Текст книги "Тайны гримёрных комнат 2"

В творческих профессиях – актёрами, актрисами – идущие годы, возрастные перемены, не дай бог пенсия воспринимаются особенно болезненно. Анна, как театральный критик, театральный публицист, прекрасно это знала. «Умру на сцене…» – любят повторять стареющие герои с героинями и притворяются молодыми до конца, до последнего вздоха. Бессчётные пластические операции в ущерб здоровью, откачка целлюлита, подтяжки… уколы… золотые нити, массажи, вечная тревога, как не сбиться с шага, не упасть, не выглядеть на свой возраст. Стараться обмануть время – удел многих женщин, и не только актрис. Современная медицина, модные косметологические клиники играют злую шутку с молодящимися дамами: одинаковый овал лица, накачанные пухлые губы, брови – и те одинаково наколоты и навечно нарисованы, одинаковые для всех. Силиконовые груди… И, конечно же, почти все стареющие дивы – блондинки: седина не в моде. Шаблон, стандарт в обмен на молодость. Вечные и, по мнению Анны, бесплодные усилия. Старость всё равно себя выдаст. И ей было жалко молодящихся подруг и коллег. А мозги пластическим операциям не подлежат, хирургией не изменить. И всё-таки, как быть-то? Как задержать, остановить время? Да нет, это невозможно. Значит, как держаться?.. На краю… Мужество. Терпение. Как у Чехова: неси свой крест и веруй! Лозунг на все времена, никогда не теряющий актуальности. Ум, память, здоровье – вот что надо беречь. Хотя бы в тех пределах, которые доступны человеческим возможностям. А ведь как многие нещадно тратят себя на алкоголь и сигареты, а то и ещё что похуже, и уходят раньше времени: страшный уход из жизни спившейся бывшей молодой жены Евстигнеева – Цивиной! Сейчас прямой дорогой туда же идёт Волочкова. Да разве она одна? Трудности, возраст, одиночество нелегко преодолевать с достоинством. А надо!

Анна любила наблюдать за своей старинной приятельницей, с которой жизнь свела её в достаточно причудливый треугольник, Верой Кузьминичной Васильевой. Им обеим она послала встречу с Борисом Равенских, действительно великим режиссёром, кого Анна считала недооценённым, трагическим неудачником.

Вере он встретился в начале её жизненного пути: она – совсем юная начинающая актриса, хотя уже известная после фильма «Сказание о земле Сибирской», он – ученик Мейерхольда и тоже начинающий режиссёр в Театре сатиры, а потом счастье общей работы сначала над спектаклем, а потом фильмом «Свадьба с приданым». И общий успех. Их недолгий роман. Несостоявшийся брак, которого она ждала, хотела. Но не случилось. Анна была уверена, что это было правильным Вериным решением: если бы она вышла за него замуж, он бы подавил, подчинил её гениальностью и эгоизмом вечного ребёнка. С чем Анна и встретилась, когда он был уже на излёте, но ещё руководил Малым театром и ставил там свои последние спектакли – «Мезозойскую историю» и совсем последний, предсмертный «Возвращение на круги своя» про Льва Толстого в его тоже последние дни, пьесу Иона Друцэ с великим Игорем Ильинским в главной роли.

Борис Иванович Равенских! Чьи спектакли «Власть тьмы», поразивший когда-то Париж, и «Царь Фёдор Иоаннович» со Смоктуновским, потом с Юрием Соломиным 35 лет открывал сезоны Малого театра, и оба спектакля навеки вошли в историю русского театра. Великий! Странный. Порой смешной и неудобный для обычных людей. Для Анны – гений! Её он позвал к себе в театр помочь ему в роли руководителя литературного отдела. Наверное, от неё исходила тогда не только профессиональная помощь, что делать, что ставить? А то, что ему было более всего необходимо, – её восторг перед его неординарностью и талантом, её готовность слушать его, восхищаться им. С Верой они тогда уже много лет не виделись и не общались. Но она любила Бориса Иваныча, память о нём и всегда хранила его в своём сердце как единственную любовь всей жизни. Что впоследствии и сблизило её с Анной. Преданность Веры Васильевой прошлому, но и верность мужу, актёру Владимиру Ушакову, и единственному своему Театру сатиры стали её оберегами. И помогли ей, уже народной артистке СССР и любимице всей страны, сохранить себя от суеты и слабостей, сберечь от страстей и увлечений… Одна любовь. Один муж, один театр. Вот они, рецепты её молодости. Берегла себя и от любовников. И от детей. Не рожала. Меньше есть, больше спать – её принципы. Не подличала, не интриговала. Не давали ролей – ждала годами, терпеливо. Могла уехать в провинцию, в Орёл, Тверь, когда это было совсем не принято, играть Кручинину, Раневскую. Однажды она удивила Анну своим признанием, что с годами становится всё терпимей, терпеливей… Анна могла только позавидовать ей. Она-то, наоборот, становилась всё более нетерпимой, неуступчивой с возрастом. Могла лишь отойти в сторону, промолчать. Но внутренне не соглашалась, если что было не по ней. Не терпела неугодных. Не хотела компромиссов. Говорят, что в молодости у человека лицо, которое ему даёт Бог, а к старости – какое он сам заслуживает, каким делает его жизнь. Так и у Веры Васильевой. Как-то она сказала Анне: «Сбежать по лестнице ещё могу». А ей было уже 95! Вечно выглядела «зелёной», всегда – красивой. Эту способность использовал режиссёр Андрей Житинкин в её бенефисном спектакле «Роковое влечение», где по сюжету у стареющей кинозвезды роман с молодым сценаристом. И каждый раз, когда актриса, топ-топ-топ, на каблучках сбегáет по лестнице и сверху вниз попадает в мужские объятия, зал взрывается аплодисментами. Действительно эффектно. Но мой молодой красивый спутник на спектакле заметил и жёстко прокомментировал: а вы обратили внимание, что по лестнице она только вниз сбегает, а вверх не поднимается?

– Да, вверх так легко подняться не могу, – призналась мне Вера Кузьминична. – И текст стала забывать… Партнёр помогает.

Она не стесняется признаваться ни в возрасте, ни в собственных переменах. Кажется, вовсе не боится стареть. Ну в этом-то она никому не признается. Но вот уже и тот её знаменитый спектакль «про любовь» исчез с афиши, больше не идёт. Время неумолимо. А для Анны Вера Кузьминична всё равно навсегда – пример вечной красоты. Она с годами становится краше, чем в молодости, во времена «Земли Сибирской» и «Свадьбы с приданым». Тогда она была щекастой упитанной простушкой, время прибавило ей то, что она действительно заслужила с годами, – прелесть мудрости, терпения, доброты и мягкости, благородства. На самом деле это мало кому удаётся. Большинство из нас только дурнеет. Когда Анна в последний раз была у Веры Кузьминичны в гостях, той захотелось послушать её пьесу, документальную драму об истории отношений Максима Горького с актрисой Художественного театра Марией Андреевой. Эта история давно была интересна Вере Кузьминичне, и ей хотелось бы сыграть женщину-красавицу и любимую актрису Станиславского, Саввы Морозова, Максима Горького, которая всем пожертвовала: театром, семьёй, детьми – ради любви. История жёсткая и всё-таки мелодраматичная, итогом которой были и счастливые годы с Максимом Горьким на Капри, а потом расставание, долгое одиночество, его, великого пролетарского, похороны, и снова – уже навсегда – одна, одна, одна… Эту пьесу Анна написала по документам, письмам, воспоминаниям. Ей виделось в этой истории много личного, как и Вере. Наверное, неслучайно им захотелось послушать и пережить известную историю вместе, на Вериной кухне, и каждая ещё могла вспомнить о своём, но и общем, «девичьем», что незримо их соединяло.

– К сожалению, я уже не могу сыграть Андрееву. Поздно, – сказала Васильева. А уже в дверях, провожая, Вера Кузьминична не выдержала и на пороге неожиданно спросила: – Всё-таки, Борис Иваныч любил вас?

Анна смутилась, растерялась и на самом деле сказала правду:

– Не знаю. Нравилась, наверное. Иначе он не доверял бы мне.

А про любовь Анна с годами всё меньше понимала. Не соврала. Ох! Врать Анна так и не научилась с годами. Правду-матку в глаза – прямолинейность, максимализм и неуступчивость всегда осложняли ей жизнь. Хитрить? Хитрить… умела, но ненадолго. Взрывалась правдой. Поэтому и обманывать молодостью в старости даже учиться не хотела. Поняла, старость – это испытание, одно из последних, посланное тебе Богом. Пройди его терпеливо и достойно. Легко сказать – трудно сделать. Притворяться?! Делать вид… Анне это всегда претило. Может, и профессия страховала. Всё-таки не актриса. На сцену не выходить. Хотя, чтобы заставить себя слушать, чтобы тебе поверили, особенно в актёрской среде, тоже надо было выглядеть привлекательной. Но как бы при этом не обманывать саму себя?! Опять же, ключевое слово – «держаться». К девяноста годам Анна решила сократить свои публичные появления. Вспомнила Люду Гурченко. Уж как та держалась… Но жизнью расплатилась за свою «вечную» молодость, натянутую на лице кожу, тонкую талию, всегдашние на людях притворство в красоте и молодости, заплатила бессчётными пластическими операциями, заплатила и… упала – в прямом и переносном смысле, упала на лету.

Анна не знала, что лучше. Они не были знакомы, но время, среда – одна, заочно они пересекались, а когда подруга Анны снималась в одном фильме с Гурченко, она их даже сравнивала, говорила, что та такая же нетерпимая и противная, как Анна. Платье не понравилось – сядет сама перешивать, грим небрежный не потерпит – устроит скандал. Нелёгкой, в отличие от Веры Васильевой, была для окружающих, да и для самой себя. Скандалила с костюмерами, режиссёрами. С собственной дочкой. С мужьями, мужчинами расставалась непримиримо. Разошлась с Кобзоном и гордилась, что больше они никогда не общались. Даже не здоровались, а он не пришёл на её похороны. Яркая. Талантливая. Незабываемая. А правильно ли жила, кому судить? Одному Богу. Старух играть не хотела. Только молодых… и красивых. Не хотела и не играла. А может, знала средство Макропулоса. Так и ушла из жизни, не смирившись с возрастом.

Так как же не «хужеть» с возрастом? Не оказаться смешной. И копить года – богатство, а не только болячки. Тема вечная, на все времена. И, увы, неразрешимая. Неужели так никто и не узнает, как жить правильно… Хотя Анна так решила, и так и поступала, – не улучшать себя искусственно, честно стареть и даже с любопытством наблюдать за идущими переменами.

Совсем недавно Анна с тревогой стала замечать увеличивающееся количество морщин на лбу, вокруг глаз и губ… их и не сосчитаешь. Лицо как старый пергамент. Тело собственное не узнать, словно оно принадлежит другому человеку. Но ты и есть теперь другой человек… На самом деле нужно научиться принять себя новую и научиться проживать разные жизни. «Делай то, что можешь: сохраняй мозги, память! Тренируй их. Читай, думай, наполняй себя мыслями, впечатлениями, путешествиями, – повторяла она себе ежедневно. – Оставайся полезной, востребованной. А не можешь исчезни, никому не показывайся, живи как овощ, никого не затрудняй собой». Ах, как всё это, связанное с возрастом, оказалось непросто. Только когда сама до такого доживёшь, понимаешь, на чужих примерах это непредставимо. Не научишься. Старый муж уходит к молодой… Пойми его, не сетуй. Каждый ищет свой выход из положения. Пора уходить с работы. Со сцены. Найди в себе мужество. Прими! Переживи! Пойми! Смирись! Чего никак не могут сделать ленкомовские Шура Захарова, Поргина. Волочкова… Каждым днём дорожи, даже если он невесел и нерадостен. А уж уход на пенсию, расставание с работой, пусть утомительной, надоевшей, а может, ещё и любимой – это такая ломка, переживание, что переносится с трудом, а для некоторых оказывается и вовсе трагедией. Страдания, болезни, потери, любые, даже трагические, перемены – тоже часть жизни. Твой крест. У каждого свой. И нести его надо самому. Никто не поможет. Для людей театра особенно тяжёлый. Не только для актёров, но и для всех профессий, к нему причастных. Публичность, что ли, так заразительна, привычка быть на виду становится сладким ядом, наркотиком, и от него не избавиться. Театр как морок для всех, кто к нему прикоснулся. Наркотик. Не оторваться. Отсюда в театральной среде до смешного огромное количество блондинок – самое лёгкое решение проблемы. Но решение ли?! А ещё умножающееся число тренеров по фитнесу… охранников… водителей… стриптизёров… при стареющих дамах, в чьи служебные функции стали входить дополнительные интимные обязанности по сохранению уже несуществующей красоты и молодости для бывших див и светских львиц. Не только держись, но и смирись! Смирись: было и ушло…

Для Анны смена образа жизни, уход от дел, переход в старость растянулся не на годы – на десятилетия. 60, 70, 80… вот-вот следующий рубеж в 90… А она всё откликалась на телефонные вызовы: какие числа? пришлите афишу, приеду. И ездила в разные города и театры на фестивали, просто на отсмотр и обсуждение спектаклей, которые именно ей хотели показать, с ней посоветоваться… Анализировала, обсуждала, устраивала мастер-классы. Как когда-то острила ее заклятая подруга Вера, и её уже нет, вспрыгнула на метлу и полетела… Но ведь сама практика таких обсуждений теперь исчезала. Она культивировалась в советские времена и организовывалась Министерством культуры с Союзом театральных деятелей, который в ту пору возглавляли Михаил Иванович Царёв, потом Михаил Александрович Ульянов, выдающиеся театральные деятели. При Калягине уже наступили другие времена… В последние десятилетия государство продекларировало принцип невмешательства во внутренние дела, в репертуарную и художественную политику театра. Вроде бы хорошо! Либеральная интеллигенция в 80-е, а потом и в 90-е годы прошлого века, даже не века, а тысячелетия, восприняла новшество как победу. Нет диктату и цензуре! Демократия победила! Свобода, блин! Круто! Ну ещё классно, клёво! Так теперь говорят. На таком новоязе заговорила не только молодёжь, но и считающая себя прогрессивной интеллигенция.

Угар победы и ликования быстро испарился. Новые пьесы и драматурги не появились. Спектаклей, которые вызывали бы всеобщий интерес, тоже нет как нет. Ну единицы, редкость. Без цензурных препятствий и азарта их преодоления, без борьбы с государством за право на свободное слово, порождавшее всенародный интерес, театры словно завяли, «обесцветились». То, чем всегда жил театр – контакт со своим зрителем, – был утрачен. И билеты стали дорогими, тысяч пять за билет, на двоих 10 – это теперь считается дёшево, и зрительская аудитория изменилась. То, что раньше называлось интеллигенцией, заменилось «новыми русскими», они диктуют новые вкусы. Интеллигенцию, студентов, пенсионеров вытеснили из залов, им дорого, не по карману… Может, пушкинская карта выручит?.. А теперь многим и не хочется ходить в театр. Стало неинтересно. Не нужно! Театр за последние десятилетия, начиная с 80-х и по настоящий день, очевидно теряет свою притягательную для многих силу, перестаёт быть явлением, местом притяжения, единения с другими людьми, местом встреч и интересной жизни. Теперь – место сплетен? Да! «Жареных», «жёлтых» новостей… Про любовниц… разводы… делёж наследства… Скандалы… Это то, что в отражении театральной жизни выбирает отечественное телевидение. О спектаклях, творчестве передач всё меньше – значит, многие всё реже включают телевизор. Всё меньше интересных личностей появляется там, чтобы представлять театр.

Драматургов Вампилова, Розова, Володина, Арбузова, Рощина, Зорина не стало. Гельман, Радзинский давно замолчали. Коляда, Поляков их не заменили. Сегодня работающих для театра драматургов слишком мало. Перестали, разучились и в театрах работать над пьесами, помогать авторам. Некому. Грамотных, профессиональных завлитов теперь единицы. Эту должность теперь занимают папины дочки, «жёны», бывшие артисты… Кроме пиара, завлиты ничем другим не занимаются. Произведения искусства теперь не анализируют, объективно не оценивают, хвалят и ругают по заказу, за деньги. Режиссёры – руководители театров подряд один за другим ушли из жизни. Завадский… Плучек… Ефремов… Товстоногов… Равенских… Владимиров… Любимов… Эфрос… Захаров… Фоменко… Хомский… Волчек… Губенко… Виктюк… Белякович. Мортиролог бесконечный… В провинции тот же процесс – умерли лидеры: Попов, Джангишерашвили, Степанцев, Дроздов, Черменёв, Бухарин, Соколов, Пахомов, Орлов, Монастырский, Ефремова. На их место пришли директора и… актёры, дорвавшиеся до власти, прикормленные и приближенные к ней. Теперь режиссёры не мешают директорам сложными задачами, творческими целями и соображениями, своими сложными характерами и требованиями. Даже если номинально режиссёры ещё и сохранились в театрах, фактическую власть, ответственность за спектакли у них отняли. Часто остаётся лишь одна задача – директорская: любой ценой заполнить кассу, продать билеты как можно больше и дороже… Выжить! Заработать! Средства привлечь внимание зрителей, как правило, ниже пояса. И учить режиссёров стало некому. Исчезли фирменные знаки – ученик Товстоногова… Кнебель… Гончарова… Эфроса… Васильева… Ученики неизвестно чьи, а то и режиссёры-учителя лишь по дипломам, специалисты, отродясь не поставившие ни одного собственного спектакля. Теперь и обычному зрителю стало ясно, как изменились театры, какая беда с ними произошла.

Анна профессионально понимала, что власть захватили директора-коммерсанты, бизнесмены, и они больше ни с кем властью не поделятся. Конечно, не все такие. Но и таких множество пришло в профессию. Они единолично управляют театром – менеджеры, администраторы, завхозы… В их руках все права, в том числе и творческие, а их этому и не учили. Иной раз кажется, что теперь это стало никому не нужно. Власть только для денег! Театр в лучшем случае – лишь место развлечения… Не духовного переживания. Театр – такая же сфера обслуживания, как ресторан, ателье… публичный дом… Зато число судебных процессов резко возросло. Чего стоит один только процесс над «7-й студией» Серебренникова! «Где деньги, Зин?» Но ведь там стыдно всё, начиная с закрытия Театра имени Гоголя и превращения его в «Гоголь-центр», с захвата театра и изгнания главрежа Яшина: чем, кому он не угодил?! По ветру пустили и так и не нашли исчезнувшие миллионы. Кто у кого украл, так и неизвестно. А кто-нибудь в Москве обратил внимание на разгром, который учинил в культуре промелькнувший со скоростью света начальник Капков, на его совести не только «7-я студия», но и назначенная вместо Юрия Любимова, когда-то руководителя знаменитой Таганки, актриса Ирина Апексимова? Множество других «нововведений». Сам Капков промелькнул и исчез. Какое он имел отношение к театру?! До того торговал цветами в Нижнем Новгороде, подвизался около то ли Березовского, то ли Абрамовича, возглавлял Парк культуры имени Горького. Помнится, был несостоявшимся женихом «знаменитой» Ксюши.

Да разве только он виноват в том, что творится сейчас в многострадальных театрах?! У Анны душа болела. И было стыдно. Вроде бы как она сама участвовала во всех этих потерях, бедах, безобразиях. Корила себя, если промолчала. Не сумела остановить. Не была услышана. А сколько вообще судов, растрат, хищений теперь в театрах?.. Почти все ремонты, реконструкции ими кончаются. А фестивали редко обходятся без «нецелевых» расходов, а потом судов. Вопиёт «Золотая маска» недовольными ею, претензиями к ней, обвинениями в её адрес. Создатель «Маски» – «крёстный отец» Бояков потом ещё МХАТом вместо Дорониной «рулил». К счастью, недолго. Но труппа разрушена. Великая Доронина оскорблена, изгнана. А вновь назначенный кризисный управляющий, опять же директор, не режиссёр – бизнесмен Кехман, вызванный из Санкт-Петербурга, никогда не работавший в драматическом театре, да и вообще без специального театрального образования, теперь будет одновременно руководить и Михайловским театром в Питере, и МХАТом имени Горького в Москве. В двух городах одновременно, ещё он и Новосибирским оперным театром тоже руководил, говорят, свои деньги в театры вкладывает, общероссийская «палочка-выручалочка». Достаточно нестандартный способ решения накопившихся театральных проблем. Ну пока Кехман рассказывал о своих намерениях отремонтировать МХАТ, о печальном состоянии туалетов в театре, Анне он даже нравился… А вот когда он на всю страну заявил, что будет думать, кого из режиссёров приглашать на постановки, Анна напряглась… Ещё один хозяйственник во МХАТе будет решать творческие вопросы?!

Ещё в одном театре – МХАТ имени Чехова тоже сменили руководителя, сам подал в отставку режиссёр Женовач. А кто его назначал? Зачем? За плечами у него уже был неудачный опыт руководства другим театром на Бронной. Хорошо ему работалось всегда лишь на малых студийных сценах со своими же учениками… Вместо него теперь актёр Хабенский. Кто спорит? Действительно замечательный артист… «Актёрских» театров, то есть возглавляемых артистами, Миронов, Безруков, Апексимова, Гришаева, Меньшиков… теперь куча по всей Москве, они прибавились к прежним театрам Джигарханяна, Калягина… – и ни один актёрский театр, по убеждению Анны, не стал серьёзным художественным коллективом со своим почерком, репертуаром, творческим лицом, потому что актёрское видение не может заменить режиссёрское, это разные профессии, разные видения мира, разные способы выразительности. О времена! О нравы! Анна страдала, ворчала. А что ещё ей оставалось, пока она не выпала из разума. Из памяти… В болезнях, в страданиях прошлое умирало, уходило на глазах, настоящее даже сравнивать с ним было немыслимо. Неужели непонятно, что у режиссёров и администраторов изначально противоположные цели. Наполнить кассу любой ценой, заработать, привлечь внимание скандальной выдумкой, особенно излюбленной, что ниже пояса, – это особенности восторжествовавшего директорского театра. Но и директорам бороться стало не с кем: режиссёры, как правило, лишь разовики, приглашённые на одну постановку. Касса победила творчество. А через прошедшие тридцать лет «свободы» и бесконтрольности, отсутствия профессионализма в театральном руководстве – ну не могут директора, даже если они теперь стали называться генеральными, как в Большом театре Урин, заменить творческого лидера, режиссёра, и на сценах воцарились безвкусие, произвол и случайность. Демократия обернулась «охлократией» во многих сферах жизни, в театре в том числе. Выход, была уверена Анна, только в двуедином руководстве, творческом и административном. Конечно же, с приматом творческого, художественного. Пока же директора «выморили» режиссёров из театров. Ау!! Где вы, режиссёры? Не по дипломам, а по умениям. Пиррова победа!

Анна много писала об этом. Надоела всем и самой себе. Она проиграла. Она проиграла вместе с театром своего времени, безвозвратно ушедшим. И замолчала. Её время ушло. Так считала она. Другое время – другой театр. Уходят, ушли один за другим туда, откуда не возвращаются, её коллеги, друзья, мужья, режиссёры и театры. И читатели её, кто ей доверял, ждал её высказываний, статей, тоже теперь другие. И тут уж ничего не поделать. Уступи место! Новые люди без тебя разберутся. А ты оставайся наедине со своими мыслями и вопросами. Не мучай ими других. Но всё-таки как так случилось, что твой театр перевели в сферу услуг?! Вопросы одни и те же не уходили. А с другой стороны – чем хуже, тем лучше… Анне было легче теперь уходить из профессии: про что, про кого ей было сейчас писать? К кому обращаться? Это помогало ей отойти от дел, спокойно уйти на пенсию. Здесь она была не одинока. Уходила не одна. Вместе с театром своего времени уходила в небытие вместе с эпохой… «Неважно, что жива физически, – говорила она. – Ты рудимент прошлого, забытого. Нынешние молодые Олега Ефремова, Олега Борисова не видели, про Станиславского не читали, не слышали, у них другие кумиры. Ты ведь и сама не носишь вышедшие из моды платья. Ты переодеваешься, засунув их в старые чемоданы, рассовывая по углам. В ходу новые ткани, а крепдешин, креп-сатин, батист – сами названия забыты». На помойку из квартир выносят книги! Кто такие Мопассан, Бальзак, Драйзер? Родители не перечитывают, дети их не знают… Им некогда! Часами сидят в интернете, зарабатывают деньги, сами тексты, слово, книги обесценились. Какая разница – Чехов, Горький? Воспользоваться их сюжетом, ну, может, имена сохранить… И то, князь Смышкин для режиссёра Богомолова стал лучше, чем Мышкин… И, конечно же, князь теперь – гомосексуалист. Какая разница, чего там у какого-то Достоевского?! А Настасья Филипповна – дебилка. И актёры тогда не нужны. Ни Юрий Яковлев, ни Иннокентий Смоктуновский – великие «идиоты» великого ушедшего русского театра. Богомолов сам играл главную роль в поставленном им в «Ленкоме» спектакле, там и текста Достоевского было не узнать.

Случайно в премьерные дни Анна была приглашена на московское телевидение в программу Пушкова высказать своё мнение о столичных премьерах, где она призналась, что ушла в антракте с модного спектакля, не выдержала, и в соседнем с театром кафе она и её спутник встретились ещё с несколькими десятками таких же недовольных зрителей, а потом добрый час они провели в общих шутках об увиденном. Позже Анне рассказали, что худрук «Ленкома» Марк Анатольевич Захаров, тогда ещё живой, напоследок, узнав о передаче, принял суровое решение снять с афиш спектакль, сказав, что «Ленком» не может позволить себе роскошь, чтобы зрители уходили, не досмотрев до конца их спектакль. А до того он снял «Бориса Годунова», поставленного тем же Богомоловым. Он единственный из руководителей театров, кто так поступил с продукцией «новатора» и «прогрессиста». А московские руководители культурой как бы и не заметили этого факта, напротив, вскорости назначили Богомолова художественным руководителем многострадального Театра на Малой Бронной. Новая информация – о его предстоящей работе над спектаклем по пьесе Чехова «Вишнёвый сад». Опять же, теперь не пьесы ставятся, а всё чаще – по пьесе… по мотивам пьесы… Что больше пострадает в спектакле: текст или смыслы? Вырубают последние «вишнёвые сады». Оставшиеся…

Для Анны оказалось тяжелее, чем осознавать собственную старость, наблюдать за старением и агонией своих великих современников и великих театров. Старость медленна и мучительна. Потери болезненны и невосполнимы. Безвозвратны.

Увы! Из одного времени в другое даже одну и ту же пьесу механически не перенесёшь. Обязательно меняются времена года: весна, лето, осень, зима. А потом опять всё сначала, но и по-новому. Ни природного цикла, ни человеческого не отменить, не заменить. И старость будет. И смерть. А потом как будет? Нам не дано знать. Но будет обязательно по-новому. Будет! Всё равно будет будущее. Реставрацией прошлого, искусственной задержкой старого не отделаться. Надо давать дорогу новому. Расчищать эту дорогу от грязи, поломок, мусора, от старичья… Роль санитара в истории тоже всегда была необходима. Хоть и, конечно же, болезненна. «Стоп! – говорила Анна своему дряхлеющему телу, обнажившимся, как ей казалось, ставшим оголёнными нервам, своей, к счастью, продолжающей работать памяти. – Вспомни всё, не упусти ничего, успей рассказать тому, кто идёт тебе на смену, что ты застала, чей опыт ты можешь передать коллегам-наследникам, это должно быть полезно, необходимо. Ты была счастливицей, ты застала расцвет театра в 60-е, 70-е, даже ещё в 80-е годы прошлого века». Это был не первый в истории человечества парадокс, когда социально-экономические процессы, кризис и крах коммунистической системы, казалось бы, не могли способствовать театральному расцвету, а расцвет был! Да, в магазинах не было колбасы, ничего не было. Стояли рядами бело-розовые консервные банки с крабами. «Опять, кроме крабов, ничего нет», – ворчали люди. И ещё почему-то в магазинах стояли бочки с икрой, дешёвой, по крайней мере в волжском тогда ещё Горьком. Ну это ещё в 60-х… И всё доставали по блату.

А театр был изумительный. Не только в Москве и Питере-Ленинграде, но и в Горьком, где в годы её молодости работали режиссёры Покровский, Гершт, Ефим Табачников и выдающиеся актёры Самарина, Левкоев, Соколовский, Кузнецов, Дворжецкий, Самойлов Володя!.. Так же – в Ярославле и Воронеже… В других провинциальных городах… В Нижнем Новгороде к новым временам всё стало по-другому: к двухтысячным годам режиссёров не стало вовсе, только приглашённые. Директор есть, но без главного режиссёра. Актёры хорошие, но не выдающиеся. Так же было в античности: рабы, заря цивилизации, а театры – великие, с многодневными представлениями, поэтическими состязаниями Эсхила, Софокла, Еврипида. Поэтому и сейчас по крупицам, очень внимательно, ничего не пропуская, надо всё вспомнить, собрать весь опыт, осмыслить его, чтобы он не исчез и был полезен будущим поколениям, чтобы они знали, каким богатством владели их предки.

Подумать только, что, переехав в Москву в начале 70-х, Анна тогда получила сразу, одновременно – как бонус, в награду Таганку, «Современник», Эфроса, ещё живых великих мхатовских стариков… вахтанговцев… Это было время, когда рождались и жили великие театры. Великие явления искусства. Сравнивать, конечно, горько. Анне довелось застать и рождение, и расцвет, и, страшно говорить, но она так думала, другие могут думать по-другому (как в известной песенке из «Оттепели»:…как я была влюблена, и что теперь? Думала, это весна, а это оттепель…), конец «Современника», театра со знаковым, а для современников звучавшим, как трубный глас, названием. Она испытывала счастье, когда вспоминала всю долгую историю своих личных отношений с этим театром, с его спектаклями. Они были участниками её жизни. Наверное, и без них она прожила бы свою жизнь, но по-иному. Вспоминалось единение людей друг с другом в очереди у кассы «Современника». Тогда, в 60-е, 70-е на площади Маяковского с утра пораньше встречались академики и студенты, «физики» и «лирики», москвичи и провинциалы, некоторые приезжали в столицу на один день, чтобы увидеть знаменитый современниковский спектакль. Анна тоже приезжала тогда из города своей юности, Горького, две ночи в поезде туда и обратно, лишь бы попасть в театр. Зато и смотрели не по одному разу «Вечно живые», «Два цвета», «Голый король»… А уж фразу Евгения Евстигнеева – голого короля: «Только говори мне правду» – обращался он к своему первому министру Игорю Кваше, и ответ его знали и повторяли друг другу как пароль: «Я тебе честно, по-стариковски скажу: ты – гений!»

Теперь вместо Волчек назначен Виктор Рыжаков, немолодой человек, выпускник Дальневосточного института, провинциал в столице, как многие из театральных людей, как и сама Анна, но и он уже со сложившейся судьбой и индивидуальностью, до пожилых лет ничем не удививший, культурный, грамотный режиссёр, не более того. Да и министр культуры недавно вынуждена была признать, что «скамейка запасных» главных режиссёров пустует. Нет лидеров. Нет режиссёров, которые могли бы, да и хотели, возглавить театры. Главное, не подготовлены они к тому. И сложившаяся современная система жизнедеятельности театров к этому не располагает. Учат, как правило, вместе режиссёров и актёров, одинаково. На самородков – особенных, индивидуальных художников рассчитывать не приходится. Их всегда бывает мало. А театров в столицах и по стране сотни. Анна помнила, как в своё время на всех совещаниях Георгий Александрович Товстоногов настойчиво повторял одно и то же: воспитывать, учить режиссёров надо не коллективно, группами, а индивидуально каждого. Его так и не услышали. А сейчас и вовсе даже то, что было нажито, рухнуло из-за смены поколений и простого отсутствия мастеров, способных выращивать режиссёров.