Текст книги "Пока ангелы спят"

Я уселся за стол на скромный гостевой стульчик.

Хозяин кабинета отошел к дальнему окну, не переставая слушать телефонную трубку. Отогнул жалюзи и украдкой поглядел во двор. «Но ведь я же вас предупреждал, что он явится…» – произнес хозяин кабинета в телефон, продолжая высматривать что-то во дворе. Я опять вздрогнул – снова пришло в голову, что разговор идет обо мне. Пытаясь избавиться от этого дикого ощущения, я стал рассматривать кабинет, стараясь по индивидуальным деталям составить представление о его хозяине.

Сделать это оказалось непросто, потому что ни единой личностной черточки, выпадающей из стандартного, с понтом европейского стиля, я в кабинете не углядел. В углу размещался книжный шкаф черного дерева, но ни одной книги на его полках не было. Рядом на полу я приметил три картины без рам, но холсты оказались повернуты изображением к стене. На заднике ближней ко мне картины имелась размашистая подпись: ШИШИГИН. Ни на рабочем столе хозяина, ни в шкафу я не приметил ни безделушки, ни вазочки, ни кружки, ни пепельницы. Впрочем, в самом центре переговорного стола (за коим я сидел) помещалась незажженная, но уже слегка оплывшая свеча в грошовом стеклянном подсвечнике.

Тогда я, преодолев непонятную робость, взглянул на самого хозяина кабинета – тем более что он, не переставая слушать телефонную трубку, повернулся ко мне лицом и присел на краешек рабочего стола.

Это был мужчина лет тридцати пяти – сорока, в светлых брюках и недешевой спортивной рубашке кремового цвета. Туфли желтой кожи идеально начищены. Во внешности человека, однако, так же как и в убранстве его кабинета, не присутствовало ничего, что остановило бы глаз. В толпе ни единая его черта не обратила бы на себя внимание. Увидев его, взгляд отметил бы, пожалуй, только щегольские желтокожаные штиблеты. Право, даже я, при всех своих писательских навыках, и то затруднился бы описать этого человека. Среднего роста. Телосложение? Не худой, но и не толстый, не крепыш, но и не «кожа да кости». Славянский тип лица. Мелкие черты. Небольшие залысины. То ли светлые, то ли темноватые волосы – словом, какого-то неопределенного сероватого цвета. Тщательно выбрит. Ни родинки, ни усов, ни бакенбардов – ничего, что могло бы выделить этого человека из толпы. Мне вдруг пришло в голову, что он отлично подошел бы на роль работника спецслужбы низового звена – какого-нибудь лейтенанта-топтуна из управления наружного наблюдения.

Наконец он с легкой досадой проговорил в трубку: «Позволь мне самому решать, что мне с ним делать…» – и у меня опять возникло тревожное ощущение, что разговор идет обо мне. Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Тем временем господин попрощался наконец с телефонным собеседником и обратил свой взор на меня. Глаза у него тоже были какого-то неопределенного цвета.

– Господин Данилов! Извините, что заставил вас ждать! Это замечательно, что вы к нам пожаловали! – сказал он, радушно улыбаясь.

Глаза его, однако, отнюдь не улыбались. Водянистого цвета, они цепко обшарили мою фигуру и остановились на лице. Он протянул руку – я привстал и пожал ее. Рука у хозяина кабинета оказалась под стать внешности: не слишком твердая, но и не слишком слабая, не влажная, не теплая, но и не чрезмерно ледяная – словом, никакая. Самое ординарное рукопожатие.

– Меня зовут Иван Степанович, – продолжил он. – Рад видеть вас… Вас – молодой, так сказать, талант, надежда нашей литературы… Что будете пить? Чай, кофе? Может быть, коньячку?

Он игриво подмигнул мне, но глаза его при этом оставались холодными.

– Минеральную воду, – проговорил я. Эти слова дались мне не без труда, во рту отчего-то пересохло, язык еле ворочался. – Можно?

– Конечно, конечно, – радушно проговорил хозяин кабинета, отошел к шкафу, открыл дверцу внизу – там оказался бар. Оттуда Иван Степанович выудил запотевшую бутылку «Эвиана», два высоких стакана и вернулся к столу. Откупорил, налил минералки мне и себе. – Видите ли, – извиняющимся тоном радушного хозяина продолжил он, – я секретаршу отпустил, мы все еще пребываем в стадии переезда, поэтому я все сам, все сам… – Он заулыбался, но глаза его, буравчики, оставались ледяными. – Мне доставило искреннее удовольствие чтение вашего рассказа, – вдруг без всякого перехода произнес он и добавил внушительно: – Искреннее!..

Секунду помолчал, пожевал губами и, остро глянув на меня, строго спросил:

– Скажите, это вы сами сочинили?

Вопрос показался мне неожиданным своей нелепостью, и я ответил довольно-таки грубо:

– Нет, у Касареса списал.

– У кого, простите? – цепко спросил он.

– Бьой Касарес, – пояснил я. – Аргентинский писатель.

– Ах, да… Касарес, Касарес… Припоминаю… Вы, конечно, шутите, – утвердительно сказал он.

Я пожал плечами. Он улыбнулся, делая вид, что оценил мою шутку. Я готов был поклясться, что он не только не читал Бьоя Касареса, но даже никогда не слышал этого имени. И вообще господин не слишком походил на издателя – какими я их себе представлял.

– А скажите, уважаемый Алексей… – Иван Степанович сделал паузу.

– …Сергеевич, – подсказал я.

– Да, Алексей Сергеевич… А имеете ли вы, уважаемый Алексей Сергеевич, какие-либо где-либо опубликованные работы?

– Имею, – пожал я плечами.

– Какие? Где же?

– Три рассказа. И один перевод. Рассказы – в газете «Южнороссийский рабочий», в журналах «Бизнес-леди», «Я и ты». Перевод – в журнале «Смена».

– А вы, Алексей, э-э, Сергеевич, простите, кто по образованию?

– Педагог. Филолог.

– Работаете в школе?

– Нет.

– А где же?

– Это собеседование? – спросил я.

Честно говоря, мне начал надоедать этот допрос. К тому же после первых минут растерянности я совершенно овладел собой. Поднял стакан и сделал несколько глотков минералки – вот только руки слегка дрожали, и глотки получились несколько более шумными, чем того требует приличие. Однако я продолжил с некоторой долей иронии (не знаю, получилось ли это):

– Может, мне лучше написать резюме?

– Нет-нет, что вы!.. – казалось, испугался мой собеседник. – Мне просто хотелось знать, дорогой Алексей Сергеевич, о вас побольше… Ведь нам с вами предстоит работать…

– Работать?.. В письме, помнится, речь шла о том, что я победил в каком-то конкурсе…

– Конечно! Конечно! Вы победили!.. И позвольте мне, любезный Алексей Сергеевич, господин Данилов, от всей души поздравить вас с этим и вручить вам… – Он быстро вскочил со своего кресла, подбежал к рабочему столу и вернулся с конвертом в руке. – …вручить вам премию, которую вы получаете по праву!

Последние слова он произнес с пафосом, протягивая мне через стол конверт (на нем был изображен все тот же Дед Мороз с мешком подарков). В конверте угадывались купюры.

Я взял протянутый призовой конверт, открыл его. Там зеленели доллары. Я вытащил одну бумажку – сотню. Демонстративно посмотрел купюру на свет.

– Не фальшивая, не фальшивая, уверяю вас, – деревянно засмеялся мой собеседник.

Я достал остальные купюры, пересчитал. Премия, как и было обещано, составляла пятьсот американских долларов. Я спрятал деньги обратно в конверт и убрал его во внутренний карман пиджака – своего единственного летнего пиджака.

– Расписку писать?

– Да зачем! – Иван Степанович сделал пренебрежительно-отмахивающийся жест.

Настроение у меня сразу поднялось, как, оно, верно, улучшилось бы у всякого человека, ни с того ни с сего вдруг получившего кругленькую сумму в иностранной валюте.

– Какую же работу вы хотите мне поручить? – спросил я почти весело.

– А все такую же, Алексей Сергеевич, все такую же!.. —улыбаясь, воскликнул издатель. – Скажите, вы никогда не задумывались о том, чтобы написать… – собеседник сделал интригующую паузу, – …написать роман?

Он проницательно поглядел на меня своими ледяными глазками.

– Кто ж об этом не задумывался… – усмехнулся я.

– И правильно! – молвил Иван Степанович. – Правильно!.. Я хочу открыть перед вами все карты, уважаемый Алексей!

Издатель уже обошелся без отчества – будто полштуки баксов, что я засунул во внутренний карман, дали ему на это право. Скоро он, пожалуй, перейдет на «ты», подумалось мне.

– Буду с вами откровенным, – продолжил издатель. – Вы очень, очень, очень талантливый человек! У вас огромные возможности – каковые вы, верно, еще сами не осознаете! Когда мои редакторы отметили ваш рассказ и принесли его мне – я был поражен. И подумал: вот он! Вот тот самый человек, кто мне нужен!

Я сидел, довольно глупо ухмыляясь. Что может быть приятней для творческого человека, чем комплименты! Даже от такого не слишком симпатичного типа, как этот издатель.

– Молодой, умный, талантливый автор, – продолжил мой собеседник, – кто еще может составить славу новому издательству?!. Принести славу и, не скрою, разумеется, деньги!.. И нам бы очень, очень хотелось с вами работать!.. Как вам эта перспективка? – неожиданно спросил он.

Я глуповато пожал плечами. Боюсь, мне не удалось скрыть самодовольства.

– И для начала… – Иван Степанович сделал паузу. – Для начала мы бы хотели, чтобы вы написали для нас роман…

– Роман?

– Да-да, роман! Листов эдак на пятнадцать или даже на семнадцать!

– Листов? – довольно глупо переспросил я.

– Ну да, авторских листов. То есть страниц где-то триста пятьдесят, а то и четыреста. Возьметесь?

Он испытующе уставился на меня глазами-буравчиками.

– А какие условия? – не растерялся я.

Признаюсь, я бы взялся за роман безо всяких условий – лишь бы он пообещал мне, что книга будет напечатана.

– Условия? – несколько удивленно переспросил он и быстро ответил: – Условия – стандартные.

– То есть?

Своими вопросами я не с ним сражался – я с собой сражался, размякшим от комплиментов.

– Ну… – издатель сделал паузу, что-то, казалось, подсчитывая в уме, – пятьсот долларов аванса – сейчас, немедленно…

– То есть те, что вы мне уже дали? – быстро спросил я.

– А вы, Алеша, деловой человек… – несколько удивленно протянул собеседник. – Нет, не те. Еще пятьсот долларов. Затем одна тысяча долларов по сдаче рукописи. И далее – стандартные ройялтиз. То есть вы будете получать восемь процентов от каждой проданной книги… Так все получают, – быстро заверил он меня. – И никто не жалуется.

– Восемь процентов от розничной цены? – быстро спросил я. – Или от оптовой?

– Да вы действительно деловой человек, Алеша! – словно пораженный моими способностями, изрек издатель. – Нет, не от розничной. От оптовой. У нас же не Америка! Как мы можем, посудите сами, контролировать розничные-то цены! В «Олимпийском» на ярмарке книжка стоит двадцать пять рублей, в магазине – уже тридцать, а на лотке – все сорок. Как же за ними всеми уследишь-то!.. А ройялтиз – это очень, очень честная система. Можно сказать, партнерская. Судите сами. Если мы продаем десять тысяч экземпляров вашей книжки – вы получаете, – он на секунду задумался, что-то прикидывая в уме, – пятьсот долларов; если мы продаем сто тысяч – ваша доля составляет уже пять тысяч; ну а если мы вдруг продадим миллион книжечек – вы получите пятьдесят тысяч американских долларов. Пятьдесят тысяч!.. – внушительно подчеркнул он. – Так что эта система выгодна прежде всего вам. У вас будет стимул лучше писать!

Я всегда настораживаюсь, когда слышу словообороты вроде: «очень честная система», «мы – партнеры» и «…это выгодно прежде всего вам». Очень уж они напоминают лексику напористых продавцов из телемагазинов. Однако… Однако предложений написать роман от других частных лиц, а также организаций ко мне как-то не поступало. Тем не менее я все-таки попытался сделать огорченное лицо и протянул:

– А вы будете получать девяносто два процента от каждой книги…

– А налоги! – развел руками издатель. – А налоги, Алеша!.. А аренда!.. А типография! А бумага! А пленки!.. Да вы бы знали, – Иван Степанович понизил голос до интимного шепота, – сколько я плачу за телефон!.. – Полуприкрыв глаза, он горестно покачал головой.

Это был, конечно, убийственный аргумент.

– А жанр? – спросил я.

Любому непредвзятому наблюдателю – включая, естественно, моего собеседника – после этого вопроса становилось, конечно, ясно, что внутренне я на все условия уже согласен.

– Жанр? – Издатель, казалось, непонимающе уставился на меня. – Жанр романа, вы спрашиваете?.. Конечно, остросюжетный! Какой же еще? Другой жанр и продаваться-то не будет!..

– Детектив? – деловито уточнил я.

– Хотя бы даже и детектив, – кивнул издатель. – Но не обязательно. Вы, наверное, представляете, в общих чертах, какие требования предъявляются к такого рода произведениям?

Иван Степанович опять уставился на меня своими ледяными глазками.

– Представляю, – кивнул я. – Главное – своих героев надо любить. «Иначе, – процитировал я классика, – вы получите крупнейшие неприятности – слышите, крупнейшие!»

– Браво, – ровным голосом восхитился издатель. И добавил: – Браво. Приятно иметь дело с таким культурнейшим, начитаннейшим человеком, как вы, Алеша… Но к современному роману – такому, чтобы продавался, а не пылился бы на полках, восхищая одних только литературных критиков, предъявляются и другие требования. Непременные требования, Алеша!.. Непременные… Во-первых, нужна загадка. Тайна. Даже лучше – несколько тайн… Необходимы современные герои. Время действия – наши дни… Людям неинтересно читать о том, что творилось в каком-нибудь там одиннадцатом веке… Место действия – наша страна. Никаких там Джонов Смитов и Альфредо Борхесов… И еще кое-что нужно… – Он внимательно посмотрел на меня и раздельно проговорил, загибая пальцы: – Саспенс. – Первый загнутый палец. – Погони. – Он загнул второй палец. – Насилие. – Загнул третий. – И далее… Секс… Диалоги… Юмор… Любовь… Надежда… И хеппи-энд. Обязательно – хеппи-энд!..

– Прямая цитата из фильма Оливера Стоуна «Игрок», – словно бы в пространство проговорил я.

Издатель непонимающе посмотрел на меня, а потом по-прежнему ровным тоном проговорил:

– Браво. Браво и еще раз браво. Вы и это знаете… Вы сами все прекрасно, прекрасно знаете! Да и как могло быть иначе! Иначе вы не сидели бы здесь!.. Точнее – сидели бы, но не вы. – Издатель деревянно засмеялся. – Ну и антураж, конечно. Не забудьте про антураж!.. Мешок с долларами, красотка, пистолеты, погони, мордобой – все это, как говорится, приветствуется… Казино, азарт, тайна… Мистики можете подпустить… Народ и это любит… Но в меру, в меру… – Иван Степанович снова деревянно рассмеялся.

– И когда вы хотели бы получить от меня роман? – деловито спросил я.

– К первому июля, – быстро ответил мой собеседник. – Тогда мы его к октябрю выпустим. Октябрь, знаете ли, в нашем бизнесе самый бойкий месяц.

– Вы думаете, я успею к первому июля? – спросил я.

– Конечно же! Конечно! Никаких сомнений! Сегодня – семнадцатое апреля. До первого июля остается, – он задумался на мельчайшую долю секунды, – семьдесят четыре дня. Даже если отбросить все праздники и выходные, то получается – сорок восемь рабочих дней. Примерно в среднем… – мельчайшая пауза, – …по семь с половиной страниц в день. По семь с половиной, дорогой Алешенька! Разве это объемы для такого мастера, как вы!..

На меня произвела впечатление скорость, с которой издатель считал, – быстрее любого калькулятора.

– Впрочем, – понизил голос мой собеседник, словно желая сообщить мне нечто конфиденциальное (на мой взгляд, шептаться не было никакой нужды, потому что я был уверен, что во всей квартире мы с ним одни). – Впрочем, если вы вдруг слегка запоздаете и принесете рукопись десятого июля… двадцатого… Да бог с ним, – он махнул рукой, – даже тридцать первого июля – я не рассержусь и не буду применять к вам ровным счетом никаких санкций.

– Но я же работаю… – совершил я еще одну (кажется, последнюю) попытку покочевряжиться. – Хожу в офис…

– Для этого я и плачу вам аванс! – воскликнул издатель. – И премию поэтому заплатил! Чтоб вы ни в чем не нуждались!.. К тому же, – он опять понизил голос, – я уверен, что на вашем рабочем месте вам с большой радостью предоставят отпуск без сохранения содержания.

– Откуда вы знаете? – непроизвольно спросил я.

Ситуация у меня на фирме как раз складывалась таким образом, что мои работодатели с пребольшим удовольствием отправили бы меня в неоплаченный отпуск на пару-тройку месяцев.

– Знать я, конечно, не могу, – усмехнулся мой собеседник. – Просто догадываюсь. – Он поглядел на часы и добавил, уже несколько нетерпеливо: – Прошу меня извинить, у меня через десять минут назначена другая встреча. Итак, Алексей: да или нет?

– Да.

– Прелестно!

Издатель прихлопнул ладонями по столу. Встал, отошел к рабочему столу, вытащил из ящика очередной конверт с Дедом Морозом. Вернулся, бросил его на стол передо мной. Сказал:

– Здесь аванс. Можете пересчитать. Но на этот раз пишите расписку.

Он положил передо мной лист бумаги и авторучку.

Я придвинул к себе бумагу, однако авторучку вытащил из нагрудного кармана рубашки свою – «Паркер» с золотым пером, отцовский подарок на двадцатилетие.

– Пишите! – скомандовал издатель. – «Я, Данилов А.С., получил – прописью! – пятьсот долларов США в счет гонорара за написание… – успеваете? – …написание остросюжетного романа». Число. Подпись. Фамилия – разборчиво.

Я дописал, спросил, улыбнувшись:

– Неужели такая расписка имеет юридическую силу?

– Для суда не имеет, – сказал мой работодатель, прибирая к рукам расписочку. – А для какого-нибудь Ваньки из Солнцева очень даже имеет.

Намек был более чем прозрачен, и я сказал, усмехаясь:

– Да станет ли Ванька из Солнцева за полштуки баксов руки марать?

– А кто его знает, – неопределенно ответил издатель.

– А договор? – спросил я Ивана Степановича, по-прежнему развалясь на стуле.

Тот стоял посреди кабинета, выказывая все признаки нетерпения.

– А зачем вам сейчас договор? Вот сдадите рукопись – будет вам и договор.

Он еще раз глянул на часы. Намек более чем прозрачный. Я встал, пошел к двери. Издатель отправился провожать – казалось, он вытесняет меня из кабинета.

– Ну, очень, очень приятно было познакомиться с вами, – повторил он, протягивая мне на прощание руку. – Надеюсь, дорогу вы найдете.

Он распахнул передо мной дверь. В предбаннике, как и час назад, никого не было – да и во всей квартире-офисе по-прежнему, казалось, не присутствовала ни единая живая душа. Я направился к двери, ведущей на лестничную клетку, но на полдороге остановился, оглянулся и спросил:

– Как ваше издательство-то называется?

Иван Степанович, уже собиравшийся затворить дверь в кабинет, задержал свое движение и через порог удивленно переспросил:

– Издательство?.. Ах, да… – И быстро проговорил: – «Первая печать».

– «Первая печать»? Это в честь первопечатника Федорова, что ли?

– Да-да… – рассеянно и, очевидно, думая о другом, подтвердил издатель и захлопнул белую дверь, ведущую в свой кабинет.

…Не помню, как я сбежал по загаженному подъезду, вышел в таинственно молчащий двор, очутился на сверкающей боками лимузинов и витринами улице… Как шел пешеходным переулком к машине, открывал ее… Как отвалил на радостях парковщику, не считая, двадцать рублей… В голове моей билось одно: «Меня признали!.. Мне заказали роман!.. Я стал на тыщу долларов богаче!.. Скоро у меня выйдет книжка!.. Я стану богат и знаменит!..» Казалось, что я сделался выше ростом, и плечи у меня развернулись шире, и за один шаг я преодолеваю метров пять-шесть, словно бы человек, бегущий по Луне… Я не замечал прохожих, солнце светило в унисон моей радости, девушки улыбались мне, будто знали о моей победе…

Я был, словом, совершенно счастлив, но, как я давно заметил, абсолютного, как солнце, и ничем не омраченного счастья, увы, никогда не бывает… И поэтому где-то глубоко-глубоко во мне, в самых толщах сознания, слегка, почти незаметно, зудели мысли – словно послевкусие от чрезмерно спелого плода, словно воспоминание о съеденном червяке… Тоненькие такие, бледные мысли о странном одиноком редакторе в роскошно-деловых апартаментах, о пустом настороженном дворе, о брошенном, будто при спешной эвакуации, подъезде… Вдруг всплыла перед глазами кукла, увиденная мною в пустой, покинутой всеми квартире: раскоряченная, без руки – на полу, присыпанном крошками кирпича и штукатурки…

Алексей Данилов.

Два дня спустя – 19 апреля, среда.

Я никогда столь скоро не согласился бы на предложение неожиданного издателя писать роман, когда б он уже не сложился у меня в голове. Имелся сюжет. Придуманы были герои. Разработан и записан подробнейший план. Оставалась, в сущности, чепуха: сесть да написать.

Чтобы сделать это раньше, не хватало только времени. А точнее, если быть честным перед самим собой, воли. Решимости начать.

Но теперь-то, когда я получил аванс от издательства со странным названием «Первая печать», отступать мне некуда.

Посему к сегодняшнему утру, утру среды, я приготовил все, чтобы приняться за работу. Чтобы меня ничто не отвлекало.

Полтора дня, прошедшие с той минуты, как я вышел из кабинета холодноглазого Ивана Степановича, я посвятил тому, чтобы создать себе все условия для полноценного затворнического труда.

Первым делом я отправился в контору и испросил у американского директора нашей фирмы мистера Брюса Маккагена очередной отпуск на четыре недели, плюс к тому – отпуск без сохранения содержания сроком на шесть недель. Господин Маккаген отпустил меня без сожаления и даже, как мне показалось, с удовольствием. Спросил только: «Что-то случилось, Альеша?» – «Семейные обстоятельства», – подпустил я туману. Брюс сочувственно покивал головой.

Меня столь легко отпустили с работы оттого, что в данное время мои услуги – переводчика с испанского и португальского – фирме нужны были, как тореадору балалайка. Только что мы отработали огромаднейший контракт с испанской винодельческой компанией – вот тогда мне приходилось пахать, словно виноделу на празднике урожая – по четырнадцать часов в сутки. Теперь же все обязательства перед испанцами мы выполнили, и мое пребывание в конторе нельзя было расценивать иначе, нежели оплачиваемый отпуск – правда, с обязательным посещением рабочего места. Не сомневаюсь, что при других обстоятельствах мне просто указали бы на дверь – у американцев не забалуешь, они не любят, когда кто-то даром заедает их хлеб, – но в конце лета предстоял, как поговаривали, еще один испанский заказ, да куда более грандиозный, чем предыдущий, – от «Сеата». Вот тогда мои знания снова могли быть востребованы. Тем паче что я разбирался не только в языке, но и в машинах. А моей работой начальство в принципе было довольно и, видать, сочло неразумным сейчас выставлять меня на улицу, а в августе срочно подыскивать нового переводчика. И все-таки за последние недели я не раз ловил на себе напряженный взгляд мистера Маккагена, чье честное сердце, видать, терзала мысль о вопиющей бесхозяйственности при виде сотрудника, в рабочее время бесконечно распивающего чаи и почитывающего книжечки. Он даже попросил меня заняться совершенно никчемушной работой: составить обзор-дайджест испаноязычных статей и книг о рекламе, вышедших за последние два года. Попросил и сделал вид, что забыл и обо мне, и об обзоре.

Так что весть о моем длительном отпуске мистер Брюс Маккаген воспринял, повторяю, с плохо скрываемым удовлетворением – даже дайджест не потребовал. Только одна мысль забавляла меня: я-то легкость, с какой получу отпуск, мог предвидеть – но вот откуда мой издатель, господин Иван Степанович Козлов, знал (или подозревал?) о сем обстоятельстве? Неужели у него имеется сеть шпионов и он проверяет всякого контрагента, с кем делится одной тысячью долларов? Что-то, судя по пустынности его офиса, это маловероятно…

Коллегам я сказал, что беру отпуск по семейным обстоятельствам и убываю домой, в Южнороссийск. Одной только Таньке Садовниковой – все ж таки соседка по дому, рано или поздно мы с ней столкнемся на лестнице, и получится неудобно – я шепнул полуправду: дескать, получил на РенТВ заказ на перевод мексиканской мыльной оперы. Танька при упоминании о латиноамериканском «мыле» брезгливо сморщила губки, а узнав, что я отправляюсь в отпуск, протянула нараспев: «Нам тебя будет не хвата-а-ать!..» Я пообещал, что как-нибудь загляну к ней по-соседски в гости, затем получил в бухгалтерии причитающиеся мне шестьсот отпускных баксов – и был таков.

Затем я поменял на рубли две американские сотни, собрал все имевшиеся в доме полиэтиленовые пакеты и отправился на продуктовый рынок. Там я купил то, что в моем понимании требовалось для затворнической жизни: двадцать упаковок пакетного супа, двадцать пакетов быстрорастворимых каш, пять пакетов молока, десять замороженных пицц, два кило самых лучших копченых сосисок, два батона сырокопченой колбасы, пять упаковок йогуртов, оковалок сыра, пяток шоколадок… И так далее, включая ящик пива «Балтика» номер четыре, два чана с родниковой водой и, самое главное, два килограмма кофе в зернах. Затем по пути домой я завернул в гастроном и прикупил алкоголь: по бутылке водки, коньяку и белого французского вина – на случай, если ко мне заглянет незваный гость, неважно какого полу.

«Самое обидное, – думал я, таская все это богатство из багажника «копейки» к себе на третий этаж (провизии оказалось много, пришлось даже сделать два захода), – заключается в том, что мне даже не с кем поделиться своей радостью. Победитель конкурса! Халявная штука баксов! Контракт!.. Роман!.. Своя книжка!.. А рассказать решительно некому. Коллеги по фирме исключаются. Зачем выставлять себя в качестве мишени для их остроумия?.. «А, Алешка! Романист! Беллетрист! Русский Сидни Шелдон!»

Заклятым друзьям по переводческому семинару говорить тем более не стоило: я представил, как ехидно-завистливо скривятся их физиономии, как фальшиво зазвучат поздравления… По тем же причинам категорически можно отмести коллег по другому семинару – литературному.

Разве что позвонить в Южнороссийск отцу? Но папаня и без того не в восторге от методов, какими я строю свою судьбу: ни от моего филологического образования, ни от того, что я остался в столице, ни от моих литературных потуг… Единственное, что я смогу услышать от него в ответ на мою радостную новость, это снисходительное хмыканье и совет: «Давай лучше возвращайся. Пристрою тебя к делу. Где родился – там и пригодился!» Это я слышал уже раз тридцать: отец долдонит одно и то же, словно попугай…

Может, сказать Верочке? Звонить-то ей все равно придется – иначе она сама достанет меня звонками и непрошеными визитами. Однако самым разумным представлялось не делиться с ней своей радостью и уж ни в коем случае не признаваться, что я собираюсь затвориться и работать, работать, работать… Наиболее правильно, решил я, сказать ей вот что: до свиданья, дорогая, прощай, я уезжаю в командировку – надолго, очень надолго… Может быть, навсегда. Очень подходящий случай, чтобы прервать мои с ней отношения. Все равно у них нет никакого будущего – невзирая на ее московскую прописку, жилплощадь и ее горячее, ничем не прикрытое желание меня на эту площадь прописать (посредством, разумеется, бракосочетания). До сих пор я уворачивался от ее аркана, как только мог, ибо даже в самых ужасных снах не мог представить себе совместную жизнь с женщиной, которая тащится от индийского кино, поэта Эдуарда Асадова и группы «Руки вверх».

«Правда, – подумал я, – тогда мне предстоит лишиться ее даровых сексуальных услуг. И стану я жить в своей пустыни совершеннейшим отшельником. Некогда будет тратить время и силы на поиск, а главное, охмурение нового объекта. А как же сброс излишней сексуальной энергии? Как же молодой задор, огонь в крови? Пару месяцев поститься и терпеть – в моем возрасте не шутка… Но, быть может, поставить на себе опыт воздержания? Кажется, китайские мудрецы эдак и поступали. Экономили свою животворную силу для творчества. Может, правильно делали: меньше секса – крепче фраза. Пусть нерастраченное либидо сублимируется в образы и действие. А если уж станет совсем невмоготу, я смогу воспользоваться древним подростковым способом…»

Итак, решено: Верочке не звоним. Вообще не звоним. А через пару дней просим у кого-нибудь мобильник и говорим якобы по междугородке: «Дорогая, я в Барселоне-е-е… Вернусь не скоро-о-о…» И – ту-ту-ту, короткие гудочки…

«Единственные люди, – думал я, запихивая в холодильник провизию, – кому бы я и мог, и хотел рассказать о своих радостных новостях, это Димка, Алик и Андрюха. Три друга детства. Три мушкетера…»

Но все трое находятся далеко от меня, очень далеко, вне пределов досягаемости. Димка обосновался в городе Орле и даже не удосужился сообщить свой новый номер телефона. Алик жил в Канаде. А Андрюха… Эх, Андрюха… Андрюха вот уже год пребывал вне пределов досягаемости даже самых изощренных средств связи… В таких высотах он находился, откуда ни привета, ни ответа…

«Зачем, – в который раз подумал я, – ты, Андрюшкин, сделал это… Почему меня тогда не было с тобою рядом… Глядишь, я б удержал тебя от последнего, рокового шага… Глядишь, ты был бы жив и весел, и не пришлось бы нам зарывать тебя в землицу на Хованском кладбище, и приезжать к твоему кресту в гости, и собирать деньги на памятник… Эх, ты был лучшим из нас, а смерть, как известно, выбирает лучших и выдергивает по одному… Ну, ничего, Андрюха, – подумал я, – я поставлю тебе иной памятник. Нерукотворный».

Я давно уже решил для себя, что главный герой моего романа будет один в один Андрюхой: высокий, красивый, остроумный каратист с гривой соломенных волос. И он, мой герой, в отличие от того, что случилось в жизни, не погибнет – нет, он пройдет через все испытания, и победит врагов, и соединится с прекрасной девушкой… И ты, Андрюха, стало быть, будешь жить эти два месяца под моим пером, а потом еще долго, долго – всегда! – под обложкой книги…

Я перегнал свою ярко-красную «копейку» от подъезда к березе под моим окном. Буду видеть ее во время работы. Подумал было снять аккумулятор – да потом решил: не стану. Не зима, чай. Аккумулятор не сядет. И потом – вдруг мне куда-нибудь приспичит срочно поехать?..

И вот в среду, семнадцатого, в назначенный самому себе день, я встал без всякого будильника ровно в назначенный самому себе час – девять ноль-ноль. Прошлепал на кухню варить кофе.

Я чувствовал себя полководцем перед битвой: обозы подтянуты, войска развернуты, шашки наголо. Оставалось услышать сигнал трубы и слова, призывающие ринуться в атаку. Марш-марш, вперед – победа будет за нами!

Я уже знал, что я напишу. В моем романе предстанет все, что положено в произведениях массовой литературы: месть, любовь, кровь, красота, пистолеты, насилие, секс, погони, выстрелы, драки, бандиты, мешок долларов, казино, бриллианты, красотки, предательства, смерть и юмор… Все, чтобы удовлетворить самого взыскательного из всех невзыскательных читателей. Но, помимо того, в нем будет могучий второй план: где-то глубоко-глубоко, как чистый подземный ключ: легчайшая ирония, и радость от затеянной мною, автором, игры, и искренняя любовь к героям… И этот второй план удовлетворит даже самого взыскательного из всех моих взыскательнейших читателей! Даже критиков, черт бы их побрал, удовлетворит! Хотя начхать, честно говоря, мне на высоколобых критиков – понравилось бы мое произведение соседке Таньке, да Армену, да его жене… И тысячам (а может, миллионам?) других так называемых простых читателей…