Текст книги "Давай поедем в Уналашку"

Глава 5, в которой я обнаруживаю кое-что неожиданное

На второй день школы все было почти так же, как и в первый. И на третий. И на четвертый. Вставать приходилось совсем рано, и к первому уроку я еще не успевал проснуться. Когда звонил звонок, учительница вела нас завтракать. Но вместо какао и булочки, о которых я мечтал, нам давали тарелки с дряблым серым желе, которое называлось омлетом. Или серую кашу с растопленным куском масла. Или гематоген. Из моих одноклассников это не смог есть никто, кроме девочки Маши, которую, наверное, дома морили голодом.

Однажды на русском учительница сказала:

– Сегодня мы будет говорить про предложения. Как вы думаете, чем они отличаются?

– Длиной? – предположил Гриша со второй парты.

– Не совсем. Предложения бывают повествовательные, вопросительные и побудительные. Учительница нарисовала на доске схему, объяснила, как устроены все виды предложений, а потом вызвала меня к доске.

– Марк, напиши-ка нам пример повествовательного восклицательного предложения.

Я взял маркер и написал:

Я хочу домой!

Все засмеялись, а учительница сказала:

– Очень хорошо. Марк все сделал правильно и получит пятерку. В качестве домашнего задания я прошу вас написать короткое сочинение, в котором будет по два предложения каждого типа. Урок закончен – и до завтра.

Тут зазвенел звонок, и все понеслись в раздевалку. Утром мы договорились, что из школы меня заберет бабушка. Я надеялся, что она будет ждать меня за калиткой, но она пробралась в школу. Бабушка стояла у турникетов на первом этаже и, как ястреб, высматривала меня в толпе других детей.

– Морковкин! Я здесь! – завопила она на всю школу, едва завидя меня.

Уверен: будь на ее месте дедушка, он ни за что бы так не сделал. Сделав вид, что это не моя, а какая-то странная чужая бабушка, я проследовал к выходу. Но бабушка заблокировала путь к свободе:

– Стой тут, я тебя сфотографирую, – она прищурилась и наставила на меня телефон.

– Выпрямись! Улыбнись! – целых два побудительных восклицательных выстрела. – Прекрасно, отправлю твоей матери.

Иногда я думаю, что, если бы бабушка не была бабушкой, она точно стала бы генералом. Дома, пока бабушка-генерал грела обед, я слонялся по комнате.

– А уроки тебе делать не надо? – крикнула бабушка из кухни.

Точно! Я хлопнул себя по лбу. Нам же задали сочинение. Я сел за стол и взял тетрадку. Мама потом сказала, что сочинение получилось на злобу дня. Я не понял, хорошо это или плохо, но мне самому оно понравилось.

Я пришел из школы. Бабушка греет обед!

Хочу ли я его съесть?

Но разрешат ли мне посолить котлету?!

Дай мне соль! Дай мне компот.

После обеда бабушка пошла вздремнуть, а я сел в крутящееся кресло и начал вертеться вокруг его оси. Сначала в одну сторону. Потом в другую. Перед глазами у меня все поплыло – я попробовал встать и свалился на пол. Когда мне стало чуть получше, я взял у бабушки на столе лупу и стал качаться на стуле, то приближая ее к глазам, то отдаляя. Все, что было в комнате, подъезжало и отъезжало с дикой скоростью. У меня снова начала кружиться голова, поэтому я встал и стал рассматривать разные вещи. Сначала я увидел, как в ковре на полу копошится крохотный коричневый жучок. Потом – маленькое пятнышко от фломастера, которым я изрисовал шкаф, когда был маленький. Затем я стал изучать корешки книг в шкафу и стоявшие за стеклом фотографии. На одной из них красивая и молодая бабушка сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Я видел эту фотографию сто раз, но только сейчас посмотрел на нее через лупу. Я разглядел зеркало у бабушки за спиной, а в нем – объектив фотоаппарата. И вдруг я увидел человека, который держал этот фотоаппарат. Через лупу были видны уши, волосы и клетчатая рубашка. Но больше я ничего разглядеть не успел, потому что бабушка позвала меня обедать, и, судя по всему, не в первый раз:

– Сколько раз надо звать? – скорбно сказала она, прижимая к груди половник.

Потом меня забрала мама. Дома мы с ней пили какао и, свернувшись под одеялом, смотрели «Гравити Фолз». Когда я ложился спать, из окна как обычно доносились звуки объявления о том, что со второй платформы отправляется поезд на станцию… А на какую – я не расслышал, потому что заснул. И не успел подумать о человеке на фотографии.

Глава 6. Я заболеваю, а мама и бабушка ссорятся

В школе не происходило ничего интересного: я так и не понял, зачем нужно было меня туда отдавать. Каждый день после уроков мама спрашивала:

– Как дела?

– Нормально, – каждый раз отвечал я.

– Что ты делал?

– Ничего особенного.

– Ты с кем-нибудь подружился?

– Со всеми.

– Неужели ты не можешь мне что-нибудь рассказать?

На самом деле я ни с кем не подружился. На перемене все сидели и играли в телефоны. Все, кроме меня, потому что мне мама купила кнопочную «нокию».

– Но у всех в классе смартфоны! – попробовал поскандалить я.

– Не обязательно быть как все, – отрезала мама. – Зато ты книжки читаешь и знаешь, какой длины кишечник, а они – вряд ли.

И где тут логика? В общем, ходить в школу мне хотелось все меньше, поэтому каждое утро за завтраком я говорил, что плохо себя чувствую. Особенно в те дни, когда у нас была физкультура. Мама начинала волноваться. Она с тревогой смотрела на меня, щупала лоб и светила в горло фонариком телефона. Два раза она оставила меня дома. Еще два раза я позвонил из школы во время уроков и прямо перед физрой меня забрала бабушка. Я был так рад, что забыл сделать вид, что мне плохо. Поэтому, когда я по-настоящему заболел, мне никто не поверил и пришлось торчать в школе до конца уроков с температурой.

Из школы меня забрала бабушка, потому что как раз в тот день мама была на работе. Бабушка отправила меня в постель и поставила у кровати огромную стеклянную банку с клюквенным морсом.

– Надо пить и писать, – безапелляционно заявила она.

– Но я не хочу пить.

– Никаких «не хочу».

Морс оказался очень кислым, поэтому, сделав глоток, я тут же выплюнул его обратно.

– Какая гадость.

– Так нельзя говорить про еду, – обиделась бабушка.

– Давай посмотрим старые фотографии? – предложил я.

– Прекрасная мысль, – обрадовалась бабушка. – Заодно померим температуру.

Она достала из картонного футляра старый градусник и начала трясти им с такой силой, как будто хотела, чтобы из него высыпались все цифры.

– Бабушка, но ведь есть цифровые термометры. Его нужно просто ко лбу поднести – он сразу запищит и покажет температуру.

– Не верю я этим новым приспособлениям, – бабушка сунула градусник мне под мышку. – Ну что, посмотрим альбом?

– Возьми заодно те, которые стоят за стеклом.

Бабушка достала толстый серый альбом и вытащила из-за стекла фотографии. Альбом начинался с настоящих древностей. На фотографиях застыли черно-белая дама в огромной шляпе, семья с десятью детьми, маленький мальчик на стуле.

– Они все умерли? – спросил я.

– Да, Морковкин, – вздохнула бабушка. – Это мой дедушка, – показала она на мальчика на стуле. – Петр Федорович, царствие ему небесное. Расстрелян в тридцать восьмом году.

– На войне?

– Нет, Морковкин. Война началась в сорок первом. А деда расстреляли как врага народа в тридцать восьмом. Потому что он был из дворянской семьи, а его брат воевал на стороне белых во время Гражданской войны.

– Я ничего не понял.

– Если коротко, то сначала в России правил царь. Потом случилась революция: царя заставили оставить трон. Началась война: красные были за революцию, а белые – за царя. Но красные выиграли, белые в основном бежали за границу. А еще через какое-то время советская власть стала преследовать всех, кто казался ей опасен. И не просто преследовать, а убивать. Вот и Петр Федорович… – бабушка тяжело вздохнула и вытерла глаза.

Я погладил ее по руке и вытащил из стопки бабушкину фотографию с зеркалом за спиной.

– Ты тут совсем молодая.

– Да, это восьмидесятый год. Во время Олимпиады.

– А кто тебя сфотографировал? – спросил я как ни в чем не бывало.

– Не помню уже. Давно это было, Морковкин.

– Можно я возьму себе эту фотографию?

Бабушка помолчала.

– Почему именно эту? Я могу тебе дать ту, где мама совсем маленькая. Смотри, какая она тут прелестная девчушка!

– Но ты тут такая красивая. Я повешу ее у себя над кроватью.

– Ну хорошо, возьми. Пусть побудет у тебя. Но только на время – я привыкла, что она всегда тут стоит…

К тому моменту как мама наконец пришла с работы, я успел выпить треть банки с морсом и пописать целых три раза. Мама потрогала мой лоб:

– Вроде не горячий.

– Тридцать семь и девять, – скорбно сказала бабушка.

– Ерунда.

– И ты потащишь ребенка с температурой на улицу?

– Нам идти всего-то ничего. Можно попить? – мама взяла мой стакан с морсом и сделала глоток.

– Господи, какая кислятина!

– Я же говорил.

– Может, сахару добавить? – предложила мама.

– Сахар – белая смерть, – бабушка вызывающе скрестила руки на груди.

– Мам, но он правда кислый.

– Он и должен быть кислым: иначе какой в нем толк?

– А какой в нем толк, если его никто не будет пить?

– Пока тебя не было, ребенок прекрасно все пил.

Так они препирались еще некоторое время. В результате мы с мамой ушли, а бабушка обиделась. Но все-таки, когда мы уже были в дверях, она сунула мне конверт:

– Пожалуйста, не потеряй ее. Она мне очень дорога…

– Что это, мам? – спросила мама.

– Спроси у Марка. В отличие от некоторых он любит меня и хочет видеть почаще, – сказала бабушка дрожащим голосом и захлопнула дверь. Мама вопросительно на меня посмотрела.

– Да просто я попросил у бабушки ее фотографию. Не переживай, вы скоро помиритесь.

Но мама все равно расстроилась. Чтобы ее утешить, я предложил ей полежать вместе в моей кровати и посмотреть «Гравити Фолз». Так мы лежали до тех пор, пока за окном не стемнело и какой-то очередной поезд не уехал в сторону Уналашки.

Глава 7, в которой мы с папой идем к врачу

Бабушкину фотографию я, как и обещал, повесил над кроватью. Дома у меня тоже была лупа, и я увидел, что на объективе фотоаппарата есть надпись. Но больше ничего видно не было. Если дедушка – человек из зеркала, получается, что все-таки кое-какой след он оставил, и я на него напал. Пускай бабушка делает вид, что его не было, а маме неинтересно знать, кем он был, уверен, будь в нашей семье еще один мужчина, все было бы гораздо лучше и мама наконец поняла бы, что значит проводить время со своим папой. Но как идти по следу дальше? Как говорит Джек, I have no idea[3]3
  Понятия не имею (англ.).


[Закрыть].

Когда я окончательно выздоровел, мы с мамой отправились к бабушке заключать перемирие. По дороге мы купили торт и букет тюльпанов. О том, что бабушка все еще обижается, можно было догадаться по тому, что она оставила дверь открытой, а сама ушла на кухню. Мама всучила мне букет:

– Иди вперед.

Когда мама и бабушка ссорятся, это похоже на настоящую войну с хитрыми маневрами и хорошо продуманной тактикой. Сейчас мама придумала пустить меня как пешку вперед и таким образом освободить дорогу ей, королеве.

И хотя мне было страшновато, я все-таки покорно пошел на кухню и вручил бабушке букет, а бабушка сразу растрогалась, попросила меня налить воду в старинную темно-синюю вазу с совсем голой женщиной и поставила чайник. А пока он вскипал, они с мамой успели окончательно помириться, обсудить скучные новости из жизни знакомых и налить чай в чашки с оранжевыми петухами. Чтобы бабушка не успела ничего сказать про белую смерть, я супербыстро съел два куска торта и пошел в комнату рассматривать старую энциклопедию о доисторическом мире.

Мама с папой договорились, что в первый день после болезни в школу меня повезет он.

– Только соберись заранее, а то обязательно что-нибудь забудешь, – сказала мама.

Я сложил в рюкзак все учебники, пенал и Вильгельма и сел на кровать ждать, когда меня заберет папа. Со стены на меня смотрела бабушка. Что, если спросить у Девицы про надпись на фотоаппарате? Она вполне может знать, как ее увеличить, и уж точно не станет обсуждать это с мамой. Я снял фотографию со стены и положил в рюкзак.

Чтобы меня пустили в школу после болезни, нужна была справка, и папа предложил сходить в новую клинику рядом с его домом. Мама не имела ничего против. Внутри все блестело и пахло духами, в коридоре приятно играла музыка, а все были такие вежливые, что почему-то хотелось громко пукнуть. Но вместо этого мы с папой тихо сидели в коридоре и ждали своей очереди. Наконец, нас позвали в кабинет. Доктор оказалась не старая, с красными губами и бровями, нарисованными прямо на лбу.

– Ну-ка, солнце, рубашечку подними, – сказала она так, как будто мне было три года.

– Молодец, мой хороший, – она воткнула в уши стетоскоп и положила мне на грудь холодную железяку. – Дышим.

Пока я дышал, я увидел, что ее брови покрыты толстым слоем розовой пыли.

– У вас брови в пыли. – Я решил на всякий случай ее предупредить.

Доктор захихикала:

– Это не пыль, солнце, а пудра. У мамы наверняка такая тоже есть.

– У мамы нет.

Доктор нахмурилась и взмахнула гигантскими ресницами.

– Не разговариваем, солнце. Дышим. Не дышим. Дышим. Не дышим. Покажи язычок. Замечательный у нас язычок, – доктор засмеялась, как будто ничего лучше моего языка в жизни не видела.

– Ну что, папа, пациент совершенно здоров. Сейчас я вам справочку напишу.

– Прекрасно, спасибо большое, – улыбнулся папа.

Доктор села писать справку.

– В каком мы классе?

– Но папа уже давно закончил школу, – не понял я.

Доктор снова захихикала и посмотрела на папу:

– Правда? Твой папа выглядит очень молодо. Но ты-то еще не закончил?

– Нет, к сожалению. Я только пошел в третий класс.

– Школу, значит, не любишь? Все ясно, психосоматика, – вздохнула доктор. – Ничего, все привыкают, и ты привыкнешь потихоньку. Держите справочку.

– Необязательно быть как все, – буркнул я. Но, прежде чем доктор успела ответить, папа поблагодарил ее и взял справку:

– Спасибо большое.

– Если что, звоните обязательно или пишите в «воцап», – снова засмеялась доктор и помахала нам рукой. – До свидания, солнце. Не болейте.

Когда мы вышли из кабинета, я сказал папе:

– Думаю, ей бы понравилось белье с тиграми.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся он, а потом мы пошли к нему домой.

Дома уже была Девица. В этот раз волосы у нее были темно-синие, а в носу, между ноздрями, появилась новая серьга.

– Привет, Марчелло. Видел мой септум?

– Чего-чего?

– Чего-чего, серьга в носу.

– Тебе идет. Хотя не знаю, что сказала бы бабушка, если бы увидела тебя.

– Пожалуй, мы можем ей об этом не докладывать. Ты в школу-то хочешь? Соскучился?

Я закатил глаза, почти как бабушка.

– Понимаю. Сочувствую, малыш. Школа – полное… – тут Девица сказала плохое слово и тут же прикрыла рот рукой. – Сорян. Я хотела сказать, что школа – это отстой, но когда-нибудь она закончится.

– Давайте закажем на ужин пиццу? – крикнул из комнаты папа.

– Да-а-а-а! – закричал я. Потому что, если съесть на ужин пиццу, даже мысль о школе становится чуть более сносной.

Перед сном мне позвонила мама:

– Как ты, мой суслик?

– Все классно, мы ели пиццу.

– Прекрасно.

– А сейчас мы с Вильгельмом смотрим мультфильм.

– Ложись уже, завтра рано вставать. Я заберу тебя после уроков.

О фотографии в рюкзаке я вспомнил, когда папа уже погасил свет. Ничего, спрошу завтра.

Глава 8. Случайности не случайны, или Как я попадаю в одно очень важное место

Но утром Девица спала, так что поговорить с ней я не успел. Погода испортилась, ночью прошел дождь, и папина чистенькая «тойота» тут же покрылась грязными разводами. Я смотрел в окно и думал о том, что бы я делал, если бы школы не было. Сидел бы целыми днями и смотрел мультики. Или рассматривал бы старые энциклопедии. Или умолил бы маму купить хомяка и построил бы ему дом. Я уже придумал, что назову его Франц и что вокруг его дома будет закручиваться огромная труба, по которой он будет носиться как сумасшедший. Я уже собирался рассказать об этом папе, хотя по утрам с ним лучше не разговаривать, как вдруг…

– Вылезай, Морковкин, мы приехали.

Папа обернулся ко мне и улыбнулся, как будто это утро не было таким мерзким.

– Дай пять.

Я дал ему пять и поплелся в школу, к которой уже, как муравьи, сбегались другие дети.

На уроках я ничего не слышал, потому что думал о том, что можно сделать с бабушкиной фотографией. Может, приложить к ней лупу и сфотографировать на телефон? А может, отсканировать и увеличить на компьютере? Между русским и чтением я наконец придумал. В огромном доме рядом со школой, кажется, было все: ремонт обуви и часов, магазин сигарет, магазин зарядок для телефонов и всяких шнуров, магазин самих телефонов, магазин странных вещей, химчистка, что-то непонятное и фотоателье. Там наверняка можно увеличить и распечатать фотографию. И займет это вряд ли больше пятнадцати минут, на которые мама, как всегда, опоздает.

Когда уроки наконец закончились, я схватил рюкзак, скатился по лестнице, переобул кроссовки, накинул куртку и помчался к выходу.

– Мальчик, тебя кто забирает?

Чертики-бортики, как же я не подумал об охраннице. Эта милая тетя преградила мне дорогу, и довольно решительно.

– Э… мама.

– Позвони ей, пожалуйста, и попроси ее зайти в школу.

– Но мы договорились встретиться за калиткой.

– Прости, но по правилам я не имею права выпускать детей одних из школьного здания.

Тут как раз позвонила мама:

– Морковкин, прости, я опаздываю. Мне еще нужен где-то час. Сможешь меня подождать в школе?

Я снова надел сменку, снял куртку и поплелся обратно в наш класс. Но дверь уже была заперта, а мои одноклассники куда-то исчезли. От нечего делать я пошел дальше по коридору. В некоторых классах еще шли уроки, некоторые были заперты. Потом я поднялся на третий этаж, прошел мимо актового зала, заглянул в библиотеку и вдруг увидел дверь с табличкой, на которой был нарисован фотоаппарат и написано FLASH.

«Flash! Ah-ah. Saviour of the universe», – прокричал у меня в голове Фредди Меркьюри.

Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Вроде ничего особенного: обычный класс с партами и доской. Только на стенах висели не расписания и всякие занудные таблички, а плакаты и фотографии. На стене за задними партами – плакат с меня ростом: лысый старичок в очках одним глазом щурился в фотик, а другим внимательно разглядывал меня. Я сам не заметил, как вошел и оказался у одной из фотографий. Фотка была просто сумасшедшая: по комнате в потоке воды летали бешеные коты, с ними усатый дядька с выпученными глазами и стул. Рядом висела еще одна: высоко над городом, прямо посреди неба, на какой-то жердочке сидели люди в кепках. А вот совсем старинная фотография, как из бабушкиного альбома: дядька в цилиндре и грустная тетенька, замотанная в платок, висели в корзине воздушного шара.

– Это Надар, – вдруг сказал кто-то прямо у меня за спиной. От неожиданности я чуть не пукнул, а может, все-таки пукнул и подпрыгнул – совсем как коты на фотографии. Я даже не заметил, как в класс вошел какой-то учитель. Или не учитель? На учителя он не был похож. Может, это потому, что в нашей школе одни учительницы? Он был какой-то лохматый и с бородой-щетиной, и пахло от него сигаретами, как от папы.

– Прости, я не хотел тебя напугать. Ты что-то ищешь?

– Э… я просто случайно зашел.

– Случайности неслучайны. Смотрел?

– Что смотрел? – сказал я и подумал, что этот учитель немного ку-ку.

– «Кунг-фу Панду». «Случайности неслучайны», – говорил мастер Угвэй. Люблю этот мультик, – сказал Борода-щетина, а потом засмеялся и закашлялся. – На этой фотографии – Феликс Турнашон, более известный как Надар, со своей женой. Он был знаменитым фотографом и любил делать всякие опыты. Между прочим, это он первый начал снимать не при дневном свете, а при электрическом. И вот он придумал сесть на воздушный шар, подняться над Парижем и с высоты птичьего полета сфотографировать город. Тогда же не было таких снимков. Но ничего не получилось. Зато вот он вместе с женой: залез в корзину воздушного шара в своей студии, а снял их сын. Тебя как зовут?

– Марк.

– Прикольно. А меня Макс.

– Что прикольно? – не понял я.

– Что нас почти одинаково зовут – только ты заканчиваешься на «рк», а я на «кс».

– У нас в семье всех так зовут. И бабушку, и маму, и меня.

– Вы все Марки? – не понял он и выпучил глаза.

– Да нет, всех на «Ма». Бабушка – Марта, мама – Марика. Хорошо еще, я не родился девочкой, а то мама назвала бы меня Мариэттой.

– Откуда ты знаешь?

– Она сама сказала.

– Да, можно считать, тебе свезло.

– А вы кто? – невежливо спросил я, потому что совсем растерялся.

– Смотря когда. Утром учу школьников химии. Днем веду в школе фотокружок.

– Вау, – пробормотал я.

– А ты интересуешься фотографией?

– Скорее, это она интересуется мной.

– Как это?

– Бабушка и мама просто помешались на фотках: целыми днями слышишь «замри», «повернись», «застынь», «улыбнись». А потом еще и друг другу шлют ужасные фотки, на которых я выгляжу по-идиотски.

– Фотография не рассказывает, как выглядят фотографируемые объекты. Она показывает, как выглядят эти объекты на фотографии, – задумчиво сказал Макс.

– Это тоже из «Кунг-фу Панды»?

– Нет, это слова Гарри Виногранда. Слышал о таком?

Я помотал головой.

– О, это великий фотограф. Вообще, он хотел стать художником. Но однажды – наверняка он тоже думал, что случайно, – Виногранд оказался в фотолаборатории и так обалдел от увиденного, что через пару недель бросил занятия живописью и решил стать фотографом. И стал – причем очень известным.

– Это он снял? – Я ткнул в фотку с летающими котами.

– Нет, что ты! Виногранд никогда бы не снял такое. Он целыми днями ходил по Нью-Йорку и фотографировал самую обычную повседневную жизнь. И при этом всегда находил в ней что-то неожиданное.

– Например?

– Смотри внимательно, – Макс подвел меня к черно-белой фотографии в белой тонкой рамке. На ней были обычная улица, прохожие, машины. – В центре этой фотографии нищий. Из таблички у него на шее мы узнаем, что он слепой и глухой – blind and deaf. В руках у него стаканчик с карандашами. Слепой замер посреди улицы. Вокруг него пролетают машины, куда-то несутся люди, и никому нет до него никакого дела. А он застыл в центре кадра в абсолютной, гробовой тишине. Так через будто бы случайный снимок Виногранд рассказывает нам историю этого человека.

– А если слова на табличке получились бы размыто, мы бы не узнали, что он слепой и глухой?

– Хм. Интересный вопрос. Думаю, наверняка нашелся бы какой-нибудь поклонник творчества Виногранда, который отсканировал бы его фотографию в хорошем разрешении и увеличил бы надпись на экране.

Я залез в рюкзак и достал бабушкину фотографию.

– Видите зеркало? Если посмотреть в лупу, в нем можно разглядеть фотографа, фотоаппарат и надпись на объективе.

Макс почесал бороду и вытащил из кармана штанов ключ.

– Помнишь каморку папы Карло? – он подошел к плакату с хитрым старичком. Прямо на месте объектива была дверная ручка, а под ней замок. Невидимая дверь!

Мы оказались в маленькой темной комнате. Честно говоря, пахло там не очень приятно. Вдоль стены стояли железные раковины, над ними горел красный свет. На столе – огромный сканер, а под потолком – веревки с прищепками, на которых висели снимки.

– Это наша лаборатория. Тут мы проявляем и печатаем фотографии. Я мог бы тебе показать процесс, но это долго. Если хочешь, оставь мне свою фотографию. Я отсканирую ее в хорошем качестве – посмотрим, что получится увидеть. Приходи в пятницу после уроков. И, если хочешь, попроси родителей записать тебя в кружок: у нас тут весело.

И правда, я совсем забыл о времени. И про телефон, который остался в кармане куртки. Когда я примчался в раздевалку, я обнаружил на нем семь пропущенных вызовов, три смс (ты где,??? волнуюсь) и одно голосовое сообщение, которое я решил не слушать. А на школьном крыльце – саму маму, очень-очень злую.