Текст книги "Метро 2033: Они не те, кем кажутся"

– П… пойдем. Б… быстрее. Б… было г… громко!

Крайняя степень удивления не позволила мне сопротивляться, и я послушно потопал за тянувшим меня прочь из камеры мужичком. У выхода на станцию Митя натянул мне на голову капюшон и шепнул:

– П… пригнись.

Мы медленно, чуть скрючившись, шли по перрону, и никто не пытался остановить. Поток людей, спешащих по своим делам, обтекал нас, как река порог. Все, кто мимолетом задевал взглядом, тут же брезгливо отворачивались. Вот мимо меня пробежал дежурный. Я ждал, когда кто-нибудь закричит, когда меня поймают и вновь вернут в камеру. Честно признаться, я даже надеялся на это. Но мгновения шли, выход со станции был уже совсем близко, а никто нас так и не окликнул. Где-то в глубине души я даже почувствовал непонятную обиду на всех этих людей. Вот он, тот самый принцип невмешательства в действии. Конечно, сейчас он играл мне на руку, но… Но!

И лишь когда отблески станции скрылись за туннельным поворотом, я позволил себе скинуть вонючий капюшон и остановиться.

– Как ты смог меня освободить?

Митя опять схватил меня за руку и потянул вперед.

– П…пойдем. Надо сп… пешить!

Я вырвал руку и, схватив его за плечи, тряхнул.

– Как?

Всхлипнув, он с ужасом посмотрел на меня и тут же отвел взгляд, уставившись в стену. Господи, да что я творю… Он же как ребенок! Отпустив его, я глубоко вздохнул и постарался говорить как можно мягче:

– Послушай, я не хотел тебя напугать. Просто я не понимаю, как ты смог открыть эту чертову решетку.

Сжав дрожащие руки в замок, он втянул голову в плечи и исподлобья посмотрел на меня. Жалобно улыбнувшись, вновь опустил взгляд.

– В… все д… думают, М… митя г… глупый. А М… митя не г… глупый, он д… долго д… думает.

Шмыгнув носом, он вытер рукавом капельку крови с губ и немного удивленно уставился на свои вымазанные в ржавчине ладони.

– А М… митя з… знал. П… петли с… слабые. Ш… штыри к… коротк… кие. Ч… чуть п… п… приподнять, и д… дверь св… свалится.

– Как ты догадался?

– М… митя у… умный!

Схватив за руку, он вновь потащил меня вперед по туннелю. То, что Митя оказался на той же станции, неудивительно, здесь у нас и следственный изолятор, и комната для допросов. Вопрос, подсознательно мучивший меня, теперь нашел ответ. Почему партия обвинила меня, хотя им всего-то нужен был козел отпущения, и бомж подходил бы по всем параметрам больше, чем следователь. Видимо, они допросили Митю и пришли к выводу, что он не мог быть убийцей. Хотя для этого и не нужно было тащить его на станцию, достаточно увидеть его жилище.

По привычке считая шпалы, я тихо пробормотал:

– Кто же надоумил тебя освободить незнакомца?

Спросил я скорее себя, просто озвучил мысль. Но, как оказалось, со слухом, в отличие от головы, у него все в полном порядке.

– Она.

– Она?

– Да, – свободной рукой он оттянул себе вбок правый глаз, сделав его похожим на щелочку. – Она.

* * *

Вопреки всем ожиданиям и опасениям, путь наш пролегал не через станции. В том же перегоне мы свернули в неизвестную мне ранее сбойку, где за ржавым металлическим шкафом незаметно притаился узенький проход куда-то за основную стену туннеля. Все так же держа за руку, будто опасаясь, что в противном случае я испарюсь в воздухе, Митя тащил меня темными проходами, больше напоминающими крысиные лазы. Не раз и не два нам приходилось втягивать животы чуть ли не к позвоночнику или же ползти на корточках, прижимая головы к самым коленям. Впервые в жизни отдавшись на волю случая, я неожиданно почувствовал какую-то странную опустошенность и безразличие. Будто меня досуха выпили, оставив лишь хрупкую кожаную оболочку на каркасе из трухлявых костей. Мне казалось, что в темноте этих переходов и шахт весь мой запал, все иррациональные надежды оправдаться растворились, и уже второй раз за последние несколько дней я начал подозревать, что схожу с ума. Только на этот раз мое безумие не было полно бодрящей ярости, оно отдавало вяжущим привкусом непонимания и смертельной обиды.

Пожалуй, я бы даже смирился с ним, если бы Широ была моим личным призраком. Моей выдумкой, моей сладкой фантазией, которой разум прикрывался от колючей реальности. Однако когда я услышал о ее причастности к моему волшебному освобождению, я почувствовал себя маленьким эгоистичным ребенком, которого заставили поделиться любимой игрушкой, не спросив его. Мне захотелось вцепиться в глотку странному человечку Мите за то, что он посмел осквернить ее чистоту своими мерзкими, смердящими ладонями. Захотелось ввергнуть его в тягучую темноту этих влажных бетонных кишок, дабы он больше никогда не смог дотянуться до теплого света Широ. Моей Широ! Уничтожить его, а потом упасть рядом, забиться в дальний угол и рыдать об утраченной мечте.

Но я был слаб. Всегда был слаб. Всегда был всего лишь очередной безвольной свиньей с призрачными мыслями о свободе. И потому просто испугался столь явных желаний. Затолкал просящиеся на язык слова глубже в собственную глотку, сосредоточенно дыша носом, дабы они не вырвались наружу с потоком желудочного сока. Стараясь отвлечься, считал повороты и переходы, но, сбившись на третьем десятке, просто закрыл глаза, позволяя вести себя куда угодно. Хотя бы и на заклание.

– П… п… пооочти п… пришли! – бодрый голос наконец вырвал мое сознание из добровольного процесса самоуничтожения.

После очередного поворота в ноздри впился сладковатый запах гниения. Слух же начал улавливать недовольное жужжание растревоженного улья. Впереди ощущалось скопление неизвестных зловонных существ – мерзких, общающихся на карикатурном подобии языка. Он резал уши гортанностью и сочащейся злобой. Идти к ним, покидая ласковые объятия тьмы, было последним, что мне когда-либо могло захотеться. Но тщедушный на первый взгляд Митя, будто собака, почуявшая долгожданную награду, тянул меня вперед с удвоенной силой, не переставая бормотать себе под нос что-то неразборчивое. Всего пара десятков шагов, застонавшая ржавая решетка, и мы оказались… на путях у перрона ярко освещенной станции. Подняв голову, в неизвестных существах я узнал обычных жителей подземки.

– П… подн… нимайся! – воскликнул Митя.

Пока я безучастно созерцал открывшуюся мне картину, лениво пытаясь осознать происходящее вокруг, он уже успел забраться на перрон и тянул мне сверху руку. Поднявшись на станцию, я осмотрелся.

«Серпуховская» – сообщала надпись на противоположной стене. В глубине моего сознания вновь шевельнулась слабая надежда на пару с легким приступом дежавю. Но и этого вполне хватило, чтоб окончательно прервать самобичевание, заставляя мозг привычно работать на полных оборотах. В голове тут же закрутился вихрь мыслей, возвращая потухший было разум к жизни.

– В… вон п… палатка. Там д… друг! – опережая вопрос, ответил Митя, двигаясь по платформе настолько быстро, что я едва поспевал за ним. – Он умн… ный п… почти к… как М… митя! Он п… поможет!

Пожалуй, назвать это жилище палаткой у меня не повернулся бы язык. Скорее вполне добротным деревянным домиком, приютившимся между широкими колоннами в конце перрона. Он напоминал квартиры браминов в Полисе. Причем не только внешним, но и внутренним убранством. Вдоль противоположной от армейской кровати стены стоял самодельный стеллаж, доверху набитый книгами. Пробежавшись взглядом по корешкам, я с удивлением понял, что слышал в лучшем случае о десятой части из них, вживую видел и того меньше. Все книги из тех, которые я узнал, принадлежали к трактатам по психологии человека.

– А я уже начал подумывать, что вы ко мне и вовсе не доберетесь, молодой человек, – знакомый голос с совершенно нетипичными для моего представления о нем нотками благородства и степенности заставил меня резко развернуться на пятках.

На пороге, вежливо улыбаясь, стоял не кто иной, как хозяин этого жилища. Михаил Панкратович.

* * *

– То есть вы хотите сказать, юноша, что решили посетить меня исключительно ради того, чтобы попросить свидетельствовать на суде в вашу пользу? – Михаил сделал крохотный интеллигентный глоток травяного чая из дорогущей фарфоровой кружки.

Это была его первая после приветствия фраза за последние часа два, на протяжении которых я вывалил все, что произошло со мной с момента нашей встречи. До сего момента он участливо молчал, лишь изредка кивая и хмуря брови. Может, именно из-за доверительного, теплого взгляда я и решил выговориться. Только сейчас, увидев его гладко выбритое лицо и степенное поведение, я понял, почему дрезинщик показался мне смутно знакомым. А речь, хотя и вполне антуражной для деревенского жителя или типичного слесаря, слышалась несколько шуточной и наигранной. Об этом человеке не раз упоминал мой учитель, Игорь Игнатьевич, показывая общие фотографии. До Удара Михаил Панкратович долгое время успешно преподавал психологию, в частности ее криминальное направление, в одном из московских вузов. Наставник рассказывал, что, будучи человеком думающим и отлично разбирающимся в людях, после Конца его друг быстро смекнул, что психологу, сколь угодно профессиональному, в новом мире вряд ли найдется место. Придерживаясь мнения, что самым живучим классом является рабочий, в свое время он не преминул получить второе высшее образование, на этот раз техническое, которым и воспользовался в метро. Однако я предполагал, что он обосновался где-то на станциях-мастерских, и никак не ожидал встретить на Ганзе, да еще и в амплуа недалекого машиниста дрезины.

Осознав свою ошибку, я тут же, как желторотый школьник, поддался на его психологические трюки и выдал все, что знал о деле, о чем думал или лишь подозревал. Наверно, я подсознательно надеялся, что он сможет помочь мне выбраться из логического тупика, тем более являясь, по сути, моей последней надеждой.

– Если грубо, то да. Именно этого я и хочу.

Он ненадолго замолчал, с умилением наблюдая, как Митя возится на кровати с детской книжкой с картинками.

– Егор, а вы знали, что наш мозг – удивительный, правда, так и оставшийся почти не изученным, аппарат? – проговорил он, переводя на меня взгляд. – Дело в том, что даже без влияния нашего разума он продолжает вычислять и действовать крайне логично. Подчиняясь процессам взаимодействия нейронных связей, не слишком нам понятных, он работает, даже когда мы находимся в состоянии мнимого покоя. Отсюда и выходит явление так называемой интуиции, когда наш компьютер вычисляет ветвь вероятных событий, различную с мнением разума. Интуиция – по сути, не что иное, как конфликт логичности и эмоциональности.

– Я не совсем понимаю, к чему вы ведете…

– Я веду к тому, что если вы пришли ко мне за непосредственным спасением, подозревая меня в умалчивании какой-то важной информации, способной повернуть дело к вам лицом, то вы – непроходимый дурак, – усмехнувшись, он вновь отхлебнул чай и выразительно глянул на мою чашку, к которой я даже не притронулся. – Однако это вы и так уже давно интуитивно поняли. Значит, истинную причину визита вы не озвучиваете. Продолжать игру в гляделки и самостоятельно догадываться о вашей мотивации у меня нет никаких причин. Из сложившейся ситуации есть два выхода: первый – вы допиваете чай, мы прощаемся, и вы уходите, позволяя мне заниматься своими, более понятными и нужными делами; и второй – вы собираетесь с мыслями и озвучиваете интересующие вас вопросы. Обещаю, что постараюсь помочь по мере сил.

Михаил выжидательно уставился на меня, и под этим буравящим взглядом я будто терял волю.

– Скажите, зачем вы направили меня по ложному следу? – выпалил я раньше, чем осознал, действительно ли это тот самый вопрос, ответ на который я так жажду услышать.

– По ложному? Дайте подумать… – Он аккуратно поставил кружку на стол, подался вперед. Оперевшись локтями на колени, он соединил вместе указательные и большие пальцы рук, прислонив верхушку получившегося ромба к носу. – Смотрите, я не соврал вам, Митенька действительно часто пользуется дрезиной. Я лишь умолчал о части фактов.

– Почему?

– Все предельно просто. Потому что та информация могла, и попала бы, не в те уши.

– Под не теми ушами вы подразумеваете меня?

– Отнюдь. Вы – как раз правильные уши. Хотя на тот момент я подозревал, что эта информация вам известна и вы лишь отыгрываете роль, как и я. Однако ваш рассказ убедил меня в обратном.

– И что же это за информация? – Я медленно начал закипать. Внутри меня, с момента прихода на станцию, как будто тикал таймер с обратным отсчетом. Что должно произойти, когда он дойдет до нуля, я не представлял. Но этот неторопливый разговор раздражал.

– Моим постоянным клиентом в те же дни были вы, молодой человек.

Михаил Панкратович был прав. Интуитивно я знал, что он скрывает, и потому совсем не удивился. Но и легче мне от этого не стало. С тяжелым вздохом я откинулся на спинку стула.

– Вас расстроил мой ответ, товарищ следователь?

– Еще бы, – буркнул я, не открывая глаз. Как-то разом на меня накатила усталость. – Хотя он – всего лишь финальный гвоздь в крышку моего гроба.

– Если сейчас вы мне скажете, что из-за подобной мелочи вы сдаетесь, то я вновь назову вас непроходимым дураком. – Он мягко улыбнулся и откинулся на кресле, расслабленно положив руки на подлокотники. – Хотите, я объясню почему?

– Валяйте. Добивайте контрольным в голову.

– Дело в том, что вы, Егор, никогда не двигались по ложному следу. Ваш путь был верен, но шли вы слишком долго. Отсюда и роковые последствия.

– Я опять вас не слишком понимаю.

– Я сейчас все объясню. В столь черепашьей скорости передвижения виноваты вы сами, ведь изначально были все шансы решить загадку Чеширского кота.

– Вы намекаете, что убийца все-таки я, и ловить было некого?

– Я не намекаю, я говорю прямым текстом, что вы не умеете пользоваться случаем.

Так и не дождавшись от меня вопроса, выдержав театральную паузу, он продолжил.

– По вашем же словам, с самого начала у вас были сны. Во многих поверьях народов мира сон – одна из граней, порогов в другие миры. И я придерживаюсь подобного мнения, хотя мои положения более научны. Засыпая, мы действительно переносимся в иной мир. Мир нашего подсознания, вечно неспящего мозга. Научно доказанный факт, что в фазе быстрого сна мозг проецирует физическое состояние в виде художественных образов. Сны могут дать самую разную информацию: начиная от банального самочувствия – действительного самочувствия, без налета кокетства «мне не время болеть», и заканчивая ответами на мучившие которую неделю вопросы. К сожалению, эта информация слишком мимолетна и утекает из памяти, стоит открыть глаза. Хотя истории известны случаи более удачных сновидений. Яркий пример – Дмитрий Иванович Менделеев, открывший свою периодическую таблицу как раз во сне. Так к чему я все это веду. У вас, молодой человек, с самого начала был самый важный помощник – ваш мозг. Эта Широ, кем бы она ни была, являлась, по сути, итогом работы оного. Но по каким-то лишь вам известным причинам вы продолжали отрицать ее помощь.

– Может, потому, что я просто не понимаю ее размытых намеков?

– Это вы глупости говорите, молодой человек. Мозг ведь ваш. А значит, все, что вам нужно, это всего лишь хорошенько подумать. О чем Широ говорила чаще всего?

Я задумался, восстанавливая в голове все воспоминания о наших с ней встречах.

– Пожалуй… Чаще всего она интересовалась, почему мы назвали убийцу Чеширским котом. Это ее забавляло и, одновременно, настораживало.

– И почему же? – Михаил Панкратович хитро улыбнулся, от чего у меня появилось подозрение, что он сам уже давно все понял. Однако его желание были очевидно – я должен додуматься до всего самостоятельно. Лишь так я смогу поверить даже в самое невероятное.

– Все просто. Из-за визитки убийцы – карты червонной дамы с нарисованной улыбкой Чешира.

– Хорошо. Теперь я напомню вам один интересный факт о психологии серийных. Не думаю, что уважаемый Игорь Игнатьевич не говорил о нем, – возможно, вы просто запамятовали. Так вот, разум серийных убийц из тех, кого не могут долгое время вычислить, постепенно разрушается. Зачастую они начинают верить в свою безнаказанность, уподобляя себя богу. И от лицемерия или же извращенного интереса специально оставляют подсказки, тем самым отмечая, что без озарения свыше простые смертные не способны найти их. Вот теперь подумайте еще раз, молодой человек.

Подсказки. Если бы он их оставлял, то не прятал. Что-то, что постоянно на виду. Что-то необычное, указывающее только на него. Понятное и одновременно завуалированное. А если карта? Червонная дама и улыбка. На что похоже, с чем можно связать?

Как собака, почуявшая остывший было след, я подался вперед и уставился на профессора невидящим взглядом. Дама… Дама червей… Красная дама. Красная. Стоп. Первая жертва была с красной ветки, последняя тоже. Круг будто бы замкнулся. Но для того, чтобы вернуться в начальную точку, необходимо пройти какой-то путь. Улыбка… Что, если?

– Михаил Панкратович, у вас, случаем, нет карты метро? А то у меня все личные вещи изъяли.

– Конечно-конечно, – лучезарно улыбаясь, он тут же протянул мне старенький карманный календарь, будто все это время только и ждал эту просьбу. Может, так оно и было.

Так, на каких станциях сообщали о пропаже девушек? Театральная, Библиотека имени Ленина, Рижская, Киевская. Я поводил пальцем по карте, но картинка никак не желала выстраиваться.

– Может, с этим будет легче? – заговорщицки спросил профессор, протягивая мне огрызок простого карандаша.

Схватившись за него, как утопающий за спасательный круг, я быстро отметил родные станции опознанных жертв. Соединил линией. Получилась трапеция. Наверно, я что-то не так делаю. Если подумать, отмечая станции прописки девушек, я автоматом выкидываю неопознанных бедняжек. Но на них также были карты. Тогда, может, имеют смысл не места жизни, а точки, где они нашли последний приют? Таааак… Первая была обнаружена в перегоне от Театральной до Новокузнецкой. Вторая – от Библиотеки до Полянки. Третья – от Кузнецкого Моста до Китай-города. Четвертая от Площади Революции до Курской. Пятая – от Третьяковской до Китай-города. Шестая – от Тургеневской до Китай-города. Помнится, это был самый сложный случай из всех. Тело нашли абсолютно случайно, да и сообщили не сразу. В итоге из-за аномалии в туннеле и общего состояния трупа работа на месте преступления напоминала цирк уродцев. То одного, то другого члена бригады начинало бить в конвульсиях или накрывал порыв беспричинного смеха. Стоп, не отвлекайся. Седьмую девушку обнаружили в перегоне от Киевской до Парка Культуры. И последняя, вновь большевичка, пропала с Красных Ворот. До этого Чешир выкидывал тела не слишком далеко от станций. Значит, по аналогии с другими жертвами, если мы опять не успеем, то труп, скорее всего, обнаружится в одном из перегонов. Непосредственно на красной ветке. Скандала такой силы, что может разразиться, не было уже давно. Итак…

Соединив точки, я получил вполне узнаваемую широкую улыбку, в которой не хватало одного зуба. Стечение обстоятельств ли, дрогнувшая ли моя рука, но провал оказался точнехонько на станции Полянка.

– Нашли что-нибудь занимательное? – участливо спросил Михаил, даже не пытаясь заглянуть в расчерченную карту.

– Да… – пробормотал я, стараясь справиться с волнением. – Но, честно говоря, находка меня не радует.

– Боитесь неизвестности? – хмыкнул он и одним большим глотком допил чай. – Подумайте хорошенько, молодой человек. Вы все еще можете отступить. Сбежать на отдаленную станцию, зажить новой тихой и неприметной жизнью.

– Нет, – неожиданно твердо ответил я. – Моя интуиция говорит, что я обязан довести это дело до конца.

И в этот момент я понял, что решился. Рывком поднявшись, я коротко кивнул улыбающемуся профессору и зашагал к выходу. Но у двери все же остановился, чтобы задать последний интересующий меня вопрос.

– Михаил Панкратович, напоследок вы можете сказать мне, кто на самом деле Митя?

– На данный момент просто дурачок, – он загремел чашками. – Дурачок, когда-то давно бывший гениальным молодым инженером-конструктором. Во время бомбежки ему не повезло получить сильнейшую травму мозга, образовавшаяся гематома едва не убила его. И все же он остался жив, хотя и растерял большую часть своей гениальности. Временами случаются просветления, но чаще… Он, по его словам, видит призраков. Ирония судьбы… Это все, что вы хотели узнать, молодой человек?

– Да. И спасибо.

Не дождавшись ответа, я вышел из дома, держа путь к выходу со станции. В голове моей, постепенно угасая, билась интересная мысль. Профессор – человек, несомненно, умный, начитанный. С огромным багажом опыта и знаний. Но что-то подсказывало мне, что в одном он все же ошибся. Возможно ли, что два никак не связанных между собой человека видят одинаковую иллюзию, причем один из них во сне, а второй наяву? Ответ тут однозначный – нет.

* * *

Часто ли мы задаемся вопросом, что такое тьма? Это явление полного отсутствия света или же процесс поглощения фотонов? Спорить можно бесконечно, выдвигая нерушимые аргументы и доводы, однако к тридцать пятому году своей жизни я пришел к забавному выводу. Тьма – она для всех своя, и в ее определении не столь важны научные знания или жизненный опыт. Лишь наш разум, наша личность являются мерилом. Что до меня, до Удара моей личной тьмой был страх одиночества. Страх быть забытым, непонятым, отвергнутым. Все еще будучи огражденным родителями от мерзости окружающего мира, я просто не мог бояться чего-либо другого, кроме как потерять свое уютное, теплое и сытое местечко. Пожалуй, в этом я был не столь одинок. Забавный каламбур.

А потом нам всем, молодым и великовозрастным, пришлось быстро взрослеть. Вдруг я с удивлением обнаружил, что одиночество вполне может оказаться единственным спасением. День за днем все эти двадцать лет я наблюдал, как гордое понятие «человек» постепенно превращается в обычное, не слишком точное определение с размытыми рамками, все чаще убеждаясь, что не хочу быть частью всего этого. Однако, чтобы изменить хоть что-то в устоявшемся режиме, необходимо обладать невероятной силой, которой у меня никогда не было. И будучи слабым, я смирился с собственным ничтожеством и продолжал жить, лишь изредка для вида огрызаясь. Продолжал отыгрывать выбранную для себя роль. До сегодняшнего дня.

Перегон до Полянки, самой таинственной станции московского метро, стал для меня длинным путем на эшафот. Считая шпалы, я не мог знать, был не в силах даже предположить, что ждет меня впереди. Однако, впервые сделав выбор и поспорив с собственным бессилием, я был горд. И мне не было важно, найду я там спасение или же собственноручно выкопаю себе могилу. Главное, что впереди меня ожидали ответы.

Я не знал, сколько уже прошло времени – минута или десяток лет. С собой не было даже спички, чтобы осветить путь, – я просто шел вперед, пока мышцы не стали умолять о пощаде. И даже когда ноги свело судорогой, я продолжал ползти на коленях. Когда не осталось сил и на эту малость, я упал возле ледяных рельсов и протянул вперед руку. Будто осознав всю силу моей решимости, реальность сжалилась, и мои заледеневшие пальцы дотронулись до чего-то теплого. Этот комок впереди определенно был живым, его мягкая шерсть щекотала ладонь, посылая странные сигналы в воспаленный мозг. Я вновь провел рукой по неизвестному животному. Неожиданно тишину туннеля разорвало удовлетворенное мурчание. Бесшумно передвигаясь на мягких подушечках, невидимый в темноте кот подошел к моему распластанному телу и потерся о грудь. Его пушистый хвост щекотал мне лицо обрубленным кончиком. Продолжая мурчать, кошак ткнулся в меня влажным носом и положил мне на щеку переднюю лапку. Лапку с одним отсутствующим пальцем. Лапку, неспособную когда-либо выпустить когти, давно вырванные шайкой хулиганов.

– Макс? – это дурацкое для кота имя никогда мне не нравилось, но спорить я не мог, ведь его выбрала Широ.

Голова начала раскалываться, и все же я поднялся на колени. Силясь хоть что-то рассмотреть в густой темноте, протянул вперед руки.

– Макс, иди ко мне.

Кот лизнул мне пальцы и вдруг прыгнул на рельс, неожиданно громко шлепнув по нему лапами. Коротко и требовательно мяукнув, он потопал вперед.

– Макс, стой! – следуя за затихающим мяуканьем, я побрел вперед.

С каждым новым шагом силы будто возвращались ко мне. Вскоре из-за поворота забрезжил яркий свет и, излучая тепло и человеческий гомон, выплыла станция. В начале перрона, у прикрытой решеткой лестницы, недовольно переминался на лапках мой полосатый проводник. На удивление, замка на преграде не было, и когда я приоткрыл решетку, кот шустро юркнул на платформу.

Непривычно чистый перрон буквально кишел людьми. Одетыми с иголочки, благоухающими достатком и сытостью. Некоторые из них целеустремленно спешили к лестницам переходов, другие же нетерпеливо стояли у края платформы, ежесекундно вглядываясь в электронные часы над туннелем, отсчитывающие время с момента отбытия последнего поезда. Люди разных возрастов и социального положения, все еще разделенные стенами своих уютных и не очень квартир.

– Егор, ты все-таки поймал этого несносного кошака? – ко мне, улыбаясь, подбежал чуть запыхавшийся Сашка. И тут же рывком подхватил на руки Макса.

– Какой ты, однако, шустрый, зараза. Как из переноски-то сбежал? – бурчал он, ласково тиская животное. – Широ, это все ты виновата!

– Ну, он так жалобно мяукал, вот я замок и приоткрыла…

За спиной Сани, опустив голову и разминая в руках ремень переноски, стояла она. Моя сводная младшая сестра. Уже прошло почти два с лишним года с тех пор, как родители Широ, партнеры по бизнесу и близкие друзья моего отца, погибли при аварии на Фукусиме-1. В память о них папа удочерил осиротевшую десятилетнюю малышку.

За эти два года она, хоть и немного оправилась от потери, все еще настороженно относилась к новой семье. Будучи тихой примерной девочкой, она пугалась любого повышения голоса. Может быть, боялась, что, разозлившись, мы выгоним ее, и она снова останется одна. К слову, напрасно. Пусть Широ и не была мне родной по крови, но очень быстро стала близким и дорогим человечком. Теперь мне было кого защищать.

– Саня, – я ткнул друга кулаком под ребра и подхватил выпавшего из его рук кота. – Сколько раз говорить тебе, будь спокойнее. Подумаешь, Макс убежал. Ну побегал я за ним немного, так для здоровья же полезно.

– Был бы ты ко мне таким добрым… – прошипел Утесов, потирая живот. – Ладно, поезд вроде едет.

Люди на перроне заволновались, ближе подходя к краю платформы, чтобы первыми проникнуть в чрево вагона. Мы трое стояли чуть в стороне, решив не принимать участия в толкучке. Все равно в час пик сидячих мест не отыщешь, да и ехать нам всего две станции до Тульской.

Когда двери за нашими спинами закрылись, мы не стали отходить далеко. Я удобно пристроился в уголке между стеной и поручнями и предался своему любимому занятию – рассматриванию туннеля сквозь окно вагона.

– Нет, я все же не понимаю, где ты там этот туман рассмотрел, – невнятно пробурчал Саня, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. – Кстати, видишь того мужика напротив, на крайнем сиденье?

Сфокусировав взгляд на окне, я разглядел отражение мужчины. Одетый в ношеный камуфляж, он сидел, опустив голову, решив, что никто не заметит, как он исподлобья рассматривает пассажиров вагона.

– Ну и? – тихо ответил я.

– Не нравится мне, как он на Широ смотрит. Может, выйдем и подождем другой поезд?

– С этими участившимися взрывами в метро ты какой-то дерганый стал. – Я повернулся боком, сильнее вжимаясь в поручень, чтобы дать человеческому потоку на Серпуховской спокойно войти в вагон.

Саня замолчал. На его лице отразилась ожесточенная работа мысли, будто он силился придумать весомый ответ.

– Знаешь, – наконец заговорил он, когда наш поезд вновь вполз в туннель. – Как говорится, лучше перебздеть…

В следующее мгновение наш вагон застонал раздираемым в клочья железом. Вдребезги разбивая стекла, внутрь ворвалась волна пыли и камня. Смешиваясь с криками сотен глоток, она резко остановила поезд, свернув его гармошкой и вырывая поручни из надежных креплений. Забившись, как безумный кролик, вагон дернулся и перевернулся, скидывая на меня окровавленных людей. Я почувствовал удар по голове и провалился в удушливую тьму.

* * *

Все, что мне хотелось, – дышать. Мозг вопил о хотя бы малюсеньком глотке кислорода. Я безуспешно открывал рот, но в легкие, сдавливаемые огромной тяжестью, проникала лишь бетонная пыль вперемешку с кровью. Забившись в истерическом припадке, я старался сбросить с себя огромную тушу едва теплого мяса. Мой разум не хотел воспринимать ничего, что происходило вокруг. Он хотел только жить. Я хотел жить. Хотел дышать. Хлынувший в кровь адреналин придал сил отбитым конечностям, и, утробно захрипев, я все-таки сбросил с себя этот тяжелый мешок с костями. Перевернувшись на живот, приподнялся на руках и закашлялся, с жадностью глотая долгожданный кислород, оставляющий на языке металлический привкус крови и горький – гари, с терпкими, чуть сладковатыми нотками жженого человеческого мяса.

Когда слезящиеся от пыли и дыма глаза все-таки согласились воспринимать мир, первое, что я увидел, – женское лицо в багровых потеках. Распахнутые глаза, как зеркало, отражали мое залитое кровью лицо. В том, что она мертва, сомнений не было: буквально вбитый сильнейшим ударом в череп нос и свернутая шея не оставили шансов выжить. Судорожно сглотнув, я медленно огляделся. Всюду в совершенно неестественных позах были раскиданы человеческие тела. У некоторых не хватало конечностей, другие, как птицы на вертел, были насажены на торчавшие в разные стороны поручни. Разорванное железо вагона превратило его внутренности в мясорубку, а людей, находящихся в нем, в фарш.

Я попытался подняться на дрожащие ноги, но тело мое, непроизвольно скрючившись, выплеснуло на пол поток желудочного сока вперемешку с остатками скудного завтрака. Голова невыносимо ныла.

– Саня… Широ… – прохрипел я запекшимися губами и, больше не делая попыток встать, пополз вперед на четвереньках.

Дальний край вагона приближался медленно. Попадая в очередную багровую лужу, мои руки разъезжались, прикасаясь к останкам других пассажиров. Вот под валуном, пробившим крышу, я увидел ремень знакомой кошачьей переноски. Из разорванной ткани торчал перепачканный в крови и грязи полосатый обрубленный хвост.

– Макс, – повинуясь непонятному порыву, я погладил его, но тут же с криком отдернул руку.

Мое колено вновь повело, и я завалился спиной на труп пожилого мужчины. Верхняя часть его черепа отсутствовала, и вывалившийся на грудь, подобно галстуку, язык, казалось, пожирал ошметки его же мозгов. Закричав, я вскочил на ноги и побежал вперед, но смог сделать всего пару шагов. Споткнувшись о чью-то руку, вновь упал, сильно ударившись подбородком.