Текст книги "Ягода-морошка"

«… Здравствуй, Виктор.

Я знаю, что ты давно ждешь разъяснений по поводу телефонных звонков Валентины. Да, это я попросила ее позвонить, чтобы получить более прямые ответы на мои вопросы. Да, я подозреваю Лилю – переводчицу твою в том, что она не всегда правильно переводит и в том, что между вами вполне возможны определенные отношения – иначе зачем бы ты ее возил везде за собой – даже в Польшу, где она была тебе без надобности… Некоторые считают других глупее себя!…

У вас, у русских, бытует ошибочное мнение, что медсестры в США обычно к моим годам уже имеют на счету в банке не менее 500 000 долларов. И если ты думал, что заполучил себе богатую американку, то ты глубоко ошибаешься.

Есть несколько моментов, которые послужили поводом для моего недоверия к тебе:

Ты неоднократно писал в письмах, что изучаешь английский язык. У тебя был целый год для этого, а выяснилось, что ты ни на йоту не продвинулся в этом направлении.

Почему ты все это время не работал? Неужели тебе так много времени потребовалось для оформления документов – целый год? Почему же ты не использовал этот год для изучения языка? Напрашивается вывод: тебе это было просто не нужно. И мне не понятна твоя праздность… На что ты рассчитывал, когда уволился с работы прежде времени? Каждый человек должен трудиться и думать еще и о завтрашнем дне. Это твое легкомыслие меня очень настораживает!

3 Куда ты потратил столько денег? – Ты рассчитывал на то, что я куплю тебе билет? Ты продемонстрировал свою неспособность разумно распоряжаться деньгами – ты попусту растранжирил все деньги, вырученные от продажи квартиры. У меня нет оснований доверять тебе. Ты – непрактичный, ненадежный и никчемный человек. Ты не готов к семейной жизни и к жизни в такой стране, как США. Рассчитывал сидеть на шее у обеспеченной американки? – Не думаю, что тебе бы это удалось. Наверное, мы слишком увлеклись в своей романтичности, но, слава Богу, я вовремя прозрела.

Мне очень жаль, что наши отношения зашли так далеко. Но хорошо, что я вовремя спохватилась, и еще не поздно все исправить. Твои подарки – кольцо и серьги – я постараюсь переслать тебе через нашу общую знакомую в Москве.

Саманта.»

– Да, – подумала я, – вот так история… Интересно, как она выглядит, эта Саманта. Я включила воображение, и оно тут же выдало мне карикатурный портрет бизнесвумэн, фермерши в просторной блузе с закатанными рукавами, в короткой юбке и в сапогах, туго обтягивающих икры толстых крепких ног. С хлыстом в руке и каской на голове – зеленой, лакированной, как у строителя-прораба. Почему в каске? – спросила я себя. – В каске! Непременно в каске! Не знаю, почему. Я попробовала себе нарисовать портрет незадачливого жениха, но почему-то воображение мое мне выдало только одни глаза – ясные, серые, широко открытые и наивные, как у ребенка… Взглянула на часы и ужаснулась: без четверти двенадцать! Какой уж тут материал о спортивных достижениях!

День закончился так же, как и начинался: мне позвонила кума. В дверях появился разбуженный телефонным звонком мой заспанный муж и обалдело уставился на меня непонимающими глазами…

– Осень в этом году будет ранняя, – сказала Светлана Алексеевна, поливая из пластиковой бутылочки розовую сенполию в горшочке на подоконнике и выщипывая из нее сухие листочки, – жара стоит – ни одного дождя за все лето. Взгляни– ка, Наташенька, бутончик появился. Ну, наконец-то! Такая неженка, а все-таки решилась. И даже цвет набрала, заморская красавица. Хотя бутон – это еще не цветок – еще и передумать может. От нее всего можно ожидать, от нерешительной, от капризульки. Все-то ей не так: и почва не та, и вода. То темно ей слишком, то светло. Вон геранька наша – круглый год цветет, не унимается. Хоть и внимания ей почти никакого: то не поливаем, то зальем. Отдает себя сполна – всю! Без остатка! … Цветы, как люди, – вздохнула Светлана Алексеевна. – Ты за детками-то когда поедешь?

– На выходных, – не отрывая глаз от бумаг, выдохнула я, дописывая последнюю строку и ставя точку.

В дверь нерешительно постучали.

– Войдите, – ответили мы со Светланой Алексеевной одновременно и дружно рассмеялись.

В дверях показался невысокий, лет сорока восьми, человек в простой клетчатой рубашке и светлых брюках. Спросив разрешения войти и поздоровавшись, он нерешительно потоптался у порога, переводя взгляд со Светланы Алексеевны на меня и неожиданно, по-детски открыто и доверчиво улыбнулся, отчего все лицо его сразу просияло.

– Вы ко мне? – спросила я посетителя. – Проходите, присаживайтесь, я вас слушаю.

Незнакомец прошел к моему столу, сел напротив и поднял на меня большие серо-голубые глаза, и мне показалось, что я где-то уже видела эти глаза – ясные, как и улыбка, по-детски открытые. Хорошие – отметила я про себя. Обо всем остальном сказать было нечего – довольно заурядная внешность: крупный с горбинкой нос, резко очерченные губы, гладко зачесанные пепельные волосы с седыми висками… и честный доверчивый взгляд. Ничего особенного, за исключением глаз, а они, как известно, зеркало… Посмотрим, подведет ли меня моя профессиональная интуиция на этот раз, – подумала я и приготовилась слушать.

– Ничем не примечательная биография советского офицера, – начал свой рассказ Виктор ( так он нам представился), получившего превосходное по тем временам образование, выросшего в честной интеллигентной семье и воспитанного образцовыми родителями. Пионерское детство с походами и кострами, комсомольская юность с авиамодельным спортом и мечтой о профессии летчика – испытателя, аттестат с одними пятерками, а в дальнейшем – и диплом с погонами лейтенанта и безукоризненными аттестациями для службы в ракетных войсках стратегического назначения в Центре космической связи в южном приморском городе. Женитьба. В общем, все, как положено. И итог прожитой двадцатитрехлетней совместной жизни – развод…

– Тоже, как положено, – иронично добавляю я, но Виктор улыбается, кивает мне в ответ на это и поддакивает:

– Банальная история. Пока росли дети, не замечали, что чужие, что совсем разные, что нет взаимопонимания по многим ключевым вопросам, не говоря уже о пустяках. Смотрели в одну сторону – в сторону растущих детей, всецело поглощенные заботами о них. Но выросли дети, и мы повернулись друг к другу и разглядели, наконец, свою ошибку. Моя жена никогда меня не любила – я об этом знал всегда и согревался лишь любовью к детям и их любовью ко мне – в этом был весь смысл моей жизни.

В общем, остался я один. Больно. Холодно. Тоскливо.

Работа и хобби – я очень увлеченный человек. Вот эти руки никогда не знают покоя. Иначе можно было бы свихнуться… Да еще друзья – они меня никогда не покидали. Но все это вместе все равно не восполняло той огромной душевной пустоты, которая заполнила мою душу. И отчаяние, что жизнь прожита впустую, что я не нашел в ней чего-то самого важного, без чего не может быть человек счастливым. День начинался и заканчивался работой (она у меня была интересной, и деньги водились), друзьями, но наступал вечер, друзья расходились по домам, как птицы по гнездам, а я возвращался к себе в пустую квартиру, где меня никто не ждал. Наверное, я очень страдал от одиночества, если друзья решили мне помочь и что-то изменить в моей жизни.

А где-то, на другом континенте, за много тысяч километров и даже в другой стране страдала такая же озябшая от одиночества душа, мечтающая о любви, понимании и нежности.

В общем, нас познакомили. Заочно. Мои московские друзья. Я получил подробное письмо с фотографией от женщины, проживающей в США. Она была еще достаточно молода, хороша собой, самостоятельна и обеспечена. И одинока, как и я. Из кратковременной переписки мы узнали друг о друге все и почувствовали такое родство душ, что нам захотелось встретиться. Я пригласил ее приехать, и она согласилась. Представьте, как было нелегко ей на это решиться! Ехать неизвестно куда, неизвестно к кому (по существу ведь, «шапочное знакомство»), в совершенно незнакомую и «дикую» по их понятиям, страну. Да и мне такое могло только присниться. И было все, как во сне. Вообразите себе, Наташенька, – обратился он ко мне по-свойски, – ради трех дней нашей встречи я делаю ремонт в квартире… и даже в подъезде, устанавливаю дома фантастическую, музыкально-светящуюся елку – рождественские были дни, – покупаю подарок – кольцо и серьги и радуюсь тому, что я делаю! Ради той, которую я всю свою жизнь ждал (так подсказывало мне мое сердце). Покупаю билеты себе и переводчице на самолет и лечу в Киев – в Борисполь, где ждут меня мои друзья. Я поднимаю всех своих знакомых – влиятельных людей и добиваюсь в порядке исключения разрешения встретить мою гостью у самого трапа – что позволительно, сами понимаете, лишь для особых персон.

И вот я в сопровождении своих друзей и с охапкой самых дорогих пышных роз, охваченный волнением, бегу навстречу своей, как мне казалось, судьбе.

Три коротких дня! Но в них, наверное, можно уместить целую жизнь – так заполнены были они событиями.

Рейс на Симферополь был отменен из-за непогоды – билеты пропадали. Друзья на ходу принимают отчаянное решение, и мы несемся в одном из легковых автомобилей по киевской трассе в Крым. Нас сопровождают еще несколько машин – этакий предсвадебный кортеж! Моя избранница должна вернуться домой вовремя – время рассчитано на минуты. У нее обратные билеты и отпуск только на пять дней – медицинская сестра операционного блока американского госпиталя не имеет права ни на минуту прогула!

Потом была встреча, друзья, цветы. Много цветов. Роскошно накрытый стол, нескончаемые беседы (с переводчиком) и три ночи любви… без переводчика. Я никогда еще не был так счастлив – мы не знали языка друг друга, но большего понимания, как в те мгновения, у меня ни с кем и никогда еще не было.

Потом были экскурсии по городу, знакомства с друзьями… и боль расставания со слезами на глазах…

А потом были письма и ожидание… Я не жалел средств, я отдал все, что у меня было, чтобы приблизить нашу встречу и не жалел об этом. Ничто не омрачало моего счастья: ни многочисленные проблемы и всевозможные козни, которые чинила мне жена при разводе и разделе имущества, ни проблемы с оформлением визы… Я мог бы еще долго об этом рассказывать – вряд ли это будет интересно. Скажу только одно: мысль о том, что где-то далеко – далеко, на другом конце земли меня ждет любящее сердце, придавала мне силы и уверенности в себе. Я готов был отдать все на свете ради своего счастья с любимой женщиной, с той, которая меня ждет.

Я пережил несколько потрясений: во время медицинского обследования в Киеве по какой-то роковой случайности перепутали мои результаты анализов и вынесли мне приговор коротким диагнозом – СПИД. Представьте, что я пережил сначала и потом, когда объявили об ошибке! Я умер и снова родился – такое состояние – не передать. А каково было пройти через консульское « сито» со своим военным коммунистическим прошлым! И выйти на маленькую цифру – пункт над пометкой – «в порядке особого исключения»! Убедить сурового американского консула, что это – Любовь! Чего мне это стоило!

Виктор махнул рукой и пошарил у себя в кармане, отыскивая пачку сигарет. Я кивнула ему – курите. Придвинула пепельницу. Светлана Алексеевна присоединилась. Беседа продолжилась.

– Я прочитала ее последнее письмо. Как вы думаете, Виктор, что ее так резко заставило поменять свои планы относительно вас? Что так отпугнуло? – спросила я.

– Деньги. Вернее, отсутствие их у меня. Она не могла понять, куда они у меня делись. Ведь я, стремясь ускорить нашу встречу, не задумываясь, тратил их направо и налево. А разве в нашей стране можно по-другому?! Вы знаете, сколько этих «право» и «лево» в нашей беззаконной стране особенно для тех, кто пытается вырваться из нее за пределы! Для этого надо было пожить здесь хотя бы год, чтобы в этом убедиться, а не три дня. У меня было девять тысяч долларов, а перед выездом в Штаты я имел уже лишь только билет на самолет, оформленную визу да чемодан с необходимыми вещами… и пустые карманы. Она не поверила мне и заподозрила меня в нечистых помыслах – в жульничестве, попросту говоря. А я не смог ей ничего доказать, а главное, понял – а стоит ли доказывать, что я – не верблюд?! – Он горько усмехнулся. – Но я ни о чем не жалею, – добавил он. – Наверное, мне надо было пройти через все эти испытания, чтобы освободить свою душу от всякой скверны: тщеславия, гордыни, зависимости от денег, обид и отчаяния. Освободить для истинной любви, для веры и надежды. Сейчас я не чувствую себя несчастным и одиноким. Это временное мое состояние. У меня нет ни кола, ни двора, ни копейки за душой, но я от этого совсем не страдаю и не жалею о тех потерях – они были нужны, наверное, чтобы ощутить себя свободным для более высокого чувства. Не надо искать счастье – оно может оказаться совсем рядом и само тебя отыщет. Надо только не терять надежды и запастись терпением. И я благодарю Бога за радость очищения. Я живу ожиданием этого счастья, и это согревает мне душу. – При этих словах он улыбнулся своей открытой детской улыбкой…

Светлана посмотрела на часы и охнула:

– Наташенька, мы побили с тобой все рекорды! Меня дома уже, наверное, потеряли…

Виктор поднялся, засуетился:

– Я вас заговорил…

– Ничего, не впервой, – успокоила я его.

На мой нерешительный звонок в дверь собственной квартиры мне долго не открывали. Наверное, решили не пускать, – иронично сказала я себе, но дверь отворилась. Мой муж, потрясая поварешкой, произнес гневную речь, прежде, чем меня впустить. Кажется, на сей раз он не шутил и обещал самым решительным образом «завтра же уволить меня с работы» и посадить на «свое законное место» – т. е. на кухню. Но на плите что-то вовремя зашипело, и он умчался спасать подгорающий ужин.

Пришлось весь вечер подлизываться и даже пожертвовать «новыми спортивными достижениями нашей волейбольной команды, постоянно преуспевающей в областных соревнованиях». Опять нагоняй на «летучке»! Ну и Бог с ним – пора становиться примерной женой, а не то сбежит еще куда на сторону… Хорошо, что дети еще маленькие – заботы… Еще каких-нибудь несколько лет и вырастут, а потом разглядит, что не та, что и любви-то вовсе не было. Отыщется какая-нибудь молодая «заморская невеста», и скажет он мне: «Бай-бай, мадам Брошкина!»…

– Э! Нет!.. Позвольте! Никуда не отпущу! Схватила я спящего мужа за шею да так от избытка чувств «придушила», что он крякнул и проснулся.

– У тебя что-то с «крышей», мамуля? – проворчал мой сонный Сережка, отодвигаясь от меня и накрываясь одеялом.

– Спи, Пусик, спи, – шепнула я ласково, прижимаясь к нему и целуя в макушку, – приснилось что-то.

Наконец-то удалось уснуть, и даже сон приснился: бежит моя кума – Лариска по вокзалу, чемодан разыскивает – потеряла и плачет, а посадку уже объявляют. На Баден-Баден!.. И так ясно я увидела ее, что даже проснулась от волнения… И вдруг!.. Осенила меня одна хорошая мысль! Я даже подпрыгнула – ну как тут можно терпеть до утра! Схватила я трубку и начала набирать знакомый номер:

– Алло! Алло! Лариска, ты спишь?

– Дадут в этом доме когда-нибудь поспать!!! – завопил мой очумевший спросонок муж, и нахлобучил себе на голову мою подушку.

В синем городе белый снег

(Рассказ)

Разлука для любви, что ветер для огня: слабую она гасит, а большую раздувает.

Роже Бюсси-Рабютен

Фонарь за окном покачивался из стороны в сторону и скрипел, надрывая душу. «Тик-так, тик-так, тик-так!»– стучали на ночном столике часы под крыльями двух фарфоровых ангелов. Наташа не могла заснуть. В последнее время неуемное чувство тревоги не покидало ее.

Андрей изменился?.. Как будто, нет… Его поведение по отношению к ней оставалось прежним. В последнее время он стал даже более внимательным и каким-то предупредительно вежливым с ней, но глаза… Глаза выдавали происходившие в его душе перемены. Она еще не могла объяснить, что бы это значило, но во взгляде его до боли знакомых и изученных ею за столько лет глаз поселилось холодное равнодушие. В них что-то потухло. И это ее и настораживало и пугало одновременно. Она сразу почувствовала эти перемены и приготовилась ждать…

За долгие годы совместной жизни Наташа пережила столько страданий и боли, которых с лихвой хватило бы на две жизни: неустроенный быт, вокзалы, перелеты, переезды, потеря ребенка … и бесконечные измены мужа. Всю свою жизнь она сопротивлялась, как могла, несколько раз пыталась уйти, но каждый раз верила его бесконечным обещаниям и клятвам. Лучшие годы были потрачены на все это, но она не переставала надеяться, что придут другие времена, и жизнь перепишется заново, набело, начнется с чистого листа. Ведь не может же так продолжаться до бесконечности!

– Перебесится, – успокаивала ее мама. – Красивый он у тебя. Мужику красота – женщине маета. Он и сам не рад. Бабы липнут, как мухи на мед. Любит он только тебя, Наточка, а с другими – баловство одно. Не повторяй моих ошибок. Терпи! Однажды я не простила вашему отцу, и он ушел навсегда. И что из этого вышло?… Может быть, до сих пор был бы жив… Ребеночка бы вам, – вздыхала она и вытирала слезы платком.

Наташа и сама понимала, что с рождением ребенка в ее жизни все бы изменилось. Теперь, когда дела на фирме, которую два года назад возглавил Андрей, наконец-то пошли в гору, что в последние годы отразилось и на их семейном благополучии, с особой остротой встала проблема рождения ребенка. Но время шло, а долгожданная беременность не наступала, вопреки утешительным прогнозам докторов. И она знала, почему. Видно, Бог не простил ей ее страха перед неизвестностью, ее тяжкого греха… Теперь, спустя много лет, она все подсчитывает возраст ее не родившегося сына. Вот ему уже семь. Она провожает его в школу. Вот ему уже десять… Двенадцать… пятнадцать… Каким бы он был? На кого был бы похож? Ее сын, ее мальчик, которому она не дала шанса на жизнь, прервав на большом сроке беременность, выместив таким образом свою обиду на мужа…

От этого ее дом, который по нынешним меркам с довольным видом называла ее мама полной чашей, для Наташи оставался чашей пустой. И каждый раз, как только в дом завозилась новая мебель или что-нибудь еще из предметов благоустроенного быта, она ловила себя на мысли, что прикидывает, куда бы она поставила детскую кроватку, манеж, наполненный яркими игрушками, шкафчик для детских вещей, какую комнату она выделила бы под детскую и как бы ее обставила.

…А часы все назойливее отсчитывали секунды, минуты – время… Андрей «задерживался на работе». В последнее время это стало повторяться довольно часто и даже вошло в привычку, а он уже и не оправдывался занятостью и неотложными делами. Успокаивало то, что ночевал хотя бы дома. Постепенно она начинала привыкать к своему одиночеству, всячески пытаясь оправдать мужа для своего же спокойствия, отгоняя тревожные мысли. Но с каждым днем ей это удавалось все труднее и труднее.

Некоторое время она лежала неподвижно, прислушиваясь, не шуршат ли колеса подъезжающей к дому машины. Но знакомого шороха шин и звуков открываемых ворот так и не дождалась. Сон не приходил. Мелкие капельки тревоги, которые постепенно скапливались над ее головой, превратились, наконец, в сплошную мрачную тучу и обрушились на нее холодным ливнем. Она вздрогнула, как от озноба, натянула до подбородка одеяло и долго лежала так на спине неподвижно, с открытыми глазами, заложив руки за голову в ожидании какой-то неизбежности. Мерный стук часов назойливо заполнял собой наполненную тишиной комнату, отдаваясь в ушах. Наташа вздрогнула от неожиданно посетившей ее мысли: часы отсчитывали ее жизнь, словно песок, уходящий сквозь узкое отверстие в стеклянной колбочке. Ей уже тридцать шесть. А что хорошего было в этой жизни? Любовь ушла. Надежды разбиты. Вновь с особой остротой она ощутила одиночество, которое испытала после смерти самого близкого и родного ей человека – мамы. Мама для нее была не только матерью, но и сестрой, подругой, духовной наставницей. С ее уходом Наташе казалось, что лучшая часть души умерла. С того страшного и скорбного дня началась мрачная полоса в ее жизни. Она оставила работу, закрылась от всего мира в своем доме и всем своим существом потянулась к мужу – единственному в этом мире человеку, кто с теплой нежностью и добротой поддержал ее тогда в трудные времена. Андрей ни на минуту не оставлял ее одну, даже взял отпуск на несколько дней. Был чутким и ласковым с ней, как никогда, и Наташа постепенно ожила, вернулась к жизни. Благодарное чувство любви и нерастраченной нежности с новой силой наполнило ее душу. Она еще больше привязалась к мужу, стала для него не только женой и преданной подругой, но и матерью, чутко реагирующей на каждое движение его души…Постепенно она превратилась в некое подобие его тени. Она по-матерински заботилась о нем, предупреждая любые желания. Он был ее частью, ее жизнью… А теперь все это куда-то исчезает, теряется. Что-то (или кто-то?) неумолимо и беспощадно вторгается в ее жизнь и пытается все разрушить… Ей стало страшно. Она вскочила, отбросила одеяло, села, обхватив голову руками. Потянулась к выключателю. Вспыхнуло бра. Стрелки на часах показывали начало второго. Она нашарила под подушкой мобильный телефон. Но что-то останавливало ее набрать номер… Она словно пыталась отодвинуть, оттянуть время, еще немного побыть в неизвестности, отгородиться таким образом от чего-то, как страус засунуть голову в песок…

«Сейчас что-то произойдет!» – подумала она, и телефонный звонок, как выстрел, разорвал эту нервную тишину, натянутую до предела. Наташа подняла трубку.

– Алло!..

После непродолжительной паузы в трубке что-то щелкнуло, вздохнуло, затем раздались короткие гудки.

– Тик-так, тик-так, тик-так – нервно стучали часики на ночном столике. Тук– тук, тук-тук, тук-тук – бухало где-то возле самого горла ее сердце. «Это позвонила беда», – пронеслось в голове. В ту ночь Андрей домой так и не явился.

Она и не искала его – так в ее жизни уже было и не раз. Не звонила ему. Она просто покорно ждала, спрятавшись от беды, как улитка в своем домике. Весь день она как неприкаянная ходила по комнатам в ночной сорочке и длинном халате, кое-как заколов неприбранные волосы, ни разу за день даже не взглянув на себя в зеркало. Андрей объявился лишь вечером.

– Извини, – сказал он, – у Олега юбилей. Немного перебрали, не хотелось садиться за руль… Сама понимаешь, искать приключения, – и как ни в чем не бывало зашуршал газетой, устраиваясь в кресле возле стола.

Наташа молча поставила перед мужем тарелки с едой. Она даже не стала возражать, что в мире давно уже изобретен телефон, что можно было бы заранее ее предупредить, и что на дни рождения их давнего друга они всегда ходили раньше вместе. Ей вообще не хотелось говорить ни о чем. Чувство холодного презрения, перешедшее в тупое равнодушие, заполнило ее сердце. Затворив за собой двери спальни, она устало опустилась на кровать. В эту ночь муж, не раздеваясь, уснул на диване в гостиной.

Когда спустя несколько часов после ухода Андрея на работу в квартире вновь зазвонил телефон, Наташа долго не решалась поднять трубку. Наконец она медленно поднесла ее к уху.

– Послушайте, мадам, вы мужа не потеряли случайно? – раздался в трубке молодой насмешливый женский голос. – Андрей был у меня…(Дальше последовала пауза). Он мой! Мой, слышишь? Он любит меня… Я рожу ему, и он бросит тебя!…

– Кто вы? – почти прошептала Наташа.

– Не скажу!.. – в трубке раздался смех, который оборвали короткие прерывистые гудки.

Телефонная трубка медленно сползала по щеке. Чайная фарфоровая чашка, которую Наташа вытирала полотенцем, с беспомощным звоном выпала из ее рук и разбилась вдребезги.

Она брела по городу, чужому и холодному, задевая плечами безликих встречных прохожих. Ветер трепал ее густые распущенные волосы, высушивая неподвижные глаза. Одной рукой она сжимала на груди полы распахнутого пальто. Был конец ноября. Низкие тучи сгрудились в тяжелые серые комья, едва сдерживая влагу, скопившуюся в них. Последние листья, трепеща на ветру яркими парадными флажками, срывались с деревьев и бросались под ноги.

На набережной было пусто. Таким же пустым, серым и холодным встретило одинокую женщину море. Равнодушно толкало оно к берегу ленивые волны и тихо, с легким шуршанием простирывало ими прибрежную гальку. Наташа долго сидела на краю скамейки, запахнувшись длинными полами пальто, и вглядывалась опустошенными глазами в белесую морскую безбрежность.

Перед глазами, словно кадры кинофильма, проносились фрагменты всей ее жизни.

…Вот тоненькая длинноногая девчонка бежит по улице, залитой солнцем. Теплый весенний ветер доносит сладкие запахи дымков с пригородных участков. Жгут сухую прошлогоднюю ботву. В осколках луж наперегонки с девчонкой прыгает мячик слепящего солнца, такого же юного и резвого, как и она сама.

«Я люблю тебя», – читает она начертанные мелом слова на лавочке у калитки дома… Она заливается краской и украдкой стирает написанное рукой, загоняя в ладонь острые занозы. Глаза сияют от нахлынувших чувств, сердце колотится в груди, переполненное необъяснимой радостью…

…А вот раннее весеннее утро… Наташа легко сбегает с крыльца, едва касаясь подошвами земли. Позади школьные годы, экзамены «на отлично»! Впереди – выпускной вечер и новая, неизвестная студенческая жизнь! Она оглядывается по сторонам и скачет на одной ножке по квадратам «классиков», нарисованных мелом посередине двора. Тихонько смеется, бежит к воротам и вынимает из калитки душистую, в холодных капельках росы охапку сирени… Она ощущает сладкий запах упругих колких соцветий, чувствует на своем лице щекотливое прикосновение тугих, ароматных, серебристо-лиловых гроздьев с зелеными сердечками листвы. «Алешка!» – она кружит с цветами по двору, напевает, прижимая букет к груди. «Любит! Любит! Любит!»– восторженно шепчут губы…

Наташа вздрагивает от почти реальных ощущений, а перед глазами снова возникают картины давно ушедшей юности.

По улице, взявшись за руки, идут двое – тоненькая кареглазая девушка с пышными золотистыми волосами, распущенными по плечам, и высокий спортивный юноша. Вокруг звенит трамваями, перекликается умытый летней грозой город. Гроза громыхает где-то у подножья высоких заснеженных гор, над синими холмами Кок-Тюбе, а в воздухе, насыщенном ароматами зеленой листвы, кружится тополиный пух… Пахнет яблоками – в садах поспевает белый налив…

На минуту она закрыла глаза и вдруг до боли, до головокружения ощутила страстное желание встретиться с любимым своим городом – теплым, ласковым, родным, где нет ни горечи разочарований, ни холода одиночества. Там, в этом городе, осталось все: юные мечты, наивные грезы, надежды на близкое безоблачное счастье… Где-то там под сенью серебристых, мудрых тополей затерялся и ее дом, в котором она родилась и выросла. Дом, построенный когда-то руками отца, где было так хорошо, спокойно и надежно. А ведь он есть… есть, ее город!… Как же он без нее? Он ждет, он скучает… И стоит лишь только вернуться… И все вернется, все повторится… И все будет хорошо…

Внезапное решение пришло как выход, как озарение, как спасение!.. Бежать! Бежать из этого холодного, равнодушного чужого города, который так и не принял ее, сделав несчастной и одинокой. Теперь она знает, что надо делать! Она вернется в свой город, и он простит ей бегство. Он распахнет ей свои объятия, согреет ее своим теплом. И все вернет на свои места, сделав ее счастливой, как прежде.

– Вернуться, вернуться, вернуться! – шептала она, ускоряя шаги.

В холодном вокзале было одиноко и гулко так же, как и на опустевших городских улицах. Звонкие Наташины шаги дробно простучали в тишине огромного пустого зала и стихли в углу возле крайней кассы.

И вот уже скорый поезд уносит ее в густую чернильную синеву ночи.

Наташа позвонила брату, сообщив о своем приезде, отключила мобильный телефон и закинула его, как ненужную безделушку, в сумочку. Соседка по купе, габаритная мадам, пожелав ей спокойной ночи, тут же захрапела, а Наташа долго не могла уснуть, глядя в окно на медленно отстающие мерцающие огни, теряющиеся во мраке. Она уехала внезапно, не позвонив мужу, не оставив даже записки. А нужно ли было что-либо объяснять? И нужны ли ему какие-то объяснения? Наверное, он в объятиях своей новой подружки даже не вспоминает о ее существовании. При этих горьких мыслях навернулись обидные слезы, заволокли глаза и скатились по носу на подушку. Наташа вытерла их ладонью и потянулась за носовым платком. Наплакавшись вволю, она почувствовала облегчение и незаметно для себя уснула.

За окнами уже сгущались сумерки, когда поезд после трех суток пути, плавно вливаясь в сверкающее огнями лоно огромного вокзала, медленно подкатил к перрону. Наташа вот уже более двух часов стояла в проходе вагона, прижимаясь лбом к прохладному стеклу, едва сдерживая волнение и всматривалась в густой фейерверк городских огней. Сойдя с поезда, она чуть было не прошла мимо незнакомого мужчины, разглядывающего толпу и отыскивающего в ней кого-то. Этим «незнакомцем» оказался ее брат Сергей, с которым они не виделись несколько лет. Он заметно изменился, возмужал, «потучнел», поэтому Наташа не сразу узнала его. Рядом с ним стояли два высоких подростка и с любопытством смотрели на нее. Наташа вытерла слезы, обнимая смутившихся племянников.

Старенькая «Волга» брата подкатила к сверкающему огнями микрорайону, и Наташа, путаясь в полах своей шубы, поднялась при тусклом свете карманного фонарика в руках одного из мальчиков на седьмой этаж девятиэтажного дома. «Вот так и живем – без лифта, без света в подъезде», – грустно констатировал Сергей.

Невестка Алена суетилась вокруг Наташи, подкладывая в ее тарелку лакомые кусочки – Наташа была любимой золовкой.

– Ну как вы там поживаете в своем Крыму? Как дела у Андрея?– спросил Сергей, закуривая сигарету. Увидев, как нервно затеребила Наташа край салфетки, придвинулся к сестре, обнял ее и, заглянув в глаза, осторожно поинтересовался: «Ну, что случилось, сестренка, рассказывай?»

Перемежая слова со слезами, Наташа поведала свою беду. Алена, отложив мытье посуды, тихо села напротив, горестно подперев лицо ладонью.

– И ты уехала, не сказав ему ни слова? – спросил Сергей, закуривая. – А вдруг он ищет тебя, переживает?

– Нет, нет, не хочу слышать о нем, не хочу! Он бросил меня, предал!..– И она снова расплакалась.

– А он не звонил тебе на мобильный? – спросила Алена.

– Не знаю… Нет!.. Я его вообще отключила. Пусть никто не знает… Никого не хочу видеть, слышать… Ничего не хочу!…