Текст книги "Она читала по губам"

Начала лихорадочно соображать.

«Dead» – мертвый… «neck» – кажется, шея… А что все вместе-то значит?! Откуда ей знать. Учится языку – всего ничего, полтора месяца.[1]1
  Буквальный перевод: «Кто не мертвый выше шеи». То есть умный, сообразительный человек.


[Закрыть]

Ребус, конечно, не разгадала (а счет ведь – в прямом эфире! – на доли секунды идет!). Ляпнула первое, что в голову пришло:

– Вы тоже прекрасно выглядите!

Старушенция взглянула недоуменно, смущенно пробормотала:

– Спасибо.

– Заставка! – истерически зашипела Лидка из-за камер.

В двадцатисекундную паузу следовало выдворить актрису из студии, посадить на ее место следующего гостя…

Адель все успела. Эфир продолжался.

Мелких огрехов, оговорок и ляпов, безусловно, не избежала – но в целом, она чувствовала, передача удалась.

А когда (возбужденная, чуть пьяная от эмоций и торжественного шампанского) выходила спустя час из студии – ей навстречу бросилась старая актриса. Ждала ее под дверями!

Вид усталый, виноватый.

– Аглая Львовна! – опешила Адель. – Что вы здесь делаете?

– Вас ждала, – просто ответила старая женщина. – Извиниться хотела.

– За что?

– За то, что поставила в неловкое положение. С этим английским проклятым! – И торопливо, виновато заговорила: – Вы, наверно, считаете: «Вот, противная выскочка! Решила – как вы, молодежь, говорите, повыпендриваться! Но я, наоборот, хотела дать вам лишний шанс себя проявить. Я абсолютно не сомневалась, что вы прекрасно знаете язык. У меня на этот счет были – как я считала – самые достоверные сведения!

– Вот как? И кто же вам эти сведения сообщил? – нахмурилась Адель.

Пожилая актриса склонила голову:

– Он так искренне, горячо меня уверял, что английский язык – вам почти родной! Что вы дома постоянно на нем говорите, Шекспира читаете только в подлиннике. Я просто не сомневалась, что эта чрезвычайно популярная идиома вам известна. Еще раз простите меня за мою вздорную, неуместную инициативу!

– Так кто ж вам наврал-то про меня? – беззлобно усмехнулась Адель.

Про себя решила: наверно, Петька, водитель. Вез старушку на съемки и болтал по пути разную чушь.

Старушка же решительно продолжила:

– И я лично не побоюсь сказать Григорию Николаевичу, что он поступил непорядочно.

Гришке?!

– Вы… вы знакомы с моим мужем? – пробормотала Адель.

– Разумеется. Его весь город знает. И в нашем театре он частый гость. Всегда заглядывает ко мне в гримерку поболтать… и, конечно, я не удержалась. Похвасталась, что иду на прямой эфир к его красавице жене. А Гриша – серьезно так – меня поправил: «Она не просто красавица – еще умница невероятная! Университет закончила, английский блестяще знает. Просто горжусь ею». Вот я и решила дать вам лишнюю возможность себя проявить.

– Нет, Аглая Львовна, – вздохнула Адель. – К сожалению, я начала учить английский чуть больше месяца назад. В школе и институте французский был.

– Но тогда зачем же ваш муж?.. – обиженно вздохнула актриса.

– Наверно, просто пошутить решил, – максимально небрежно ответила она.

Хотя внутри у нее все кипело.

Какая же Гришка сволочь!

* * *

Ладно, она не ждала цветов. Поздравлений. Праздничного – в честь выхода ее собственной передачи! – ужина. Даже без вопроса: «Как все прошло?» – смогла бы обойтись.

Но муж – мало, что встретил ее уже сильно нетрезвый – прямо с порога обрушился:

– Уже одиннадцать вечера! Где ты шляешься?

Адель задохнулась от гнева. Наорать на него? Влепить пощечину? Просто развернуться и уйти?

Но вспомнила слова Иннокентия Степановича («Юпитер, ты сердишься. Значит, ты не прав»). Насколько могла спокойно откликнулась:

– Моя передача в прямом эфире закончилась полтора часа назад.

– И часто ты теперь будешь уходить ночами на передачи? – ехидно поинтересовался муж.

– Шеф сказал: пока в программе я раз в неделю. Если дальше тоже нормально пойдет – то чаще поставит.

Гриша скривился.

«Тебе было бы гораздо приятнее – если б программу после первого эфира из сетки выкинули!»

– Ладно, звезда. Буженины мне пойди порежь, – приказал муж.

А она смотрела в его пьяное, недоброе, снисходительное лицо и чувствовала: ненависть к супругу ее просто захлестывает.

«Прости, Адель, но жаловаться тебе не на что, – однажды сказал ей Иннокентий Степанович. – Гришка тебя замуж на аркане не тянул».

Однако терпеть тоже больше сил не было.

Глаза полыхнули яростью, рот выплюнул:

– Да пошел ты!

Гриша явно опешил. Произнес неуверенно:

– Что ты сказала?

– Сказала: отвали! Видеть тебя не могу. И завтра… – окончательно собралась с духом, выкрикнула: – На развод подам! Все, хватит надо мной издеваться!!!

Шанса на ответную реплику Гришке не дала. Резко повернулась, вышла, шарахнула дверью гостиной. В коридоре остановилась, бессильно прислонилась к стене. Яростно, вполголоса пробормотала:

«Чтоб ты сдох!»

Сердце колотилось, щеки пылали.

Не первый раз, если честно, она желала супругу смерти. Только – уже успела заметить! – на Гришку ее проклятия не действовали.

Наоборот, сколько раз случалось: насылала на него в сердцах лютую погибель или болезни, а супруг пышным цветом расцветал. То песню на следующий день напишет – стопроцентный хит. То гонорар ему выплатят огромный. А у нее самой – словно в отместку! – после скандалов всегда или ключи терялись, или зуб начинал дико болеть. А порванные некстати колготки или сломанный ноготь – вообще в порядке вещей.

Потому она решила, что у Гришки, наверно, защита стоит. Специальная, колдовская. Она читала: многие публичные люди заказывают себе специальные амулеты. Чтоб никто из завистников не сглазил, порчу не наслал.

Даже поделилась своей теорией с Иннокентием Степановичем. Тот, правда, только посмеялся:

– Да что Гришке делать, что ли, больше нечего? Не смеши. Сама представь: неужели пойдет взрослый, разумный человек в магический салон?

– Но почему ж он всегда словно подпитывается от наших ссор? Даже, мне кажется, специально их затевает. Я взрываюсь, а он счастлив. И потом у него – буквально на следующий день! – успехи-удачи. Неожиданные!

– А ты не поддавайся на провокации, – тонко усмехнулся ее духовник. – Не давай Григорию возможности твою энергетику использовать. И портить.

– Не могу, – пожала плечами она. – Характер такой. Если доведут – вообще себя контролировать не могу.

– А жизнь ведь, по большому счету, справедлива, – задумчиво произнес он. – Вот и возвращается все плохое к тебе самой. Борись с этим, Адель.

– Ладно, я буду стараться, – вздохнула она.

И действительно – иногда стало получаться. Но сегодня Гришка ее просто вывел из себя. Звезда, блин! Король, глава семьи! А все прочие обязаны смиренно охранять его покой и подавать буженину! Но она же не безответная домработница! И не смиренная секретарша.

К тому же – когда гнев выплеснула – вроде самой тоже стало легче.

Отправилась прямиком в спальню, упала в постель и спокойно, без снов, проспала до утра. Хотя боялась, что после неслыханного напряжения в связи с первым в жизни прямым эфиром бессонница ей гарантирована.

Продрала глаза только в десять – счастье, на работу сегодня спешить не надо.

Гришки в супружеской кровати не оказалось. Обычное дело: в обиженного играет, отправился ночевать в кабинет.

Адель заглянула в гостиную. С отвращением взглянула на остатки вчерашней мужниной трапезы. Буженина, колбаса, сыр безнадежно обветрились, и даже отбивные (между прочим, дорогущие, из мраморного мяса!) не соизволил после себя убрать. Коньячная бутылка оказалась почти пустой. Пол-литру в одно лицо уговорить – это сильно. Она передернула плечами: наверняка выползет помятый, похмельный, едкий.

Скрипнула входная дверь – тетя Нина. Уж на что молчунья – и то поинтересовалась с порога:

– Пережила свой прямой эфир?

– Да вроде, – вздохнула Адель.

– Я, кстати, твою передачу смотрела. Понравилось. Интересных людей пригласила. Молодец, – сдержанно улыбнулась домработница.

– Спасибо, – благодарно откликнулась Лопухина.

– Ну а чего грустная? – Домработница окинула ее проницательным взглядом.

– С Гришей вчера поругались, – вздохнула Адель.

От тети Нины скрывать смысла нет: та целыми днями в их квартире торчит, вся семейная жизнь на виду. К тому же, когда муженек проснется, явно последует продолжение банкета (в смысле вчерашней ссоры).

Экономка протопала в гостиную, покосилась на коньячную бутылку, констатировала:

– Вечером полная была.

– Ага, – кивнула Адель. – И я – прошу заметить! – не выпила ни глотка!

– Что ж тогда ему на завтрак подать?.. – перешла к насущным проблемам тетя Нина.

– Рассолу, – буркнула Адель. – А мне, если несложно, гренок пожарь.

И отправилась в душ. Но едва встала под теплые струи, из недр квартиры донесся отчаянный крик.

* * *

Гриша лежал на животе, левая рука подогнута, правая судорожно вцепилась в диванное покрывало. И тихо-тихо было в кабинете. На подушке – грязно-бурое пятно. То ли кровь, то ли рвота.

У Адели все внутри оборвалось.

– Что с ним? – выдохнула она.

– Не знаю, – пискнула тетя Нина.

В глазах домработницы плескался откровенный ужас.

Адель решительно оттолкнула женщину и рванулась к дивану.

– Вдруг нельзя его трогать? – ахнула в спину экономка.

Что за бред! Без помощи, что ли, его оставить?! Адель схватила мужа за руку, выкрикнула:

– Гриша!

Облегченно выдохнула: кожа оказалась теплой. Однако на касание супруг не отреагировал: ни вскрика, ни стона. Адель осторожно перевернула его на спину: глаза закрыты, губа закушена. Рука, на которой он лежал, распухла и почернела.

«Что с ним?!!» – вибрировало в голове.

Она обернулась к тете Нине, приказала:

– Вызывайте «Скорую», быстро!

…И уже спустя пятнадцать минут, как была, в халатике, ненакрашенная, непричесанная, мчалась вместе с мужем в чреве медицинского автомобиля. Держала Гришу за руку, тревожно вглядывалась в лицо: под глазами мужа залегли страшные черные тени, губы потрескались.

– Острый панкреатит, – озвучил предварительный диагноз врач.

Адель, когда услышала, отреагировала мгновенно:

– Но это ведь ерунда!

– В смысле? – удивленно воззрился доктор.

– В смысле несерьезная болезнь!

Ей всегда казалось: панкреатит – нечто вроде гастрита. Муторно, тоскливо, долго – но совсем не опасно.

Но доктор лишь усмехнулся:

– Опасное заблуждение. По статистике, у острого панкреатита летальность больше чем в половине случаев. Процесс развивается стремительно, поражает все внутренние органы, терапии поддается с большим трудом.

Григория из приемного отделения немедленно отправили в реанимацию. Поместили на гемодиализ – выяснилось, что отказали почки. Вечером того же дня сделали операцию – как поняла Адель, толку от нее особого не было. Врачи просто иначе не могли выяснить, насколько далеко зашел процесс. Разворотили всю брюшную полость. Очищали, санировали, поставили специальные дренажные трубки.

Вердикт вынесли тем же вечером.

– Никакие органы, кроме сердца, самостоятельно не работают, – сообщил ей пожилой реаниматолог по имени Евгений Михайлович. – Осложнения у вашего супруга все возможные – перитонит брюшной полости, токсический гепатит печени, гнойные образования на соседствующих органах, то есть в желудке и кишечнике. Это уже, к сожалению, не панкреатит – панкреонекроз. Моментальный – по времени образования. И тотальный – по количеству поражений.

– Просто… просто поверить не могу, – подавленно выдохнула она. – Он еще вчера бодрячком был. Румяный, веселый…

– Не повезло вашему супругу, – равнодушно утешил доктор. – Однако всегда надо надеяться на лучшее.

Но по его безулыбчивому лицу Адель безошибочно прочитала: Гришку не вытянут.

– Отчего это произошло? – робко спросила она.

– Обычные наши мелкие грешки, – пожал плечами врач. – Неправильное, избыточное питание. Гиподинамия. Злоупотребление алкоголем. Курение.

– Какая ерунда! Половина людей пьет и жрет куда больше, чем он! – вырвалось у нее. – В смысле, мужчин!

– Значит, вашему супругу просто не повезло, – печально усмехнулся доктор. – Возраст, опять же, далеко не юношеский.

– Чем ему можно помочь? – деловито спросила Адель. – Купить лекарства, созвать консилиум, обеспечить уход? Деньги не проблема.

– Ничего не надо, – хмуро оборвал ее медик. – В больнице все есть.

Но она все-таки сунула ему конверт – доктор охотно взял. Сразу сбавил тон:

– И не сидите тут под дверью, смысла нет никого. Лучше сходите в церковь, поставьте свечку за его здравие, помолитесь. Можете иконку принести, в экстренных случаях мы разрешаем.

– А увидеть его… я смогу?

– Он в медикаментозном сне. Бессмысленно.

– Пожалуйста!..

– Только расстроитесь, – предупредил врач. – Впрочем, дело ваше. Три минуты даю.

Выдал халат, провел в отделение реанимации. На соседних койках метались в бреду и хрипели другие пациенты, но Адель видела только мужа, похудевшего, кажется, еще больше, чем был в «Скорой». Абсолютно беспомощного, изможденного. Да может ли быть такое: чтоб от полного сил, энергии человека всего за сутки осталась одна лишь жалкая оболочка?!

Адель испуганно коснулась его руки – та оказалась ледяной. Пролепетала:

– Гриша!

И тихо вскрикнула: у мужа из правого глаза потекла слеза.

Григорий зашевелился. Грудь вздымалась, как будто он сейчас закашляется.

Аппарат искусственной вентиляции легких начал пищать. Адель скосила глаза на монитор – там мерцала надпись: высокое давление дыхательных путей.

– Доктор! – истерически выкрикнула Адель.

Тот уже спешил к постели больного.

– Он, кажется, в себя приходит! – продолжала бушевать Адель.

Однако врачу хватило единственного взгляда на распростертого пациента.

– Нет. Не пришел он в себя. Хотя, возможно, что-то сейчас и чувствует.

Развернул Адель по направлению к выходу:

– Все, красавица. Не трави тут нам всем душу. Шагай.

* * *

Сеня работал в отделении реанимации санитаром и мечтал со временем поступить в медицинский. Был он молод и чрезвычайно впечатлителен. Особенно его поражало, когда вроде бы молодой, сильный организм сгорает в одночасье. Когда пустяковая (всего лишь йодом вовремя забыли помазать!) царапина обращается грозным осложнением – сепсисом, и, сколько ни стоят на ушах врачи, больной все равно умирает. Или как неделю назад у них в реанимации случилось. Привезли пациента – молодого парня с крошечным синяком на шее. Он без сознания, интенсивные реанимационные мероприятия результатов не дают. Умирает той же ночью. А патологоанатом потом в своем заключении пишет: «При исследовании органов каких-либо повреждений, заболеваний не обнаружено. Кровоподтек в области шеи с кровоизлиянием в мягкие ткани в области синокаротидной зоны вызвал рефлекторную остановку сердца. Данное повреждение находится в прямой причинной связи с наступившей смертью…»

То есть: от синяка умер!

Сеня от плачущих родственников и детали узнал.

Собралась компания друзей – выпили, поболтали. Начали дурака валять. Один другому решил прием продемонстрировать, который он в фильме про Шаолиня видел. Ну, и стукнул ребром ладони в шею. И случайно попал в ту самую «смертельную точку».

Итог вечеринки: один – мертв, другой – под подпиской о невыезде (человека же убил!). Разве не страшно?

– Чего ты, Сень, будто барышня? Глаза круглишь, ахаешь?! – пожимал плечами врач-реаниматолог Евгений Михайлович. – Взрослей уже. Привыкай. Жизнь – штука непредсказуемая, коварная. Никогда не знаешь, в какой момент оборвется.

Для пожилого доктора смерть пациента – дело вообще рядовое, родственникам печальную весть сообщит, пробормочет равнодушные слова утешения и через десять минут уже в ординаторской сестричек тискает. Сеня же (хоть сам не врач и ответственности за людей не несет) так не мог, переживал за каждого. Ладно, когда у человека рак в четвертой стадии и исход предрешен. Но когда смерть происходит внезапно, на фоне полного, как говорится, здоровья, – молодой санитар всегда искренне переживал.

Вон, сегодня: привезли в реанимацию не старого совсем, импозантного мужчину. Лицо знакомое.

«Композитор. Известный. У нас в городе живет», – просветили сестрички.

Находился пациент без сознания, правая рука – резко отечная, с единичными пузырями.

– Ушиб? – строго показал на конечность Сеня.

Молодая супруга (выскочила из «Скорой» растрепанная, в халатике) растерянно пробормотала:

– Я… я не знаю… Вчера у него с рукой все нормально было!

– Странно как-то! – сунулся Сеня к Евгению Михалычу.

Тот руку добросовестно осмотрел и отмахнулся от санитара:

– Бывает. Видно, хреново было ему. От боли он под себя длань подтянул, навалился всем телом – и отлежал. Вытащить не мог – потому что был без сознания.

Стали мозговать над диагнозом.

Сначала решили: отравление некачественным алкоголем – тем более от мужика попахивало. Однако жена уверяла: пил только коньяк. Дорогой, известной марки. В дьюти-фри покупали.

Ага. Коньячок. Субстанция, однозначно отбивающая многие вкусы и запахи. Отравители часто его используют.

Сеня еще больше уши навострил. Показалось ему: дамочка, хотя изображает горе неземное, а страдает по своему супругу не шибко, глаза пусть в слезах, но холодные.

Подсказал доктору:

– Я б вообще не про алкоголь – про отравление неустановленным веществом думал.

– Ох, Сеня, тебе не в медицину надо, а детективы писать! – скривился пожилой Евгений Михайлович.

Но тему развил. Женушку, якобы безутешную, спросил как бы между делом:

– А закусывал супруг чем?

Та растерялась:

– Да он один пил, я не участвовала. Буженина, кажется, на столе была, сыр, колбаса, хлеб. Отбивные из мраморного мяса. Огурцы соленые.

Глаза (Сене вновь показалось) забегали.

– Может, в милицию сообщим? – проявил инициативу санитар.

– Отстань, – отмахнулся Михалыч. – Типичный панкреатит у него.

Пациента, как положено, срочно отправили в реанимацию. Сделали гемодиализ, потом перевели на искусственную вентиляцию легких. Жена суетилась, торчала под дверью реанимации неотлучно, караулила Михалыча, совала ему конвертики.

Спасти композитора не смогли – в сознание он не пришел, на третьи сутки скончался. Диагноз после вскрытия подтвердился: острый геморрагический панкреатит.

– У него, видно, поджелудочная давно не в порядке была, – объяснил Сене Евгений Михайлович. – Жена сказала: сколько раз ей жаловался на тяжесть в брюшной полости, периодические боли. Но у нас же народ какой: пока не припрет, к врачу не пойдут. Вот и дождался: алкоголь, закуска жирная – не выдержал организм. А острые панкреатиты – они всегда стремительно развиваются, в течение суток. И оперировать тут бесполезно.

…Жена (Сеня видел), когда узнала, что почил супруг, рыдала искренне, горько. Но молодой санитар все равно с трепетом ждал результатов гистологии.

Пришли они достаточно быстро, и все оказалось чисто: не травил никто мужика. Сам виноват, что за здоровьем своим не следил, пил много, ел вкусно.

– Не изобрели, Сенька, еще эликсира от всех болезней, – философски подытожил пожилой доктор.

И деньги (что ему жена пациента совала) ей, уже вдове, не вернул.

Данилов

Когда хорошенькая девушка (откровенно, как священнику!) повествует тебе о собственной грешной жизни – это вдохновляет. Усталости как не бывало – я внимательно слушал рассказ Адели. Пытался поймать ее волну.

Тут нужно пояснение. Чтобы почувствовать, мне вовсе не обязательно хватать клиента за руку и уж тем паче вырывать – в цыганском стиле – у человека волосы. Также не требуется испытывать к нему симпатию. (Или антипатию.) Куда лучше, когда он тебе решительно безразличен.

Как все выглядит технически? Бывает, я вижу картинку. Случается, слышу слова. Но в какой-то момент, как правило, неожиданно – просто вдруг понимаю, в чем дело. Кто-то во мне понимает. Самому остается лишь озвучить ответ.

Однако сегодня внутренний голос молчал.

Адель закончила свой рассказ, взглянула вопросительно, с надеждой – но я ничего не мог ей сказать. Абсолютно ничего.

Я, безусловно, ощущал вибрации. Обрывки чужих мыслей, чаяний, чувств. Несчастливый брак. Самовлюбленный, холодный в общении супруг. Амбициозная, тонко чувствующая, молодая жена. Им не следовало связывать свои жизни. Не умри Григорий – пара все равно бы развелась. И на всю жизнь бы они остались врагами.

Но Адель ведь ждет от меня совсем не психологической консультации.

Я произнес – не слишком, впрочем, уверенно:

– Мне кажется, что ваш супруг умер от естественных причин. Вы никак и ничем не способствовали его смерти.

Женщина – кажется, она ожидала от меня совсем других слов – взглянула разочарованно. Потупила очи. Она явно хотела спросить (ее мысль я прочел без труда): не могло ли ее проклятье, в сердцах брошенные злые слова, лишить супруга жизни?

– Нет, Адель, – твердо произнес я.

Она посмотрела озадаченно.

Я улыбнулся:

– Среди кассиров одной известной канадской закусочной недавно проводили анкетирование. И выяснили: каждый работник – как минимум раз за смену! – желает клиенту провалиться в преисподнюю. Однако никакого всплеска смертности среди посетителей не наблюдается.

– То есть вы считаете… – просветлела лицом она.

– Я думаю, врачи были правы. Вашему мужу просто не следовало столько пить. – Нетерпеливо взглянул на нее. – У вас еще будут ко мне вопросы?

– Да, – тихо отозвалась Адель. – Дело в том, что Гришка… Мой муж – он умер первым.

* * *

Похороны прошли красиво.

Адели особенно запомнилась графика печально голых (очень в тему!) осенних деревьев и струнный квартет, вдохновенно исполнявший «Air» Баха. Муж – с совсем не страшным, спасибо гримеру из морга, лицом – лежал в гробу умиротворенный, даже, казалось, слегка улыбался.

На похоронах вообще не было по-настоящему печальных, плачущих людей.

Общее настроение хорошо один из Гришиных друзей выразил:

– Давайте, мы не будем скорбеть. Григорий прожил насыщенную, интересную жизнь и заслужил право на отдых. А теперь он свободен, счастлив и беззаботен.

Тут дамы (против логики) дружно взялись хлюпать носами, Адель тоже прижала к глазам носовой платочек. Могильщики нетерпеливо топтались у разверстой ямы, высоко в небе, словно надеясь на пиршество, кружили ястребы.

– Все у человека было, – услышала вдова чей-то философский шепоток, – квартира, машина, слава, жена красивая. Только здоровья себе купить не смог.

Адель тоже никак не могла привыкнуть, что мужа – столь скоротечно, в одночасье, внезапно! – с ней больше нет. Ей всегда казалось, что умирание – процесс мучительный, длительный. А в реальности все произошло, будто в детской сказке: откусила царевна ядовитого яблочка и мгновенно упала замертво. Но погрузилась не в столетний сон – а в вечный. Навсегда.

И уже не извинишься перед ним за проклятие, что сорвалось с ее губ, не заберешься на колени, не подластишься. Интересно, каково умирать, когда последние слова, что ты в этой жизни слышал, были пропитаны ненавистью?

«Отольется мне еще наша с Гришей ссора. То, что я ему смерти пожелала», – страдала Адель.

Окружающие ее утешать даже не пытались. Наоборот, смотрели завистливо, косо: еще бы, молодая девчонка без роду, без племени в одночасье стала богатой вдовушкой. Один Иннокентий Степанович поддерживал:

– Не кори себя, девочка. Ты ни в чем не виновна. Судьба.

Эх, знал бы он! Что она сама накликала на мужа страшную смерть!

Адель еле выдержала злосчастный день: прощание в морге, траурный митинг на кладбище, поминальные речи на ресторанном банкете. Кусок в горло не лез, нервы совсем расшатались. Первая же рюмка «за упокой» ударила в голову мгновенно. Кабы не тот же Степанович, быть Адели к завершению поминок пьяной вусмерть. Но верный друг (за столом сидел рядом) плескал ей едва на дно рюмки, а когда она попробовала возразить, шепнул в ухо:

– Адель, девочка, не надо. Не позорься перед ними всеми. Они только того и ждут.

…А разговоры за столом, действительно, шли нехорошие.

Все мужнино окружение и без того давно ее приговорило: выскочка, ни кола ни двора, а вышла замуж за уважаемого, богатого человека. Да еще уморила его в расцвете лет, унаследовала квартиру, две машины, счета в банках. Авторские отчисления за песни до конца собственной никчемной жизни будет получать.

«Будь Гриша поумней – заключил бы с ней брачный контракт», – услышала она злой комментарий на похоронах.

И все, конечно, уже знали: брачного контракта у пары не было.

«Гришенька – он такой был доверчивый… безалаберный», – завистливо вздыхали дамы.

Наконец, томительно долгий день похорон миновал. Но и в пустоте квартиры Адель не нашла утешения. Дом теперь был будто склеп, зеркала завешены черным, отовсюду смотрят портреты супруга в печальных траурных рамках (домработница постаралась). И тишина – звенящая, мрачная. И некому поплакаться. Не с кем даже просто посидеть рядом. Выпить. Помолчать. Бесконечно грузить Иннокентия Степановича своими страхами Адели было совестно. Все прочие Гришины знакомые, безусловно, исключались. Тетя Нина смотрела волком. Коллеги на работе цинично полагали, что у Адели вообще нет повода грустить. Наоборот, надо радоваться, что все удачно сложилось – молода, свободна, да еще с деньгами.

Вот и приходилось изобретать любые пути, чтоб не оставаться одной. Наедине с бесконечными мрачными мыслями.

Адель прошерстила ежедневник. Освежила в памяти: у кого из знакомых, даже самых дальних, в ближайшее время дни рождения? Звонила, поздравляла – ей, конечно, удивлялись, но в гости приглашали.

Однажды вообще забрела на чужую свадьбу – не на халяву, естественно, с букетом и бутылкой.

А как-то заглянула в казино. Местечко оказалось воистину злачным: в нелепой позолоте, прокуренное, пресловутое зеленое сукно – все в неопрятных пятнах. Однако народ, на удивление, выглядел мирно, даже забавно. Весело чирикали китайцы, пара братков угасала над коньяком, и старуха – почти по Пушкину! – имелась, из раза в раз бросала на 33 единственную фишку номиналом в пятьдесят центов.

Адель попыталась было проскочить к бару, но суровый мужчина в черном костюме остановил:

– Бесплатные напитки – только для игроков.

Объяснять ему, что у нее – в отличие от большинства соотечественников – проблема как раз не в деньгах на водку, Адель не стала. Робко села в самом дальнем уголке карточного стола.

Подошла официантка, заученно молвила:

– Есть местное пиво, водка, дагестанский коньяк три звездочки. Остальное – платно.

– Пусть будет платно! – браво молвила Адель. – Принесите, пожалуйста, кампари с апельсиновым соком.

– Самое то. Под блек-джек, – снисходительно фыркнул крупье.

Ага. Хотя бы теперь ясно, во что за столом играют. «Но не очко всегда приходит, а к одиннадцати туз», – вспомнила Адель бессмертное творение Михаила Круга. (Муж, хотя был матерый интеллигент, шансон уважал, часто слушал дома.)

Размер ставок ее – теперь богатую вдову! – не испугал. Может, действительно, сыграть? Правила нехитрые. Ставишь пять долларов, получаешь карты, принимаешь решение…

Пришли восьмерка и семерка.

– Пятнадцать, – услужливо посчитал за нее крупье. Вопросительно произнес: – Еще?

– Ну… давайте, – неуверенно попросила Адель.

Парень открыл карту – шестерка. Блек-джек она выиграла! Вообще элементарно!

– Везет дуракам, – беззлобно буркнул сосед по столу.

– Она не дурак. Она девушка, – поправил другой игрок. – Пьяненькая.

Хотела обидеться – но присмотрелась к мужикам и передумала. Убогие люди. Эти, видно, как их… игроманы. Фишек перед каждым приличная стопка, но выглядят – будто последний раз мылись неделю назад. И одежду приобрели в самом дешевом секонд-хенде.

В прежней жизни – благополучной жены, молодой, но перспективной телеведущей – Адель бы мигом сбежала из подобной компании. Но сейчас – если она уйдет – опять останется наедине. С тоской, угрызеньями совести. Воспоминаниями, как Гришка в больнице на какие-то мгновения вынырнул из предсмертного небытия. Взглянул на нее воспаленными, все понимающими глазами.

– Шестнадцать, – обрадовал после очередной сдачи крупье.

– Оставляй, – посоветовал сосед слева.

– Прикупай, – возразил дядечка справа.

– Найдите мне, пожалуйста, пятерку, – вежливо попросила Адель дилера.

– Жди, – мрачно усмехнулся первый игрок.

– Она пьяная. Ей должно повезти, – продолжил развивать тему второй.

И как в воду глядел: явилась пятерка.

– Да тебе надо по-крупному играть! – восхитился второй – тот, что оптимист.

А пессимист взглянул на нее со столь неприкрытой завистью, что Адель едва не расхохоталась. Они что, действительно считают, будто ее жизнь удалась? Лишь потому, что за несколько минут она стала богаче на десять долларов?!

Залпом допила кампари.

Играть, несмотря на «сумасшедшее» везение, расхотелось.

– Куда ты? Тебе ж карта прет! – ахнул первый мужичок, едва она поднялась.

А второй мгновенно плюхнулся на ее кресло – столь поспешно, что едва с ног не сбил. Когда Адель оглянулась, чуть смущенно пояснил:

– Место счастливое…

«Жаль, я не могу забыться в игре – как они», – грустно подумала она.

Уйти из чужого, совсем непонятного ей мира? Но здесь хотя бы светло, музыка, люди, и бармен участливо крикнул от стойки:

– Еще кампари?

– Давайте. – Переместилась к бару, устроилась на высоком табурете, заплатила за новую выпивку почти весь свой выигрыш. На глаза навернулись слезы – от пустоты, бессмысленности, беспросветности существования. А ведь ночь только наступает, и ей придется возвращаться в пустую квартиру, где во всех комнатах на нее скорбно смотрит с портретов Гриша, и снова не с кем будет поговорить…

Не удержалась, всхлипнула.

И вдруг услышала участливый вопрос:

– Проиграла?

Голос был мужской, приятный.

Обернулась: на соседнем стуле у стойки дядечка примостился. Ярко-рыжий, красномордый, лапищи волосатые. Но при этом совсем не страшный. Скорее, плюшевого медведя ей напомнил, огромного и бестолкового – китайского производства.

Адель против воли улыбнулась.

Дядька в ответ вдруг нахмурился. Отчетливо, медленно повторил:

– Про-иг-рала?

«Ну, точно заводная игрушка!» – хихикнула про себя она.

И весело откликнулась:

– Да с чего вы взяли?

Увидела его озадаченное лицо – развеселилась еще больше. Да и местный кампари, похоже, был замешан на водке, настроение вдруг от полного отчаянья сменилось на дурашливое, беспечное. Захотелось выдать что-нибудь эдакое… И Адель патетически произнесла:

– Я, наоборот, теперь чрезвычайно, просто неприлично богата. В моих руках – все сокровища мира. Аж десять долларов.

Ожидала, что нелепый медведь хотя бы улыбнется в ответ – однако тот по-прежнему выглядел, будто с луны свалился и только осваивается на нашей планете.

– Эй, дядя! – глупо хмыкнула она. – Это я шучу так, шучу. Понимаете?

Бармен взглянул на нее с неодобрением.

А непонятливый собеседник вдруг просиял.

Поспешно сунулся в карман, вынул десять американских долларов, протянул ей, широко улыбнулся.

– Вы чего? – отстранилась Адель.

– Гы-гы, – прокомментировал бармен.

Незнакомец же, тщательно выговаривая слова, произнес:

– Я хочу… компенсировать ваши потери.

– Чудак ты на букву «м»! – закатил глаза парень за стойкой.