Текст книги "Колесницы судьбы"

…(замарано), надо отдать ей должное (она сидела рядом), на протяжении моей речи пыталась меня утихомирить, дергала за полу пиджака, старалась усадить на место и всячески шипела.

Спич мой имел определенный эффект. Народ заволновался, зашумел, стал на меня оглядываться. Но сразу, как я умолк, немедленно вскочил секретарь парткома Паршиков и высказался в том смысле, что мы целиком и полностью отметаем выступление молодого товарища Кононова как идейно незрелое и непродуманное. «Зарубежные силы, – цитирую почти дословно, – из подрывных центров стран НАТО пытались вырвать из славной семьи социалистических народов любимую дочь, братскую Чехословакию. И будьте уверены: если бы коммунисты Советского Союза и здоровые силы стран Варшавского договора не проявили бдительность и принципиальность, уже сегодня танки бундесвера и других стран агрессивного блока НАТО стояли в километре от наших границ, непосредственно угрожая Львову и Киеву. И если вы, Кононов, этого не понимаете, надо сидеть и не вякать!»

После того как я получил от него сию «достойную отповедь», он предложил голосовать за принятие резолюции – разумеется, с горячим одобрением ввода войск на территорию Чехословакии. Голосовали «за», я чуть промедлил поднять руку, но получил от … удар по ребрам такой силы, что немедленно потянул вверх свою длань».

Как интересно, подумала Варя, кто эта замаранная впоследствии в дневнике особа? Вряд ли она может быть моей мамочкой, той в шестьдесят восьмом лет семь исполнилось, подобных крох на кафедральные собрания явно не приглашали.

«А потом, – продолжала читать Варя, – когда собрание закончилось, я, не говоря ни с кем, отправился к выходу из корпуса – но тут меня нагоняет, вся запыхавшаяся, секретарша завкафедрой Людмила Евгеньевна и сообщает, что он немедленно требует к себе в кабинет. Возвращаюсь, вхожу. Милейший завкафедрой доктор наук Ильинский Илья Степанович встречает меня почти ласково, усаживает. И высказывает, с видом глубокой озабоченности, как раз то, о чем я написал в первых строках своих записок. Добавляет полушепотом, картинно обернувшись по сторонам: «Счастьем будет, если никто из участников нынешнего благородного собрания не настучит о вашем опрометчивом выступлении в партком, райком и другие инстанции. Если сверху давить не будут, я вас постараюсь прикрыть, вы мне глубоко симпатичны как человек и будущий ученый. И я не сомневаюсь, что перед вами – большое будущее, если только оно из-за вашего глупейшего поведения не оборвется на самом первом такте».

И вот теперь глубокой ночью сижу я (чего греха таить) на кухне нашей с мамой кооперативной квартиры и записываю, рыдая и обмакивая слезами, эти строки. И в самом деле: зачем я, дурак, вылезал?»

На следующий день последовала не менее интересная запись:

«4 сентября. Сегодня получил жестокий нагоняй от… (все та же замаранная впоследствии дама, оставшаяся неизвестной). Она заявила мне, что я: а) невоздержанный дурак; б) остолоп; в) политически незрелый тип. И добавила: если моя выходка будет иметь последствия и меня действительно погонят (а ведь могут!) из аспирантуры и исключат из славных рядов ВЛКСМ, то она немедленно со мной расстанется и свою дальнейшую судьбу со столь аморальным прохиндеем связывать не станет. «Я не декабристка, – с пафосом проговорила она, – и за тобой ни в какую Сибирь на стройки народного хозяйства не поеду!» Но тут мне показалось, что она пугает, потому что, кажется, любит и, наверное, в беде не бросит – а может, наоборот, возлюбит еще крепче. Короче говоря, я поцеловал ее, а потом мы пошли в кинотеатр «Победа» на новый фильм «Золотой теленок» (по Ильфу-Петрову), который, честно говоря, показался мне совсем не смешным – может, из-за положения, в котором я по собственной милости оказался.

5 сентября. Ситуация вокруг моего «выпада» развивается явно в сторону ухудшения. Сегодня встретил Мочков (комсомольский секретарь), отвел в сторонку покурить и, не глядя на меня, произнес, что ему дали команду (кто – он не ответил, несмотря на мой прямой вопрос) готовить кафедральное комсомольское собрание по моему «персональному делу» с «решительным осуждением». «Я бы на твоем месте, – сказал он – подготовил покаянную речь». – «А что мне будет?» – напрямую спросил я. Но он начал юлить, дескать, все зависит от того, как проголосуют комсомольцы – как будто решений по «персоналкам» не готовят и не принимают заранее. Но, может, пока еще ничего не решено? Я смогу отделаться, скажем, строгим выговорешником. Хотя… Говорят, тех семерых, кто вышел на Красную площадь протестовать против ввода войск, посадят. Но я же, с другой стороны, ни на какую площадь не выходил?»

Варя посмотрела в Интернете, что отец имеет в виду. История была ей в общих чертах известна: 25 августа 1968 года семь человек – Богораз, Делоне, Бабицкий, Литвинов и другие развернули близ Лобного места плакаты с осуждением вторжения СССР в Чехословакию. Через несколько минут их избили и задержали. Впоследствии двоих посадили в спецпсихбольницу, а остальным дали два-три года лишения свободы или отправили в ссылку.

Понятно, почему выходка отца получила резонанс.

«6 сентября. История с моей «вылазкой» на собрании имела удивительное развитие. Сегодня в коридоре института, когда я шел в столовую после разговоров с моим научным руководителем (и завкафедрой) Ильинским – о том, что я натворил, он ни слова больше не говорил, только о моей будущей диссертации, что само по себе внушало осторожный, но оптимизм… Так вот, иду я по коридору – навстречу какой-то мужик. Лет сорока, в галстучке, в костюмчике, незнакомый. Улыбается: «Можно с вами потолковать?» У меня все упало. Ну, думаю, кранты. Арестовывать пришли. Хотя… поодиночке, наверное, не приходят? «А вы кто?» – спрашиваю. Отвечает: «А я ваш будущий работодатель. Возможный». Я – ему: «Я вообще-то в аспирантуре учусь и уходить из нее не собираюсь». А он, с иезуитской такой улыбочкой: «Может, вас отсюда попросят?» Я промолчал, хотя интересно стало, откуда он про то, что у нас на кафедре творится, прознал. Короче, сели мы с ним на подоконник на «сачкодроме», он достал из кармана пиджачка сигареты «Кэмел», угостил меня и рассказал: так, мол, и так, «являюсь руководителем закрытого почтового ящика, который, как он выразился, «работает по нашей тематике». Он лично познакомился с моими трудами, впечатлился и предлагает, чтобы я перешел в его научный институт. «Что за институт?» – спрашиваю. «Его открытое наименование, – говорит, – Институт прикладных психологических проблем. А закрытое (он понизил голос) – Институт ментального программирования. Мы, – говорит, – занимаемся тем, что на службу Родине стараемся поставить…».

Тут две строки в папином тексте оказались тщательно замараны его рукой – поэтому, что там хотел поставить на службу Родине незнакомец, Варя увидеть так и не сумела. Стала дальше читать.

«…Главный противник, – продолжил мой собеседник, – ведет исследования в данном направлении. К примеру, проводились опыты: один из контактеров, находясь на борту подводной лодки «Поларис» в трех тысячах миль, мысленно передавал информацию реципиенту, который пребывал на военной базе в Небраске, причем в бронированной капсуле. Полного успеха и уверенного приема добиться испытуемым не удалось, но угадывать последовательность из двух карт реципиенту удавалось с вероятностью выше одной второй, что было бы, если «приемник» не умел принять сигналы «индуктора».

Или, привел другой пример мужик, под воздействием наркотического вещества (он сказал название, но я забыл какое, аббревиатура из трех букв) удавалось заставлять испытуемых – а в их качестве выступали американские морские пехотинцы – совершать вещи, которые были совершенно для них неприемлемы в обыденной жизни, например насиловать женщин или наносить самим себе серьезные увечья.

Нам, сказал незнакомец, то есть Советскому Союзу, следует достойно ответить на вызовы, с которыми выступает американская военщина (он так и выразился, как в газете). Поэтому под эгидой Министерства обороны создан соответствующий институт, в который он меня, как одного из перспективных молодых товарищей, приглашает работать.

«Придете сначала на позицию младшего научного сотрудника, но я не сомневаюсь, что не пройдет и года, как вы станет с.н.с. – то есть сотрудником старшим. А учиться в аспирантуре сможете заочно и, я не сомневаюсь, года через два-три защититесь, по закрытой тематике. Да, придется, конечно, надеть погоны – для начала лейтенантские, но должность, которую я вам предлагаю, сразу завотделением, то есть майорская, так что дорастете до нее ускоренно, лет за пять. И денежное содержание, конечно, не чета аспирантской стипендии. Для начала будете получать, со всеми надбавками, двести сорок рублей».

Меня сумма, конечно, впечатлила – как и все перспективы, товарищем обрисованные. Однако, чтобы быть честным, я принялся рассказывать о своем афронте на собрании. Он меня перебил: «Не трудитесь. Я все знаю и обещаю, что сумею уладить историю. Вы никак не пострадаете. Если, конечно, подадите заявление о переводе на заочное и уйдете из аспирантуры в мой институт. А если вдруг не согласитесь – тогда, извините, помочь вам ничем не смогу».

«Неужели в секретный институт, «почтовый ящик», возьмут человека, который, как я, способен на собрании сказать не то, что надо, а то, что думает?» – вслух усомнился я.

Он пожал плечами. «Мы наводили справки: вы, по сути своей, не болтун. А если политику партии вдруг не одобряете, трепаться об этом напропалую, здесь и там, все-таки не будете. Один раз, как говорится, не унитаз. Попутал вас бес – так вы же искренне раскаиваетесь и больше не будете?» – спросил он жизнерадостно. Я закивал.

«Вот и чудненько! Подавайте заявление о переводе на заочку».

Так, в один день, снова переменилась моя судьба».

Записи, относящиеся к сентябрю шестьдесят восьмого, размещались на двух первых листах широкоформатной тетради. Дальше несколько страниц оказалось вырвано – сколько именно, понять было сложно. Две, три, четыре, восемь? Что там писал отец – гадать бессмысленно.

Зато к тем, начальным записям, сбоку оказался аккуратно приклеен листок, с пометкой, отмеченной гораздо более поздней датой: 08 сентября 1984 года. Да! Спустя 16 лет отец и даты стал писать по-военному, с ноликом перед первой цифрой, как в армии положено, чтобы не создавалось разночтений и не было искуса приписать к цифре единичку или двойку.

Далее – немного другим, более размашистым и небрежным почерком (но, безусловно, по-прежнему хорошо знакомым отцовским), и не чернильной авторучкой, как в самом начале, а шариковой – написано было следующее: «Теперь, когда я вошел в должность директора института, мне доподлинно открылась интрига, благодаря которой достославный Сан Саныч Горбунов (ныне покойный) заполучил меня тогда на службу. Оказывается, моему тогдашнему выступлению на собрании против ввода войск предшествовало следующее: один из оперативных сотрудников института в тот день подлил мне в чай, который я, ничтоже сумняшеся, распивал в столовой, препарат (тщательно зачеркнуто). Этот…(снова вымарано) является нейролептиком. В малых дозах он, напротив, растормаживает нервную систему и блокирует сдерживающие центры. Под его воздействием испытуемый становится более общительным, храбрым, безрассудным. Таким образом, институт тогда и препарат … испытал (в полевых условиях), и меня на службу заполучил. Правда, остается непроясненным вопрос: что было бы, если б я в результате воздействия не на собрании стал выступать, а, к примеру, побежал через переполненную транспортом улицу Горького или выпрыгнул из окна?»

Данилов, увидев, как Варя увлечена тетрадью, взялся сам готовить ужин. Спроворил сибас на гриле, провонял рыбой весь дом. Пожарил картошки, открыл бутылочку белого, позвал ее.

Но у Вари расслабиться не получилось. Быстро, по-военному, срубала свою порцию. Принюхалась: что за притча! Несмотря на то что Алеша вытяжку включил и окно распахнул – все равно костром воняет!

Партнер пояснил: «Под Рязанью горят леса. Гарь до центра Москвы добралась».

– Фу, господи, мало нам других напастей!

Варя поблагодарила за ужин, чмокнула Лешу и убежала читать дневник дальше. Устроилась теперь в кабинете, чтобы Данилову ночью светом не докучать.

В итоге штудировала отцовский журнал до пяти утра. Разумеется, она не ждала, что в нем найдется прямое указание на то, кто и почему убил папу. Но все-таки надеялась увидеть хоть какие-то намеки. Прочитать чьи-то фамилии – недругов, друзей или сослуживцев отца. Однако многие записи оказались лапидарными: дата и две-три строчки, и все. На месяцы, а то и на годы отец бросал записывать – но потом все же возвращался.

Какие-то страницы оказались заполнены простым перечислением городов, где отец побывал. Все в пределах СССР, папа с мамой были строго невыездными. К примеру, на одной из страниц шел заголовок: «Поездки-1985», а ниже перечень: Киев, Вильнюс, Таллин, Ленинск (Байконур), Евпатория, Капустин Яр, Ленинград, Горький – Арзамас-16, Челябинск – Челябинск-40, Переславль-Залесский. И это все, больше ничего за целый год.

Или отцом вдруг овладевал приступ хозяйственности (или скаредности), и в 1991 году кропотливо перечислялись крупные покупки с указанием цен: «Магнитофон – 420 руб., телевизор – 1760, мягкая мебель – 5460, пуховик – 2500, видеомаг – 4000…» Это было мило: пресловутая мягкая мебель до сих пор украшала гостиную. И она хорошо помнила и видеомагнитофон тот, и телевизор – они с бабушкой их смотрели чуть не до конца нулевых, пока Варя сама не стала более-менее зарабатывать и не сменила на проигрыватель дивиди-дисков и плоский экран. Но все равно обидно было, что в тот год – для страны, как говорится, судьбоносный, с путчем и сменой политического режима – этот сухой перечень цифр у отца оказался единственной записью.

И про дела семейные папа практически ничего не сообщал. Нашлась только запись от августа 1978 года: «В Юрмале сделал Леночке предложение. Юная, свежая, красивая! Конечно, она сказала да!»

«Какое самомнение со стороны отца!» – подумалось Варе. Она, разумеется, знала, со слов родителей и из рассказов бабушки, историю их романа, закончившегося в итоге свадьбой. Мамочка, юная второкурсница, влюбилась в отца, взрослого холостого мужчину за тридцать, который приходил из закрытого «ящика» вести у них семинары по прикладной психологии. Папаша ее сразу отметил и принялся, в нарушение этических норм, за девушкой ухаживать. Сначала они сходили в кино, потом – в кафе-мороженое «Космос», а потом, как говорится, все завертелось.

Жаль только, никакого отображения в отцовских записках любовная история не получила. Нашлось лишь лапидарное: «16 декабря 1978 года – свадьба, ресторан «Берлин».

И про нее саму, Варю, которую папочка вроде бы так любил и баловал, в итоге всего две записи. Точнее, полторы: сначала от 1979 года, красными чернилами: «Леночка в положении». А потом, в 1980-м: «Леночка родила. Девочка!!! Богатырша! 54 см, 3850. Будет по требованию Лены в честь ее мамы Варей».

Ну отец! Ну сухарь!

По делу, кто и почему мог желать отцовской смерти, тоже на первый взгляд мало что нашлось. Почти все имена сотрудников института оказались зашифрованы инициалами или от фамилий оставлены по две-три буквы, словно в криминальной хронике: О. О-ва, П. А-ов, К. О-ой и так далее.

О том, чем занимался институт, тоже говорилось глухо и неопределенно – да и странно иначе, в условиях совершенно секретной работы. Но все же что-то проскальзывало, о чем-то можно было догадаться.

И совсем глухой ночью – точнее, когда за плотными гардинами отцовского кабинета сперва рассвело, а потом засияло раннее августовское солнце – Варя догадалась, что надо делать.

Она решила к дневнику подойти как к компьютерной программе. Собрать блок-схему: последовательно расположить записи по каждой научной теме, которую отец упоминал. Их было несколько: «проект № 15», «проект № 107», «проект № 318»…

Вот, к примеру, какие записи относились к «проекту № 15» – самая роскошная, конечно, нашлась в 1982 году:

«10 ноября. Сегодня утром во сне у себя на правительственной даче скоропостижно скончался Брежнев. Об этом, разумеется, пока не сообщали по радио или телевидению, но примерно в 12.15 мне вдруг позвонил по АТС-2 Ф.Б. из «дома два» – мы с Ф.Б. давно знакомы, но совсем не коротко, встречались несколько раз на совещаниях в ЦК и ВПК…»

ВПК – это, скорее всего, военно-промышленная комиссия, а «дом два», Варя знала, эвфемизм штаб-квартиры КГБ, почтовый адрес каковой значился в те годы как «площадь Дзержинского, дом два».

Вот кто такой Ф.Б., оставалось гадать. Может быть, генерал Филипп Бобков? Он в ту пору был, кажется, заместителем председателя КГБ.

«Ф.Б. сказал, что Леонид Ильич умер неожиданно, скоропостижно. Возможно (поведал мне Ф.Б.), генсек хотел бы перед смертью оставить какие-то заветы или дать распоряжения, но теперь партия и народ оказываются в неведении. Может быть (продолжил Ф.Б.), у моего института имеются способы, чтобы поправить ситуацию? Воистину, слухами земля полнится! По долгу службы Ф.Б. не должен был иметь представления о тематике нашего института, но, очевидно, у КГБ имеются свои источники информации. Я правильно (как считаю) воспринял его намек и немедленно связался по «вертушке» со своим непосредственным начальником, министром об. и членом ПБ Д.Ф.У.».

«Член ПБ Д.Ф.У.», смекнула Варя, это не кто иной, как тогдашний министр обороны и член Политбюро Дмитрий Федорович Устинов – высоко же летал в сферах папаня!

«Я предложил использовать в отношении Леонида Ильича препарат, полученный по теме № 15. Как мне показалось, Д.Ф.У. заинтересовался, однако сказал, что сам он подобное решение принять не может и ему нужно согласие Политбюро. Я ответил, что хорошо понимаю, но напомнил: на раздумья у них остается не более двух-трех часов, максимум максиморум шесть. Он сказал, что поторопит товарищей с решением. Однако до 18.00 сего дня он так мне и не перезвонил, а когда я снова набрал министра по «вертушке», трубку снял его адъютант и сказал (очевидно, был он совершенно не в курсе дела), что в ближайшие несколько дней Дм. Фед. принять меня не сможет. Итак, старцы, как всегда в последнее время, оказались не в состоянии принять оперативное решение и потому замели проблему под ковер.

По радио передают минорную классическую музыку, вместо концерта ко Дню милицию запустили художественный фильм про Ленина. Завтра с утра, как сказал мне Ф.Б., о смерти вождя будет официально объявлено.

Жаль! Наглядная демонстрация нашей работы на столь высоком уровне могла бы дать ей новый мощный импульс!»

Помимо этого, ясного и длинного куска, Варя стала отыскивать в журнале другие отцовские записи по «теме № 15» и располагать их в хронологическом порядке. Они, по нарастающей, давали представление о том, чем в институте занимались:

«16 января 1976 года. Первый успех по «теме № 15». Объект открывал глаза, пытался говорить. Пульс и дыхание, к сожалению, нестабильны. Просуществовал 01 час 25 мин.

…

24 февраля 1976 г. К сожалению, неудача за неудачей по «теме № 15». Первый успех не удается не то что развить, но и повторить. Видимо, нужны серьезные корректировки в составе сыворотки.

…

15 апреля 1976 г. Состав с добавлением… (тщательно зачеркнуто) оказался удачным. Испытуемый попытался сорвать манжету кардиомонитора, встать с койки. Бессвязная речь, конвульсии. Просуществовал до момента смерти 02 час. 50 мин.

…

10 сентября 1976 г. Применение электромагнитного поля высокой частоты наряду с совершенствованием состава сыворотки, возможно, принесет настоящий прорыв по «теме № 15», я предчувствую это.

…

07 февраля 1977 г. Настоящий, большой, беспримесный успех по «теме № 15»! Сегодня «мертвяк» просуществовал более восьми часов! Правда, помимо применения спецсыворотки, на него непрерывно воздействовали электромагнитным полем высокой частоты (для чего нашим инженерам, честь им и хвала, пришлось создать и оборудовать специальную камеру). Объект вставал, ходил по камере, внятно и логично отвечал на вопросы и даже принимал пищу. Экспериментаторы (по согласованию со мной) приняли решение отключить электромагнитное поле, и это, видимо, явилось ошибочным решением. Через 45 мин. после отключения поля объект скончался».

Подобного рода записи продолжались еще несколько лет, затем последовал катарсис со смертью Брежнева. Видимо, отец предлагал оживить на какое-то время усопшего генсека – тот мог бы попрощаться со всеми и сделать последние распоряжения, типа политического завещания. Однако (приходилось читать между строк) старцы из Политбюро решили не поправлять природу и поскорей похоронить «верного ленинца» и «неустанного борца за мир во всем мире».

Далее в отцовских записках имелось еще несколько упоминаний о «проекте 15», в основном о неудачах: без воздействия постоянного электромагнитного поля «объекты» не существовали более часа, однако если для их стабилизации применялось СВЧ-излучение, это оказывало необратимое негативное воздействие на организм. Наконец, последовала поистине трагическая запись:

«02 апр. 1984 г. В результате комбинации препаратов… (зачеркнуто) и… (зачеркнуто) удалось создать жизнестойкого кадавра безо всякого воздействия э/магнитного излучения. Спустя 31 мин. после введения препаратов кадавр открыл глаза, произнес несколько нечленораздельных звуков и встал. Экспериментатор, это был Валер. Ник. Хв-в, обратился к нему с предложением выпить воды и пообедать. Однако объект неожиданно впал в ярость. Проявив недюжинную физическую силу, он набросился на В.Н.Х., нанес ему несколько ударов руками по голове, а потом, когда В.Н.Х. упал на пол, кинулся на него сверху и принялся одновременно душить и кусать несчастного экспериментатора за туловище. Группа наблюдения оторопело взирала на происходящее из-за зеркальной стены, и только через минуту, с помощью электрического разрядника, удалось оттащить «объект» от несчастного экспериментатора. В.Н.Х. сильно пострадал, ему оказали первую помощь и немедленно отправили по «Скорой» в госпиталь Бурденко. «Объект» немедленно усыпили».

Позднейшая приписка: «С В.Н.Х., слава богу, все нормально. Сегодня, 27.04.84, его выписали из госпиталя, после майских праздников он приступит к работе».

Потом пару лет в отцовском журнале никаких упоминаний о «проекте № 15» не имелось. И наконец прозвучал финал:

«02 августа 1986 г. Сегодня я был в МО на совещании по нашей тематике у самого С.Л.С.».

Варя знала, что МО в отцовских сокращениях – Министерство обороны. Она залезла в поисковик и выяснила, что С.Л.С., скорее всего, новый министр обороны СССР Сергей Леонидович Соколов, сменивший в 1986 году умершего Устинова.

«…В целом все прошло неплохо, однако среди неприятных известий – полное и безоговорочное закрытие тематики по проекту № 15. Присутствовавший на совещании представитель секретариата ЦК даже высказывался об «опасности» и «бесчеловечности» данных исследований. Что делать! Пришлось покориться. Новая метла, понятно, метет по-новому, и пришедший к власти генсек, видимо, твердыми буквами решил написать на нашем алом знамени: «Ребята, давайте жить дружно!» – обращаясь к Рейгану, Тэтчер и прочим заклятым недругам советского строя. Что ж, я человек военный, и, как бы внутренне ни сопротивлялся данному решению, остается только сказать «есть» и взять под козырек».

Наутро Варя проснулась, когда Данилова и след простыл. Быстро выпила кофе с бутербродом и, даже лица не умыв, снова взялась за тетрадь своего родителя. Она продолжила группировать записи по темам. То, что относилось к тому или иному направлению, выписывала в кратком изложении на отдельный листок.

«Проект 107» означал, по всей вероятности, исследования телепатии и занимал внимание отца с первых дней его службы в институте.

Например, запись, сделанная в феврале 1969 года, одна из первых в дневнике:

«Отправляемся отбирать кандидатов к «проекту 107». Первую группу доверили возглавить мне, вторую возложили на П.А., а третью поручили В.Н.Х.».

Опять упоминается В.Н.Х. – видимо, тот самый, который пострадал от рук забуянившего «мертвяка».

Варя стала выписывать на отдельный листочек всех сотрудников института, которых упоминал по работе отец.

«Мы с А.А.Г. (видимо, тогдашний руководитель института Александр Александрович Горбунов, который вербовал отца) согласовали основные принципы первичного отбора кандидатов. Итак, это должны быть молодые люди, не старше тридцати, имеющие представление о дисциплине: курсанты военных училищ или солдаты-срочники второго года службы. Обязательно (!) – со средним образованием, с высоким уровнем интеллекта, в том числе эмоционального. И конечно, хотелось, чтобы объекты продемонстрировали хотя бы минимальные способности по изучаемой нами теме. Кто куда отправится, мы решили жеребьевкой. Мне достались – вот счастье-то привалило! – Забайкальский, Сибирский, Уральский и Дальневосточный военные округа. П.А., как самому молодому, дали Ленинградский, Московский и Прибалтийский военные округа – ну и слава богу, меньше переездов, лучше условия. В.Н.Х., опытный боец, стойкий к проявлению восточного гостеприимства, отправится на Северный Кавказ и в Среднюю Азию. Загранкомандировок, в ГДР и другие страны народной демократии, нам, естественно, не подписали. А зря! Не случайно военкоматы направляют служить за границу лучший человеческий материал».

Потом прошла пара «пустых» месяцев, следующая запись появилась только 11 апреля 1969 года:

«Ох, сколько же я проехал-пролетел-проплыл-прошагал за истекшее время! Наверное, общий километраж можно обернуть, да не один раз, вокруг экватора. Мерз в неотапливаемых вертолетах и «аннушках», трясся на «козлах» и в вахтовках ГАЗ-66, не одну и не две ночи провел на жестких скамьях аэропортов в ожидании задержанных рейсов. Ни один роман не вместит всего, что довелось мне увидеть! Начал я, конечно, сразу с ошибки. Прибыл в одну из в/ч, расквартированную под Свердловском. Полномочия дали самые широкие, командир части прекрасно меня встретил. Предложил: а вы сами, товарищ лейтенант, предложите личному составу принять участие в ваших исследованиях. И вот вечерняя поверка. Плац. Личный состав части построен повзводно. Холодрыга, далеко за минус двадцать. От дыхания ресницы и меховые части ушанок покрываются инеем. И вот командир полка объявляет: «К нам прибыл из Москвы ученый-исследователь такой-то. Он должен сделать объявление». Я делаю шаг вперед и выкрикиваю: «Благодаря полномочиям от Министерства обороны СССР я набираю добровольцев для проведения исследований и экспериментов. Тех, кто будет отобран, передислоцируют в воинскую часть под Москвой и обеспечат дополнительным питанием на санаторном уровне. За время проведения экспериментов они получат также денежное довольствие в размере двести рублей ежемесячно. Кто хочет принять участие в отборе, два шага вперед!»

Я своим объявлением выпустил джинна из бутылки, потому что все – абсолютно все! – военнослужащие, находившиеся на плацу, сделали эти самые два шага вперед!

Потом пришлось мне самому проводить долгий и кропотливый отбор – как в других воинских частях, безо всякого широковещательного объявления: сначала по анкетам, потом по собеседованиям с командирами, а после и по личным беседам. Хороших ребят, и умных, и толковых, набиралось много. Одно было плохо: способностями по требуемой мне тематике обладали очень и очень немногие. Я даже стал сомневаться, честно говоря, в перспективности дальнейшей работы.

Да, мы встречались вчера с П.А. и В.Н.Х. Они рассказали мне то же самое: в их первичном отборе настоящих талантов негусто.

Что ж! Как говорил товарищ Сталин (правда, по поводу не телепатов, а писателей, но это все равно): «Где я вам других найду! Работайте с теми, кто есть!»

Что ж! Будем работать».

Следующую запись по «теме 107» отец делает в конце июня шестьдесят девятого. Она коротка:

«Из 224 первичных кандидатов выбрали 25. Приступаем».

А в конце августа того же года бесславное:

«Несмотря на все наши усилия подстегнуть способности испытуемых, ни один из двадцати пяти отобранных кандидатов не показал достаточно устойчивых и релевантных результатов, которые твердо выходили бы за рамки статистической погрешности».

Но отец (судя по записям) не сдавался. Он вообще, насколько помнила Варя, был упорным. А государство, несмотря ни на что, продолжало финансировать его исследования. Советский Союз вообще денег на войну не жалел. На новые виды оружия – тем более. Ведь что такое человек, обладающий способностями к телепатии и экстрасенсорике, как не новое оружие!

Но проходят годы и годы – буквально десятилетие с лишком, когда по «теме № 107» случился первый успех.

Идет 1986 год, и отец со сдержанной радостью начинает день за днем записывать.

«Сдвинулись с мертвой точки по «теме 107».

«Появились обнадеживающие результаты».

«Один испытуемый демонстрирует хорошие способности».

«Нет, я бы назвал способности экстраординарными».

«Выдающимися!»

А потом: «Считаю, что можно испытуемого, Ивана Кольцова, выводить на демонстрацию его умений. Результаты таковы: обычный человек, если он не шулер, угадывает масть карты в среднем ровно в пятидесяти процентах случаев – а у И.К. этот показатель превышает 70 процентов! Мы работаем над условиями, которые позволят ему увеличить этот процент! Иногда – что, правда, требует высокого напряжения всех сил у И.К. и приводит к ухудшению его физических кондиций – результат удается довести до 80 и даже 85 процентов. Будем работать дальше!»

И наконец: «Способности И.К. получили самую высокую оценку у госкомиссии! Наконец-то! Наши многолетние труды увенчались успехом!»

А далее: «На ученом совете института произошло обсуждение, каким образом использовать в дальнейшем очевидные недюжинные способности И.К. Возобладало мнение (сразу замечу, что я не вполне разделяю), что его следует испытать в качестве индуктора для передачи информации на дальние расстояния. В.Н.Х. разорялся: «Его применение может иметь потрясающее военное значение. Представьте себе: станет возможным передавать информацию так, что противник не только не сможет ее перехватить, но даже не заметит сам факт передачи! Можно адресовать мысленные шифровки секретным сотрудникам в тылу врага, передавать коды ракетных запусков, приказы атомным субмаринам без их всплытия и прочее!» Мои возражения: для того, чтобы подобная связь работала, надо найти не только индуктора, какового мы отыскали в лице И.К., но и принимающую сторону наделить теми же способностями – если и были приняты во внимание, то остались втуне. Утвердили программу дальнейших экспериментов. Ладно, попробуем. Как говорится, попытка не пытка».