Текст книги "Идущие в ночь"

– Надеюсь, это не очередной разбойник, дорогая? – спросил я тогда. Карса, конечно, не ответила, только стрельнула желтыми глазищами с вертикальными стрелочками зрачков.

А ведь она по-своему красива! – подумал я. И вздохнул. Вулх все же красивее.

Лес как-то сразу кончился; открылся длинный косой луг, за которым синела изогнутая лента реки. На дальнем берегу вновь начинался лес, такой же дикий, как эти земли. Костер алел на песчаном пятачке перед самой водой. Над костром на рогульках висел котелок. Тот, кто костер развел, куда-то делся – может быть, отправился за дровами, потому что кучка сухих веток была совсем крошечной и ее явно бы не хватило надолго.

Я задумался. Нельзя мне встречать пересвет рядом с незнакомым человеком… Даже если я никогда в жизни его больше не увижу. Но до пересвета еще достаточно времени – я успею переговорить с незнакомцем, успею даже подкрепиться, если он гостеприимен. И, возможно, даже переправиться через реку.

И я подъехал к самому костру. Спешился. Почему-то не стал пока расседлывать Ветра. От котелка пахло весьма соблазнительно, но без хозяина я трогать его не решился. Где тот бродит, джерхи забирай? Время-то идет.

Скоро я заволновался. Сумерки опускались. Я мог не успеть. Где же хозяин, сто раз Тьма!

Потом я не выдержал. Вот незадача! Надо было остаться в лесу. Там бы превращение осталось никем не замеченным. Только время потерял. В лес, в лес скорее!

Я вскочил на коня, но тот вдруг заупрямился и назад под сень сосен и дубов возвращаться отказался.

– Что такое? – опешил я и вдруг догадался. – Ах, вот оно что… Молодец, Ветер, я и не подумал.

Хозяин костра будет возвращаться как раз из леса. И, наверное, именно сейчас – будто назло мне. Что же делать?

Пришлось оглядеться – стена леса стала совсем синей от лучей заходящего Меара. Ага, вот!

Я тронул Ветра пятками, и вскоре костерок скрылся от взгляда за прибрежным холмом.

Авось отсижусь. Главное – успеть превратиться, а там пусть сосед заглянет в гости. Думаю, карса и вулх быстро заставят его убраться восвояси.

Я прыгнул на влажный песок, расседлал Ветра; седло и поклажу аккуратно положил рядом с карсой. Та, словно понимая, покорно сидела на месте, не двигаясь. Только глазищами изредка лупала – гораздо реже, чем люди.

Хотелось есть, но я решил – пусть об этом позаботится вулх. Все равно ведь не выдержит в таком заманчивом месте и устроит скорую охоту.

Я уже решил раздеваться, когда явился сосед. Наверное, его привел запах плодов, о которых я в вечерней суете просто-напросто забыл.

Сначала я ничего не слышал, потом насторожилась карса, и я уловил слабый звук пересыпающихся под чьими-то сапогами песчинок. Рука сама потянулась за мечом, но встретила на поясе пустоту. Восточного меча, который я вешал к ремню, при мне не было.

Я растерялся. Как это? Никогда в жизни мне не доводилось незаметно для себя обронить оружие!! Так не бывает!

Из-за холма, скрывающего костер, медленно вышел невысокий человек, упакованный в шкуры, и натянул тетиву лука. В тот же миг карса прыгнула. Стрела с неприятным глухим воем ушла в воздух, а человек тяжело рухнул на песок. Карса поставила передние лапы ему на плечи, нагнулась над лицом и тихо зарычала, обнажая ослепительные клыки.

В моей руке уже был верный гурунарский ножичек. Пока голова удивлялась потере меча, руки делали дело. Пожалуй, я смог бы уйти от стрелы – перед превращением заметно обострялись все чувства и рефлексы.

Я осторожно приблизился к опрокинутому гостю.

– Если ты не будешь дергаться, – посоветовал я, – она тебя не сожрет. По крайней мере, сразу.

Лежащий что-то невнятно просипел. Я вновь разомкнул губы.

– Слушай меня, незнакомец. Сейчас ты медленно встанешь и вернешься к своему костру. И тогда поговоришь с тем… или с теми, кто подойдет к тебе после пересвета. Понял?

Пусть Лю сам с ним разбирается, – подумал я зло.

Лежащий опять засипел, опасливо косясь на клыки карсы.

– Ну-ка, киса, – велел я, – отпусти его!

Карса обернулась. Интересно, с чего я взял, что она меня послушается? Впрочем, она действительно послушалась. Отошла на несколько шагов и села мордой к соседу. Тот медленно-медленно приподнялся на локтях и потянулся к оброненному луку.

– Нет, – сказал я, двинув рукой, и отсвет Меара упал на гурунарское лезвие. Лезвие сверкнуло. Видит небо, я сделал это неумышленно, но как вышло эффектно!

Незнакомец на спине проворно отполз на несколько шагов, осторожно поднялся и торопливо удалился за холм.

– Вот так, – тихо сказал я. – Присмотри за ним, милая… Пока я тут…

Карса не двинулась. Ну и ладно.

Я уже чувствовал подступающую к рассудку тьму. Если бы не холм, заслоняющий и костер, и все на востоке, наверное, я бы смог увидеть первые багровые сполохи над темной стеной леса.

До свидания, Моран… До завтра!

Тьма хлынула мне в душу, как делала это каждый синий вечер.

Глава пятая
Четтан, день третий

Я открыла глаза и обнаружила, что мечтательно улыбаюсь.

Что-то случилось. Что-то хорошее и удивительное. Что-то вроде тех добрых чудес, которых детишки в день рождения ждут от своей динны-хранительницы.

Что же?

Я впервые в жизни видела сон.

Сон был странным и казался исполненным глубокого, но неразгаданного смысла. Впрочем, насколько я знаю, снам и положено быть странными. А смысл его я уж постараюсь разгадать. Надо только сосредоточиться. Сейчас вот опять закрою глаза и…

Во сне я видела вулха на лесной тропе – громадного вулха без ошейника. Но был ли это мой приятель или его дикий лесной сородич? Что-то казалось в нем непривычным, неправильным, даже пугающим – но вовсе не отсутствие ошейника…

Темное небо! В мгновенной вспышке озарения я поняла, что было странным и пугающим в моем сне.

Солнечный свет, пятна которого плясали на листьях деревьев, на тропе, на шкуре вулха, не был красным светом Четтана. Это был свет Меара, знакомый мне по синим сумеркам пересвета – только намного ярче.

Я видела во сне синий день.

От такой догадки глаза у меня полезли на лоб, а по дороге нечаянно открылись. Я тотчас вскочила с места, как ужаленная. Джерхов сон мигом вылетел у меня из головы.

Во-первых, под моей голой задницей вместо лесной травы обнаружился довольно-таки прохладный речной песок. По левую руку от меня набегала мелкой волной на этот самый песок незнакомая река, а по правую – возвышался песчаный же холм.

А во-вторых, из-за макушки песчаного холма на меня таращилась чья-то рожа, перекошенная от избытка разносторонних чувств.

На мгновение я растерялась, не в силах решить, что же делать с хозяином этой рожи – то ли скорчить ему в ответ такую же и завыть пострашнее, то ли кликнуть вулха, чтобы придержал его, пока я оденусь… в смысле, доберусь до оружия. Но в следующий момент я поняла, что рожа-то знакомая.

– Привет, Цука! – улыбнулась я. – Не узнаешь?

Цука был охотником за лесными редкостями – такими, например, как драгоценный плод многодрева или шип пестроцвета, который помогает выявить тайных недругов и отвести ворожбу. Время от времени он появлялся в Айетоте, чтобы обменять добытые в лесах диковины на звонкое серебро, а серебро спустить монета за монетой в городских трактирах и веселых домах. Собутыльникам и девицам, которым Цука травил свои охотничьи байки, он, вероятно, казался человеком простодушным и храбрым, а его ремесло – вполне достойным. Однако то, что он предпочитал сбывать свою добычу не купцам, содержащим лавки редкостей, а Бешу, наводило на определенные мысли.

В общем, на месте какого-нибудь настоящего лесного искателя я бы не очень хотела повстречаться с Цукой на узкой тропинке. Я и на своем месте не сильно обрадовалась – хотя опасности для меня он, конечно, не представлял. А вот помехой оказаться мог. Надо его спровадить побыстрее… расспросив предварительно про окрестные места.

И я разулыбалась охотнику, как лучшему другу.

Цука в ответ на мое приветствие выпучил глаза еще сильнее, и вдруг во взгляде его мелькнул огонек узнавания.

– Джерх на динне! – выругался охотник.

Я скривилась. Нет, я понимаю, что человеку частенько нужно облегчить душу крепким словом. Но должно же у него быть что-то святое в этой самой душе! Как можно бесчестить светлую динну?!

– Хрен тебе в ноздрю, Тьма в печенку! – строго сказала я. – Думай, что говоришь!

Но Цука уже и сам опомнился.

– Прости, госпожа Тури, – повинился он. – Уж больно я удивился тебя здесь увидеть, да еще и в таком… прости, госпожа, еще раз.

– Ладно, – я махнула рукой. – Спускайся на берег… только повремени минутку.

Верхушка холма опустела, лишь струйка потревоженного охотником песка с шелестом стекла по склону. Я огляделась, стараясь с первого взгляда охватить все детали. Пока Цука спускается с холма и обходит его – медленно, как я велела, но все равно до обидного быстро – мне нужно оценить обстановку и состряпать убедительную ложь в объяснение того, как я здесь оказалась. И почему нагишом. Последнее, кстати, лучше бы побыстрей исправить.

Магическая шкура валялась рядом со мной на песке – именно валялась, а не лежала сложенной. Пояс и наручи с ножами валялись рядом. Над одеждой стоял вулх и внимательно ее обнюхивал с задумчивым выражением на морде. В смысле, это мне выражение его морды показалось задумчивым. Джерх его знает, что оно означало на самом деле.

– Доброе утро, серый брат, – пробурчала я, забираясь в шкуру. – Куда это нас с тобой занесло? И каким образом?

Вулх неожиданно опустил голову и ткнулся лбом мне в ладонь. А потом поднял на меня умные глаза. Я внутренне замерла, только рука моя продолжала бессознательно двигаться, подгоняя ремешок на запястье. Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь.

Заскрипел песок под сапогами Цуки. Вулх развернулся и потрусил к воде. А у меня осталась необъяснимая уверенность в том, что вулх знает не только то, каким образом мы попали на этот берег. Он знает еще что-то важное, о чем очень хочет мне сказать. И сказал бы – если бы умел…

Что же все-таки соврать охотнику?

Я едва успела влезть в сапоги, кое-как отряхнув от песка ноги. Потом переобуюсь по-хорошему. Одежда снова не хотела на мне сидеть как следует – а может, раздражение мешало мне правильно застегнуться. Вроде вчера я все ремни подогнала по размеру – так в чем же дело? Я сердито рванула ремешок на щиколотке.

Проклятый Цука появился из-за холма. Не очень-то он медлил – хоть я и попросила его не спешить. Прилетел, как муха на мед. Или стервятник на падаль.

Тут моих ноздрей достиг запах, в котором и впрямь были и медовая сладкая струя, и невнятный гнилостный душок, и еще несколько составляющих – полынь и мускус, мята и корица… Кто никогда не вдыхал этого умопомрачительного запаха, тот нипочем не угадает его источник. Тот же, кто столкнулся с ним хоть раз, напротив, ни с чем не спутает. Так пахнут только плоды многодрева.

Дразнящий запах шел от моего походного двумеха. Удивительно, как я его раньше не почуяла – наверное, уносило ветерком. Я проглотила набежавшую слюну. Надо поскорей разобраться с Цукой и устроить себе роскошный завтрак. А после завтрака подумать над объяснениями – потому что мне слабо верится, что редкий и драгоценный плод сам собой свалился мне в сумку…

Цука на ходу нагнулся, поднял с песка оброненный лук и подошел ко мне.

– Неужели ты купалась в этой реке, госпожа Тури? – спросил он, кося глазом на двумех. Нос его вытянулся в ту сторону, как флюгер по ветру, и даже, кажется, стал заметно длиннее.

Купалась?.. Я вспомнила предыдущее утро – как я очнулась на крыше мельницы и вообразила себя загорающей. То загораю, то купаюсь – увеселительная прогулка, право слово.

– Нет, не купалась, – твердо сказала я. – Я, понимаешь ли…

Тут, видно, динна-хранительница осенила меня благодатным крылом, и на меня снизошло вдохновение. Есть! Есть убедительная ложь, которая объяснит Цуке все странности. И отобьет у него охоту что-либо выяснять. И вообще любую охоту отобьет.

– Я тут с приятелем, – небрежно закончила я.

К моему величайшему удивлению Цука степенно кивнул головой.

– Как же, видел я твоего приятеля, госпожа, – сообщил он. – Серьезный мужчина, с пониманием. Сразу за нож хватается.

– Джерх на..!

Я вовремя зажала себе рот ладонью. Не следует нарушать собственные принципы по пустякам. Всему есть разумное объяснение. Одно из трех: либо Цука сошел с ума, либо я сама рехнулась, либо… все остальные возможности спишем на магию. На милые недомолвки отправившего меня в дорогу колдуна.

Постой-постой, уж не идет ли чародей со мной вместе? Это сразу объясняет, как я вместо лесного озера оказалась у незнакомой реки. И другие странности объясняет – с одеждой, например. Только зачем он мне тогда в Айетоте мозги занавешивал? Сказал бы прямо – мол, вместе пойдем. Одна загадка взамен другой… не хочу!

– Ты, госпожа, меня с ним познакомь, – вел дальше Цука. – Глядишь, польза будет. А то я вижу – человек незнакомый, ну и чуть не пустил в него стрелу. Тогда зверюга на меня ка-ак прыгнет!

– Вулх, что ли? – невнимательно спросила я, обшаривая взглядом берег. Если Цука видел чародея – значит, он где-то недалеко. А если он где-то недалеко, то я быстро выясню все загадки.

– Вулх? – оторопел Цука. – Какой еще вулх? Я говорю – карса на меня как прыгнет! Та самая, которая у Беша живет. Я ее сразу не признал – испугался очень, думал, она мне сейчас кишки выпустит. А потом признал. Когда тебя, госпожа, увидел.

– Почему? – тупо спросила я. Колдуна нигде видно не было. И вулх куда-то подевался. Только Ветер стоял на самом берегу, передними копытами в воде, и разглядывал свое отражение. Что-то в картине окружающего мира показалось мне неправильным, но я никак не могла сообразить, что именно. Шевельнулся вон тот кустик, или это мне только показалось?

– Что «почему»? – не понял охотник.

Я наконец обратила на него взгляд и достаточную часть внимания.

– Почему ты узнал карсу, когда увидел меня?

Цука ухмыльнулся.

– Так все знают, что Беш…

Он не договорил. Короткая стрела просвистела над моим плечом и впилась ему в горло. Цука захрипел, сложился в поясе и тряпичной куклой повалился к моим ногам.

Я осталась стоять неподвижно. Это было лучшее, что я могла сделать.

Они в любой момент могли изрешетить меня стрелами. Их было много – десятка полтора. Молчаливые люди с арбалетами выросли будто из-под земли и охватили полукольцом то место, где только что стояли и разговаривали мы с Цукой, а теперь я осталась одна. За спиной у меня была река, и можно было предположить, что кольцо загонщиков – почему-то именно это слово пришло мне на ум – там размыкается. Но как раз оттуда принесла Цуке смерть чужая стрела. И потому я стояла неподвижно, не оборачиваясь.

Серый вихрь обрушился со спины на арбалетчика, напряженно замершего прямо передо мной. Я смотрела ему в глаза, и я увидела, как осознание собственной смерти мелькнуло в них, когда стрелок валился наземь с переломанной шеей. Вулх молча бросился на соседнего. Но остальные загонщики не дрогнули, и наконечники их стрел все так же неотрывно следили за мной. А над вулхом взметнулась ловчая сеть…

В следующий миг прочная сеть упала и на меня.

Кажется, я временно потеряла способность к разумному поведению. Я орала, кусалась и лягалась, как стадо диких тегланов. Но добилась только того, что меня стукнули чем-то тяжелым по голове.

Я провалилась в темноту, и последним моим чувством было ощущение собственной непроходимой глупости.

Когда я пришла в себя, то обнаружила, что сижу в мешке. Вернее сказать, я была упакована в мешок по горло, а голова моя торчала наружу. Руки и ноги у меня были крепко связаны. Мешок со своим содержимым, в смысле со мной, находился в сетке, закрепленной на двух толстых и длинных жердях наподобие гамака. А жерди лежали на плечах у четырех носильщиков.

Отвратительный способ передвижения.

Особенно учитывая, что в мешок-то меня засунули в сидячей позе, но сам мешок при этом лежал на боку. Носильщики шли не в ногу, и при каждом шаге меня немилосердно дергало и встряхивало. Собственно, от тряски я и очнулась.

Голова болела так, что словами не расскажешь. Я позавидовала земляным червям, у которых, как известно, нет головы – только две задницы.

Впрочем, задница у меня тоже болела. А также руки, ноги и все остальное. Еще бы! Меня трясло, как сметану, из которой в горшке сбивают масло – да я и чувствовала себя так, словно вот-вот разделюсь на масло и обрат. Какого джерха?! Лучше бы я шла сама, пусть даже связанная. Им же самим быстрее было бы.

Тут, правда, у меня возник вопрос: хочу ли я побыстрее попасть туда, куда меня несут. Может, и не хочу. Даже наверняка не хочу.

А куда, собственно, меня несут? И откуда?

Я вывернула шею, как черепаха, разглядывающая свой хвост, и попыталась осмотреться.

Оказалось, что я это сделала как нельзя вовремя. Я едва успела поймать взглядом отблеск реки, сверкающей в лучах Четтана, словно начищенная медная пластинка, и река тут же скрылась за поворотом дороги. Отблеск получился прощальным, потому что за поворотом дорога нырнула в лес. Если бы я не увидела реку, мне пришлось бы ориентироваться по солнцу и строить догадки. Теперь же я точно знала, что нахожусь на западном берегу реки, которая так и осталась для меня незнакомой. Я даже к воде не подошла, а переправили меня через реку и вовсе в мешке и без сознания. Или в мешок меня упрятали на этом берегу?

Что-то я не о том думаю. Какая, хрен, разница, где меня сунули в мешок?

Дорога была неширокой, но хорошо утоптанной. По обе ее стороны стеной стоял лес. Четверо носильщиков шагали в середине растянувшегося цепочкой отряда – во всяком случае, и впереди и позади я видела тех самых молчаливых воинов, которые прикончили Цуку и захватили меня в плен. Меня и вулха… если он, конечно, жив. И Ветра, надо полагать, тоже. Хотя конь – не пленник, конь – добыча.

Что-то я опять не о том думаю. Какая, хрен, разница между пленником и добычей?

Мысли в моей несчастной голове расплывались от боли. Я закрыла глаза – все равно я пока ничего нового не увижу. Лес, дорога, равнодушные спины захвативших меня людей впереди и такие же равнодушные глаза, если обернуться назад. «Не о том думаю»… а о чем надо думать? У меня появилось стойкое ощущение, что одна из расплывчатых, перемешанных с болью мыслей была нужной и важной. Но именно она, как водится, все время ускользала.

Что-то я подспудно знала такое, что могло прояснить мое нынешнее положение. Но вот что?

Меня особенно неудачно встряхнуло, я прикусила себе язык и мысленно выругалась. Зато – хоть тут повезло! – нужная мысль от толчка выпала мне на ум, как монета в подставленную ладонь.

То, что я безуспешно пыталась вспомнить, оказалось чем-то вроде страшной сказки. Страшной сказки про Запретную реку. Человек, который оказывался вблизи этой реки, домой уже не возвращался. А вот то, что с ним происходило, зависело от того, пил ли он из Запретной реки, или купался, или смотрел на свое отражение в воде, или перебирался на другой берег…

Да нет, не может такого быть. В смысле не может быть, чтобы Запретная река из какой-то полузабытой сказки оказалась так близко от обитаемых земель. От Айетота, от Дренгерта, от Плиглекса. Хотя если каждый, кто ее повидал, пропадает бесследно, то как раз и может. То есть нет, если бы совсем бесследно, то про нее бы вовсе никто ничего не знал. Пропадают люди и пропадают, джерх его знает почему.

Ну правильно, именно это про Дикие земли и говорят! Пропадают, говорят, в Диких землях люди, и джерх его знает, где именно, как и почему.

Я тяжело вздохнула от умственных усилий. Решительно никуда не ведут мои размышления. Трудно рассуждать, не имея опоры.

Вот, например, почему это я решила, что по-прежнему нахожусь недалеко от обитаемых земель? Тьма! Я же не помню, как очутилась на берегу этой реки, Запретная она или какая еще. Может, колдун меня к ней перенес при помощи магии… Ну да, стал бы он меня вообще посылать в У-Наринну своим ходом, если бы мог отправить магическим образом!

Может, и стал бы. Мысли чародея мне все равно не понять, так что и пытаться не стоит. И вообще, если уж я взялась рассуждать на тему Запретной реки, так надо довести мысль до точки. Или хотя бы до точки с запятой. Как любил повторять Унди Мышатник, нельзя одновременно идти на юг и на север.

Тут меня снова встряхнуло, и мысли приняли другое направление. Почему я вообще стала вспоминать про Запретную реку? Что-то ведь меня подтолкнуло…

Я чуть не взвыла с досады. Только-только ухватила за хвост одно воспоминание, теперь надо ловить другое. Ну не могу я думать, когда так трясет!

Или как раз могу? И чем же мне еще заниматься, если меня несут, как мешок с навозом? Кстати, мне бы не помешало того, в кустики. А то еще часок такой тряски, и будет им не «как», а в самом прямом смысле мешок с навозом.

Мне вдруг стало себя жалко. По-настоящему жалко, чуть не до слез, даже в носу защипало. Темное небо, ну и утречко выдалось! С самого пересвета мне не то что в кустики сходить не давали – не было времени даже задуматься, хочу ли я это сделать!

Сначала этот покойный придурок Цука, упокой его Тьма, вынюхал древесную дыню в моей поклаже и пристал с дурацкими вопросами. Интересно ему, видите ли, не купалась ли я в реке. Ясно же, что для отвода глаз спрашивал, а сам так и косил на мой двумех – и глазом, и носом.

Постой-постой! Как-то он странно спрашивал… Думай, голова – косичку заплету, как говаривал старина Унди. Ага, вот оно. «Неужели ты купалась в этой реке, госпожа?» В этой реке. С явным намеком, что эта река отличается от остальных.

Выходит, Цука знал, что эта река и есть Запретная?

Выходит, это действительно Запретная река?!

Джерхи тебя забери, покойничек, мог бы и предупредить, по старому знакомству. Да, видно, запах плодов многодрева отбил у Цуки все соображения, кроме одного – заполучить драгоценное лакомство. Кажется, он надеялся, что неприятности Запретной реки затронут только меня и не коснутся его. И зря надеялся.

Я вдруг почувствовала, что меня клонит в сон – несмотря на тряску, несмотря на боль в голове и во всем теле. Странно, ведь я вообще очень редко сплю. Тело оборотня в момент превращения стряхивает с себя и болезни, и усталость. Похоже, я переутомилась от мыслительной работы. Даже проклятая неровная тряска стала представляться мне мягким усыпляющим укачиванием.

Последняя мысль, которая оказалась непосильной для бодрствующего сознания и погрузила меня в сон, была: если колдун и впрямь обретался неподалеку, куда же он делся?

Проснулась я свежей и бодрой. Голову словно проветрили и вымели из нее весь хлам. Ни боли, ни лишних мыслей.

Я вспомнила свои попытки «идти на север и юг одновременно» и ужаснулась задним числом. М-да-а, крепко меня приложили по голове там, на берегу. Если у кого-то мысли всегда ходят такими кривыми дорожками, при этом наступая друг другу на пятки, то он за всю жизнь ничего путного не придумает. А всего-то и нужно в любом деле выделить главное и второстепенное.

Страшная сказка про Запретную реку – это второстепенное.

А главное то, что неизвестные люди связали меня и несут неизвестно куда. Я поискала взглядом сквозь кроны деревьев красный шар Четтана. Судя по тому, как припекало даже здесь, в лесу, утро давно успело стать днем. И день этот выдался жарким. А несли меня на запад. На запад – это хорошо, туда мне и нужно. Только без мешка и в другой компании.

Я облизнула пересохшие губы. Пить хотелось зверски… хорошее слово. Уж кто-кто, а я имею полное право на зверские желания. Даже когда я человек.

– Эй, вы! – хрипло, но громко сказала я. – Воды дайте!

Признаться, я ожидала, что на мою просьбу не обратят внимания.

Но носильщики остановились. Ко мне приблизился высокий человек с замкнутым и властным лицом. Его лицо свидетельствовало о высоком ранге больше, чем толстая серебряная цепь на шее. Он молча взял меня за подбородок и приложил к губам тыквенную флягу с водой. Прекрасно! Есть только две вещи, которые не зазорно принять от врага, – его жизнь и воду для поддержания жизни собственной.

Впрочем, я пока не считала этих людей врагами, только противниками. Звание врага еще надо заслужить.

Высокий мужчина с цепью терпеливо дождался, пока я осушу флягу, и дал знак сменившимся носильщикам. Я снова закачалась на жердях, как подвешенный к балке окорок.

– Есть я тоже хочу, – сердито сказала я. – И гадить. И вообще – развяжите меня! Куда вы меня несете?

Высокий мужчина почти улыбнулся мне. Почти. Губы его не дрогнули, зато в глазах вспыхнули искорки. И он не вернулся на прежнее место в колонне, а пошел дальше рядом со мной – благо дорога стала заметно шире.

– Придется потерпеть до города, – сказал он вполне дружелюбно. – Это уже близко.

Город? В Диких землях?!

– Зачем вы меня туда везете?

Мужчина пожал плечами. Искорки в его глазах погасли.

– Твой хозяин мертв, – проронил он, – и теперь тебя купит кто-нибудь другой. Стража реки убивает только свободных людей.

Темное небо! Я на какой-то миг просто потеряла дар речи. Откуда он знает, что Беш мертв? Ссылка на мертвого хозяина настолько ошеломила меня, что замечание насчет свободных людей не сразу до меня дошло.

– Так вы решили, что я рабыня?!

Высокий мужчина посмотрел на меня – на этот раз даже без тени улыбки – и молча притронулся пальцем к ошейнику у меня на шее, выступающему над завязками мешка. А потом отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Теперь я поняла все, только не знала – злиться мне или радоваться. Поскольку на мне был ошейник, меня приняли за рабыню. И по каким-то неизвестным мне соображениям убивать не стали. А свободного охотника Цуку прикончили первой же стрелой. Именно его мой собеседник счел моим хозяином – его, а вовсе не Беша, который, надо полагать, уже покоится на айетотском кладбище.

Выходит, магический ошейник спас мне жизнь – правда, каким-то совершенно не магическим путем. Но все равно спасибо.

Я попыталась вообразить, что меня ждет в этом незнакомом городе и как я буду из него выбираться. Положение раба я себе представляла довольно смутно – в основном по рассказам северян. В наших краях рабов не держали. Не знаю, почему. Может быть, потому, что в большом городе на перекрестке торговых путей нетрудно сбежать от хозяина, покинуть город и затеряться среди путников. Не то что в северных крепостях, где населения меньше, чем у нас в любой деревне. Да и дороги в окрестностях Айетота не столь опасны, как на севере – крепкий мужчина может путешествовать и в одиночку.

Другое дело женщина. В цех наемников или, пуще того, в тайное сообщество убийц женщин брали неохотно – но если уж брали, то можно было считать, что это и не женщина вовсе, а смерть в женском обличье. Такая, понятное дело, могла странствовать по любым дорогам в любой стороне света. Но вот обыкновенной женщине и в наших краях не стоило удаляться от дома. А уж оказаться одной, без охраны, на большой дороге – так проще было сразу повеситься, не выходя со двора.

Надо полагать, потому и жили женщины в большинстве своем не лучше, чем рабы у северян. Взять хоть бы безмолвных и безымянных женщин из шайки Беша, упокой его Тьма. В общем, я так понимаю, что раб – это тот, кому больше некуда деться.

Так что пусть этот, с серебряной цепью, не рассчитывает, что я долго буду прикидываться рабыней. Лишь бы только из мешка выпустили и руки-ноги развязали! А там посмотрим, сумеют ли они меня удержать. Думаю, что не сумеют. Я и в человеческом облике неплохой боец, ну а если я не смогу выбраться из города до заката Четтана, уж Карса им такое покажет!

Тут меня вдруг прошибла мысль, да такая скверная, что я вспотела в проклятом мешке от шеи до пяток. Дура я самодовольная! «Карса им покажет». Ну да, покажет. Если до пересвета ее – то есть меня – выпустят из мешка. А если Четтан зайдет и превращение свершится, то люди бросят оборотня в костер, не раздумывая. И не развязывая. Тьма и демоны!

– Господин! – окликнула я мужчину с цепью, который продолжал шагать рядом со мной, погруженный в свои мысли. – Ты говорил, что город уже близко. Как близко, господин?

Мужчина очнулся от размышлений и посмотрел на меня, как на ненормальную:

– Так вот же он, город!

– Темное небо! – не удержалась я. – И это вы называете городом?!

…Наверное, это все-таки был город. Просто я никогда не видела таких городов.

Хотя, правду сказать, я не слишком-то много городов видела на своем веку – всего три или четыре, не считая Айетота. Самым большим и богатым из них был южный город Хадас, в прославленных оружейных лавках которого я провела весь отпущенный мне Бешем на развлечения красный день. Но, переходя из одной лавки в другую, я успела заметить и фонтан в виде свернутого кольцами двуглавого удава на площади перед дворцом, и сам дворец хадасского правителя, и крошечные, увитые желтыми розами беседки на плоских крышах двухэтажных домов. Да, в Хадасе были каменные дома в два и даже в три этажа – признаться, именно после поездки на юго-восток я стала считать родной Айетот жалким городишкой.

Однако все города – и те, что я видела своими глазами, и те, о которых знала лишь понаслышке, – были скроены по одному образцу. Как разные куртки, которые отличаются друг от друга фасоном и материалом, но непременно имеют два рукава, и ворот, и застежку.

Поэтому я ждала, что лес вот-вот расступится, и дорога выведет нас к ограждающей город каменной стене или хотя бы частоколу из крепких бревен. А вместо этого дорога вдруг растеклась множеством троп, и часть отряда вместе с моими носильщиками свернула на одну из них. И тут я с изумлением поняла, что это все-таки город, потому что не все окружающие нас деревья оказались деревьями.

Бревенчатые постройки прятались среди стволов и разлапистых ветвей деревьев какой-то совершенно незнакомой мне породы. Кора этих деревьев была гладкой, черной, глянцевитой и, по-видимому, очень стойкой к гниению – потому что дома были сложены из неошкуренных бревен. Неудивительно, что они сливались с окружающим лесом воедино. Кое-где бревна были покрыты замысловатой резьбой – и точно такую резьбу я заметила на стволах живых, шелестящих листвой деревьев.

Странный город. От кого, интересно знать, прячутся в лесу его жители? Кого они боятся… и кого не боятся, раз не огородились стеной? Или от того, кого они боятся, стены не спасают?

Мы продвигались дальше, сворачивая в тропинки-улочки, и я понемногу начала ориентироваться в этом удивительном месте. Теперь я уже различала растущие из земли стволы-колонны и вкопанные в землю человеком колонны-стволы. Обитатели города занимались своими делами, не обращая внимания на наш отряд, зато я вертела головой во все стороны. Я даже на время отвлеклась от мыслей о грозящих мне неприятностях.