Текст книги "Армастан. Я тебя тоже"

Первым, кому я здесь позвонила, был Саша Гусев. Мой бывший одногруппник, давным-давно завязавший с медициной и ступивший на зыбкую почву рок-музыки. Ничего не понимаю в рок-музыке, она меня никогда не интересовала, поэтому за Сашиным творчеством я не следила. Но мы с ним каким-то образом не растерялись на просторах взрослой жизни. Он мне довольно часто писал и звонил, наверное, я ему нравилась. Саша был высоким и крупным, пожалуй даже толстым. С ясно-голубыми детскими глазами и толстыми губами, которые он поджимал тоже как-то по-детски.

Когда Саша вошёл в не мою мою квартиру, она сразу же уменьшилась вдвое. Сдулась, как проколотый воздушный шарик.

– Ништяк, – сказал Саша, одобрительно оглядывая пустые белые стены. – Но от центра далековато, Ленка.

Сам он снимал однушку на Пресне. За какие-то безумные деньги. С ним проживала кошка породы мейн-кун.

– Если надо будет съездить куда, что-то купить – маякни, – сказал Саша, когда мы пили чай с белёвской пастилой. – И приходи в субботу на ко… на концерт. Впишу. Я рад, что ты здесь.

От волнения он начинал немного заикаться. Если бы в детстве ему проставили курс актовегина, с этим можно было бы справиться раз и навсегда.

Концерт Сашиной группы (ещё он продюсировал какую-то певицу, но об этом говорил крайне скупо, видимо, певица пока что не добилась выдающихся успехов) проходил в клубе неподалёку от станции метро «Дмитровская». Я далеко не сразу нашла нужное здание. В очереди на вход стояла счастливая, брызжущая гормонами молодёжь, и я почувствовала себя тем, кем и была, – одинокой сорокалетней женщиной в не по годам короткой юбке.

Саша играл на бас-гитаре, но с моего места его было видно плохо. Зато солиста я рассмотрела во всех подробностях – тоже лет под сорок, но живой и весь какой-то ртутный, он довёл зал до полного исступления, а когда какая-то девица крикнула срывающимся голосом «Мы тебя любим!», он безразлично чмокнул микрофон. Ну чистый секс! Саша не стал меня знакомить с солистом, вот и правильно. У таких ртутных мужчин широкий выбор соответствующих женщин, читай – офигенных девок. А может, он вообще по другой линии. Но когда мой друг спросил, как мне концерт, я восхищалась вполне искренне (хотя не смогла бы оценить ни музыку, ни тексты, ни звук, ни свет – всё моё внимание занял вечный юноша в растянутой майке, что-то кричавший в микрофон. Мог бы кричать что угодно).

– По-понятно, – улыбнулся Саша. – Запала на Илюху.

– Ничего подобного! – возмутилась я. – Но ты меня в следующий раз тоже зови! Приду.

Уральская диаспора в Москве, конечно же, не ограничивалась Сашей. За месяц я повидалась с Юлей, Натальей Николаевной и Анфисой, а ещё навестила мамину подругу тётю Надю. Каждый московский дом я прикладывала к себе, как одежду в магазине, когда лень идти в примерочную и ты просто смотришься в зеркало и чувствуешь себя бумажной куклой.

Тётя Надя жила в Лефортово, на улице Госпитальный Вал. От метро до её дома нужно топать минут двадцать, но дорога была приятная. Я шла, размахивая коробкой с тортом без кремовых роз, и вспоминала, как двадцать лет назад точно так же шагала к тёте Наде в квартиру на Блюхера. В те годы она жила в Екатеринбурге, своих детей у неё не было, а лет ей, как я сейчас понимаю, было примерно столько же, сколько сейчас мне. Мне тогда было двадцать, я была чудовищно влюблена и собиралась поразить своего избранника экстравагантным нарядом. Собственных экстравагантных нарядов у меня не было, родители перебивались с хлеба на квас, а тётя Надя работала по контракту в разных зарубежных странах, и я знала, что у неё есть парижские платья. Размеры у нас примерно совпадали, тётя Надя была стройная, устремлённая ввысь, как ракета.

– Выбирай, – она раскрыла передо мной дверцы гардероба, как ворота в рай, где отродясь не стояло ангела с мечом.

Тётя Надя сказала, что я могу взять любое платье, и даже сама накрасила меня французской косметикой. И набрызгала духами. И боже, стыдно об этом вспомнить, сделала мне эпиляцию ног французским кремом «бокаж»!

Странно, что я думаю об этом сейчас. Хотя нет, не странно. Вполне закономерно. При этом я не помню лица того мальчика, которого мне хотелось впечатлить, – тем более что парижский шик не возымел никакого эффекта и мальчик (это я помню отлично) весь вечер увивался вокруг крашеной в рыжий цвет девицы в выбеленных джинсах. А я лила слёзы в углу, размазывая диоровскую тушь по щекам…

Я потом ещё несколько раз приходила к тёте Наде «накраситься», она без звука давала мне любую косметику и ни разу – ни разу! – не проговорилась о моих экспансиях своей лучшей подруге – моей маме. Я сама спустя годы рассказала матери со смехом эту историю, и она мне не поверила:

– У нас с Надей не было друг от друга секретов.

В Москве тётя Надя живёт лет десять, у неё хорошая двушка в кирпичном доме. Я набрала код на домофоне, вызвала лифт – но когда он доставил меня к нужному этажу, засомневалась, а тот ли это дом? В прошлый раз, когда я сюда приезжала, – несколько лет назад, во время продолжительной командировки – тут ничего похожего не было. Сейчас же в пространстве у лифтов развернулась шизофреническая выставка, продолжавшаяся в тамбуре с квартирами. Старые мягкие игрушки, фотографии, похоронные цветы и всевозможный, лишь чуточку облагороженный мусор составляли сложные композиции. В глаза мне бросился портрет Гагарина, взятый в рамку, и унылый плюшевый олень, косивший глазом на первого космонавта, как будто ожидая от него приказа – «Поехали!».

– Что это за ужас, Надя? – сказала я вместо здравствуйте. За глаза я зову её тётей, а в лицо – по имени и на «ты».

– Соседка, – махнула рукой тётя Надя. – Психическая. По помойкам ходит собирает… Сейчас у неё обострение, хотя странно, зима вроде бы… Периодически мы вызываем специалистов, они всё это вывозят, но дня через три выставка открывается заново. Москва…

Этим словом – «Москва», произнесённом всегда с одними и теми же интонациями, где поровну соседствуют восхищение и ужас, – заканчивали свои рассказы все мои здешние знакомцы. Мы с тётей Надей попили чаю, съели по куску торта.

– Ты правильно сделала, Ленка, что уехала, – сказала тётя Надя.

– Ещё не уехала по-настоящему.

– Конечно же, уехала! – тётя Надя говорила с некоторым нажимом, как и полагается педагогу (она преподаёт в МАРХИ). – Просто, понимаешь, наступает такой возраст, после которого уже невозможно сдвинуться с места. А ты успела, впрыгнула в последний вагон!

Тётя Надя сказала, что искать квартиру в Москве надо уже сейчас, не дожидаясь продажи в Екатеринбурге. Но как? Если мне нечем платить?

– Деньги появятся, вот увидишь. Ищи, это не такая простая задача. Выбирай район, смотри объявления на Циане или Авито. Риелтор есть уже?

Я пожала плечами.

– Походи по домам, – наставляла меня тётя Надя. – Поговори со знакомыми. А телефон риелтора я тебе дам. Эт мой бывший ученик, Олег. Он тебе понравится.

Не могу поручиться, но, по-моему, тётя Надя при этих словах хихикнула.

Возвращаясь тем вечером в Отрадное, я заглядывала по пути во все окна московских квартир, гадая, где же она, моя единственная? Кто-то живёт там прямо сейчас или она стоит грустная и всеми забытая? В углах копится пыль, с хрустом отходят от стен обои, перегорают лампочки…

А на другой день позвонил Хабибулин – и сказал, что на бабушкину квартиру нашёлся верный покупатель. Нужно срочно отдать ему ключи и отправить восвояси Митю, потому как ремонтик теперь совершенно без надобности. Покупатель собирается снести здесь всё до основания и сделать ремонт высочайшего класса.

– Но пока у него есть только один миллион, Елена Дмитриевна, – сказал риелтор. – Он переведёт его в качестве аванса, а остальную сумму – до двадцатого февраля. Вы не переживайте, он не обманет. Я людей сразу вижу. Не ошибаюсь никогда.

Чёрная кошка с белыми вставочками

Объявление висело на дверях подъездов, на столбах и даже на мусорных контейнерах. «Потерялась чёрная кошка с белыми вставочками, пугливая, на руки не пойдёт. Кто видел кошку, просьба позвонить». И номер телефона.

Эти трогательные «вставочки» погрузили меня в глубокую печаль. Я несколько вечеров подряд выглядывала чёрно-белую кошку по всему нашему району – но, разумеется, не нашла. А потом объявления исчезли. Это было 24 февраля.

Мои знакомые в Екатеринбурге и Москве пребывали в одинаковой панике. Точнее, нет, в Москве паники было всё-таки больше. Анфиса чуть ли не на следующий день уехала в Израиль. Юля затаилась, удалила свои страницы из всех сетей и перестала отвечать на звонки. Наталья Николаевна заняла активную антивоенную позицию. Тётя Надя сказала по телефону, что через неделю всё это кончится. Что она даёт максимум месяц на то, чтобы всё это кончилось. Сашина группа вначале отменила концерт, а потом назначила сразу три подряд.

Мама плакала, папа сказал, что поедет хирургом на фронт.

А я сидела в Отрадном.

Искать московскую квартиру в эти дни мне было стыдно.

Но и не искать её я не могла.

Покупатель, которого нашёл Хабибулин, действительно перевёл миллион на мой счёт – но с «остатком», в десять раз превышающим первоначальный взнос, не торопился.

– Просит ещё две недели, Елена Дмитриевна, – сказал мне риелтор по телефону. – И поскольку других предложений нет, а время сейчас, сами понимаете…

– Ну да, – вяло заспорила я, – очень удобно всё валить на время.

– Позвольте, – оскорбился Хабибулин, – я делаю всё что могу. Май бест, так ска-ать…

– Но если у него есть деньги на ремонт, почему же он не может расплатиться с нами?..

Я, как все, с утра прилипала к новостям и не верила тому, что вещали с экрана, – не самой информации, а тому, что это в принципе происходит. А вот Виктор, приехавший в конце месяца за деньгами, был в приподнятом настроении и говорил «давно пора».

Я осознавала, что мне надо занять какую-то позицию, но она была между двумя стульями. Меня упрекали – кто вслух, кто беззвучно, – что я храню молчание, но мне и тогда, и теперь кажется, что того, кто молчит, лучше слышно.

И ещё я точно знала, что ни при каких обстоятельствах не уеду из России. Не потому, что «должна быть с моим народом», такими категориями я не мыслю. А просто потому, что, при всей моей любви к путешествиям, к чужим городам и странам, к Парижу, я не сумею жить вне родины.

Мой дом – там, где она.

– Сейчас цены, скорее всего, рухнут, – сказал мне Олег, бывший ученик тёти Нади, которому я позвонила в начале марта. – Давайте попробуем найти вам что-то подходящее.

– …Жизнь продолжается, – пожал плечами Олег, когда мы встретились впервые на станции «Владыкино». – В любое время люди болеют, умирают, рожают детей и ищут себе квартиры.

– Да вы философ, Олег, – сказала я, осторожно разглядывая его профиль – немного волчий, хищный. Олег был с меня ростом, худой, но не тощий. Красивый. Серые глаза. Одет с полным небрежением к вопросу – как ни странно, именно такие люди кажутся мне одетыми хорошо.

– Нет, Елена, я всего лишь риелтор, – он усмехнулся, и щёку прорезала морщина. Пожалуй, мой ровесник, если не старше. – Это я говорю к тому, чтобы вы не грузились. Не стыдились, что занимаетесь таким несвоевременным делом.

Он удивительным образом читал мои мысли, и я, испугавшись этого, продолжала язвить просто из чувства самосохранения:

– Да вы ещё и психолог!

– Риелтор всегда психолог. Часть профессии.

Мы ехали до станции «Дегунино».

У Олега была машина, но он, как многие москвичи, предпочитал общественный транспорт – это, в общем, разумно в городе страшенных пробок (говорят, что таксисты здесь ездят в памперсах) и бесчеловечных цен за час парковки.

Первая квартира, куда Олег меня привёз, была в доме на Путевом проезде. Дом средний, но скорее неплохой. Так сказал Олег, я-то не очень разбиралась в том, какие дома плохие, какие нет, – отмечала только разнообразие массовой застройки в сравнении с екатеринбургской. У нас почти всё старое (на новое я с моим бюджетом претендовать не могла) жильё однотипное – а здесь дома заметно отличались друг от друга. Были, например, дома-ширмы с лоджиями-кораблями – Олег называл их «лежачие небоскрёбы». От первого подъезда до последнего в этом доме идти было целую вечность. Совсем другое дело – дома панельной «чешской серии», так называемые чешки, или серии КОПЭ (французское слово не должно вводить в заблуждение, сказал Олег, снова усмехнувшись, – это просто аббревиатура от «компоновочные объёмно-планировочные элементы»). КОПЭ мне нравились – белые замкнутые дома-крепости, где окна как бы оторочены синим или коричневым цветом.

– Но они дороже, – сказал Олег и протянул мне какой-то шуршащий комочек, я даже не сразу поняла, что это бахилы.

Дом на Путевом проезде принадлежал серии П-49 и был построен в 1969 году. Девятиэтажка. Швы между панелями – серые.

Риелтор продавца уже ждал нас у подъезда – точнее ждала, потому что это была женщина. Дама лет пятидесяти (наверное, типичный московский риелтор – постоянно говорит по телефону, сумка набита ключами от чужих квартир, глаз дёргается, пальцы пахнут железом).

– Пойдёмте, – радушно сказала она, открывая входную дверь. – Обратите внимание, какой здесь чистый подъезд. Даже уютный. Место, вообще говоря, изумительное! В соседнем доме продуктовый магазин, в шаговой доступности три станции метро…

– Говорят, здесь будут тянуть хорду, – перебил её Олег. – Пока строят дорогу, жить будет затруднительно.

Дама возмущённо вспыхнула:

– Это ещё обсуждается!

– И до метро далеко.

– А вы как шли? Вы, наверное, не там шли, я вам сейчас покажу… Здесь пятнадцать минут буквально!

Она так хотела продать нам квартиру, что мне вдруг стало её жаль. И её, и себя, и всех разом.

Но квартира мне сразу же понравилась. Планировка у неё была стандартной, как вскоре выяснится, для большинства московских панельных домов: из прихожей прямо по борту маленькая комната, направо – комната побольше, налево – коридор с раздельным санузлом и кухня. Потолки, полы, стены после ремонта. На кухне оранжевый гарнитур. В большой комнате – потолок с цветной подсветкой, которая включается пультом. Есть даже светильники, мебель, техника! Я вдруг вспомнила, как папа говорил мне про квартиры, в которые люди заходят с чемоданчиком. Вот же она, та самая квартира!

– Ребята делали ремонт под себя, – разливалась риелторша, почувствовав моё молчаливое одобрение. – Всё свежее, чистое. Обратите внимание на кондиционеры. Они остаются. Вообще всё остаётся, кроме стиральной машины. Даже посудомойка. А кондиционеров таких нам больше возить не будут.

Я подошла к зашторенному окну, сдвинула в сторону тяжёлую ткань. Вид отсюда открывался депрессивный – на гаражи и автобусную остановку, где стояли нахохлившиеся, как голуби, москвичи.

– Решайте, в общем, – риелторша немного подустала от собственного красноречия. Олег выглядел невозмутимым. – Смотрите-смотрите, – призывала меня к более активным действиям риелторша. Я смотрела и думала, что, наверное, больше не надо ничего искать. Идеальный вариант, в сумму укладываемся. Вот только эта хорда, которую будут здесь тянуть…

– Балкона нет, – сказал Олег, когда мы вышли на улицу, попрощавшись с риелторшей. – Площадь маловата. По сути своей – хрущёвка, разве что потолки чуть повыше… И хорда. Нет, для вас, Елена, это не вариант.

– Зачем же мы сюда приехали? – удивилась я.

– Затем, чтобы вы познакомились с рынком. Я хочу, чтобы вам было хорошо в вашей квартире. Вы должны понимать, что покупаете, и знать, какой у вас есть выбор. Ну что, посмотрим ещё парочку?

Следующей квартирой должна была стать трёшка на Лескова. Трёшка! Я возликовала, но тут же заподозрила подвох:

– А почему такая цена?

– Трёшки разные бывают, – уклончиво сказал Олег. – Там хозяева не справились с ипотекой. Переезжают в Подмосковье. У нас есть ещё время до просмотра, хотите кофе?

Пока Олег покупал кофе в довольно страшной, на мой взгляд, стеклянной забегаловке, я позвонила маме. Рассказала про Путевой проезд и про то, что мы сейчас едем смотреть трёшку.

– Хочу тебе рассказать одну поучительную историю, – сказала мама. – Лет пятнадцать назад у нас в институте разделили кафедру. Нам с Марией Андреевной декан разрешил выбрать помещение первыми. Там было два варианта – большая комната без ремонта со страшным пятном от протечки на потолке и маленькая, чистенькая, только после отделки. Мы польстились на чистоту и выбрали маленькую. И все годы об этом жалеем. Та кафедра сделала ремонт и живёт припеваючи. А мы ютимся. Надо, Ленка, выбирать не мебель с техникой, а общую площадь. Смотри на метры, не на ремонт. В общем, если тебя интересует моё мнение, то я за трёшку! Остальное – сделаешь.

На Лескова жили мусульмане. Вообще в этом округе живёт очень много, так скажем, выходцев. Неподалёку от моей Олонецкой находится парк четырёх религий, но над всеми храмами довлеют две мечети, шиитская и суннитская. Кругом продают сплошной халяль, попадаются женщины в никабах, а мужики сидят рядом с кустами на корточках, по-азиатски. Но та квартира на Лескова – кстати, это уже не Отрадное, а Бибирево – была мусульманской со знаком плюс. Здесь повсюду висели бархатные таблички с вышитыми сурами, а на полу лежали молитвенные коврики.

Такие квартиры часто снимают в современных сериалах о жизни небогатых москвичей: от входной двери тянется длинный коридор, одна комната – налево, к ней примыкает другая, меньшей площади. В маленькой, видимо, обитали дети: двуспальная кровать завалена игрушками и какой-то яркой одёжкой, а стены изрисованы фломастерами. Ремонта здесь не было никакого – я уже начала в этом немного разбираться, но окна ПВХ (самые дешёвые, одинарные, как объяснил Олег) присутствовали во всех комнатах, кроме дальней, той, что в конце коридора. Там имелся балкон, заваленный сломанной мебелью, велосипедами и ещё какими-то отходами человеческой жизнедеятельности. И сама комната тоже замусорена, видимо, жильцы ею не пользовались.

Кухня располагалась слева от входа. Здешний риелтор (мы приняли его вначале за хозяина – потому что это был явно восточный человек, похожий скорее на торговца фруктами, чем на продавца недвижимости) с гордостью указал на золочёный гарнитур, при виде которого у меня закололо в глазах. Хозяйка, которая не справилась с ипотекой, – луноликая женщина в платке – не говорила ни слова и только улыбалась.

– Вот это уже интереснее, – сказал Олег, когда мы вышли на улицу, пообещав мусульманам связаться с ними в ближайшее время. – Хорошая площадь, планировка удачная. Что думаете?

– Не знаю. А почему мы смотрим только квартиры на севере? – спросила я. Олег улыбнулся, и я вдруг подумала, что хочу погладить эту его морщину на щеке.

– Запад дороже. Юго-запад ещё дороже. Смотреть можно в разных районах, но мы ведь не просто смотрим. Мы хотим купить.

Как мне нравилось это его «мы»!

Если я скажу, что мне подходит мусульманская квартира, что я готова вносить аванс (миллион-то у меня уже был), то вряд ли увижу Олега ещё раз. Точнее, увижу, конечно, – мы будем оформлять сделку, получать ключи, расплачиваться, – но это уже станет окончанием наших рабочих отношений, а другие отношения… почему я вообще о них думаю, это несвоевременно, не по-взрослому! Взрослей, Ленка!

– Я вас понимаю, – неожиданно мягко сказал Олег. – Сложно так сразу решиться.

– Ну почему же! – Я вдруг вспомнила мамину кафедру с пятном на потолке. – Вы же сами говорили, что трёшки по такой цене бывают редко. Вот только меня пугает ремонт.

– Я вам найду хорошую бригаду. Лишнего не возьмут, честные.

– И ещё – клиент в Екатеринбурге. Всё тянет и тянет с оплатой.

– Дайте мне номер вашего риелтора. Я позвоню ему сегодня, и мы всё обсудим. А пока давайте посмотрим ещё одну квартиру, на Корнейчука. Там, правда, до метро неблизко, но мне очень нравится планировка. Пятьдесят четыре метра, потолки хорошие, большая кухня. Я вас хорошо представляю в той квартире.

– А вы бы сами что решили, Олег? – спросила я, пытаясь унять сердцебиение, – он меня представляет в квартире! (Ну дура дурой!) – Брать Лескова или не брать?

– Не возьмусь я за вас решать, никогда этого не делаю. – Он резко стал серьёзным. – Это должен быть ваш выбор, а то потом скажете – насоветовал мне один дурак…

Дом на улице Корнейчука был как раз той самой чешской серии. Мы никак не могли найти нужный подъезд, заходили то с одной стороны дома, то с другой – и смеялись, как подростки. Подростки тоже смеялись – не над нами, а во дворе, гурлили как голуби. Март набирал силу медленно, была ещё не настоящая весна, у меня замёрзли ноги.

Риелторша провела нас в квартиру, где ждал мрачный смуглый паренёк по имени Лёша. Интересно, что номер квартиры она нам не назвала: Олег сказал, что это обычная практика. Указывают в объявлениях точный адрес, но без квартиры, а потом встречают у подъезда или называют код домофона. Мы поднялись на третий этаж.

В прихожей сильно пахло табаком. Риелторша, похожая на белочку, начала расхваливать площадь квартиры, но и я сама видела, что она намного больше даже той мусульманской трёшки. В одной комнате стояла старинная мебель («Это мы не оставим»), в кухне – гарнитур 1980-х в смешной цветочек («Это, конечно, оставим»), а в комнате поменьше лежал на двуспальной кровати паренёк Лёша, наследник вышеописанного жилья. И курил здесь, наверное, тоже Лёша – Белочка-то выглядела совершенной зожницей.

Лёша смотрел какой-то спорт на гигантской плазме («Тоже, конечно, заберём»), а я думала: от кого ему досталась эта квартира и почему он её продаёт? Кажется, именно в этот момент я впервые осознала, что не могу разглядывать квартиры как площадь, потому что они воплощают то, чем, в общем-то, и являются: чужую жизнь. Никто не впустит тебя в один момент в свою жизнь, со всеми её тайнами, тряпками, текущими батареями, выломанными креплениями, прокуренными шторами, – если ты не собираешься купить эту жилплощадь. Я с первых же секунд погружалась в чужую историю и зависала, и Олег напрасно толкал меня в бок – ему надо было, чтобы я осматривала антресоли, чтобы замечала несогласованную перепланировку, а я вместо этого представляла себе, кто жил в этой комнате, кто прижимался головой к обоям из года в год, кто смотрел в окно на хоккейную коробку…

– Здесь жила Лёшина бабушка, – подала голос Белочка. – Она умерла лет шесть назад, и… так получилось, что квартиру необходимо продать.

– Мы ответим вам в ближайшие дни, – сказал Олег, подталкивая меня к выходу. – …Посоветуйте ему курить на балконе хотя бы при клиентах, – шепнул он на прощанье Белочке.

Когда мы вышли, уже полностью стемнело. Я устала так, будто весь день мыла лабораторную посуду.

И тут позвонил Хабибулин.

– В следующую пятницу у нас сделка, Елена Дмитриевна. Клиент нашёл деньги. Прилетайте!

– Олег, – я чуть не расцеловала риелтора, но потом опомнилась – мы были знакомы первый день. – Олег, я беру мусульманскую квартиру, звоните!

Конечно же, когда он позвонил, выяснилось, что сразу после нас пришли другие люди – и уже внесли задаток.

– Тогда эту, Лёшину.

– Вы уверены? Хотя… они попросят аванс максимум тысяч пятьдесят.

– Вносите. Уверена.

Я шла по улице Корнейчука, улыбаясь и думая о том, что моя квартирная эпопея закончится уже на следующей неделе. Что надо будет попросить Таню найти мне хорошего дизайнера по интерьерам. И что Олегу я смогу однажды позвонить просто так – ведь мы будем жить в одном городе!

Когда я уже свернула к дому на Олонецкой, под ноги мне бросилась чёрная кошка с белыми вставочками, но я не успела ни схватить её, ни даже толком рассмотреть: она скрылась в ближайшей подворотне.

Бедные москвичи

Это правда: в Москве всё замкнуто на квартирах, метрах, жилье. Как бы ты ни уклонялся, рано или поздно упрёшься лбом в жилищный вопрос. Где ты обитаешь, в каком районе, сколько у тебя комнат, просыпаешься ли ты утром от грохота мусоропровода, не попал ли дом под программу реновации. Каждый второй снимает, каждый третий житель окраин – переселенец из центра (когда расселяли старые коммуналки, чтобы настроить там роскошных домов, то обитателей – коренных москвичей – ссылали куда-нибудь в Строгино; сегодня это, впрочем, престижный и весьма дорогой район).

Если тебя спрашивают, где ты живёшь, а ты почему-то не хочешь раскрывать точные координаты, можно сказать обтекаемо: я живу на севере. Или – на юго-западе. Точный адрес раскрывают те, кто им справедливо гордится, – те, кто живёт, например, на Патриках.

Я буду жить, по всей видимости, на севере. Северо-Восточный административный округ. Норд-ост. С суровым ветром по имени норд-ост я столкнулась однажды в декабре в Геленджике. Мой рейс перенесли из-за погодных условий, и я сидела два дня и две ночи в отеле, опасаясь выйти на улицу. Стёкла тряслись в окнах, ветер выл как волк в трубу. С балконов падали пепельницы. Норд-ост в секунду вырывает все мысли из головы, раздаёт направо и налево ледяные пощёчины…

Улицы Геленджикской в Москве нет, но если бы она была – то на юге. Здесь точно соблюдается принцип: холодные, северные улицы – Полярная, Норильская, Северный бульвар, Северный проезд и девять Северных улиц, а до кучи примкнувшие к ним декабристы (все вместе, а кое-кто по отдельности), полярные исследователи, мореплаватели и… почему-то композиторы – находятся в наших краях. Южные – Одесская, Коктебельская, Керченская, Феодосийская, Миргородская, Симферопольский бульвар – на юго-западе. Москва – модель земного шара, круги от брошенного камня расходятся всё дальше от центра, да и центров в ней уже не один, а несколько.

– Давайте встретимся на Пятницкой или в каком-то другом центре, если вам неудобно, – предлагает Олег.

Я приезжаю на встречу раньше – как все, кто недавно переехал, я ещё не умею рассчитывать точное время и соображать, в какой вагон метро лучше садиться. Захожу в церковь Климента, папы римского. Не просто чтобы скоротать время, нет. Таня сказала, что надо помолиться святому Спиридону Тримифунтскому, что он помогает в жилищных делах. Я довольно быстро нахожу его икону – святой Спиридон в серебряной шапочке, с серебряной бородкой. Смотрит на меня вопросительно.

«Ну это, – мысленно блею я, – даже не знаю, как сказать. Мне как-то стыдно сейчас просить помощи в таком деле, надо молиться о другом… Георгию Победоносцу надо, наверное, молиться. Ну вот раз уж я пришла, может, ты мне как-то поможешь?»

Вне всякого сомнения, это была самая тупая молитва из всех, которые слышал когда-либо святитель Спиридон Тримифунтский. Я бы на его месте не стала помогать.

Олег ждёт у входа в «Джонджоли», ему очень идёт шапка, жаль, что он её снимает. Столик заказан у окна, из него дует (не норд-ост, но ощутимо). Мы пересаживаемся, заказываем какую-то еду.

– Пришли результаты проверки, – говорит Олег. – У нашего Лёши с Корнейчука обременение. Небольшой, но всё же долг. Обещали сегодня же закрыть. Решайте.

– Лёша слегка мутный, да?

– В Москве разные люди живут, – говорит Олег. – Он вырос без родителей, бабушка воспитывала. Потом его окрутили… южные люди, так скажем. – Я понимаю, что речь идёт не о жителях престижного административного округа Москвы. – Лёша им сдавал квартиру за копейки, сам жил где-то у друзей. И те люди его уже почти что уговорили продать её им тоже за копейки, но парню повезло с риелтором. Честная оказалась.

Это он про Белочку. Я вдруг чувствую спазм ревности.

– В общем, решайте. Как всё прошло в Екатеринбурге?..

…Прошло всё быстро и на удивление легко. Хабибулин (на сделку он пришёл в демонической чёрной маске, лица его я так и не увидела) и в самом деле был профессионалом (моя интуиция посрамлена и молчит вот уже пятый день, хотя могла бы нашептать пару напутственных слов). Взял он с нас, конечно, немало – но квартира продана, деньги уже на моём счёте. Вот только… теперь я не уверена, что хочу ту самую, на Корнейчука. Что готова вкладываться в дорогой ремонт и глазеть на хоккейную коробку в окно. Ещё эта странная история с долгом, а вдруг выплывут и другие?

– Не выплывут, – говорит Олег и снова улыбается, и я сжимаю руки под столом, чтобы не потянуться к его щеке.

Мои желания были, наверное, не очень прочно закреплены – и от встречи с Олегом всю эту шаткую конструкцию сорвало. Норд-ост – лишь слабый тёплый ветерок в сравнении с тем, что хозяйничает внутри.

Опытный путешественник умеет принимать нужные решения достаточно быстро.

– А можем мы ещё раз её посмотреть?

– Конечно. Хоть сегодня.

Олег попросил счёт, и мы так долго рвали его друг у друга, что разорвали пополам, и официант посмотрел на нас с интересом, превышающим профессиональный.

В метро я впервые не разглядывала людей напротив. Я смотрела на Олега, даже когда не смотрела на него. Руки у него чуточку крупноваты для такого роста и сложения. На щеках поблёскивает еле видная щетина. Когда я еду в метро одна, то стараюсь занять место «с одним соседом». Сейчас мы сидим рядом с поручнем, который разделяет нас и в то же время сплачивает, – поезд несётся так, что мы то и дело хватаемся за блестящую трубу.

Пересадка. Пассажиры, как и в Екатеринбурге, все в чёрном, лишь изредка вспыхивают жёлтые, зелёные и розовые наряды курьеров. И когда мы всё-таки успели стать такими предсказуемыми?

В вагоне свободно, мы садимся рядом, я чувствую тепло.

В принципе, мне уже не нужна никакая квартира, но деньги на счёте пугают меня – сама сумма пугает. Ну и вообще, я слишком глубоко завязла, не выйти.

– Выходим! – говорит Олег, потому что я зазевалась, и в вагон втекает чёрная струя пассажиров. – …Вы, Елена, как настоящая москвичка, – смеётся он, когда мы уже стоим на эскалаторе. – Сидите до упора.

А ведь я и сама замечала, что, когда в метро объявляют нужную станцию, к выходу устремляются в первую очередь «гости города». Москвичи сидят, никуда не торопясь, пока не разверзнутся двери.

Автобус. Благословенная толчея прижимает нас друг к другу. Я всегда считала серые глаза самыми красивыми, самыми красивыми…

…На сей раз мы не промахнулись с подъездом, но чем ближе подходили к Лёшиной квартире, тем увереннее я понимала, что не хочу её покупать.

Моя Таня – любительница доверительного общения с Вселенной – считает, что надо представить себе свою мечту предельно конкретно, потому что у Вселенной нет времени придумывать что-то особенное для каждого человека, надо ей помочь, надо помочь Вселенной.

– Подумай о том, какую квартиру ты хочешь, – учит меня Таня. – Где она, в каком доме. Сколько там комнат, вид из окна, солнечная сторона или тень.

Олег говорит что-то похожее, но другими словами:

– Когда вы увидите свою квартиру, то сразу поймёте – это она. Знаете, Елена, у меня была одна клиентка, красивая молодая девушка (новый спазм ревности – интуиция, где ты? Молчит, не даёт ответа). Мы так же ездили с ней на просмотры, и один был ну совершенно убитый вариант – бабушкин ремонт, всё старое, облезлое, запах этот… А деви́ца говорит – боже, боже, это прямо как у моей бабушки, беру! И купила ту квартиру со половиками и кастрюльками.