Текст книги "Саги огненных птиц"

В черепе Имира тускло светило солнце, пробивая лучами густые сонливые облака. Ингрид глубоко вздохнула полной грудью, и воздушный поток принялся играть её волосами, слегка подбрасывая их.

Слышались крики чаек, но их суетливый гомон был куда приятнее человеческих голосов. Прямо над головами пролетела гигантская птица, рассекая сильными крыльями воздух, и Ингрид проводила её взглядом, в котором читалась зависть вперемешку с бессильной злобой. Чайка заголосила, будто бы приглашая полететь за собой, и Ингрид отвела глаза.

Она присела на один из камней, разулась. Босыми ступнями зачерпнула песок, и сладостный выдох невольно вырвался из её груди. Ингрид прикрыла от наслаждения глаза. Не было для неё в этот момент ни Ситрика, ни преследующей стражи, ни сквернословящих мореходов, ни самого города. Всё ушло в синюю водную пустоту и лёгкий, ненавязчивый шум.

У реки её был свой голос – море же говорило иначе. Ингрид прислушивалась к его едва различимому шуму. Это был глубокий голос, похожий на речь её отца. Он не звенел девичьим смехом и бубенцами, а шептал мягко, певуче. Недоставало лишь звука кантеле.

Ингрид зажмурилась, прогоняя непрошеную слезу. Злоба, точившая её, но питаемая ненавистным видом Ольгира, была ничто в сравнении с грустью по доброму старику Хауку. Ему, верно, совсем плохо без дочери…

Ситка тихонько присел на камень неподалёку, стараясь не потревожить хрупкий покой тролльей принцессы. В руках его уже возникла иголочка, которой он царапал по воску, рисуя что-то мелкое. Кончиком он поддевал стружку и возвращал её обратно на поверхность. Ингрид, чуть приоткрыв глаза, принялась с интересом наблюдать за делом аколута. Он согнулся над дощечками, как молодая берёзка на сильном ветру. Не сумев рассмотреть его чертёж, Ингрид поднялась и пошла к воде, бросив башмаки и вязаные чулки на камень. Ей не терпелось поздороваться с морем, и она запрыгнула на торчащие из воды скользкие брёвна.

– Эй, никса, ты что, нырять собралась? – вдруг окликнул её Вигго, и Ингрид вздрогнула от неожиданно прозвучавшего голоса. – Возвращайся давай, не хотим, чтобы ты утопла.

Она обернулась и зло посмотрела на мужчин. Ингрид и думать забыла про хускарлов.

– Я хочу попробовать воду, – сухо проговорила она и упрямо двинулась в сторону моря.

Но не успела она коснуться пальцами воды, как на её плечо легла тяжёлая рука одного из воинов. Ингрид увернулась, и подолы её одежд взвились вверх рассерженным вихрем – так тонки и легки были дорогие ткани.

– Чего тебе?

Рядом с ней оказался Рыжебородый.

– Говорю же, будет плохо, если ты утонешь. Так что давай мочи ножки и выходи на берег.

Ингрид посмотрела под ноги. Море совсем близко лизало столбцы, но присутствие хускарла угнетало, отчего вода показалась Ингрид протухшей. Она с сожалением скривила губы и пошла назад к камню, где сидел Ситрик, напряжённо наблюдавший за ними. Рыжебородый хмыкнул.

– Что, принцесса, холодна водица?

– Уж всяко теплее, чем у тебя в голове, где нет ни одной мысли, – раздражённо прошептала она, но Кнуд не услышал её слов.

Ингрид бросила быстрый взгляд на Ситрика.

– А ты чего тут расселся? Вставай да пошли назад. Нечего тут делать.

Аколут принялся растерянно собирать свои вещи в сумку. Хускарлы стояли неподалёку да посмеивались. Ингрид изо всех сил делала вид, что их слова не касаются её, да только её оторопь давала им ещё больше поводов для насмешек.

Их хохот звоном отдавался в её голове весь день, вытеснив прекрасный голос моря. А вместо вскриков чаек она слышала, как глупо судачат о ней городские женщины, рассуждая о том, на какого зверя она походит больше.

Ингрид была полностью сбита с толку, а потому, когда на следующее утро в дверь её покоев снова мягко постучали, она смолчала, будто пыталась обмануть пришедших, внушая, что никого тут нет.

– Ингрид, это я. – Она узнала голос Ситрика. – Мне нужно тебе кое-что рассказать.

Она не отвечала.

– Это очень важно, так что я не хочу, чтобы это слышал кто-то ещё. Будет лучше, если ты хотя бы приоткроешь дверь.

Ингрид спустилась с сундука, на котором сидела, поджав под себя ноги да обдумывая своё. Она отперла дверь, оставив небольшую щель, и увидела взволнованное лицо Ситрика. Глаза его горели.

– Я хотел сказать, что Кнуд и Вигго уехали куда-то по поручению Ольгира.

– Он здесь? Он приехал?

– Нет. Он ещё не возвращался, – сказал Ситрик и сбивчиво продолжил: – Дело в том, что никто, кроме Кнуда, Вигго и самого Ольгира, не знает, что за тобой надобно следить так, будто ты заложница.

– Почему это «будто», – холодно заметила она, и Ситрик удивлённо хлопнул ресницами.

– Послушай же. – Их взоры встретились, и он улыбнулся краешками губ. – Стража у ворот пропустит тебя, если ты будешь вместе со мной. Они знают меня, и я готов поручиться перед ними. Да, нас не выпустят из города, но и того хватит. Я могу отвести тебя вновь на пристань или же к реке.

– Ты хочешь мне помочь? – В голосе Ингрид слышалось недоверие.

Она ещё не знала, чего ждать от этого мальчишки. Он был ей непонятен. Кажется, хускарлы Ольгира тогда посмеивались не только над ней, но и над Ситриком. Он был гораздо более странным и чужим среди людей Большого дома, чем она сама, но это было всё, что Ингрид успела о нём понять.

– Я не хочу, чтобы ты томилась здесь, тогда как Ольгир разрешил тебе выходить в город.

– И я должна тебе поверить?

На губы Ситрика скользнула хитрая улыбка, но глаза его оставались чисты.

– Я советник конунга, а ты его будущая жена. Думаю, из нас вышли бы неплохие союзники.

Ингрид с пристрастием посмотрела на него. Улыбка на лице Ситрика чуть дрогнула. Кажется, он и сам не верил в эти громкие слова.

– Ты пойдёшь со мной? Ближе к вечеру, так как сейчас у меня много дел. Нам надо будет, правда, вернуться до темноты, чтобы никто не подумал… чего лишнего. – Его уши и щёки заметно покраснели.

Ингрид не отвечала.

– Скажи мне всё-таки, если решишься. Я зайду вечером, и тогда можешь дать мне ответ. Вот только, – Ситрик запустил руку в свою сумку, с которой, видимо, не расставался ни на день, и вытащил оттуда костяную шпильку, украшенную лошадиной головой, – если хочешь сохранить свой покой, то стоит одеться в твое прежнее платье, заколоть волосы и спрятать их под чепец. Мимо стражи Большого дома можешь пройти нарядной, но потом тебе стоит переодеться и убрать волосы, чтобы в городе тебя никто не узнал. Это поможет избежать лишних сплетен.

Он протянул шпильку в узкую щёлку меж дверью и проёмом, и Ингрид скрепя сердце приняла её.

– До встречи, Ингрид, – пролепетал он на прощание и быстро ушёл.

Дожидаться назначенного времени в покоях было невыносимо. Собравшись по совету Ситрика, Ингрид спустилась вниз. К её большому счастью, зала была практически пуста. Лишь у дальнего стола, ближайшего к дверям, сидели двое мужчин, о чём-то переговариваясь, да сновала незнакомая служанка, протирая столы. Кухарки готовили ужин у очага, и запах снеди разносился по всему залу.

Ингрид села за стол, как можно дальше от мужчин, надеясь, что они не заметят её присутствия. Но тут же один из них, совершенно лысый и невзрачный старичок, обернулся к ней с приторно-сладкой улыбкой.

– А-ах. К нам пожаловала госпожа! – громко произнёс он, и Ингрид замерла, не зная, что и ответить.

Собеседник старика бросил на девушку незаинтересованный взгляд и тут же отвернулся. Лицо его было угрюмо. Старичок, почуяв смятение Ингрид, продолжил болтать:

– И чего же ты без служанки? Куда-то собралась?

– В город, – сухо ответила Ингрид.

– Раз идёшь в город, загляни к купцам. Вот только обязательно возьми с собой Хлин. Она дева смышлёная, хоть и служанка. Подскажет тебе, какие ленты для волос лучше купить.

Угрюмый усмехнулся, почуяв в голосе старика издёвку, которую Ингрид уловила не сразу.

– Я посматривал на тебя, госпожа, когда ты была в городе с сопровождением. Тебя с такими косами ни с одной другой женщиной не спутаешь. Что же заставило тебя их спрятать?

– Внимание, – сквозь зубы проговорила Ингрид, комкая под столом рукава платья, надетого под сарафан. В такой одежде да под пристальным взглядом старика ей вмиг стало жарко.

– Верно, на такую красоту засматривались все неженатые мужчины. Да и женатые тоже. Я, без сомнения, засмотрелся бы в былые годы, – старик хихикнул. – Вот только в Онаскане тебе нечего бояться. До темноты уж точно. А особенно, – он бросил быстрый взгляд на двери, – с таким-то сопровождением.

В дверях показался Ситрик. Он остановился, заметив мужчин, после чего уважительно поприветствовал их, поклонившись. Ингрид поднялась из-за стола и пошла к нему навстречу, ощущая на своей спине липкий взгляд.

– А вот и сопровождение. – Голос старика стал мягче прежнего. – Как поживает матушка, Ситрик?

– Как и прежде, господин.

– Прекрасная и милая женщина, что с сединою стала только краше. Хотелось бы верить, что не дума о твоём будущем заставила её посереть, как серебро. – Старик покачал головой. – Как свидишься с ней, передай от меня доброе слово.

– Х-хорошо, – недоумённо согласился Ситрик.

– Что-то ты сегодня словоохотлив, Рун, – подал голос угрюмый мужчина. – Пускай идут. Мы с тобой ещё не всё обговорили.

– Пускай идут, – согласился Старый Лис, и Ситрик скорее вышел, потянув за собой Ингрид.

Как и говорил Ситрик, стража пропустила их, спросив лишь, как скоро они вернутся. Когда двор остался позади, Ингрид шёпотом спросила у Ситрика:

– Кто это был?

– Тот лысый старик – это Рун, он же Старый Лис. Ключник и ближайший советник Арна. Я думал, ты с ним знакома. А второй – ярл Агни. Воевода Арна Крестителя. Ну, теперь уж воевода Ольгира. С ними надо быть осторожнее.

– Этот Старый Лис сказал, что меня не узнать со спрятанными волосами.

– Верно, он уже всё унюхал, – вздохнул Ситрик. – Лисом его не просто так прозвали. Он обо всём знает, и, если будет что-то спрашивать у тебя, лучше промолчи.

– Чем же нам грозит его внимание ко мне? – Ингрид была обеспокоена.

– Пока не могу сказать.

Когда двор остался позади, Ингрид сняла цветной сарафан в укромном месте, оставшись в одном лишь платье. Плечи покрыла неброским широким платком. Украшения она сложила в сумку Ситрика, но страх, что её могут узнать, никуда не делся. Она шла, потупив взор, еле поспевая за Ситриком, а тот уверенно сновал меж людьми, всё дальше и дальше уводя Ингрид от Большого дома.

Вскоре они уже вышли к реке, один берег которой был каменным, а противоположный – заболоченным, поросшим тростником. Дома на берегу стояли небогатые, маленькие и привычные глазу. У воды работали женщины – стирали одежду в округлых выбоинах каменного берега, сильными руками ворочая в углублениях шестками. Ситрик провёл Ингрид дальше, почти под вал со стеной, дома от которого отступали на достаточное расстояние. Берег здесь был уже земляной, истоптанный. Людей не было видно, но близость стены, видневшейся сквозь негустую щётку деревьев, настораживала.

– Как работать закончат, и сюда придут, – предупредил Ситрик. – Люди по вечерам любят тут отдыхать. Особенно молодые, так как тут есть где спрятаться от чужих глаз.

Спрятаться от чужих глаз…

Ситрик бросил на землю свой плащ и сел на него. Он снова достал из сумки скреплённые шнурком гремящие дощечки с воском и устроил их на коленях. Ингрид не спешила пристраиваться рядом. Она осматривалась, вспоминая, по каким дорожкам они пришли сюда, да тревожно поглядывая на стену – там ходила стража. Ворота города были открыты, и через них свободно проходил народ.

Снова клетка. Но на этот раз с распахнутой дверцей.

Ингрид почувствовала взгляд на себе и вздрогнула – всё это время Ситрик не спускал с неё глаз.

«Ещё один верный пёс Ольгира, – с досадой подумала она. – Так занят рассматриванием меня, что даже на свои дощечки не поглядывает».

Ингрид посмотрела Ситрику в лицо, и тот робко опустил глаза. Она фыркнула.

– Что собираешься изобразить? – спросила Ингрид, принимаясь развязывать шнурки на башмаках.

– Хотел записать речь святого отца, которую слушал сегодня в церкви. Я не запомнил её так хорошо, как хотелось бы. – Ситрик улыбнулся, принявшись царапать воск. – Так глупо то, что я запомнил лишь чувства, что испытал, пока слушал. Сами слова не остались в голове…

Ингрид не слушала его. Подобрав подол платья, она уже шла к воде. Полотняная была мутнее и грязнее её родной реки, однако холодное прикосновение воды к ступням пробудило в Ингрид былое волнение. Она сделала несколько шагов и остановилась, зачерпнула воду горстью, умылась, омыла по локоть руки.

– Тебя тянет к реке, как ребёнка к луже, – донёсся до неё голос Ситрика.

Ингрид обернулась, взглянула на него, и искренняя улыбка коснулась её губ.

– Зашёл бы тоже. Вечер тёплый, – предложила она, но Ситрик качнул головой.

Ингрид пожала плечами и зашла глубже. Пальцы ног пощипывала мелкая голодная рыбёшка, но в мутной воде Ингрид не могла рассмотреть её. Она подумала о том, что её река сливается с Полотняной, а значит и воды с родного местечка несёт этот упорный поток. От этих мыслей на душе стало спокойнее. Знал бы только старик Хаук, что не стоит ему печалиться о дочери… Она справится.

Глаза защипало от слёз, и Ингрид зажмурилась, прогоняя их. Из воды она не выходила, пока ресницы не стали сухими, благо Ситрик позволял ей быть с рекой столько, сколько она пожелает.

Солнце склонилось над горизонтом. Становилось зябко, и Ингрид наконец вышла из воды. Она уселась на плащ рядом с Ситриком, и тот отодвинулся чуть от неё, загораживая рукой своё письмо.

– Хочешь, я прочитаю тебе, когда закончу? – поинтересовался он, и Ингрид безучастно пожала плечами, что Ситрик расценил как согласие. – Тут совсем немного осталось.

Он продолжал прикрывать рукой письмо, как будто Ингрид умела читать. На краткий миг это рассмешило её. Наконец Ситрик принялся рассказывать, посматривая на написанное, но Ингрид слушала его вполуха, то и дело бросая взгляды на стражников на городской стене да на тех, что стояли у ворот. Солнце опускалось, и длинные пёстрые тени упали на берег, скрыв деву и юношу от невнимательного или случайного взора. Сейчас стражникам пришлось бы смотреть против солнца, чтобы что-то разглядеть. Речная вода ослепляюще блестела на закате. Ингрид неспешно поднялась с плаща, но Ситрик, увлечённый речью, не обратил на неё никакого внимания. Шаги её были неслышимы, хоть она и не старалась скрыть их звука.

– …Сказал ему о том, что правильные да праведные поступки приведут к жизни вечной. Но только, чтобы поступать праведно, надо правильно понимать закон. Кем полагать ближнего своего? Каждого ли?..

Ингрид зашла за спину Ситрика. Тот обернулся, сбившись, бросил на неё короткий взгляд. Ингрид кивнула ему, будто сообщая, что она тут и не собирается его покидать. Ситрик продолжил.

– Кто мой ближний? Окажется ли это разбойник, погубивший друга моего, человек, о ком добрые слова летят впереди него, или же это будет незнакомец, чьих поступков я не знаю. Господь указал, что всякого должно считать ближним, кто бы он ни был, особенно ежели он нуждается в помощи…

Ингрид запустила руку под чепчик, вытаскивая из волос костяную шпильку. Тугая и тяжёлая коса, раскручиваясь, рухнула ей на плечи. Ингрид отбросила волосы и удобнее перехватила шпильку правой рукой. Пальцы её были холодны, но кость была словно лёд. Острая игла насквозь пробила бы шею при должном усилии. Ингрид отвела руку, прикидывая, как именно нанести удар.

Надобно бы подойти ещё на шажок…

– …Не думай о том, кто ближний, но думай о том, как ты можешь стать кому-то ближним. Ближний – не только твой друг, твой сын, отец или брат. Это каждый, кого бы ты смог сделать другом своим, даже не зная его. Это каждый, кто ждёт помощи. Тот, мимо кого прошли, оставив умирать израненного в пустыни…

Ингрид замахнулась, уже предчувствуя, как кровь обдаст её руку теплом. Рыбу копьём добывать и то сложнее. Но для начала надобно было бы заткнуть ему рот левой рукой – рыба, в отличие от человека, безмолвна.

– Эй! – совсем близко кого-то окликнул звонкий детский голос, и Ингрид вздрогнула всем телом. Ситрик замолчал.

Занесённая шпилька выпала из её рук и прилетела прямо на колени Ситрику. Он недоумённо посмотрел на украшение, а после перевёл взгляд на Ингрид.

– Забери, – наконец проговорила она громче, чем хотелось. – Мне ни к чему от тебя такие дорогие подарки. Серебра, что подарил мне Ольгир, хватит уже на покупку нескольких лошадей. От тебя мне ничего не нужно. Тем более ты моему роду никто.

Ингрид, не скрывая дурного расположения духа, снова уселась на плащ. Ситрик хотел было возразить, но наткнулся на колючий взор и, заметно расстроившись, поднял шпильку.

Недалеко на берегу показался мальчишка, который незаметно ото всех прошмыгнул к деревьям. Его-то и кликали. Вскоре на берег высыпала дразнящаяся гурьба ребятишек от мала до велика.

– Она тебе не понравилась, да? – непонимающе спросил Ситрик.

– Мне ни к чему, – сквозь зубы повторила Ингрид.

Ситрик замолчал. Речь его была не окончена, но гомон детей перебивал его негромкий голос.

– Здесь стало шумно, – с досадой произнёс он. – Наверное, меня не будет слышно.

Ингрид не отвечала. Они так и сидели молча, каждый со своей нелюбовью поглядывая на чумазую гурьбу детей в хилой берёзовой рощице. Ингрид распустила волосы и, чтобы занять дрожащие руки, вновь принялась переплетать косу.

– Когда будешь говорить перед людьми, держись увереннее, – вдруг произнесла она. – Твой тихий голос будут слушать, если ты будешь говорить уверенно.

– Ты что-то знаешь об этом? – Ситрик был удивлён.

– Мой отец скальд. Он учил меня правильно говорить и петь. Я, правда, не пробовала складывать свои слова, только его запоминала. Дюже сложно это для меня. Никак не давалось. Я только на дудочке могу сыграть немного.

Глаза Ситрика загорелись.

– Когда епископ подарил мне несколько листов пергамента, я первым делом стал записывать речи скальдов. Я так тренировал скоропись, – от воодушевления сбивчиво принялся рассказывать Ситрик. – Правда, мой сгорбленный над листами вид так раздражал Ольгира, что он попросил меня больше ничего не записывать на пирах. Тогда я запоминал то, что говорили скальды, а как Ольгир пьянел до состояния, когда переставал отличать меня от служанки, я сбегал и записывал всё по памяти.

Ингрид невольно улыбнулась уголками губ.

– Речи скальдов были такие длинные, что я с трудом их умещал на выданных мне листах. Но всё равно как-то умудрялся на свободных местах даже рисовать небольшие узоры. Сначала – чтобы занять руки, а после – уже для красоты. – Ситрик легонько похлопал по своим дощечкам. – Когда я исписал и стёр все листы по нескольку раз, епископ отдал мне это.

Он посмотрел на Ингрид, будто хотел попросить о чём-то важном, и она недоумённо нахмурила брови.

– Ты можешь рассказать что-нибудь из того, что баял твой отец?

Ингрид отвернулась, вздохнула, прикрыла глаза, обратившись ликом к закатному солнцу. Ситрик без умысла залюбовался её сосредоточенным печальным лицом. Если бы он мог начертить её на своих восковых дощечках, то непременно сделал бы это.

– Я хорошо помню один его стих, который он сочинил после того, как вернулся из земель суми. Тогда отец принёс своё кантеле и больше с ним не расставался. – Ингрид уселась удобнее, вытянув ноги и расправив плечи, чтобы дать лёгким воздуха. – Не только кантеле он принёс тогда, но и старое поверье о Зелёном покрове, исцеляющем все боли.

Ингрид перевела дух, и над рекой по прохладному воздуху растеклась её звонкая речь:

 
В зимы злые,
В лето, в вёсны
Жили прежде
С ветте люди.
Те, в руках чьих
Мох с травою
Нитью сбились,
Тканью став чудною.
 
 
То колдуньи,
Люди леса,
Боги былые,
Нам они чужды.
Травы из вод,
Мох от троллей
Тканью сплелись,
Покровом Зелёным.
 
 
Тканью этой,
Тканной из зелени,
Всякую хворь, всякую рану
Всякий снимал.
Проклятых боль
Чад не касалась
Аска и Эмблы —
Ткань берегла.
 
 
Плечи кроя
Покровом Зелёным,
Леса люди
В битву бросались,
Страхи отбросив,
С ними – их боги.
Так защищала
Ткань Зелёная.
 
 
Луны и солы
Гнали долго
Хати и Сколь.
Люди пришлые
Глади ладей
Взяли силой,
Леса людей
Здесь отыскали.
 
 
С острым мечом
Конунг грозный.
Ярлы с ним прибыли,
Народу лесному
Жизни не дали:
Жалили стрелы,
Ядом красным
Раны вскрывали.
 
 
Кровью меч конунга
Красится быстро;
Травы тлеют,
Дым поднимается,
Тягостно люду —
Обрублена ткань.
Ткань Зелёная
Огнём занимается.
 
 
Леса народ,
Прежде здесь живший,
В далях укрылся.
Тайну тех нитей,
О травах, о мхе,
О Ткани Зелёной,
О том, как свить верно,
Уста их сокрыли.
 
 
Конунг грозный
Город поставил;
В могиле воинственный
Покоится ныне.
Сын его градом
С той поры правит
В зимы злые,
В лето, в вёсны.
 
 
Стлели травы,
Дым поднялся,
Разрублена ткань —
Раны, хвори
Ярлам чуждым,
Злому люду
В зимы, в вёсны
Нечем укрыть.
 
 
Мор явился:
Погублены люди,
Скот растоптан
Красною смертью.
Чада падали —
Страшна их участь!
Очи к небу
Навек прикованы.
 
 
Жёны плакали,
Руки били;
Слёзы льются
В реки, в море.
Сёстрам горестно —
Косы резали;
Слёзы падают
О земь скупую.
 
 
Жёны, плача,
В лес ходили,
Людей леса
След искали:
Знала мудрая
Девы память
Слух о Ткани,
О той, что Зелёная.
 
 
Клали жёны
В скалы серые
Целые слитки.
Рыскали жёны,
Тщетны их поиски —
Люд лесной
С Тканью вместе
Земли покинул.
 
 
Конунг новый,
Прежнего сын,
Ветте старых
В реку сбросил.
Веру былую
Предал конунг —
Принял щедро
Нового бога.
 
 
Отдал земли,
Гордость забыл,
Люд свой вверил,
Сам склонился.
Он молился
Богу иному,
Дни позабывши
И белую ночь.
 
 
Чудо деялось:
Смерть уходила.
Слово услышал
Будто бы бог
Конунга лишь,
Прежнего сына,
Ветте старых
В реку бросавшего.
 
 
В бога этого,
Чудо пославшего,
Народ чужеземный
Сразу поверил.
Конунг новый
Радости полон —
Храм здесь для всякого
Живо построен.
 
 
Даже сёстры,
Те, что плакать
В лес ходили,
Даже жёны,
Те, что рыскать
В лес ходили,
Ткань Зелёную
Все позабыли [1]1
  (Ред. Фёдор Архангельский.)


[Закрыть].
 

Ингрид сомкнула пересохшие губы, облизнула их, громко дыша. Ситрик, сосредоточенно слушавший её, перестал записывать строки где-то на середине рассказа, когда понял, о каких конунгах говорила дева, и теперь лишь заглядывал ей в рот.

– Это же про конунга Арна, – испуганным шёпотом произнёс он.

– Чего ты боишься? – сощурилась Ингрид. Голос её после долгого сказа был хрипловат.

– Не стоит так сказывать о конунгах!

– Нашёл чего бояться. Это ведь не нид, не хула, а поверье о Зелёном покрове, – холодно произнесла Ингрид. – Здесь нет имён людей, и имя есть только у ткани.

– Но ведь легко догадаться, о каких конунгах идёт речь. Скальды не могут врать, лишь прятать в слова. Странно, что отец твой не стал называть имён… Не слыхал я такого прежде.

– Кто знает? – выдохнула Ингрид. Лицо её вновь стало каменным. – Раз уж ты видишь своего конунга… Твой бог и твой конунг здесь больше похожи на спасителей от хвори, нежели на злое посмешище, даже если и нет здесь их имён. Неужели неправда то, что сбросил Арн старых богов на дно реки, а глупый люд поверил в чудеса нового, что не имеет власти над этими землями? Неужели тебе режет глаза то, что предал он богов? Это слова скальда, а скальд, как ты и сказал, не может врать.

Ситрик умолк, потупив взор и быстро что-то соображая. Он шевелил губами, повторяя засевшие в голове строчки.

– Все вы здесь предатели богов, и конунг ваш клятвопреступник, – жестоко произнесла она. – Кузнец бед, не иначе.

Она с прищуром окинула взглядом Ситрика, надеясь, что того уязвили её слова. Но он, казалось, пропустил их мимо ушей. Он уж быстро записывал мелкие-мелкие строчки почти поверх прежних строк, пытаясь уместить всё на двух половинках восковых дощечек. После пристально просмотрел записанное и вновь обратился к Ингрид.

– Твой отец и вправду видел всё это?

– Что всё?

– Всё то, о чём этот сказ. Зелёная ткань… Неужели у суми есть что-то подобное? Это правда, что болезнь пришла из-за того, что люди забыли о целебной ткани?

– Нет. Он не видел всего того. Почти всё записал со слов сумских женщин, но я верю ему. Верю, что Зелёная ткань и вправду существует, иначе не стал бы он говорить о ней.

Ингрид вздохнула.

– Хотелось бы мне укрыться этим покровом. Верно, если бы я легла в нём на траву, меня бы никто не заметил и не тронул. – Голос Ингрид предательски дрогнул. – Отец говорил, что в том племени, где он был, один колдун ткал Зелёное полотно из трижды сорока трав. Он ткал его для своей больной дочери, чтобы уберечь её от зла. Ткал, но не знал, правильно ли его делает, ведь некоторые секреты были погребены вместе с теми, кого разил мечом пришлый конунг.

В горле стало горько от слёз.

Солнце скатилось за горизонт. Вечерело. Инеистая Грива и Чёрный везли уж в своей колеснице бледную полную луну.

Ситрик, спохватившись, велел скорее собираться да торопиться к Большому дому, пока не заперли ворота. Они бежали, петляя меж хижин то по чистым, застланным деревом дорожкам, то по грязным выбоинам с никогда не высыхающими лужами. Только когда впереди показались ворота Большого дома, Ингрид поняла, что позабыла вновь прихорошиться по городской моде. Волосы она торопливо заправила за ворот, сарафан и украшения остались в сумке Ситрика, а сама она, запыхавшаяся, растрёпанная, раскрасневшаяся, в одном лишь платье да платке. Но одеваться было уже поздно – стражник, стоявший у ворот, заметил их приближение.

– Что это вы так припозднились? – с лукавством в голосе спросил он.

Ситрик промолчал, не зная, что ответить да как соврать. Ингрид и сама оробела – больно весел был голос говорящего.

– Обещали ж, что будете до заката, – продолжал стражник. – Чего уж, проходите.

Уже за забором Ингрид наскоро поправила выбившиеся пряди, забрала у Ситрика свои вещи и выдохнула. Голова кружилась – отвыкла Ингрид бегать да дышать полной грудью. А говорила она сегодня столько, сколько слов за всю жизнь, кажется, не произнесла. Никогда и не баяла для кого-то прежде, ведь из слушателей у неё были лишь молодая сосна, берёзки на берегу да родная река.

– Мне пора, – вдруг прошептал Ситрик. – Иначе епископ меня за уши отдерёт, если я не приду вовсе.

Ингрид кивнула, и Ситрик, не прощаясь, снова бросился бегом через ворота к церкви, о которой она ему пела, а он – обещал прежде показать. Ингрид проводила его долгим взглядом, а после поднялась к себе наверх, в свою незапертую клетку, где её поджидала обеспокоенная служанка.

На следующий вечер Ситрик снова пришёл, и Ингрид рассказывала ему любимые стихи отца, кутаясь в плащ аколута так, будто это был Зелёный покров. Несколько дней кряду ходили они к реке, иной раз забывая вернуться вовремя – светлы были летние ночи да непросто было уследить по небу за временем.

На пятый день, не дождавшись стука в дверь, Ингрид сама спустилась в большую залу, нарядившись в сарафан с большими фибулами. В этот раз она и бусы повесила меж ними. Те, что подарил Ольгир. Ингрид помнила, что так по праздникам наряжалась её покойная мать, и это помогало забыть лицо того, кто отдал ей эти украшения.

В большой зале народу было много, но Ингрид не растерялась и прошла мимо людей. Слышала, как в спину здороваются с ней, но ничего не отвечала, лишь еле заметно кивала.

– Высокомерная, – прошипела ей вслед одна из женщин, и Ингрид нахмурила брови.

Она встала у дверей, дожидаясь Ситрика. Тот опаздывал, чего не случалось раньше.

Хлопнули ворота, и Ингрид тут же высунулась во двор, ожидая увидеть аколута. Въехали всадники, в которых дева узнала Рыжебородого и Вигго, а за ними следом, на Соле, показался Ольгир. Выглядел он уставшим и осунувшимся.

– Тролль бы тебя побрал, – прошипела Ингрид и хотела было броситься в свои покои и спрятаться там, но смогла пересилить страх и вышла навстречу приехавшим.

Ольгир, заметив её, ухмыльнулся, спешился и отдал поводья Сола конюху. Мужчина тут же увёл коня, похлопывая того по крутой шее.

– Ну, здравствуй! Решила встретить меня, принцесса троллей? – Ухмылка Ольгира стала ещё шире. – Рада моему возвращению?

– Я надеялась, ты сгинул бесследно, – честно призналась Ингрид.

Вигго хохотнул над её словами, решив, что это шутка. Ольгир смерил хускарла долгим и строгим взглядом. Вигго приумолк.

– А я тебе подарочки привёз. – Ольгир запустил руку в суму и выудил оттуда берестяной кулёк, доверху наполненный черникой. – Бери давай. Всю сумку измарал, пока довёз.

Ингрид прищурившись посмотрела на чернику в руках Ольгира. Ногти и кончики пальцев его и правда были синими от ягодного сока. Он ждал, пока Ингрид заберёт подарок, но та стояла столбом, скрестив руки на груди. Догадливая Хлин просунулась меж ними, выскочив из зала, и приняла ягоды, пятясь и кланяясь.

– Я угощу госпожу, когда та захочет, – негромко, но с улыбкой пролепетала она.

– Насыпь ей за пазуху, если не съест, – бросил вслед Ольгир, и Хлин робко кивнула.

Вигго снова коротко рассмеялся, но прервал свой смех кашлем в кулак. Ингрид растянула губы в подобии улыбки.

– Ты уже однажды пытался накормить меня черникой, – холодно произнесла она.

– А ты меня напоить отравой.

– Ежели то была отрава, ты бы не был сейчас жив, – заметила Ингрид.

Щека Ольгира дёрнулась. Запавшие от усталости глаза яростно заблестели, но Ингрид выдержала этот взгляд. Ольгир приблизился к ней вплотную, так что Ингрид почувствовала запах его пота и… крови, потрохов. А ещё запах зверя, но не лошади. Ольгир будто вернулся с охоты, но не привёз с собою ни одной тушки зайца или лисицы. Ингрид задержала дыхание, чтобы не чувствовать этот тягучий и дикий запах.

– Иди в свои покои и не выходи оттуда, пока я не разрешу, – сквозь зубы процедил конунг.

Ингрид улыбнулась Ольгиру в лицо будто бы благодарно и, высоко держа голову, вернулась в Большой дом. Поднялась по лестнице, придерживая подолы, распахнула дверь своих покоев и, осознав, что никто уже на неё не смотрит, дала волю слезам. Они непрошеным дождём полились сами, и остановить их не получалось. Ингрид громко бахнула скрипучей дверью, чтобы никто внизу не услышал, как хлюпает она влажным носом.

«А что ты хотела? – вопросил в её голове мерзкий голосок. – Неужели и вправду думала, что он не вернётся больше? Глупо было даже надеяться!»

Она опустилась на кровать и зажмурилась, пытаясь сдержать поток слёз.

– Боги отомстят за меня и моего отца, – прошептала Ингрид, успокаивая себя. – Боги отомстят.

Ситрик нетерпеливо ждал окончания мессы. Как назло, епископ выбрал в этот вечер самую длинную из своих проповедей. После пели молитву, и Ситрик открывал рот, делая вид, что подпевает, а сам беззвучно произносил слова о Зелёном покрове. Из всего того, что рассказывала ему Ингрид, стих о Зелёном покрове запомнился ему лучше всего – сам уже отлетал от зубов.

Наконец служба закончилась, и Ситрик принялся спешно прибираться и расставлять реликвии по положенным местам. Святой отец устало бранился вполголоса, сопровождая недобрым словом каждое действие аколута. Ситрик привычно отмалчивался.