь делать, Вероника? Бросишь учебу?

– Пока возьму академ, а там посмотрим.

Живот девятнадцатилетней Вероники был уже весьма хорош, вот-вот родит. Мне семнадцать, и до недавнего времени мы редко общались, гуляя в разных компаниях. Сентябрь сидел на носу и щекотал прохладным перышком ноздри – совсем скоро я уеду в областной город на первый курс. Как-то Вероника взглянула на мои ногти и предложила сделать маникюр за небольшую сумму. Она заканчивала какие-то курсы. Мне он, если честно, и не сдался, но хотелось пообщаться с ней поближе, да и вдруг человеку в таком положении просто нужны деньги?

Я пропетляла мимо кучи железного хлама в ее дворе (родители Вероники занимались приемкой металла) и нырнула под оплетенный виноградом навес, где меня с полной обоймой лаков уже ждала красавица Вероника.

– Можно личный вопрос?

Вероника кивнула, старательно нанося на мои подпиленные ногти темно-синий лак.

– Ты его специально оставила или уже выбора не было? – я указала глазами на ее живот, не догадываясь, что режу мясо тупым ножом от столового прибора. В тот момент тактичность явно изменяла мне с кем-то другим.

Вероника взглянула на меня, как на дурочку. В ее взгляде читалась Женщина и горький опыт первой любви. А я… Что я? Я в настоящих вещах еще ничего не смыслила.

– Вот если я тебе сейчас руки отрежу, ты дальше жить сможешь?

Я опешила, а Вероника продолжила. Сколько боли было в ее бархатных глазах!

– А я отвечу тебе: сможешь. Только зачем? Ты хоть осознаешь, насколько они тебе нужны? А я осталась и без рук, и без ног, Ань. Вот так я люблю Вадима. Да, несмотря ни на что! Он во мне. Я не знаю, как это объяснить… Я чувствую себя с ним единым целым.

– Но я спросила о ребенке…

– А ребенок это и есть Вадим. Он плод нашей любви – так я его вижу. С первой секунды, когда я узнала о беременности, я поняла, что жизнь без этого ребенка не будет иметь никакого смысла. И так же я подумала о Вадиме, впервые его увидев.

Внезапно Вероника предложила мне съездить в кафешку с танцполом под смешным названием «Петушок», и я согласилась. Нас отвез мой отец. Мы протусили там часа три, пока папа гонял чаи у бабушки в гостях. Вероника танцевала, вертя своим внушительным животом так самозабвенно, что я начала бояться, как бы ребенок из нее вот-вот не вылетел. Переживая, я смотрела только на ее живот. Вероника не смотрела ни на кого. В каждом движении был порыв отчаяния. Плевать на все. Она не сожалеет. Привет, молодость, привет.

* * *

Через два года, возвращаясь с вечерней прогулки с приятелем, я застала парня моей подруги в кустах с… Вероникой. Они целовались. Подвыпившая красавица отвернулась. После родов она немного поправилась, а глаза… они были потеряны, несчастны. Мы не стали развивать неловкую сцену и тронулись дальше.

После тот паренек долго заглядывал мне в глаза, как невинный песик, и был самой любезностью. Я не рассказала подруге – для той, что являлась мне почти сестрой, это был бы ужасный удар. Да и имела ли я право влезать? До сих пор мучаюсь с ответом. По прошествии лет я понимаю, что все-таки стоило рассказать.

* * *

Мальчишка Вероники подрастал и в три года стал вылитым папой. Вадим как-то увидел его. В молодом человеке шевельнулась отцовская ответственность… Так они стали жить в городе вместе. Да, Вероника его простила. Но что-то навсегда сломалось в их королевстве кривых зеркал, и через два-три года они окончательно расстались.

Прошло какое-то время. Вероника вышла замуж и уехала жить в столицу. Там у нее родилось еще два мальчика. Оба красавцы, но старший самый впечатляющий. Она заметно поправилась, и жизнь ее порою била, но… Она счастлива. Я вижу это по ее бархатным, добрым глазам. В них все еще цветут наивность и весна. И долгая, красивая печаль, что пахнет яблоневым цветом. Ведь цветение весны так быстротечно и прекрасно! Как и жизнь наша, хоть бывает и трудною. Но мы стараемся. Несмотря ни на что.

P.S. А старший сын Вероники оказался вундеркиндом и в этом году оканчивает школу для одаренных детей.

Не как все

Все мои молочные зубы один за одним были выбиты одноклассниками. В начальных классах я была не просто изгоем, которого никто не замечает. О, нет, это было бы счастьем… Меня ненавидели. Каждый считал своим долгом избить меня, потому что я была виновата во всем дерьме, которое случалось в их никчемных жизнях. Я никогда не давала сдачи. Мне было жаль лупить их в ответ, я не могла заставить себя причинить кому-то боль.

Все началось еще в детском саду. Я была замкнутой, необщительной и очень тихой. Слишком замкнутой и тихой. Я не играла ни с кем из ребят, но до сих пор помню, как мое детское сердце невыносимо нуждалось хоть в чьем-то душевном тепле… Я просто не могла, не умела и не знала, как переступить в себе тот порог отчуждения, как перекинуть мостик на другой берег реки… Реки, которая отделяла меня от родителей и всей остальной вселенной. Я была маленьким социофобом, которого никто не замечал, а я так хотела, чтобы мне протягивали дружеские руки!

Первая моя попытка влиться в общество произошла там же, в детском саду. Я закрылась в шкафчике после прогулки. Я хотела, чтобы заметили мое отсутствие, чтобы меня искали, и обрадовались, когда нашли, и пожурили немного… Но моей пропажи никто не заметил. Все пообедали без меня и улеглись в постели, а я, голодная и всеми забытая, просидела в том шкафчике часа два, пока няня случайно не услышала мои всхлипывания, когда мыла полы.

Вторая моя попытка привлечь к себе внимание была более яркой – я начала кричать и плакать из-за какой-то ерунды, и воспитатель, устав вникать в суть проблемы, заперла меня на полчаса в туалете. До сих пор помню, как я орала и пыталась выломать ту белую дверь. Мне кажется, воспитатель была права – на каждую истеричку сил не наберешься… До самого выпуска я ненавидела детский сад и каждое утро по дороге туда плакала.

Возможно, в школе мою замкнутость воспринимали как враждебность, а, может, они просто чувствовали, что я никогда не дам сдачи… Я никому не жаловалась, даже родителям. Мама с папой любили меня, но очень много работали и каким-то образом ничего не замечали. Мое тело постоянно было в ссадинах и синяках, а рот полон крови от выбитых зубов. Но однажды меня избили очень сильно. Обо всем узнали родители и учителя. Был скандал. В четвертом классе меня перевели в другую школу. Мне, наконец, повезло. Никто меня не трогал, дети были дружелюбными и спокойными, и появились даже зачатки первой дружбы.

Лет с десяти я начала крепко дружить с двумя одноклассницами. Они были те еще оторвы, с «изюминками». Забегая вперед, скажу, что одна из них сейчас сидит в тюрьме за наркотики, а вторая сменила пол. Мы пили алкоголь, мотались по заброшкам, делали мелкие пакости, но все это была не я, а какой-то другой, противный мне человек, отчаянно пытающийся ухватиться за рваную простыню общества, чтобы хоть как-то влиться в него и не чувствовать себя одинокой. Через пару лет я перестала с ними дружить. Целыми днями я «уходила» в игры на приставке, сбегая от реальности в виртуальный мир.

А потом, когда мне было уже пятнадцать, я вдруг влюбилась в Сашу, и эта безответная любовь словно вырастила за моей спиной крылья. Сердце мое трепетало от чувств, от глаз его, – чистых, бархатных и милых, – и будто сходились нарушенные контакты в «микросхемах» моей психики: я преображалась и оживала, во мне зажегся огонек, и ребята, которые раньше меня не замечали, стали тянуться ко мне, а я каждой клеточкой тянулась к ним… Я вдруг стала компанейской, веселой, задорной и чертовски интересной девчонкой. На весь район не было более крутой и безбашенной компашки, чем наша, и все, даже Саша, говорили, что я являюсь ее душой.

Уже после, когда нам было по восемнадцать и чувства мои остыли, я рассказала Саше, как сильно была влюблена, как изменила меня эта любовь, как оживила и раскрыла… Он очень удивился, потому что ничего и не подозревал. Он также не догадывался о том, как больно мне было все это время наблюдать за его красивым романом с другой.

Мы хорошо дружим с Сашей до сих пор, и если от всех моих последующих влюбленностей не осталось и следа, только разочарование и горечь, то от чувств к Саше в моей душе навсегда поселилось что-то светлое, чистое и настоящее, то, что возвращает к жизни, от чего воспаряешь и летишь, летишь… и наполняешься светом.

Кто, если не ты?

Леня босиком выбежал из избы и, гонимый животным испугом, опрометью бросился прямо в рыхлый сугроб. Холод здорово обжигал кожу, но проснуться у юноши никак не получилось. Что он здесь делает?! Ленька всю жизнь прожил в городе и с трудом узнавал очертания бабушкиного двора. Здесь все было по-другому, и даже черный пес был всего лишь похож на того пса, которого Леня когда-то кормил сосисками. А дом! Родители три года назад обшили его сайдингом, а этот – нате – стоит в первозданном виде из новехонького бруса и хлопает белыми невинными наличниками, словно припорошенными снегом ресницами.

Тут-то в Ленькины мысли и закралось первое подозрение, что противный Дед Мороз, образовавшийся на пороге их квартиры с дурацкими подарками, был настоящим. Неужели это и впрямь не сон, и Леня переместился в прошлое своих предков? Зря он нахамил тому деду…

Скрипнула дверь, и юноша в ужасе попятился, оскальзываясь голыми пятками на тропе. Краем глаза он заметил, что пропали березы, испокон веков растущие на меже с соседями. На крыльцо вышла сурового вида женщина, повязанная платком.

– Я не знаю, кто вы, но не подходите! Требую отдать мой телефон, мне нужно позвонить родителям! – взвизгнул Леня и, ощущая морозные пощипывания на ягодицах, умоляюще добавил. – Пожалуйста… тетенька…

Женщина сдвинула брови, взяла приставленную к порогу увесистую лозину и пошла на него.

– Телефон? Звонить? – фыркнула женщина. – Ну беги в сельсовет, мож, дадут тебе… по ушам. Но как ты назвал меня, щенок? Тетенькой? Меня, мать родную?!

Леня поперхнулся застрявшими в горле словами и отрицательно замотал головой. Женщина подошла впритык и яростно обнюхала шарахнувшегося юнца.

– Неужто с пацанами пил аль отец вчера самогона выделил? Вроде хлопцы у нас непьющие все.

Крупно дрожащий от мороза Леонид волевым усилием преодолел стучание зубов:

– Нет, к-клянусь! Я вообще не п-понимаю, как здесь оказался. Пожалуйста, тет… – юноша осекся, заметив, как угрожающе дернулась лозина в крепкой женской руке. – Мама! Да, мама! Можно, я пойду оденусь, мам?

Впервые с пяти лет Леня готов был заплакать. Лицо женщины разгладилось. Она смягчилась и любовно погладила парня по холодной щеке.

– Сон дурной приснился, да, Ленечка? Ох и напугал ты меня! – женщина накинула на него шерстяной платок и повела в избу. – Чего так разорался-то? Ванятку разбудил, щас нянькать будешь. Раз вы сегодня не в школе, на тебя ребенка оставляю, в сад не отдам, а то вчера из носика подтекало, не разболелся бы. Мне ж в колхозе надо быть до обеда, так что младшенькие твои. Тока ты это… Дров сперва натаскай и печь затопи – простыло все за ночь.

Ничего не понимая, Леня кивнул и прошмыгнул в тот угол, откуда несколькими минутами ранее вылетел, как ошпаренный. Из колыбельки надрывным хрипом привлекал к себе внимание упомянутый Ванятка. Над ним, потирая глаза, шикала какая-то сонная девчушка лет восьми. Юноша огляделся в поисках одежды. На стуле в армейском порядке были развешены брюки и сюртук, бывшие в обиходе лет так сто назад, но Лене было не до возражений, и одевался он быстро.

– Да возьми ж ты его на руки, Леонид! – строго прикрикнула «мама», возясь с чем-то на кухне.

Леня взял младенца под мышки и тут же брезгливо отстранил от себя.

– Он мокрый!

– Неужели? А какой он еще может быть? – саркастично заметила женщина. – Знамо дело, что мокрый после сна! Переодень, и идите завтракать.

Леня в жизни ни за кем не ухаживал, ровно как и не помогал по дому. Положив ребенка на кровать и раздев, он застыл в растерянности.

– Че стоишь, как дурачок?

Младшая сестра оттолкнула его и, напевая, стала натягивать на мальчика сухую распашонку и ползунки. Потом, как знамя, передала малыша Леониду. Неуклюже взяв на руки пухляша и от всей души надеясь, что это все-таки сон, юноша двинулся на зов женщины. Проходя через зал, Леня вновь остолбенел, на сей раз у висящего портрета. Он отлично знал это изображение – на нем были его предки. То ли прадеды, то ли прапрадеды, кто их разберет. Всю сознательную жизнь Леонида портрет хранился в шкафу их квартиры.

– Кто это? Откуда? – только и смог спросить Леня у прихорашивающейся перед зеркалом женщины.

– Пф! Знамо откуда – это же наша с отцом свадебная фотокарточка. Забыл, что ли?

Леня чуть не упал на пятую точку, но, благо, младенец в этот момент решил испытать на прочность его нос.

– Как?! Не может быть! Это розыгрыш, да? Скрытая камера? Я все понял, слышите! Завязывайте там! – закричал юноша то одному, то другому углу под потолком.

– Заболел, что ли?

Женщина с тревогой пощупала его лоб – прохладный. Она чмокнула Ванятку и принялась обуваться.

– Отец вернется часа через два. В райцентр поехал. А ты успокаивайся, сынок, ладно? И про печь не забудь, не то Ванечку совсем простудишь.

Сердце Лени стучало где-то в висках. Он сглотнул.

– М…мам… А какой сейчас год?

– 1952, – женщина посмотрела на сына, как на умалишенного, – 27 декабря…

Лене не понравилось выражение ее лица и, дабы не наломать дров, он хлопнул себя по лбу.

– Точно, точно. Вспомнил. Спасибо.

«Проклятый Дед Мороз. Чтоб тебя леший съел, старый ты хрыч», – думал Леня, отпаивая малыша жидкой молочной кашей из бутылочки и с тоской вспоминая последний день своей прошлой жизни, а именно 31 декабря 2021 года…

В тот день они с сестрой не спешили к столу. После десятого призыва глава семейства открыл дверь в детскую и от увиденного взревел бизоном: девятиклассник Ленька стоял к нему спиной в балетной пачке сестры и выписывал на камеру унизительные для любого мужчины кренделя. В качестве оператора выступала младшенькая Софья.

– Леня!!! Ты совсем сдурел?!

Вместо того чтобы смутиться, юноша вынужден был сменить позицию на более благопристойную и с досадой повысил голос:

– Блин, папа! Ты мне видосик запорол!

– Чего??

– Но, папа, – присоединилась к брату Софья, – наш Ленька тиктокер, он скоро заработает миллионы!

Отец посмотрел на растопыренную балетную пачку так, словно это был склеенный из навозных катышей круг.

– Лучше бы он себе мозги заработал! Живо к столу!

Леонид с раздражением стянул с себя «сценический костюм».

– Ха-ха! Смейся сколько угодно, а я разбогатею, вот увидишь, и буду путешествовать, блогером стану. Не хочу, как вы – всю жизнь просиживать штаны от зарплаты к зарплате.

Отец собрался было ответить что-то резкое, но, вздохнув, передумал.

– Сынок, возьмись наконец за ум, я тебя умоляю.

За праздничным столом Леня продолжал залипать в телефоне. Домашние роллы, приготовленные матерью впервые, так и исчезали у него во рту. Юноша щедро запивал их колой, без конца хихикал, а заодно и мотал на ус, как в следующий раз поприкольнее заснять видос.

– Убери мобилку! Видеть уже это все не могу! – сказал отец. – Никаких идиотских видео за столом!

– И правда, Лень, хватит, – мягко согласилась мама.

– Да ну вас! – он отложил мобильный. – Все равно сейчас свалю. Буду с пацанами запускать салюты.

После пары минут в тишине отец опять заговорил:

– Нет, Ленька, зря мы тебя в честь прадеда назвали. Знаешь, какой он был? Ух! Целину поднимал! А ты… эх! Никуда современная молодежь не годится.

– Время такое. Прошлого не вернуть, – сказала мама, – катимся и катимся в пропасть. И дети наши. Каким будет будущее? Я его вообще не вижу. Вот у наших родителей была уверенность в завтрашнем дне, а мы, как слепые котята, подгоняемые нечистой силой.

– Да, – крякнул отец, – раньше жизнь была не чета нынешней. Люди были людьми! Думающими, мыслящими! Без этого мусора из интернета и зомбоящика. Такую страну профукали!

– Ой, пап, только не начинай опять за свой отстойный совок! – не выдержал Леня. – Не хочу слушать эти байки про сталинскую диктатуру.

– А вот его-то на вас всех и не хватает! Особенно на тех, кто свыше! Расстрелял бы!

Беседу прервал звонок в дверь.

– О-хо-хо! – задорно приветствовал их Дед Мороз.

По квартире потянулся ощутимый морозец. Раздосадованный Леня невольно заценил прикид и грим – как настоящий.

– Мама, ну вы даете! Мы ведь уже взрослые!

Родители непонимающе переглянулись.

– Ты пригласил? – шепнула мужу жена.

– Нет… Разве не ты?

– Нет…

Потоптавшись на пороге и поняв, что дальше коридора его никто пускать не собирается, Дед Мороз начал расспрашивать детей, хорошо ли они себя вели. Потом дед начал плести какую-то ахинею про дальние леса, светлое будущее, жизненные цели. Леня демонстративно зевнул. Дед Мороз понимающе улыбнулся и достал подарки: для Софьи большую коробку, перевязанную бантом, а для Леонида…

– Книги?! Да я их ненавижу, вы что, издеваетесь?! – юноша обернулся к родителям, полагая, что это они подсунули такие подарки. – Мам, вы специально? По-вашему, это смешно?

Дед Мороз улыбнулся еще шире.

– Это трехтомная история России, сынок. Пора.

– Что?!

Из гостиной доносились радостные восклицания Софьи. Ей досталось что-то стоящее!

– Забирай себе эту макулатуру и проваливай! – оскорбленно отпихнул книги юноша.

Дед Мороз будто не обратил на него внимания. Леня швырнул книги за порог и тут же получил посохом в лоб. Сказочный герой нахмурил брови, из глаз его вылетели белые, как снег, искры. Хлопнув дверью, он ушел.

– Хватит с меня! Я к друзьям! – Леня в бешенстве стал одеваться для похода на улицу.

Дурацкие родители, он же ясно сказал, что хочет новый айфон! Еще и этого деда ненормального наняли… Устроили детский сад! Леня пнул оставшиеся валяться посреди тамбура книги и вызвал лифт.

Юноша вернулся домой за полночь. За окном взрывались фейерверки, приветствуя новый год. Он ворочался, ворочался… Встал перекусить… Потом лег назад и уснул.

Утром его разбудила какая-то женщина: крепкая, суровая, пахнущая молоком и немного коровой. Леня завизжал во всю глотку и бросился, в чем был, за порог…

* * *

То, что с новым папой шутки плохи, Леня понял практически сразу. Василий Петрович вошел в дом, повесил на крючок тулуп и потер замерзшие руки. Его и без того широкие ноздри раздувались, как у лошади после скачек.

– Ленька, почему печь не топлена?

Леонид, который за это время донельзя умаялся, нянькаясь с младенцем, напрягся и вышел из спальни. Под взглядом отца он совсем сжался. Представший перед ним мужчина, хоть и был одет по-деревенски бедно – штаны его были подвязаны растрепанной бечевкой, – все равно внушал уважение, так как был бородат, цепок взглядом и явно силен. Вон какие ручищи!

– Ну, что стоишь, как истукан, словно впервые меня видишь?

К мужчине подбежала девочка Нина и обняла:

– Папа, папа! Леня вообще чудной сегодня: забыл, как керосиновую лампу зажигать и телевизор повсюду искал, представляешь?

Нина повернулась и показала Леониду язык. Василий Петрович прожег сына яростным взглядом.

– Я за печь спросил.

Леня сглотнул. По его ноге вскарабкивался Ванюшка, и юноше ничего не оставалось, как взять младенца на руки, хотя и очень хотелось попросту его стряхнуть.

– Я дров не нашел. В сарае какая-то корова… Страшная. Она мычала на меня.

– Это Зорька-то страшная?! – оскорбился отец и забрал у Леньки ребенка, чтобы попестовать. – И что дровам делать в сарае, если они отродясь хранятся за ним, в дровнике? Ты же сам их туда складывал!

Скрывая тревогу, он в упор рассматривал сына. Не повредился ли за ночь умом от учебы? Всегда такой серьезный, собранный парень, их с матерью гордость! Родители не сомневались в его светлом будущем. И вот стоит, как потерянный во времени! Дела…

– Живо неси! – рявкнул, начиная раздражаться, отец.

Ленька бросился к обуви и впрыгнул в галоши. Потом стал брезгливо, но прытко натягивать заношенный тулуп.

– И это… Леонид. Кончай шутки шутить. А будешь и дальше чудить, выдам ремня. Я эти ваши шалости молодежные не приемлю. Взрослый ты уже для такого. Понял?

Леня понял, да так, как ничего в жизни не понимал. Перед глазами уже замаячил пресловутый ремень. Юноша размашисто кивнул и вышел во двор. Внутреннее чутье, не до конца убитое цивилизацией, подсказывало, что не стоит рассказывать этим людям о том, кто он и откуда.

Выстроив из дров шаткую Пизанскую башню, юноша занес их в дом. К счастью, растапливать печь отец взялся собственноручно, а Леонид внимательно следил за процессом, стараясь не упустить ни единой детали, чтобы в следующий раз не облажаться.

Леня никогда в жизни столько не трудился. Его гоняли за водой, заставляли мести пол, отругали за немытую посуду, спускали в подвал за продуктами (оказывается, холодильника в те времена тоже не предусматривалось), а потом они с сестрой готовили обед, пока отец возился со скотиной.

– Завтра сарай пойдем чистить у кур и свиней. Пора.

Леня хотел было упасть в настоящий обморок, но тут с работы вернулась мать. За столом его ждали новые испытания. Леня проголодался, как черт, и набросился на нехитрую еду с завидным аппетитом. Никогда еще щи и отварной картофель не казались ему такими вкусными. Обычно он воротил от них нос… А хлеб, который мать принесла от бабушки, был просто фантастическим.

Минуты через три Леня понял, что ест только он, остальные члены семьи смотрят на него изумленно. Отец налился гневом, усы его растопырились донельзя угрожающе. Леня непонимающе хлопнул глазками и успел заметить, как длинная деревянная ложка, выуженная отцом из миски с квашеной капустой, взметнулась вверх и с глухим звуком огрела его по макушке.

– Ты головой сегодня не бился, а, Лень? – отец склонил набок голову, словно вел беседу с несмышленым щенком.

– Что я сделал?! – по старой привычке дерзко ответил юноша.

– Леонид! – пристукнула мать ладонью по столу.

– Что?!!

– Еще и огрызаешься?! Так, все, где мой ремень? – Василий Петрович отодвинул стул и вышел в спальню. Вернулся он оттуда с армейским ремнем, на бляшке которого красовалась звезда.

– Нет, нет, папа, я все понял! Умоляю, не надо!

– Что ты понял?

Леня с мольбой воззрился на мать.

– Леонид, неужели ты был настолько голоден, что забыл такую простую вещь: первым начинает есть папа?

Юноша опустил лицо, дабы не выдать себя.

– Да, да, я совсем забылся, простите!

Отец смягчился и сел назад, но аппетит Леонида куда-то исчез.

После обеда им разрешили сходить на горку. Леня поначалу отказался, так как не чувствовал ног от усталости и понимал, что руки его после всего пережитого способны поднять разве что вилку. Ласковая фантазия паренька тут же нарисовала постель и протянутые горизонтально конечности. Боже, а мобилки-то нет! Впервые за весь день вспомнив о телефоне, Леня ощутил страшный приступ ломки по гаджету.

– Ну, раз не хочешь никуда идти, тогда ступай снег расчисти. Намело за день, – сказал отец, довольно поглаживая сытый живот.

Тут Леня понял, что катание с горки – это лучшее, что может с ним случиться за сегодняшний день. Вырядившись с сестрой, как советские неваляшки, они отправились в путь. Скрипя зубами и вновь от всего сердца проклиная вчерашнего (или будущего?) Деда Мороза, Леонид через всю деревню тащил в санях младшую сестру.

А она-то, оказывается, больше была – деревня! В его, Ленькином будущем, от нее осталась жалкая треть. А семьдесят лет назад – поглядите! – жизнь кипит, трубы дымят, коровы мычат…

«Господи, как же выбраться отсюда?..» – отчаянно думал Леонид, щурясь от слепящего солнца.

* * *

Наутро прежде, чем открыть глаза, Леонид долго прислушивался. И принюхивался. Он лелеял слабую надежду, что все произошедшее накануне было просто ночным кошмаром. Надрывно заорал петух, скрипнула входная дверь и голос шепотом… женский… вчерашний.

Значит, все это и впрямь произошло! Упавший духом Леня перевернулся на другой бок – все мышцы беспощадно заныли, напоминая о пережитых страданиях. Нет, не сон. Отнюдь не сон!

В это воскресенье все были дома. Судьба немного сжалилась над Леней: сегодня он лишь время от времени присматривал за малышом, а потом отправился раскидывать с дорожек снег и чистить вместе с «отцом» сарай. Юноша старался вести себя уважительно и покладисто. Не этого ли хотел добиться от него Дед Мороз, отправляя в суровое прошлое? А чем раньше старый плут поймет, что Ленька встал на путь исправления, тем быстрее отправит парня назад, к любимым гаджетам и центральному отоплению. Задыхаясь смрадом, исходящим от навозных куч, Леня не подавал виду, что его вот-вот стошнит, и усердно работал.

– Дивлюсь я на тебя, Леонид, – сказал отец, вытирая лопату о снег, – ты сегодня свою самую нелюбимую работу сделал «на ура», без единого возмущения.

– А что, я раньше возмущался?

– Шутишь? Ты же каждой курице в упрек ставил, что она слишком много гадит.

Вон оно как! Оказывается, и прадед его был не во всем идеален!

– Ладно. Иди прогуляйся с ребятами. Развейся перед школой. Уроки-то все выучил?