Текст книги "Пряный аромат угрозы"

В тот день я вернулась домой поздно – задержалась в галерее, просматривая новую коллекцию картин для следующего вернисажа. На улицу уже опустились сумерки, в квартире было темно и тихо. Но я знала, что он здесь. Он сидел на подоконнике, как обычно, и курил. Я смотрела, как на фоне заката четко вырисовывается его профиль, а вверх неспешно струится дым от сигареты. Я подумала, что надолго запомню этот момент – такой красивый и такой обыденный одновременно. Бросив жакет и сумку в ближайшее кресло, я подошла к нему и встала рядом, прислонившись к стене. Мы молчали. Он сидел, а я стояла – как две застывшие статуи в игре «Море волнуется раз…». Потом он взглянул на меня. С его глазами было что-то не так. Вроде он курил свои обычные сигареты, не траву. Наркотики он не принимал – ни разу после той давней истории. Я верила, что это правда, иначе он бы давно сорвался… и погиб. Возможно, он просто пьян. Это иногда случалось, хотя у него не было алкогольной зависимости. Просто он напивался время от времени, когда с ним происходило что-то странное – то самое странное, причину которого я безуспешно пыталась разгадать.

Когда он вдруг заговорил, его голос звучал словно из-под земли, а то, что он сказал, привело меня в замешательство.

– Ты никогда не хотела стереть память?

– Что?..

– Не всю, а какую-то определенную часть?

– Лео, о чем ты говоришь? Ты пьян…

– Нет. Ответь мне.

Я не знала, что ответить.

– Иногда ты меня пугаешь, – сказала я.

Он улыбнулся, но это была очень странная улыбка – она лишь слегка коснулась губ и пропала.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Возможно.

– Что?

– Тебе не нужно это знать.

– Нет, мне нужно это знать! – заупрямилась я.

– Все это время ты как-то обходилась без этого.

– Вот именно – как-то обходилась. Но больше не могу!

– Еще как можешь.

– Ненавижу тебя…

Вдруг что-то во мне сломалось – словно резко натянутая струна лопнула. Все внутри кричало, заставляя замолчать, но я не могла остановиться. Мой голос дрожал от слез и гнева. Я хотела испепелить его, как он все это время испепелял меня.

– Ненавидишь меня? – спокойно переспросил он. – И за что же?

– За все! За то, что ты превратил мою жизнь в руины. Как только ты появился, все стало рушиться.

– Неужели? Значит, до меня все было прекрасно?

– Да, представь себе! Из-за тебя я потеряла работу, получила «волчий билет». Из-за тебя была вынуждена уехать из своей страны, потому что из-за тебя – или, может, благодаря тебе – никогда не смогу наладить там свою жизнь.

– Можно подумать, ты бы сделала там блестящую карьеру!

– Из-за тебя я была вынуждена расстаться со своими родными и переругалась с друзьями.

– Велика потеря…

– Да, велика! Хотя тебе, может, и не понять. Кроме Дидье, тебя никто не может вытерпеть. А у меня были настоящие друзья, не лицемеры и не прихлебатели, и мне пришлось их всех бросить.

– Да, вместе с безутешным любовничком в придачу.

Я нащупала что-то стеклянное позади себя на кофейном столике. Моя рука уже сомкнулась вокруг этого предмета, готовая запустить его в человека, который сейчас стоял напротив и невозмутимо смотрел на меня, изрыгая мерзости. Но что-то остановило меня. Наверно, я вспомнила, что я его жена.

– Замолчи!..

– С удовольствием. Если бы ты не начала этот бредовый разговор, ничего бы не было.

– Ненавижу… за то, что ты сделал с моей жизнью. Может, ты, конечно, считаешь, что ни при чем. Твое дело. Но мы оба знаем, что это так. Я не хотела тебя ни в чем винить. Даже тогда, в Москве, когда Фридман указал мне на дверь, я могла бы… Но я не стала. Вместо этого я все бросила и поехала с тобой. Ты, конечно, можешь цинично заметить, что у меня был небольшой выбор. Может, и так, но из принципа я могла бы остаться в России. Но я поехала с тобой! И все это время надеялась, что ты хоть чем-то мне поможешь, что я не буду чувствовать себя чужой и никому не нужной. А получается, что я не нужна тебе. Ты не хочешь посвятить меня ни в одну свою проблему. Я твоя жена! А ты только отворачиваешься, напиваешься и оскорбляешь меня. Ненавижу тебя за то, как ты поступаешь со мной…

– И как же я поступаю с тобой? Не задумывалась, чего ты на самом деле хочешь от меня? Не думала, что лучше тебе не знать?

– Думала! Но в том-то и дело, что я ничего о тебе не знаю!

– Неужели? – в голосе ничего, кроме яда.

– Несколько фактов из твоего прошлого не в счет.

– Даже если они не очень-то лицеприятны?

– Я в курсе твоего нелицеприятного прошлого, если ты об этом. Я не сбежала от тебя, когда узнала, что ты был наркоманом.

– И тебя не смутило мое моральное разложение?

– Не настолько, чтобы не простить…

– А убийство?

– Что?

– Убийство человека, по-твоему, можно простить?

Я похолодела.

– Что значит… убийство человека?

Он долго смотрел мне в глаза, а потом я заметила, как его рот искажает странная усмешка. Он засмеялся. Меня прошиб пот облегчения.

– Как ты можешь так шутить? Ты рехнулся?!

Он продолжал смеяться, пока смех резко не оборвался. Черты лица окаменели. Точнее, это была маска – из боли и цинизма. Я знала, что он не шутит. И испугалась я вовсе не потому, что он мог совершить убийство, а оттого, что я верю в то, что он мог это сделать.

Я чувствовала, как лихорадочно работает мозг, пытаясь найти хоть одно оправдание тому, что оправдать невозможно. Он убил в целях самозащиты; убил, чтобы не убили его самого; спасал чью-то жизнь; убил человека, который совершил что-то ужасное; несчастный случай… Все что угодно. Наконец я набралась смелости взглянуть ему в глаза – он отрешенно смотрел в никуда. Весь его яд и сарказм куда-то ушли, исчезли. Когда наши взгляды встретились, на меня смотрел другой человек. Я не могла произнести ни слова, поняла, что дрожу. Это, наверно, был страх – страх, что сейчас он снова ничего мне не расскажет, или, наоборот, – страх, что моя жизнь, возможно, теперь в опасности от того, что он невольно приоткрыл мне свою страшную тайну.

– Глупо было рассчитывать на то, что ты не узнаешь об этом, – произнес он равнодушно.

– Да. – Я молилась, чтобы мой голос не дрожал. – Но ты как раз на это и рассчитывал, правда?

Он закурил еще одну сигарету и снова сел на подоконник. Как будто ничего не произошло. Как будто он только что не признавался мне в убийстве. Как будто все так и должно быть. Словно мы с ним играли в некоей безымянной пьесе театра абсурда.

Я молчала в надежде, что он заговорит первым. Неважно, что он скажет – лишь бы сказал что-нибудь. Но он молчал. И говорить пришлось мне…

– Лео, как это произошло? Давно? Здесь, во Франции?

– Какая разница, где и когда. Важно, что произошло. А теперь можешь справедливо ненавидеть меня дальше и пожелать мне катиться в преисподнюю. А еще лучше развестись со мной.

– Так ты этого хочешь? Развестись? А зачем надо было вообще жениться на мне? Чтобы повеселиться пару-тройку лет? Ведь именно об этом вы говорили тогда с Дидье, когда он уговаривал тебя все мне рассказать? Похоже, он порядочнее, чем я думала. Порядочнее…

– …чем я?

– Я не это…

– Это, именно это. Конечно, это так. Во мне нет ни капли порядочности – я вообще не знаю, что такое порядочность. А тебе просто не повезло: если ты искала во мне порядочного человека, ты его не найдешь.

– Зачем ты это говоришь? Ты меня пугаешь…

– Пугаю?! Неужели ты еще не испугалась? Что еще тебе нужно, чтобы окончательно сломаться?

– Я не собираюсь ломаться! И ты меня не сломаешь.

– Я, конечно, подозревал, что ты не упадешь в обморок… но только гребаную героиню из себя не строй.

Я ничего не ответила на это – я просто молча плакала. Я не смотрела на него из страха, что он увидит мои слезы.

– Это было в Ираке. Несколько лет назад, – продолжил он.

Я резко подняла голову, пытаясь разглядеть его силуэт сквозь слезы.

– Ирак? Но это же война! Убийство на войне – это не убийство…

– Заткнись и слушай дальше. Я находился там в составе миротворческой группы. Сначала доставлял лекарства и провизию солдатам НАТО, потом научился управлять вертолетом и стал перебрасывать военных с одной базы на другую и время от времени – оружие. Когда командиры узнали, что я до того несколько лет прожил на Ближнем Востоке и неплохо говорю и понимаю по-арабски, они стали просить меня иногда выполнять кое-какие поручения. Я понял, что они используют меня для разведки, и вскоре до меня дошло, что они готовятся к какой-то важной спецоперации, в которой им потребуется посредник – человек, который сможет узнать о местонахождении и планах противника.

Потом на несколько минут повисла пауза. Ни один из нас не произнес ни слова. Воздух был так накален, что, казалось, одно движение, один звук могут спровоцировать взрыв.

– У меня был один приятель араб. Даже не приятель, а так – знакомый. Его звали Халид Ясир. Он был чем-то вроде независимого корреспондента: типа освещал события для Аль-Джазиры – не вашим, не нашим. Они, конечно, узнали об этом. Неудивительно – у меня были друзья-арабы. Во время одной доверительной беседы этот самый приятель сказал мне, что знает, где и когда совершит вылазку целый отряд суннитов – я хорошо знал это место, недалеко от американской базы. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что в итоге они поручили мне выведать через него все подробности. – Его тон становился все жестче. – Я это сделал. Когда настал день проведения спецоперации, я должен был быть там вместе с отрядом. До этого меня подготовили – как себя вести, что делать. Стреляю я очень хорошо – научился задолго до того. Смелости тоже было не занимать. И безрассудства. А что еще нужно…

Потом повисла затяжная пауза. Я думала, не переживу этого момента.

Когда он продолжил, его голос звучал как из могилы.

– Моя задача была проста: я хорошо знал дорогу, куда должны были пройти натовцы, для того чтобы окружить противника. Я повел отряд. Это были новобранцы. Я не знал их имен, не знал, откуда они. Даже не помню, на каких языках они разговаривали. Не думаю, что у них было больше опыта, чем у меня – скорее, намного меньше. Перед ними просто поставили задачу, которую нужно выполнить. Когда мы пришли туда, стояла тишина, очень сильно палило солнце, несмотря на деревья и кусты, среди которых мы прятались. Мы должны были сидеть тихо и ждать прибытия других отрядов с других сторон, чтобы образовать кольцо. – Он тяжело перевел дыхание. – Потом внезапно раздался треск, как будто падало что-то тяжелое. В одно мгновение все как будто поглотила буря из песка и огня. Я понял, что кричу что-то, но все заглушают выстрелы. Потом прогремел взрыв – кто-то бросил гранату. Я не знал, кто это был – арабы или американцы. Волной меня отшвырнуло дальше в кусты, и сверху окатила волна песка. Наверно, меня контузило – в глазах туман, в голове шум. А потом резко – тишина. Я думал, что окончательно оглох, но когда песок рассеялся, я поднял глаза и увидел, что произошло… – Он резко замолчал, и на какое-то время между нами повисла тишина.

А перед моими глазами предстала жуткая картина того, что произошло несколько лет назад на земле, выжженной войной. Мне вдруг отчаянно захотелось кричать – так, как кричал он тогда, после безжалостно прогремевшего взрыва, но я понимала, что с трудом дышу.

– Ни один не выжил… – его голос разрезал эту зловещую тишину, как колокол, предвещающий беду… и скорбящий о безвозвратной утрате. – Никто… кроме меня.

– Лео…

Снова затянувшаяся пауза, прежде чем он продолжил.

– Позже, когда отряды НАТО высадились на территории, нашли меня и загрузили в вертолет, я уже знал… Когда они привезли меня в больницу и обрабатывали мои царапины, я слышал, что они обсуждают между собой. Но к тому моменту я уже все знал. Я знал, что была засада. Что нас заманили в ловушку. Знал, что моему знакомому арабу-корреспонденту неплохо заплатили за выдачу схемы операции, которую он якобы узнал от боевиков. Но потом боевики заплатили ему еще больше, чтобы он выдал им наш гениальный план. Который он знал на зубок благодаря мне.

Когда он произнес последние слова, я наконец набралась смелости и взглянула на него. Я ожидала увидеть ужас, гнев, страх, слезы, все вместе на его лице, но не увидела ничего. Оно оставалось таким же каменным, взгляд – холодным и равнодушным. И только в этот момент я поняла весь ужас того, что произошло тогда, шесть лет назад, в Ираке, и сейчас, в этой комнате с видом на Люксембургский сад. И между этими двумя временными точками – отрезок длиною в целую жизнь. Жизнь, полную горечи и страха, постоянного ощущения трагедии, которая ходит за тобой по пятам, которая не отпускает тебя ни днем, ни ночью, которая заполнила все твое существование. Я могла только догадываться, как он жил все эти шесть лет. Вдруг я почувствовала себя полной идиоткой, что не поняла всего сразу. Я строила какие-то нелепые домыслы о его поведении, мое неуемное воображение ничего не пропустило – измены, наркотики, рак, проблемы с психикой – о чем я только не думала, пытаясь угадать причину его скрытности и цинизма. А на самом деле все лежало на поверхности… и ужасало своей нелепостью и трагизмом. Я хотела сказать ему о том, что я чувствую, о том, что я знаю, что чувствует он, что теперь я понимаю, что скрывается за этой видимой жесткостью и беспощадным цинизмом, которыми он прикрывался, как щитом, – которые так и не смогли излечить его душу за шесть лет и вряд ли когда-то излечат. Я понимала, что, несмотря на придуманную им самим броню, он не защищен, он обречен жить в аду, который я теперь вынуждена разделить вместе с ним.

– Лео, ты можешь говорить все что угодно, но ты должен взглянуть правде в глаза: там шла жестокая, непредсказуемая, безумная война. Не будь тебя, был бы кто-то другой. Такое могло произойти с любым человеком, оказавшимся на твоем месте. И никто ничего не смог бы сделать… Это факт. Ты должен его принять…

Какое-то время он молчал. Я испугалась, что он окаменел от отчаяния. Но потом произнес, словно из могилы:

– Все, что я должен был принять, я уже принял, Ли. Я живу, а они нет.

Бесполезно было говорить что-то еще – тема была закрыта. На сегодня и целый год вперед, как я думала. Исчерпать ее от и до было невозможно, и мы оба это знали, но продолжать говорить об этом не было смысла. Я знала, что он никогда не покажет свою слабость, не выставит на обозрение свои переживания, свои бессонные ночи, вспышки ярости и осознание беспомощности. Какие последствия это имело для него после, я спрашивать не стала. Немного позже я узнала, что от разбирательства его «отмазал» отец, и в этом крылась еще одна причина напряженности между ними. Дело не завели, под трибунал его не отдали, и экстрадиции никто не просил, хотя в глубине души я чувствовала, что ему было бы легче, если бы хоть кто-то сделал вид, что помнит об этом. Я подумала, что он бы не побоялся предстать перед военным судом, если не побоялся влезть в самое пекло войны, если поборол наркотическую зависимость, выжил в дебрях Африки, работая на Красный Крест. Вспоминая все, что я узнала о нем, я понимала, что в жизни этого человека слишком много парадоксов. За свои тридцать пять лет он пережил столько, сколько большинство не переживают за всю жизнь, и, откровенно говоря, ему мало чем можно гордиться. Пожалуй, только одним – силой воли. Я не встречала людей с такой силой воли ни до, ни после него. В глубине души, это всегда было то, к чему стремилась я сама, качество, которое я больше всего хотела развивать в самой себе. Но только после того, как я узнала, что с ним произошло в Ираке, я поняла, что это такое на самом деле и что в действительности представляет собой этот мужчина. Мой муж Лео.

Было семь часов утра, когда меня вырвал из сна резкий звонок будильника. Я плохо спала ночью, и мне показалось, что где-то воет сирена. Неужели что-то случилось?.. Кровать была пуста. Я вскочила и побежала на кухню – там никого не было. Потом в ванную – тоже никого. Во всем доме тишина, безмолвная и угнетающая. Дома никого, и уже давно. Кофемашина холодная, запах сигарет нигде не витает. Лео куда-то уехал. Но куда? Он не спал всю ночь, сегодня суббота. Что ему могло понадобиться в такой час? Я чувствовала, как в висках стучит кровь. Я испугалась. Выглянув в окно, я убедилась, что он взял машину. И хотя он не пил, он был явно не в себе. Стараясь всеми силами гнать от себя жуткие сцены, которые невольно то и дело вторгались в мое сознание, я стала лихорадочно одеваться. Ни о кофе, ни о еде я думать не могла – меня тошнило. То ли от страха, то ли от пережитого накануне шока. В какой-то миг мне даже показалось, что я нахожусь где-то между небом и землей, в состоянии полной невесомости. А потом мне пришло в голову взять в руки телефон и позвонить.

Он ответил после второго звонка. Совершенно спокойным голосом:

– Ты уже не спишь? Что-то случилось?

(Ничего, просто ты уехал рано утром в невменяемом состоянии.)

– Нет, все нормально. Я просто… не слышала, как ты ушел.

– Возникло одно срочное дело. Я ненадолго.

(Срочное дело? Утром в субботу?)

– Тебе завтрак приготовить?

– Не знаю. Как хочешь. Я скоро буду.

Он отключился. Все так обыденно, как будто кошмар прошлой ночи нам обоим только приснился.

Я решила заблокировать свой разум: я включила музыку, умылась, накрасилась, оделась. Решила все же приготовить завтрак. Может, это и неплохая мысль – соблюдать обыденность, хотя бы делать вид. В конце концов, многие семьи живут так – делая вид. Чем мы хуже или лучше других? Сварив кофе и купив в кафе за углом свежие булочки, расставив все на столе вместе с фруктами и джемом, я стала слоняться по дому, как по музею, присматриваясь к каждому предмету, как будто вижу его в первый раз. Из динамиков льется музыка, сердцебиение понемногу затихает, уже почти пришло в норму. Потом я стала разбирать газеты, наваленные на журнальном столике, диски, флешки, наушники… Один диск выпал – он не был в чехле. И не был подписан. Я вставила его в плейер. И сразу же вспомнила: это фильм с нашей свадьбы, снятый и смонтированный Дидье специально для нас с Лео, в качестве памятного подарка. Я вспомнила, что за всей этой суетой я так и не посмотрела его от и до. Он был сделан мастерски, было очевидно, что фильм снимал профессионал и человек, который с любовью относится к своей работе и к людям, ради которых он это делает. Мы с Лео были в каждом кадре – веселые, счастливые, беззаботные… Неужели мы всем казались такими? Наверно, да – кто-то же сказал тогда: «До неприличия красивая пара». Я не отрываясь просмотрела весь фильм до конца. Я даже не сразу заметила, как запись закончилась и плейер выключился. Квартира погрузилась в тишину. Я поняла, что все еще одна.

Он вернулся в удивительно хорошем настроении. Наверно, езда по городу на бешеной скорости подействовала благотворно. Мы позавтракали – за завтраком мы разговаривали, как нормальные люди, у которых очень много общего и нет никаких проблем, из-за которых можно не спать ночами и напиваться до смерти. А потом занялись любовью. За окном шел дождь и, судя по низким серым облакам, должен был идти весь день. Я помню ощущения всеми органами чувств, как будто это было только вчера; каждое прикосновение, каждый вздох, смятые белые простыни, приглушенная музыка где-то в отдалении, кровь, пульсирующая по венам, – но не от страха, теперь – от наслаждения… и тихий, успокаивающий шум дождя за окном.

На следующий день я была в галерее уже в восемь утра. Начался вернисаж – нужно было все подготовить к десяти. Что меня удивило, в первый же день выставку посетило очень много людей, большая часть которых (еще удивительнее) были русские. Поскольку я почти все время присутствовала в залах, я познакомилась со многими посетителями: некоторые гостили у родственников или друзей, другие давно живут в Париже. Просвещенные соотечественники меня не так удивили, как то, что живопись вообще представляла интерес для стольких людей из среднего класса. Большинство посетителей не могли позволить себе такие картины, но они пришли посмотреть, потому что хотели быть в курсе тенденций или просто ради эстетического удовольствия. Я улыбалась про себя. Я даже поймала себя на мысли, что сегодня чувствую себя легко – гораздо легче, чем за последние несколько недель. Когда я объясняла что-то одной пожилой француженке, я поняла, что за мной кто-то пристально наблюдает. Мужчина не был похож ни на коллекционера, ни на антиквара. Когда я присмотрелась к нему, то поняла, что он даже не смотрит на картины, ему абсолютно все равно, где он находится, но у него определенно была конкретная цель. И я в недоумении заподозрила, что эта цель – я. Через некоторое время он поборол нерешительность – или, можно сказать, стеснительность – и подошел ко мне. Я видела его впервые.

– Вы ведь мадам Марэ, не так ли?

– Да. Элина Марэ. Что вам угодно? Вы хотели что-то купить?

Я была уверена, что нет, но, тем не менее, решила сделать вид, что не заметила его странного поведения.

– Нет, не совсем. Пока только присматриваюсь.

Он улыбнулся. Обаятельная улыбка, милые ямочки, немного игривое выражение в глазах. Чего он хочет?

– Если честно, я хотел поговорить именно с вами.

– Со мной? Вы уверены? Мы не знакомы.

– Верно. Боюсь, вы меня не знаете. Но я вас – да.

Я удивленно уставилась на него.

– Точнее, не вас, а вашего мужа.

– Лео? Понятно. Но тогда вы также должны знать, что он не имеет никакого отношения к этой галерее.

– Знаю. Дело в том, что в данный момент мне нужен не он, а вы.

– Кто вы?

Он вынул из кармана визитку и журналистское удостоверение.

– Меня зовут Александр Леви.

(Статья в газете про «МарСо». Блондин с голубыми глазами. Лео в ярости…)

Похоже, он и не собирался притворяться. Я сразу вспомнила имя. И поняла, почему не вспомнила раньше – на фото в газете он совсем другой. На деле он оказался не блондином, а шатеном. Глаза – ярко-голубые, как будто носит цветные линзы. Симпатичный. Я бы даже сказала – красивый. Если бы не… Негатив вокруг его проклятой статьи и ложь, ложь, ложь… Вся та ложь, что нас всех опутала.

– Я знаю, кто вы.

Мои друзья говорят, что я никогда не умела врать, потому что все мои мысли и эмоции написаны на лице. Думаю, он заметил, как резко изменилось выражение моего лица. Я думаю, он все понял.

– Так мы можем поговорить?

– Не понимаю, о чем нам с вами говорить, господин Леви. Если вы пришли извиниться за статью, то вы не по адресу – офис моего мужа на бульваре Османн. Если вам нужны подробности для продолжения темы, то вы тем более ошиблись. Более того, думаю, это у меня есть к вам определенные вопросы.

– Например…

– Например? Думала, вы достаточно догадливы, чтобы не заставлять меня произносить их вслух.

– Послушайте, я понимаю, почему вы враждебно настроены, но…

– Враждебно?! Вы выставили моего мужа и всю его семью в таком виде, что можно подумать, это мафиозный клан или настоящая семейка Адамс. И при этом никаких доказательств. Статья ни о чем – так, очернить Марэ в общих чертах. Или это было только начало? На затравку? А у меня вы хотели бы получить некоторые подробности?

– Послушайте…

– Нет, я, конечно, понимаю, что есть еще один вариант – что вы паршивый журналист и ваша статья просто не удалась. Но, если честно, я так не думаю.

Обычно я никогда не разговариваю так с людьми. Он молча смотрел на меня. Непонятно, был ли он сбит с толку или просто переваривает информацию.

– Элина, мне просто необходимо внести некоторую ясность. Поверьте, в мои планы не входит очернить вашего мужа и «МарСо». Я просто работаю над определенным материалом и провожу расследование. Я хочу быть объективным…

– Я вам не верю. Каждый журналист жаждет крови, как только почует ее. Вряд ли речь идет об объективности, главное – сенсация, и как можно скандальнее. И, насколько я помню, я не позволяла называть себя по имени.

Откуда взялось все это? Если бы у меня была возможность проанализировать свое поведение, это ввело бы меня в ступор. Но в тот момент я готова была наброситься на журналиста и разорвать его на куски. Ради кого? Ради Лео? Не знаю. И уж точно не ради его семейки. Просто в тот момент мне вдруг стала так отвратительна сама мысль, что кто-то наживается на трагедиях людей, которые всю жизнь ведут борьбу за нормальное существование. Этот пижон не мог знать о темной стороне жизни Лео – скорее всего, не мог, он травил его за то, что он Марэ, сын одного из самых влиятельных людей Франции, наследник немаленького состояния, нажитого, конечно, не совсем честным путем (по-другому же невозможно!), ведь за этим фасадом не видно ветерана Ирака, сотрудника Красного Креста, морально искалеченного человека… Да, в тот момент я ненавидела Александра Леви и ему подобных.

– Я прошу прощения, если оскорбил вас. Я этого не хотел.

Он повернулся, чтобы уйти. Но задержался.

– Но я не могу вам обещать, что прекращу свое расследование. Мне очень жаль.

Как же, жаль! Какая мерзость…

Он ушел. Наконец. Я решила не говорить Лео об этом визите. Он и так взвинчен до предела. К тому же я надеялась, что этот Леви не откопает самого главного. Пусть пишет про «МарСо» сколько угодно – он не найдет никакой связи с иракскими террористами и продажным журналистом-арабом, сколько бы ни старался.