Текст книги "Подвеска Кончиты"

Анна Князева
Подвеска Кончиты

© Князева А., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Пролог
Красноярск, cентябрь 1963 года

У разрушенной стены храма, за которой когда-то располагался алтарь, работал старенький экскаватор – таскал из ямы каменистую землю и кидал в сторону. Когда ковш в очередной раз опустился, раздался негромкий скрежет.

Экскаваторщик выскочил из кабины и заглянул в яму. Подошли еще несколько человек. Кто-то спросил:

– Что там?

– Только бы не труба… – забеспокоился экскаваторщик.

Пожилой рабочий в твидовой кепке присел у самого края.

– Не-е-е… Крышка какая-то. – Он обернулся и сказал парню в стройотрядовской куртке: – Ну-ка, студент, глянь, что там.

Парень спрыгнул в траншею, топнул по крышке, поднял голову и доложил:

– Железная!

К нему спустился рабочий с лопатой и, ни слова не говоря, стал копать. В траншею сбросили ломик. Один за другим туда слезли еще трое парней.

Минут через двадцать всем стало ясно, что на дне ямы лежит большой металлический ящик. Его подцепили стропами и вытащили ковшом на поверхность.

Рабочий в кепке сказал:

– Кажись, ты его клыком зацепил.

Экскаваторщик присел возле ящика. Сквозь рваный металл виднелось лакированное дерево. Поднявшись на ноги, он побледнел:

– Кажись, там внутри гроб…

Его сразу оттеснили любопытствующие. Между завальцованными жестяными листами вклинилось лезвие топора. Крышка слетела, под ней действительно оказался дубовый лакированный гроб.

– Надо бы милицию вызвать… – пожилой рабочий снял кепку и почесал в затылке.

Вперед вышла женщина лет сорока.

– При чем здесь милиция? Гроб дореволюционный, буржуйский. Нужно в крайком сообщить. – Она похлопала по спине стройотрядовца, который откапывал ящик: – Валера, беги к телефону-автомату. Звони в справочное. Узнаешь номер крайкома – туда сообщи. Все расскажешь – пусть решают, кого поставить в известность. У тебя есть двухкопеечные? – не дожидаясь, пока тот отыщет монетки, протянула ему две.

Валера взял деньги и убежал.

– А вы кто такая? – спросил экскаваторщик.

– Я куратор студенческой группы из пединститута. Мы ваши шефы. Грузим битый кирпич.

Рабочий кивнул на руины:

– Красивая церковь была. Зачем только сломали…

– Мы наш, мы новый мир построим… – убедительно заявила кураторша.

– Кто был ничем, тот станет всем! – закончил за нее какой-то студент.

Взгляды снова устремились на гроб.

– Может, откроем? – предложил тот, что был с топором, и, не дожидаясь ничьего разрешения, сунул лезвие в щель, нажал и без усилия откинул деревянную крышку.

Все, кто стоял рядом, не сговариваясь, отпрянули.

В гробу лежал светловолосый мужчина. Яркий луч сентябрьского солнца заиграл на золоченом мундире и красной муаровой ленте, что тянулась от левого плеча через всю его грудь. Высокий воротник упирался в белое худое лицо.

Кто-то прошептал:

– Будто вчера помер…

Один из тех, кто копал, объяснил:

– Лежал глубоко. Там, в траншее, – ледник.

Кураторша сорвала со своей шеи платок и накинула его на лицо мертвого офицера. Пожилой рабочий снял кепку, склонил голову и с почтением приблизился к гробу. Вслед за ним ближе подошли остальные. Все увидели шпагу, лежавшую возле мертвого тела, у шеи, на черной шелковой ленте – крест, на правой стороне груди – тусклый металлический восьмигранник, напоминавший звезду.

Расталкивая народ, примчался Валерка:

– Едут!

На строительную площадку уже прибыл грузовик, из него посыпались деловитые сотрудники милиции.

– Граждане! Разойдемся!

Скоро они оттеснили рабочих. Грузовик сдал назад. Крышку гроба закрыли, а сам гроб подняли в кузов. Туда же влезли все блюстители правопорядка. Автомобиль тронулся.

Валерка сорвался с места и зацепился за борт. Опасаясь, что студент окажется под колесами, его подхватили и втащили наверх.

Грузовик набрал скорость и тут же скрылся из виду.

Глава 1
Москва, наши дни

Рука, поросшая рыжими волосками, уверенно легла на анкетный лист. Дайнека вздрогнула и дописала начатое слово на пальце менеджера по персоналу. Поморщившись, мужчина достал платок и принялся демонстративно стирать чернила.

– Простите, – сказала Дайнека.

– Пустяки, – ответил менеджер, забрал анкету и вернулся к столу.

В тишине кабинета скрипнуло кресло.

Дайнека сидела у конторки для посетителей. Над ней опасно громоздился шкаф, заставленный тяжелыми папками. В комнате было много таких шкафов. Представив, что в них хранятся тысячи бесполезных бумаг, Дайнека почувствовала неодолимую скуку, верный признак несовместимости с окружающей обстановкой.

Наткнувшись на пристальный взгляд менеджера, она быстрым движением поправила юбку и села подчеркнуто прямо.

– Послушайте, я могу пойти вам навстречу, – заговорил он и, посмотрев на часы, многозначительно улыбнулся. – У меня скоро обед, и есть ключи от комнаты отдыха. Думаю, мы сумеем договориться.

«Гад», – подумала Дайнека и молча встала со стула.

За дверью ждала вторая претендентка на место стажера рекламного агентства. Испугавшись угрюмой решительности, с которой Дайнека вышла из кабинета, она отступила в сторону и немного замешкалась, прежде чем решилась войти.

У менеджера по персоналу оставался еще один шанс быть понятым.

Оказавшись на улице, Дайнека почувствовала себя так, словно только что выписалась из больницы. Прямо с крыльца неловко ступила в лужу, зачерпнула воды в ботинок, однако вместо досады ее охватила беспричинная радость.

Снег растаял, и в середине апреля в Москву наконец-то пришла весна. Веселый шум заполонил город, погода стояла ясная, и, глядя в пронзительную синеву неба, невозможно было не поддаться ожиданию каких-то сумасшедших перемен в жизни.

Хлюпая ботинком, Дайнека перебежала через дорогу и села в машину, но тронуться не успела – зазвонил телефон:

– Слушаю, папа.

– Ну как?

– Никак.

– Не взяли? – спросил отец.

– Сама не пошла.

– Не понимаю. Пожалуйста, объясни.

– Условия неподходящие.

– У нас в холдинге прекрасный отдел рекламы. Давай к нам. Какая разница, где проходить практику?

– Папа, ты забываешь, сколько мне лет.

Отец вздохнул:

– Ну, делай как знаешь. Во всяком случае, имей в виду.

– Буду иметь, – пообещала Дайнека.

После недолгой паузы отец снова спросил:

– Как твои дела?

– В плане личного? – уточнила она.

– В плане личного, и вообще.

– Без изменений.

– Понятно.

– А ты как? – спросила Дайнека и торопливо добавила: – Как Настя?

– Настя в Париже.

– Ясно, – больше говорить было не о чем.

– Звони, я за тебя очень волнуюсь.

– Хорошо, папа, – Дайнека нажала кнопку отбоя.

Оглянулась: позади – никого. Сдала немного назад, уселась поудобней, вывернула руль и нажала педаль газа. Вопреки ожиданиям, машина рванулась не вперед, а назад. Раздался глухой звук, Дайнеку тряхнуло, и в грудь больно уперся руль. Резко затормозив, она пригнулась и замерла.

Вокруг было тихо.

– Теперь, как порядочная девушка, вы просто обязаны со мной познакомиться, – в открытую дверь на нее смотрел молодой мужчина.

– Я не слишком повредила вашу машину? – смущенно спросила Дайнека. – Вы целы?

– Сражен наповал.

– Господи… – прошептала она.

– Вы не поняли. Я в порядке. Меня зовут Виктор.

– Дайнека, то есть Людмила… Первый раз вижу такого веселого потерпевшего.

– И все-таки: Людмила или Дайнека?

– Без разницы…

– Я вас еще в рекламном агентстве приметил. А вы даже не посмотрели в мою сторону. Вас кто-то обидел?

– Не стоит об этом. Вы точно в порядке? Может, в больницу?

– Это лишнее. Я неуязвим.

– Я что-нибудь могу для вас сделать?

– Подвезти. Здесь близко.

– Садитесь.

– Подождите, только возьму пальто.

Дайнека оглянулась на его дорогую машину, переднее крыло было смято.

– Я возмещу.

– Непременно, – пообещал Виктор, и она сникла.

Пришлось задуматься над тем, что он имел в виду.

Ехать было недалеко. Дайнека еще раз предложила заплатить за ремонт, но мужчина отказался. Они провели в дороге всего десять минут и расстались, даже не обменявшись телефонами.

Промокшая обувь омрачила весеннюю эйфорию, простуда была неизбежна. Дайнека заторопилась домой и уже в подъезде ощутила легкий озноб, навевающий мечты о теплой постели. По инерции открыла почтовый ящик и в ворохе рекламных листовок обнаружила простую открытку – кусочек картона с нарисованным букетом цветов.

«С днем рождения!» – гласила золоченая надпись, запутавшаяся в фиалковых лепестках.

Дайнека стояла у почтового ящика и от волнения не разбирала слов, выведенных знакомым почерком. Точнее, видела только одну фразу: «Дорогая доченька…»

С почтового штемпеля кричало желанное слово – «Красноярск».

Взбежав по лестнице, она открыла дверь и, не разуваясь, прошла в гостиную. Там на диване преспокойно лежал пес Тишотка. Застигнутый врасплох, он смущенно таращился на хозяйку, не понимая, откуда она взялась. Потом спрыгнул на пол и улегся поодаль, виновато постукивая хвостом.

Дайнека даже не посмотрела в его сторону. Десять лет она ждала этого мгновенья. И оно пришло, когда уже не оставалось надежды, когда совсем поверилось, что мамы у нее больше нет. Повзрослев, она научилась с этим мириться.

До дня рождения оставалось еще две недели, и тот факт, что открытку доставили раньше времени, растревожил Дайнеку.

Предчувствие подтвердилось: с мамой стряслась беда. Еще не дочитав до конца, Дайнека поняла, что по-прежнему любит ее и прощает все: измену, долгие годы молчания, их с отцом бегство в Москву. Прощает все[1]1
  Читайте об этом в романе А. Князевой «Сейф за картиной Коровина», издательство «ЭКСМО».


[Закрыть]…

Ей припомнился тот день рождения, когда рано утром, перед работой, мама поздравила ее в последний раз, и девочка повернулась на другой бок и заснула, обнимая подаренную куклу.

«Проспала свое счастье…»

С этой болью невозможно было смириться. Потом ее поздравлял только отец, и в такие минуты они особенно остро ощущали свое сиротство. Дайнека не любила свои дни рождения.

Дочитав открытку, она позвонила отцу.

Вячеслав Алексеевич приехал немедленно. Не сразу поверив, что мама действительно дала о себе знать, долго перечитывал слова на открытке, потом быстро спросил:

– Есть закурить? – и при этом он рассеянно похлопал себя по карману.

Дайнеке стало не по себе, она знала, что отец не курит, и все же принесла ему сигарету и зажигалку. Отчаянно затянувшись, он выдохнул вместе с дымом:

– Кто-то должен ехать. Лучше, если ты.

Дайнека молча кивнула. Он тут же засомневался:

– Хотя как же твоя практика…

– Разберусь.

Возможность увидеть маму была важнее всего.

– Значит, едешь?

– Папа… – укоризненно прошептала Дайнека.

– Прости. Собирайся, а я – за билетом.

Дверь захлопнулась, и Дайнека осталась одна. Бесцельно прошлась по комнатам. На кухне увидела Тишотку, смирно сидящего возле своей миски.

– О тебе-то я и забыла…

Дайнека отрезала кусок колбасы. Схватив угощенье, Тишотка выбежал в прихожую и расположился на коврике. Он понял: сегодня можно делать все, что захочешь, и не услышать ни слова упрека. Такая жизнь ему была определенно по вкусу.

Вернувшись в гостиную, Дайнека посмотрела в окно: небо затянули свинцово-черные тучи. Крупные тяжелые капли ударили по карнизу. Удары становились все чаще, спустя мгновение это был уже ливень.

Девушка отыскала спортивную сумку. Собрала вещи, поставила сумку у двери, потом легла в кровать и закуталась в одеяло.

Под шум дождя она постепенно успокоилась и не заметила, как уснула.

– Что, действительно уезжаешь? Но ты же мне не заплатила! Посмотри, как изуродована моя машина! – мужчина был в ярости.

Дайнека не видела лица, но знала, что это новый знакомый по имени Виктор.

– Я пыталась, вы же сами не захотели… – оправдывалась она.

– И слышать ничего не хочу! Ты мне за все заплатишь… За все-е-о-о… – затянул он зловеще, и его голос пронзительно зазвенел, превращаясь в телефонный звонок.

Не отрывая головы от подушки, Дайнека взяла трубку:

– Слушаю…

– Плохи наши дела, – это был отец.

– Плохи… – повторила она, засыпая.

– Погода нелетная, задержки рейсов, и, говорят, это надолго. Остается поезд, но это почти три дня пути… Что будем делать, самолет или поезд?

– Конечно, поезд! – уверенно проговорила мама, появившись из темноты. – Что, по-вашему, лучше – четыре часа страха или три дня удовольствия?

Мама любила ездить поездом и часто повторяла эту фразу.

– Три дня удовольствия… – эхом отозвалась Дайнека. Ей было жаль, что это всего лишь сон и мамино лицо снова растаяло в темноте.

– Значит, поезд, – подытожил отец.

Наступила тишина, Дайнека спала, и только дождь шумел за окном.

* * *

Старый пекинес Теодоро тяжело поднялся с травы и пошел к лестнице, ведущей на веранду. Ему с трудом удалось поставить передние лапы на нижнюю ступеньку. После передышки задняя лапа сделала неприлично короткий взмах, тщетно пытаясь воссоединиться с двумя передними, но возвратилась туда, где была.

Ни одна из последующих попыток не удалась. Выбившись из сил, Теодоро сел. Сзади он был похож на маленький замшелый пенек.

Его хозяин, Вадим Николаевич Рак, с грустью смотрел на постаревшего пса. Он давно наблюдал за его попытками, сидя в тени деревьев в компании своего давнего знакомого Семена Крестовского.

Поднявшись с плетеного кресла, Вадим Николаевич подхватил Теодоро и перенес на веранду. Пес улегся на деревянный пол и закрыл глаза. Его нимало не беспокоило, что он перегородил путь в гостиную. Знал – его никто не потревожит.

Вадим Николаевич вернулся к собеседнику и грустно кивнул в сторону Теодоро.

– Старый стал…

– Усыпить – и дело с концом… – отозвался Крестовский и осекся, увидев, как переменился в лице хозяин.

Поймав на себе взгляд Вадима Николаевича, он непроизвольно поежился.

«Ласковый Потрошитель…» – Крестовский вспомнил прозвище, данное Раку в годы их совместной работы в органах, где он служил под началом Вадима Николаевича. В какой-то момент их пути разошлись, но ожидание иерархической зависимости перешло на дальнейшие отношения. Рак занимал ответственный пост в Думе. Он и теперь был похож на военного: статный пятидесятилетний красавец с решительными движениями и хорошей осанкой.

В Крестовском, напротив, никак не угадывалась военная выправка: он был некрасив, сутул, лысоват. Словом, выглядел штатским. К тому же был хорошо известен как человек, принадлежащий к мутным полукриминальным кругам.

Их разделял столик, покрытый белой скатертью, поверх которой лежала еще одна, цвета ванили. Кроме чайных приборов на нем стояла тарелка с бутербродами и чистая пепельница. Никто из них не курил.

– Усыпить, говоришь?.. – выдерживая паузу, Рак изучающе смотрел на Крестовского, отчего тот заерзал в кресле и, потянувшись за бутербродом, автоматически сунул его в рот. – Не мо-гу! – с расстановкой проговорил хозяин дома и вдруг усмехнулся. – Я и забыл, как радикально ты решаешь вопросы.

– Простые решения всегда целесообразней.

– Не меня-я-я-е-ешься, – протянул Вадим Николаевич. – Целесообразней… Какое неуютное слово! – Он поморщился и, сделав глоток чаю, продолжил. – Моя первая жена всегда так говорила, собираясь посадить меня на диету. И что же? – он между делом перекрестился. – Ее с нами нет. Я снова женат. А вот Теодоро, как и прежде, со мной. И знаешь почему? – Рак издевательски тянул время. – Потому что он никогда не говорит, что для меня целесообразней. Он молчит. И правильно делает.

Последние слова показались угрозой.

– Погода портится, – неожиданно дружелюбно добавил он.

«Играешься, сволочь», – Крестовский насупился.

– Да ладно тебе! Не сопи, о деле давай.

– Рассказывать по существу или с подробностями?

– По существу. Детали оставь себе.

Крестовский замер, он испытывал сильнейшее желание сказать что-нибудь резкое или просто двинуть по заносчивой физиономии собеседника.

«Чтоб ты сдох», – подумал он и вежливо улыбнулся:

– Все готово. Завтра утром, после того как самолет приземлится, в десяти километрах от красноярского аэропорта Емельяново машину нашего знакомого остановит наряд ГИБДД и…

– Я сказал, подробности оставить себе! Кто сделает основную работу?

– Монгол.

Вадим Николаевич вскинулся:

– Об этом забудь!

Крестовский выдержал паузу, потом вкрадчиво прошептал:

– Он сделает и то и другое…

– То… – с нажимом произнес Вадим Николаевич, – для меня важнее всего. А другое можешь поручить кому-то еще.

– Надежных людей мало, – заметил Крестовский.

– Это уж точно, – поддержал его Рак.

Крестовский вопросительно покосился.

– Значит, могу взять Монгола?

– Можешь. Только запомни: главное дело пострадать не должно. Спрос будет с тебя.

Вадим Николаевич озабоченно посмотрел на небо.

Серая полоса над дальним лесом на глазах почернела, сделалась шире и вот уже затянула добрую половину небосвода. Высокие окна, распахнутые в сад, тревожно захлопали. Упругим парусом взметнулись края скатерти, задребезжала посуда.

– Дождь будет, – сказал Рак. – Пойдем в дом!

Они встали. Сильный порыв ветра немедленно опрокинул плетеные кресла. Пекинес поднял голову и без любопытства взглянул на мужчин.

– Идем. Идем с нами, голубчик…

Теодоро перекатился на живот и, с трудом поднявшись, заковылял в гостиную вслед за хозяином.

– Лена! Скажи, чтобы там убрали, дождь начинается! – крикнул Вадим Николаевич.

В дверном проеме возникла худая, очень высокая девушка. У нее были средней длины каштановые волосы, страдающие глаза Жизели и плоская грудь манекенщицы. Крестовский без интереса посмотрел в ее сторону. Очевидно, из-за собственной худобы ему нравились женщины «в теле».

Елена была четвертой женой Рака и, как он сам говорил, – не последней. Будто стесняясь, она бочком вышла в сад.

– Нет! – крикнул ей Рак. – Не смей этого делать сама! Прислуге скажи!

Елена бросилась в дом.

– Тупица! – выругался Вадим Николаевич. – Год как женаты, а она все еще таскает за мной стулья. И, вот ведь дура, никак не запомнит, что я не курю. В доме повсюду расставлены пепельницы…

Мужчины устроились на удобных диванах в гостиной. Девушка-прислуга закрыла окна и включила кондиционер.

– Принеси коньяку, – обратился к ней хозяин.

Прислуга вышла и тут же вернулась с бутылкой.

– Так на чем мы остановились?

– На Монголе.

– Да и черт с ним, с этим Монголом, расскажи лучше, как там дружочек наш засланный?

– Дрищет, но не отказывается.

– Парши-и-и-ивец, – Вадим Николаевич укоризненно покачал головой и разлил по рюмкам коньяк. – Своих продает… Гни-ило-о-ой человек.

– Падаль, – согласился Крестовский. – Но у него есть на то причины.

– Бог с ним, Крест! Вздрогнем?!

Они чокнулись и выпили. Закусив лимоном, хозяин дома скривился:

– Давно хотел спросить тебя, Крест, а что, если Монгол…

– Я решу этот вопрос.

– Радикально?

Крестовский утвердительно моргнул глазами и выдохнул.

– Ну, хорошо-хорошо, только не рассказывай – как. Не люблю я этих подробностей. И никогда не любил! Даже когда на страже был… закона и правопорядка. Будь он неладен. Лена! Почему не подали салфетки?!

«Да заткнешься ты наконец…?» – в мыслях Крестовский с размаху бил по этому ухоженному лицу и представлял, как колышутся от удара эти бледные щеки. Как кривится гримасой рот и закатываются узкие, как иглы, зрачки. Как откидывается голова и беспорядочно лохматятся волосы, ломая безупречный пробор… Как…

– Лена! – снова закричал Вадим Николаевич.

«Черт! Да что ж ты так орешь?!»

– Я в туалет, – Крестовский поспешно встал.

– Лена!!

В коридоре на Крестовского налетела испуганная супруга патрона. Отступив, он нащупал дверную ручку, зашел в ванную, заперся на щеколду и облегченно выдохнул:

– Мразь…

Ненависть к Раку была привычной и, как выдержанное вино, давно перебродила. Теперь она была не столь болезненной, более того, доставляла странное удовольствие, сродни мазохистскому.

События, которые навсегда связали их с Раком, лучше не вспоминать. После таких дел люди или умирают, или молчат.

Крестовский приблизился к зеркалу. Оглядев себя, усмехнулся. В розовой рубашке он был похож на потертого купидона. Легкий пушок кучерявился над вспотевшей лысиной, глаза голубели от скрытой ненависти. Золоченая рамка зеркала придавала композиции определенную завершенность.

Оттянув нижнее веко, он сначала проверил, что там, потом высунул язык и внимательно осмотрел его. Затем включил воду и расстегнул ширинку.

Покачиваясь в танцевальном ритме, Крестовский старательно выводил неприличное слово на белоснежном полотенце. Благородный хлопок с готовностью впитывал влагу весьма определенного содержания. Мощной струей гость опрокинул флакон духов, пометил мыло в просторной мыльнице, остатки творческого вдохновения излил на симпатичный беленький коврик…

Состояние невесомости под названием «свобода» вознесло его на вершину чувственного безумия, и это было настоящим мужским счастьем.

Стряхнув последние капли, он застегнул молнию и открыл глаза. Сознание прояснилось. Крестовский с испугом покосился на нетронутое полотенце и тщательно протер носовым платком обрызганный край писсуара.

В коридоре у него состоялся короткий разговор по мобильному. В гостиную он зашел весьма озабоченным:

– Все меняется, Вадим Николаевич.

– Это еще почему?

– Погода нелетная. В этом все дело.

Не сговариваясь, оба посмотрели в окно. На улице было черно, как будто вдруг наступила ночь. Лохматые кусты истерично раскачивались из стороны в сторону и хлестали по оконному стеклу тяжелыми от влаги ветвями.

– Он едет поездом…

– Спецвагон? – деловито осведомился Рак.

– Вы не поверите, – не сдержавшись, Крестовский расхохотался. – В обычном СВ!

– Напрасно радуешься, это намного усложнит дело.

– Конечно, – посерьезнел Крестовский. – Но мы все решили. Монгол уже там. ГИБДД отменяется.

Вадим Николаевич отмахнулся:

– Делай как знаешь, но спрошу – с тебя!

Он умолк и зашагал прочь по коридору, куда-то в глубину дома. Неожиданно остановился, обернулся:

– И помни… Монгол должен ее найти!

«Пошел в жопу!» – мысленно огрызнулся Крестовский.

* * *

Сонную тишину квартиры нарушил какой-то звук. Дайнека открыла глаза и напряглась, определяя, что это было, но тут же сообразила: хлопнула входная дверь.

В комнате было темно. Спрыгнув с кровати, она выбежала в коридор.

– Папа, сейчас вечер или ночь?

– Десять часов вечера, – расправив промокший зонт, Вячеслав Алексеевич прикидывал, куда бы его пристроить. – Ты спала?

– Да.

– Вещи собрала?

– Собрала.

– Тогда поехали. Ливень страшный, повсюду пробки. Поезд отходит через час. Поедешь с комфортом, в мягком вагоне.

– В вагоне? Почему в вагоне? – удивилась Дайнека.

– Мы же все обсудили по телефону, – он внимательно посмотрел на нее.

– А я думала, мне это приснилось…

– Быстрей собирайся.

– Я мигом.

Квартиру покинули быстро, как будто от кого-то бежали. Отцовская машина ждала у подъезда, тем не менее Дайнека ввалилась в нее промокшая. Тишотка заскочил вслед за ней и, устроившись на сиденье, энергично встряхнулся, обдавая брызгами все вокруг. Вконец распоясавшись, он получал от этого громадное удовольствие.

Спустя несколько минут автомобиль с трудом втиснулся в непрекращающийся поток машин на магистральном шоссе. По стеклу бессмысленно бегали «дворники». Дайнека видела перед собой лишь водяную стену и красные огоньки стоп-сигналов. Можно себе представить, какие ругательства изрыгали водители, когда приходилось резко тормозить или трогаться с места!

Каждый понимал: правила здесь общие, и нарушать их было себе дороже.

На площадь Трех вокзалов стекались потоки машин и реки дождевой воды. Игнорируя транспорт, отовсюду лезли нагруженные беспокойные пассажиры. Мельканье фар, автомобильные гудки, силуэты бегущих людей, возникающих ниоткуда и исчезающих вникуда, – все это сводило с ума и вселяло панику.

Вячеслав Алексеевич напряженно молчал, времени до отхода поезда оставалось все меньше. Резко вывернув руль, он грубо выругался. Таким взволнованным Дайнека не видела его никогда.

В этой бурлящей неразберихе они пытались отыскать хоть какое-нибудь свободное место. Наконец нашелся крохотный пятачок. Вячеслав Алексеевич припарковался, схватил сумку, махнул рукой и побежал в сторону перрона. Прощаясь, Дайнека поцеловала Тишотку, захлопнула дверь и устремилась вслед за отцом, натянув на голову куртку, чтобы не вымокнуть теперь уже до самой последней нитки.

– Дура… дура… дура, – бубнила она, перепрыгивая через лужи и вспоминая про зонт, который остался лежать на стуле в прихожей.

На мгновение ливень затих, но потом обрушился с такой силой, что стало страшно и захотелось забиться в какой-нибудь тихий угол. Впереди по-прежнему маячила отцовская спина, и она была единственным ориентиром в этой нескончаемой круговерти.

Дайнека уже не пряталась от колючих струй дождя, которые особенно больно хлестали по рукам и лицу. Ей хотелось побыстрей оказаться на месте. Падающая с неба вода мощными боковыми ударами колотила о стены вагонов, а сильный ветер раскачивал их, словно пробовал опрокинуть. Рядом с ней бежали промокшие, сгорбленные люди. И только проводники, сопротивляясь порывам ветра, непоколебимо стояли каждый на своем посту.

Перекрывая шум дождя, за спиной раздался звук, похожий на автомобильный сигнал. Дайнека продолжала бежать, справедливо полагая, что на перроне автомобилю не место. Но позади нее снова раздался гудок и взвыла сирена. Обернувшись, девушка увидела большой черный автомобиль.

Расступившиеся пассажиры с любопытством наблюдали непривычное зрелище, на их мокрых лицах играли разноцветные блики сигнальных огней.

Вслед за первой машиной по образовавшемуся коридору проследовала вторая. Сомкнув ряды, пассажиры деловито продолжили путь. Дайнека в панике искала глазами отца. Он тоже ее на мгновение потерял, но, увидев, тут же отправился дальше.

Через минуту ситуация повторилась: мимо проехали еще две машины.

Порыв ветра толкнул Дайнеку в спину, и она заспешила вслед удаляющимся автомобильным огням. А когда добежала до своего вагона, там стояли все четыре машины.

Безумная сутолока закончилась. Финальная картина напоминала кадры американского фильма – когда чрезвычайное происшествие общенационального масштаба притягивает к себе лучшие умы державы. Вспыхивающие проблесковые маячки, застывшие у вагона проводники и незаметные люди в черном, с трудом удерживающие зонты над чьими-то головами.

Ураганный порыв ветра изменил направление ливня и вывернул зонты, превратив их из «грибов» в «лодочки». Очередь у вагона качнулась, но темп ее продвижения был незыблем. Пассажиры один за другим заходили внутрь. В полутьме, посреди мерцающих огней и дьявольской непогоды, все они были похожи как родные братья: мрачные, одинаково неторопливые, мокрые, без багажа.

«Интересные события здесь разворачиваются», – подумала Дайнека, не предполагая, что скоро окажется в самом центре этих событий.

Она обернулась и встретилась глазами с девушкой, которая стояла в темном купе за стеклом. Прямые черные волосы и смуглый цвет кожи делали ее похожей на чужестранку с далеких экзотических берегов. Ровно подстриженная челка, худое лицо со впалыми щеками. Она с тревогой вглядывалась во тьму и, похоже, кого-то ждала. Дверь за ее спиной отъехала в сторону, в проеме появился мужчина. Его голова и плечи четким силуэтом обозначились на фоне ярко освещенного коридора. Девушка вздрогнула, обернулась, через секунду они уже целовались. Она рывком задернула оконную штору.

– Через три дня будешь с мамой, – сказал отец, перекрывая голосом шум дождя.

В эту минуту Дайнека ощутила, как ему хочется шагнуть в вагон и уехать.

– Я тебе позвоню, – пообещала она.

– Звони, буду ждать.

Вячеслав Алексеевич поцеловал дочь, и она последней из пассажиров зашла в тамбур, после чего проводница захлопнула тяжелую дверь.

– Живей, девушка, отъезжаем, ваше купе четвертое.

Дайнека кивнула, но в коридор не пошла. Вернулась к двери и прижалась лицом к стеклу. Вагон дернулся. Перрон уплывал, и ей было нестерпимо жаль отца, стоящего под дождем и удаляющегося вместе с опустевшим перроном.

Послышался голос проводницы:

– Скажи мне, Вера, что происходит? Ни одного свободного места, и все едут до Красноярска. Уж и не помню, когда такое бывало.

– Дураку ясно. Выборы губернатора на носу. Погода нелетная, вот и забегали, – ответила невидимая Вера. – Зато тихо поедем – народ солидный. Видела, сколько охраны?

– Видела. Я ему говорю: «Проходите, мужчина, не загораживайте проход«, а он мне: «Спокойно, придется вам потерпеть». Ну, я сразу поняла, что охрана.

– В пятом и в седьмом купе – точно охрана, они все на одно лицо.

– Ну, стало быть, в шестом какой-нибудь чин едет.

Из маленькой кухоньки слышался звон посуды и потягивало сигаретным дымом. Дайнека прошла в коридор. У окна стоял охранник в черном костюме. Он внимательно проводил ее взглядом.

Пассажиры быстро разошлись по местам. О них напоминали только мокрые следы на парусине, постеленной поверх ковровой дорожки. Все без исключения двери были закрыты. Дайнека попыталась определить, в каком купе находится черноволосая незнакомка. По всему выходило, что во втором. Девушка отодвинула дверь четвертого купе, шагнула внутрь и поспешно закрыла ее, чтобы избавиться от изучающего взгляда охранника. В левом углу сидела светловолосая женщина лет тридцати. Облокотившись на стол, она задумчиво смотрела в окно. Услышав, как открылась дверь, обернулась.

– Ну, вот… – тихо сказала Дайнека.

– Поехали, – отозвалась попутчица, и они любезно улыбнулись друг другу.

По всему было видно, что соседка находится в привычной для нее обстановке. Дорожная легкость общения передалась и Дайнеке:

– Вы до Красноярска? – спросила она.

– Здесь все до Красноярска, – ответила женщина.

– Меня Людмилой зовут, но если хотите, зовите Дайнекой.

– Это что, прозвище такое?

– Фамилия. Мне так больше нравится.

– Интересно… Но мой козырь еще выше.

– Не понимаю, – улыбнулась Дайнека.

– Закаблук… Как вам это понравится?

– Что?..

– Фамилия – Закаблук.

– Здорово.

– Не то слово… Ну а имя обыкновенное – Ирина.

– Очень приятно, – сказала Дайнека, сообразив, что с попутчицей ей повезло.

– Взаимно, – ответила та.

Дверь открылась, и к ним заглянула проводница:

– Чайку перед сном не желаете?

– Желаем, желаем, несите! – воскликнула Ирина.

Проводница ногой оттолкнула дверь и вошла в купе, держа в каждой руке по солидному подстаканнику, в которых плотно сидели стаканы с темным чаем. Поставив их на стол, вышла.

Перемешивая ложечкой сахар, Ирина молча разглядывала золотисто-коричневые вихри внутри стакана.

– Ну и ливень. Я такого за всю свою жизнь не видала. Что-то здесь в Москве не так, если с небес на вас столько воды вылили.

– Скорее на вас… – возразила Дайнека и сама удивилась своей мысли.

– Ты даже не представляешь, насколько точно сказала! – Ирина встала и, уже выходя из купе, заметила: – В такой компании, какая собралась в этом вагоне, можно оказаться только от большого несчастья или от нелетной погоды. Ты переодевайся, а я пойду в душ.

Дайнека вынула из сумки футболку и брюки, осмотрелась, прикидывая, где развесить промокшую одежду. Подняла и встряхнула сброшенную впопыхах куртку, примостила ее на крючок.