Текст книги "В свободном падении"

Анна и Сергей Литвиновы
В свободном падении (сборник)

В свободном падении

Глава первая

В небесах я чувствую себя великолепно.

Звучит в моем случае двусмысленно. А еще самонадеянно. По-пижонски. Очень снобистски, честно говоря, звучит.

Но к черту оглядки. Я буду говорить только то, что думаю и чувствую. И прошу никакого подтекста и второго смысла в моих речах не искать. А то с вас станется. Еще станете утверждать, что я описал второе пришествие. А я пишу – просто дневник, и больше ничего.

И говоря о прекрасном самочувствии в небесах, я всего-навсего имею в виду: я люблю летать на самолетах.

Мне нравится грандиозный вид под крылом. И удобные кресла. И пища, что тебе продуманно приносят в пластиковой коробочке, покрытой пленкой. Сидишь, попиваешь кофеек, жуешь бутерброд – и в полном смысле слова находишься между небом и землей.

Из одного мира, из одной жизни вылетел, а в другую еще не прилетел.

Поэтому ты с полным правом можешь заниматься в полете чем угодно. Тебе дарят пару часов между двумя твоими жизнями. До полета – и после. А ты стараешься это время убить. Приканчиваешь минуты со знанием дела: глубокомысленно пролистываешь глянцевый журнал, неспешно попиваешь кофей.

Я вообще-то не хотел ехать в Энск. Слишком близкое все, слишком родное. Слишком много вибраций. Но Сименс как прицепился! Поехали да поехали, единственный из крупных городов, где мы никогда не были, иные уж по два-три раза окучили, в Питере почти прописались, а Энск… К тому же город портовый, а значит, денежный, люди не бедствуют, стало быть, и платить смогут полной горстью. А то после гастролей в Смоленске с Липецком еле командировочные свои отбили.

Гастроли – так мы с Сименсом наши выезды называем. Сходство, конечно, имеется. Особенно если помнить, что воры и шулеры тоже свои визиты гастролями именуют. Правда, не очень понятно, на чьи экспедиции мои путешествия похожи больше: эстрадных звезд или карманников. Хотя смысл заездов и у первых, и у вторых, и у меня – одинаковый: чес. То есть отъем денег у населения, с той или иной степенью законности.

Я ведь только в начале своей карьеры считал, что у меня есть некая Миссия. Что я должен Выполнить Свое Предназначение. Но теперь понимаю: предназначение – туфта на постном масле. Нет у меня, как и у большинства людей на земле, никакой особенной миссии. И моя жизнь – как и жизнь каждого из нас, людишек, – есть просто способ существования белковых тел. Немногим отличающийся, по сути, от размножения и гибели плесени.

Думать, что ты можешь повлиять на судьбу человечества, – самонадеянно и опасно. В моем случае – опасно смертельно. Потому что означает – заноситься перед лицом Бога или Судьбы (смотря в кого ты веришь). Но! В кого бы ты ни верил, он или она (Бог или Судьба) – словом, высшие силы – заносчивых карает, и весьма жестоко. К примеру, только раскрылился человек управить судьбой если не всей планеты, то огромной страны – как вдруг, бах, инсульт, и ничем он уже не управляет, а, напротив, колясочкой инвалидной вместе с ним, прикованным, нянечка рулит. А он радостно мумукает, пытается объяснить, куда его катить надо.

В моем ведь случае особо опасно заноситься. Потому что на жизнь одного, отдельно взятого человека (или группы людей) я повлиять как раз таки могу. Это не отрицается ни мной, ни кем иным из знающих меня товарищей. (Другой вопрос, насколько благотворно в конечном итоге мое влияние, но если мы эту тему начнем обсуждать, боюсь, разговор до завтрашнего утра не кончится.) Когда у тебя действительно есть способности не просто вернуть загулявшего мужа в семью, но и заставить его заново полюбить благоверную – если об этом всерьез задумываться, то недалеко до идеи, что ты, скромный человечишко, равен богам. А вот это как раз опаснейшее заблуждение. Которым я, повторюсь, не страдаю.

Подобные иллюзии исчезли у меня давно. А вот прожить самому вкусно да достойно – другое дело. Ну, может, хорошим людям чем-нибудь помочь. Это мне по силам. Но в подобных устремлениях я не слишком отличаюсь от большинства землян.

Поэтому свой весьма странный талант я давно уже не воспринимаю как нечто супер-пупер-особенное. Просто кому-то Бог вручил при раздаче удивительно гибкий позвоночник, и он зарабатывает на арене человеком-змеей. Кому-то (как Сименсу) он выдал умение считать, как ЭВМ. Кому-то – талант и страсть к бизнесу, как моему отцу, а мне вот… Даже не знаю, как определить одним или хотя бы двумя словами мои таланты. Третий глаз? Экстрасенсорика? Ясновидение? Эти слова настолько затасканы и скомпрометированы мошенниками, что их даже произносить не хочется. К тому же сии термины довольно неполно и слабо отражают суть моего дарования. Я лично свою способность называю Дар. Слишком самонадеянно, да? Но я же даю это определение про себя и не кричу о том на каждом перекрестке. К тому же сотни людей могут подтвердить: дар – не дар, но определенные способности у меня и впрямь имеются. И потому безо всякой особой рекламы, только благодаря легчайшим, инспирируемым Сименсом слухам – в каждом новом городе меня начинают ждать. И даже раздувать вокруг моего грядущего визита ажиотаж.

Особенно – в городе моего детства.

Мой командир, полковник Петренко, звонит мне когда заблагорассудится. Если он на дежурстве и хочет что-нибудь сказать в три часа ночи, он не комплексует. Снимает трубку и набирает мой номер. А когда я однажды попыталась втолковать ему, что у меня есть право на отдых и какую-никакую личную жизнь, полковник поставил меня по стойке «Смирно» и вдохновенно прочел короткую, но жесткую лекцию на тему что я: а) являюсь военнослужащей; б) наше подразделение, согласно наставлению, находится на постоянном боевом дежурстве и в) сверхсекретная комиссия, где мы с ним оба, между прочим, служим, обязана самым оперативным образом откликаться на вызовы времени. Потом он сказал: «Кругом», и… и как ни в чем не бывало продолжил в дальнейшем свою практику. И я смирилась. Не потому, что сильно верила в уже изрядно побитую молью миссию нашей комиссии, нет. А во многом потому, что ночные петренковские звонки все ж таки звучали нечасто – раз в месяц в среднем. Можно потерпеть. К тому же полуночные разговоры с товарищем полковником были по меньшей мере занимательны. Или даже полезны.

Сегодня он позвонил всего-то полпервого – я еще даже заснуть не успела, медитировала над книжкой. Всякий раз полковник начинал свои ночные разговоры с одной фразы:

– Спишь?

– Чего хотели, Сергей Александрович? – совсем не по-уставному отвечала я.

– Твой подопечный начал активничать, – мрачно молвил Петренко.

– Какой из?.. У меня подопечных много.

– Данилов. Алексей.

– А-а, тот парнишка из Москвы! Горящее дерево и прохождение сквозь стену в аэропорту Шереметьево?

– Да, и он уже далеко не парнишка. Я прикинул: ему за тридцать перевалило.

– Что он натворил?

– Собирается на родину свою, в Энск.

– Ну и что?

– Как – что? – начал заводиться полковник. – Там живет… Забыла?

– Ах да. Но Данилов уже бывал в Энске.

– Да, но тогда ей одиннадцать лет было. А он в свой прошлый приезд там собственную свадьбу праздновал.

До меня потихоньку стало доходить, чего опасается мой командир, и меня пронзил, словно электрический разряд, острый приступ страха. Но я все-таки пробормотала:

– Ну, раз собрался – значит, пусть себе едет…

– Ты что, не понимаешь, Варвара, что им ни в коем случае нельзя встретиться?

Теперь я в голосе Петренко услышала слабый, но отголосок того, чего я еще никогда в его речах не слыхивала (а в очах не видывала). А именно – страха.

– Все равно вероятность очень мала, – проговорила я, – в Энске населения тысяч двести живет. А то и триста.

– А если у них есть… – начал было полковник, но оборвал себя и сказал достаточно жестко: – Короче, чтобы эти двое повстречались, нельзя допустить ни при каких обстоятельствах. Ни за что. И я тебя уполномочиваю на применение любых методов. Вплоть до… – Пауза, тяжелое дыхание в трубке, а затем: – Вплоть до физического уничтожения.

– Значит, я должна ехать следом за Даниловым?

– А ты сомневалась?

– Он знает меня в лицо, товарищ полковник.

– А ты не светись. И потом: что, я тебя должен учить искусству маскировки?.. В общем, выезжай немедленно. Я попрошу заказать тебе билет на самый ранний утренний рейс.

Я напрасно внушал себе, что мой вояж в Энск – это ПРОСТО ПОЕЗДКА. Одна из многих. Обычные гастроли, и ничего более.

Что ошибался, я понял, уже сходя с трапа. В тот момент, когда миновал стюардессу, дежурившую у люка, сказал ей «спасибо» за полет, ответил на ее резиновую улыбку – и ступил на первую ступеньку лестницы.

Я почувствовал родной запах. Он проник в меня. Теплый и влажный воздух. Аромат полыни. Благоухание, знакомое мне с детства. С самых первых моих лет.

И еще – родной пейзаж. Пустое, как стол, летное поле, а дальше – кусок степи с выжженной на солнце травой. И еще дальше – море: синяя полоска.

И, мгновенно, вспышкой: я бегу по берегу, а навстречу мне – мама. Я, наверно, маленький, потому что вижу ее снизу вверх. А она улыбается и простирает ко мне руки. А за ее спиной – удаленной полоской, как сейчас – море.

– Ну, проходите же! – вырвал меня из забытья возмущенный голос за спиной. Картинка, необыкновенно ясно вспыхнувшая перед моим внутренним взором, исчезла, вибрация погасла, я побежал по трапу вниз, чтобы не задерживать нетерпеливую женщину позади меня, а также прочих пассажиров.

Я забрался в автобус, заполненный людьми и вещами, и, боясь, что на меня опять нахлынет, постарался сконцентрироваться на постороннем.

Вот, к примеру, девушка. Надо просто избегать с ней контакта глазами и молвить что-нибудь нейтральное:

– А здесь совсем теплынь. Наверное, купаться можно.

Девушка отвернулась. Посадка ее головы выражала легкое высокомерие. Она находилась еще в том юнопровинциальном возрасте, когда всякие обращенные к ней слова мужчины воспринимаются как попытка кадриться. Потому и отвернулась, что мои потуги показались ей недостаточно впечатляющими. Я мог посмотреть ее, понять и обнаружить, какие, например, мужские слова и поступки подействуют на нее бронебойно, стопудово, на все сто процентов – но зачем? Зачем она вообще нужна мне? Только как отвлекалка от прошлого. От этого пейзажа с морем на заднем плане. От этого запаха. От детства. От воспоминаний.

Меня должен был встретить Сименс. Но для начала мне требовалось пройти через здание аэропорта. И в тот миг, когда я спрыгнул со ступеньки автобуса, увидел справа новое здание аэровокзала: бетон, тонированное стекло, двадцать первый век. А слева – здание аэропорта старого, каким я его, оказывается, помнил. Воздушные ворота в моем старом городе были совсем другой архитектуры, чем нынче. Сооружение со шпилем, в стиле сталинского ампира. Чем-то похоже на провинциальный железнодорожный вокзал. Слегка приземленный морвокзал в Сочи. Или – сильно уменьшенный Северный речной порт в Москве. Масштаб меньше, социалистический пафос тот же. Ложноклассические колонны, завитки – в детстве они казались мне кремом на бисквитном торте.

И опять – мгновенный и неконтролируемый нырок в прошлое. (Эх, зря я сюда вернулся!)

Мы – тогда еще моя семья – находимся внутри аэровокзала. В каком-то отдельном (от прочих пассажиров) помещении, по-советски роскошном: красные портьеры, громоздкие кресла в белых чехлах, пузатый цветной телевизор под потолком, а на буфетном столе, на скатерти – питье и закуска: бутылки «Буратино», жигулевского пива, бутерброды с ветчиной, сыром и икрой. Еда и питье не куплены нами, но в то же время их никто не продает. Как на пикнике: подходи и бери, сколько хочешь.

Теперь, с высоты нынешних лет, я понимаю, чем была та комната в старом здании аэровокзала, – депутатской она называлась. ВИП-зал по-советски. Значит, мой отец тогда уже дослужился до депутатской комнаты. И мы там – втроем: отец, мама и я. Какой это год? Мои воспоминания на более ранний срок, чем восемьдесят первый, не простираются. Значит, идет год восемьдесят второй, третий или четвертый. Мне – лет пять.

Родители такие молодые-молодые. Я вижу, как отец откупоривает бутылку и разливает им с мамой по рюмкам коньяк. А она наливает лимонад мне и кладет для меня щипцами на тарелочку бутерброд с черной икрой. Я никогда не видел раньше черной икры. Она меня пугает. На белом аппетитном хлебе, на ярком размазанном масле – кучка чего-то иссиня-черного. Никогда не ел ничего подобного.

– Не хочу я этого! – Я кривлюсь и отталкиваю тарелку.

– Дурачок, – смеется мама, – это же икра, дефицит, надо кушать, пока дают.

– Не надо, не надо, – шутливым тоном говорит отец, у него прекрасное настроение, – не дай бог, понравится ребенку деликатес, что мы тогда с ним будет делать? Не прокормим! Давай лучше выпьем за начало нашего отпуска! – И он чокается своим коньяком с маминой рюмкой и лихо опрокидывает свою.

А мною овладевает бес противоречия. Как?! Папа говорит: не ешь – значит, надо попробовать.

Поэтому я осторожно беру с тарелки бутерброд и еще более осторожно надкусываю, а потом жую, прислушиваясь к своим ощущениям. И – отец был прав, мне начинает нравиться, я откусываю еще кусочек, потом еще и быстро съедаю все. Мама смотрит на меня и тихо смеется. В тон ей улыбается отец. Я замечаю это и надуваюсь. Мне хочется добавки икры, но теперь, после смешливой реакции родителей, совестно просить. А тут и ситуация меняется: к столу подходит властная женщина с пышной прической – обычно такие дамы, я уже успел заметить, шумные, высокомерные и нахальные. Но эта говорит папе тихо и даже угодливо:

– Сергей Владиленович, проходите, пожалуйста, на посадку.

– Сколько с меня? – спрашивает у женщины отец, и я испытываю приступ разочарования: оказывается все эти яства, «Буратино», коньяк и икра, что стояли на столе, не бесплатны (как я подумал вначале).

– Рубль восемьдесят пять.

Отец протягивает тете деньги, говорит:

– Сдачи не надо.

– Ой, да ну что вы, Сергей Владиленович, – смущается дама.

Мама берет меня за руку. Прикосновение ее руки приятно, и я вдруг испытываю приступ счастья: я – с родителями, и мы все вместе куда-то едем! Чего еще могу я желать? Чего еще может желать ребенок?

Я очнулся уже на выходе из здания вокзала. Я не помнил, как прошел вместе со всеми пассажирами в двери, и лиц встречающих, и как меня атаковали частники. Из моего времени – здесь и сейчас – исчезло добрых пять минут. Я был в прошлом. Может быть, я, наоборот, не зря сюда приехал? От нырка в детство осталось освежающее чувство, как от купания в море или короткого дневного сна. Может, я припаду к корням? Напитаюсь тут, в родном Энске, душевной силой?

Меня встречает Сименс. Он крутит на пальце ключи от машины – мелькает брелок «Мерседеса» – и говорит мне дурашливо:

– Такси недорого! Энск, Архипка, Джубга, Геленджик, иномарка, кондиционер, поедем быстро, дешево!

– Поедем, поедем! – Я сжимаю Сименса в объятиях.

Я люблю его, мне хорошо с ним. В самом начале нашего знакомства я научил его ставить защитный блок («стакан»). Я нисколько не возражал – даже, наоборот, советовал ему при необходимости устанавливать данную защиту от меня. Могу себе представить пренеприятное ощущение работать с начальником, который в любой момент может заглянуть к тебе в голову! И хоть я обещал ему никогда без спросу к нему не входить – кажется, он мне все-таки до конца не верит. И правда, тяжело удержаться от искушения. Взять и проверить: все ли у него с делами в порядке.

Я ему к тому же пару других, несложных фокусов показал. Он был страшно благодарен.

Сименс предан мне. Конечно, он и зарабатывает на мне неплохо, но не обкрадывает меня (что редкость по нынешним временам). В честности и преданности моего импресарио я мог убедиться, пару раз тайком раздвигая для интереса его защиту. (Неужели я поставил бы ему блок, с которым сам не смог совладать!) Да, он отчитывается мне до копеечки. Основная мотивация: «Зачем воровать по мелочи, когда я с Даниловым такие деньги зарабатываю! Не дай бог проверит (он ведь экстрасенс), и я синекуры лишусь. Таких, как я, много, а Данилов – один».

Но я тоже без такого человека, как Сименс, пропал бы. Он и в Москве мою работу планирует. И вообще избавил меня от всяческого выяснения отношений с клиентами. Он очень старается, чтобы в средства массовой информации не прошло ни одной утечки обо мне. А если вдруг подобное случается, мобилизует все свои связи, чтобы информацию локализовать и нейтрализовать. И в то же время поощряет устное народное творчество – не дает совсем затухнуть слухам обо мне. Да, в коллективном сознании соотечественников я должен пусть краешком, но постоянно присутствовать. Гастроли тоже полностью лежат на нем. Заказать гостиницу. Взять напрокат машину. Арендовать кабинет. Наладить питание. Устроить нам с ним достойный отдых, какую-никакую культурную программу. Наконец, обеспечить явку – а значит, запустить в высшее городское общество слух о моем скором приезде. Мы же не расклеиваем афиш подобно Остапу Бендеру: приехал жрец, сын Крепыша, любимец Рабиндраната Тагора и т. д.

Поэтому в очередной город на нашем пути мой друг и импресарио прибывает обычно за неделю, а то и десять дней до меня. Он селится во втором по крутости номере лучшей местной гостиницы (самые крутые апартаменты он, естественно, оставляет для меня), разъезжает на машине представительского класса и обедает в шикарных ресторанах. Но все расходы на его командировки, я считаю, окупаются. Уже хотя бы тем, что в канун моего приезда в узких кругах города начинается легкий ажиотаж, а расписание приемов рассчитано с точностью до получаса. Каждодневно, об этом публике становится доподлинно известно, я работаю ровно с семью человеками, ни одной персоной больше дополнительно. В неделю получается тридцать пять душ. И не принимаю никого. А ничто не является для русского (бывшего советского) человека большим стимулом, чем любого рода ограничения и дефицит.

Но прежде чем я заселюсь в гостиницу, я обязательно в каждом городе прямо по пути с аэродрома заезжаю в одно место. Сименс прекрасно знает о моем обычае. И соответственно планирует поездку.

Мы всегда берем машину без шофера. Нам не нужны лишние, случайные свидетели нашей внутренней кухни, ведь именно в авто нам нередко требуется втайне поговорить. Вот и сейчас, разместившись за рулем «мерса», Сименс сказал, скорее утвердительно, чем вопросительно:

– Едем, куда обычно.

Я кивнул.

Православный собор в Энске помещался возле рынка.

Он действовал, даже когда я был маленьким. Его – по-моему, единственный в городе – не прихлопывали во все годы советской власти. Однако же в мои детские годы я не был там ни разу. Напротив, когда случалось (нечасто) проходить мимо, меня всегда пугало, если кто-то открывал высокую и тяжелую дверь, и на меня обрушивался запах, свет и голос церкви: свечи, хоровые песнопения, ладан. Наверно, правильно говорила моя крестная (в том числе, получается, и обо мне): «Разве дети – ангелы? Они – бесенята!» В Храм (с большой буквы) меня привела именно она, и было это уже в Москве. И с тех пор церковь (с маленькой буквы, как строение, а не институция) для меня, ко всему прочему, является лакмусовой бумажкой: раз она меня принимает, раз я могу войти сюда без корч и скрежета зубовного – значит, не все еще для меня потеряно. И, значит, я, хоть и богопротивным ремеслом занимаюсь, не окончательно перебрался на сторону темных сил.

Вот и сейчас я горячо и с чувством прочел молитвы, а потом попросил прощения за то, что имею самонадеянность брать на себя если не миссию Бога, то ангелов его. «Если дар мой – от Тебя, вразуми, как мне лучше воспользоваться им. Если он – от дьявола, то дай мне знак, и я отрину его!»

Но тихо, прохладно и пустынно было в церкви. Заутреня закончилась, до вечерней службы было далеко. Потрескивали свечи перед иконами, матушка, торгующая в лавке, углубилась в псалтырь, другая – вытирала тряпкой широкие подоконники. Я положил в ящик для пожертвований все, что было у меня в кошельке. Щедрое подаяние – то была еще одна малость, которой я пытался откупиться от Бога и от Судьбы.

Сименс ждал меня на улице. О религии мы с ним никогда не говорили, и какого он вероисповедания (или атеист), я не знал. Однако так уж повелось: во время моих визитов в церкви он дожидался снаружи. Может, мой менеджер просто не хотел мешать.

– В гостиницу? – спросил он.

Я молча кивнул, натягивая бейсболку.

Больше никаких видений из прошлого мне в тот день, слава Создателю, не являлось.