Текст книги "Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера"

Как и в лавандовых глазах того благородного вига с голосом дряхлого старца в центре полукруга наставников. И, кажется, сейчас он наконец изложит суть экзаменационного испытания. Судя по его властно воздетой серебристой руке, призывающей к тишине, он собирается сделать именно это.

В висках застучало. Этот стук, казалось Илари, выбивал из ее головы остатки знаний. Знаний и без того неполных, отрывочных: где ей было взять себе наставника, который помог бы уложить их в стройную систему и прочно укрепить в архивах памяти? От матери толку было мало. Ее всегда приходилось упрашивать, если не умолять, поделиться секретом приготовления очередного снадобья, эликсира или целительного полуяда из желез колючих лесных ужей. Что касается бесценных для Илари навыков в элементарных лекарских приемах – тут Наида и вовсе оставалась глухой, как стена. Что поделаешь? Приходилось действовать самостоятельно. В результате почти весь скромный заработок девочки оседал в карманах торговцев подержанными книгами, страницы которых были заляпаны темно-синими пятнами крови (загадку розовых следов Илари предпочла оставить неразгаданной). А в местах, где прозрачные мембраны были истощены временем и неподобающим обращением, от некогда ярких чернил остались бледные водяные знаки. Да что там кровь и чернила! Уже счастьем было, если количество страниц соответствовало их числу, обещанному в содержании книги. Если, конечно, лист с этим самым содержанием изволил сохраниться.

Обычно девушка старалась гнать прочь мысли о знаниях, что обошли ее стороной, оставшись на вырванных страницах. Затем ведь она и шла в Университет: чтобы открыть для себя эти недостающие фрагменты и впитать, как губка, собранную воедино тайнопись водяных знаков! Глубоко познать все тонкости и хитрости лекарского мастерства, научиться ориентироваться во внутреннем строении организмов вига с закрытыми глазами. «А не бездумно зазубрить страницы пособий под надзором наставника, чтобы потом запутаться, если их вдруг поменяют местами», – закончила мысль Илари, искоса поглядывая на своих хорошо одетых лучеруких конкурентов.

Нельзя сказать, что они выглядели безликой массой избалованных и равнодушных к лекарскому ремеслу детей, озабоченных только тем, как бы не получить дома нагоняй за плохую подготовку к экзамену и не лишить себя посуленного вознаграждения за успех. Кто-то со смесью восхищения и опаски исподлобья поглядывал на строгую выправку магистра Моффа; кто-то безотчетно выстукивал пальцами хаотичный ритм по пока еще белоснежной столешнице, ожидая дальнейших указаний; кто-то, прикрыв глаза, силился воскресить в памяти алхимические формулы и определения, нашептывая их в бесконечную высь потолка аудитории.

«В общем, ведут себя как и подобает детям их возраста», – резюмировала Илари. Напускное пренебрежение, дополнительные два светооборота в толще подводного мира Вига, вынужденная самостоятельность и раннее вступление в борьбу за будущее – вот, пожалуй, и все, что могла она положить на свою чашу весов против наследников аристократических семей Нуа.

Тем не менее, очевидно, настало время переступить через гордость. Ведь пузырек так и не сдал свои позиции: крепко сидел на шершавой поверхности круглого жестяного подноса, выглядывающего из основания стола. Как и его стеклянные соседи. Да они никак сговорились против зачерновичьей выскочки! «Не желаем иметь с тобой дел, – будто бы позвякивали они. – Мы, творения лекарского и алхимического мастерства, рожденные на свет талантом достойных в Лабораториуме, не позволим абы кому дотрагиваться до нас!» А быть может, это вовсе не воспаленное воображение Илари наделяло склянки высокомерием? Как бы то ни было, требовалось предпринять нечто такое, что вмиг примирило бы этих пузатых стеклянных снобов с ее мозолистыми ладонями. Всего-то ничего: просто взять и отсоединить их от ящика стола.

Ох, если бы это оказалось так же просто, как звучало!..

Лихорадочный взгляд по сторонам. Что же это? Неужто двенадцатилетние несмышленыши еще до объявления старта начали обгонять Илари? Поглядите на них – у каждого второго уже по заветному пузырьку в сияющих перламутром пальцах! А то и по два, если присмотреться как следует… Некоторые из поступающих принялись торопливо бегать глазами по витиеватым письменам, опоясывающим этикетки бутылочек и колб. Нет, это невозможно! Отдельные пары глаз ясно выражали понимание секрета полуразмытых чернильных каракулей. Особенно впечатлил Илари один на вид совсем юный поклонник лекарского ремесла.

Низкорослый толстяк, словно горсть леденцов, перебирал в пухлых ладошках темно-зеленые, мрачно-фиолетовые и бордовые шарики с узкими горлышками, радостно кивая каждому из них как старому знакомому. «Судя по блеску, они отвечают ему взаимностью…» – завистливо рассудила Илари. Круглое лицо мальчугана светилось не меньше, чем промасленный спил снежного корня. Он закатал рукава своей аквамариновой мантии аж по самые локти, и теперь его оголенные руки навевали комичную мысль о серебряных латах. «Ха-ха! – Девушка едва сдерживала язвительный смех. – Пекарь приоделся рыцарем и заявился в таком виде на свое рабочее место!» И в самом деле, перенеси этого толстячка к печной заслонке хлебопекарного цеха Черновика – ни дать ни взять готовится поставить в печь несколько булок травяного хлеба. Не хватает разве только фартука да повязки на голове.

Вот «пекарь» потянулся короткими пухлыми пальчиками за очередной порцией «теста». Илари, все так же боясь обнаружить свою некомпетентность в обращении с лекарским инструментарием, не позволяла себе повернуть голову и в открытую посмотреть, как другие отсоединяют колбочки от магнитного ящика. Поэтому, делая вид, что пока занята их тактильным изучением, девушка вовсю косилась на деятельного толстяка. Этот шпионский прием давался нелегко – болью глазных мышц, ощутимым изменением черепного давления и легким, но вместе с тем неприятным головокружением. Илари ухватилась дрожащими пальцами за прохладную гладь столешницы. Волнение, однако, перекрывало физический дискомфорт и подталкивало к скорейшему разоблачению магнитной аномалии, не позволявшей взять в руки ни одного снадобья. Ведь замешательство Илари того и гляди заметит – если уже не заметил – тот седой преподаватель в молочном кимоно. Девушке пришлось не раз пожалеть о выборе места: слишком близко от возвышения, на котором полукругом восседали за столом наставники. Глупость за глупостью! Да что с ней сегодня – в такой-то день! – творится?

Нет, глаза теперь уже отводить никак нельзя. Нужно-таки углядеть, как этот маленький обжора-барчук подцепит с подноса новый пузырек! И пусть это будет стоить хоть светооборота головной боли! Плевать сейчас на все!

Илари, продолжая с независимым видом копаться в ящике, изо всех сил удерживала фокус на мальчугане, которого в порыве искренней зависти окрестила «пекарем». Она продолжала свое вынужденное «шпионство». Толстяк же, как назло, приостановился. Конечно, ему-то куда торопиться! Он задумался – видать, и вправду, о травяных булочках в сливочной глазури – и мечтательно забарабанил пальцем по восковидной пробке, что увенчивала горлышко темно-алой бутылочки. То была последняя емкость, до которой еще не добрались пухлые серебристые руки.

«Что он там выстукивает?!» – нервно вопрошала себя Илари. Потом всерьез задумалась: а может, и в самом деле попробовать постучать по тугой вощеной пробке? Чем искусники не шутят!..

Стараясь действовать как можно незаметней – на случай, если идея окажется столь же бесполезной, как и латы для пекаря, – девушка со всей доступной ей деликатностью трижды коснулась пробки кончиком ногтя указательного пальца. Эта нехитрая манипуляция заметно усилила ощущение собственной бестолковости. Похоже, на щеках Илари расцвели васильковые тени, выдающие прилив к ним синей крови, что не на шутку разбушевалась под бледной кожей девушки. Неудивительно. Ведь так оно всегда и происходит, когда надежды всей жизни, пусть и недолгой, кубарем катятся к самому краю обрыва. Краснеют ли щеки, синеют ли – какая, в сущности, разница?

Тук-тук-тук.

Ответа, как и стоило ожидать, не последовало. Абсолютная тишина. Ничего не щелкнуло, не скрипнуло и даже не пискнуло. Никакого намека на то, что хитроумный поднос готов расстаться со своим бесценным содержимым.

Что делать?

Мастер уже принялся, не меняя интонации и тембра, монотонно излагать условия экзаменационного испытания. До Илари, хоть она и заняла «удачное» место в первом ряду, слова долетали какими-то приглушенными отзвуками. Будто ее заперли в деревянной бочке и швырнули в глубокий подпол.

– …существо… с индивидуальным… хвори… – доносилось разреженным эхом откуда-то сверху, – знания… типы снадобий… элементы формул… от ваших наставников.

То, что другие воспринимали как вполне выполнимые указания, для Илари звучало бессвязными обрывками приговора – лично ей. Приговора, который она не в силах оспорить.

Да уж, видно, мерзкий толстяк (наверняка любимец своих многочисленных лучеруких родственников!) просто решил поиздеваться над ней. Нарочно сделал театральную паузу, потянул время, чтобы сильнее помучить подглядывающую за ним шпионку. А потом пустился выстукивать мотив какой-нибудь прилипчивой дразнилки, чтобы потом вдоволь погоготать со своими приятелями-увальнями над тем, как взрослая девица принялась повторять за ним! Наверняка он давно заметил Иларино замешательство над подносом с колбочками. И уж конечно, не смог отказать себе в удовольствии посмеяться над простушкой, вообразившей о себе невесть что. А чудное обстоятельство, что она к тому же – вот удача! – выглядела старше всей группы экзаменующихся, лишь добавит перца в будущую байку для дружков. Какой прекрасный способ показать им, что он не только не боялся вступительного испытания, но и за пару мгновений до него нашел в себе моральные силы для столь остроумной затеи!

Гадкий, гадкий хряк, выдрессированный учтивыми наставниками за звонкую монету родителей! А ведь вначале он даже показался девушке милым и смышленым… Теперь же она видела всю его снобистскую избалованную натуру насквозь! И презирала его всеми фибрами своего растревоженного эо. Презирала – от собственного бессилия, от закипающей злости на себя, от злости на мать и от режущей боли в глазах, которыми она так долго силилась углядеть в его насмешке спасение для себя.

Ибо кто станет возиться с ней в Университете, если она не в состоянии даже взять в руки инструменты?!

Со всех сторон на Илари были нацелены острые стрелы недоброжелательства. Она ощутила себя всеобщей мишенью, замершей в мучительном ожидании пронизывающей боли. Кругом одни стрелы: в строгих фиалковых глазах Моффа, в смеющемся над ней толстяке в аквамариновой мантии, в неприручаемых пузырьках с эликсирами… На хвостовиках этих стрел выцарапано что-то о призвании. Чтобы стало видно, когда они будут крест-накрест торчать из ее кровоточащего сердца.

Стрелы, стрелы, стрелы… Они целятся и ждут, когда их мишень не выдержит и дрогнет.

Две тяжелые горячие слезы копились в уголках нежно-голубых глаз Илари еще с момента, когда она встретилась взглядом с суровым мастером Моффом. Все последующие впечатления попросту выплеснули их наружу, несмотря на внутреннее сопротивление девушки и нежелание терять остатки своей пресловутой гордости. Водная вуаль, окутывающая подводный мир Вига, отчасти скрыла этот всплеск слабости и отчаяния. Девушку выдавали только покрасневшие глаза, замутненные поволокой, что переливалась в их нежной голубизне. И все же Илари – уже скорее подсознательно, нежели обдуманно – постаралась скрыть неподобающее проявление эмоций. Все, что она могла, – это как можно ниже опустить голову и сморгнуть две крупные бусины слез, которые уже грозились быть замеченными.

О нет!

Этому не бывать! Что-что, а этого удовольствия она им не доставит! Если ей и суждено сегодня уйти из Университета ни с чем, то, по крайней мере, она уйдет гордо. Как истинная Эну. Как дочь своего отца. Да, стоит предпринять последнее усилие во имя его светлой памяти – непобежденного и несломленного Ваумара Эну.

Илари энергично тряхнула головой. Это движение помогло ей сбросить лишние эмоции и заодно избавиться от скопившейся на глазах влаги. С высоты помоста наставнического полукруга это выглядело так, будто юная особа выразила полное понимание по части экзаменационных требований, а также нетерпение поскорее приступить к их выполнению.

Кто же знал, что она всего лишь пытается замаскировать слезы отчаяния и беспомощности? Не говоря уж о том, что за всей этой пеленой юная особа так и осталась в полном неведении относительно того, чего же хотят от нее наставники.

Илари провела указательным пальцем правой руки от виска к подбородку, стараясь придать лицу сосредоточенный вид: вот она якобы уже прикидывает, что из предложенного ящиком инструментария ей сейчас может пригодиться. Палец девушки задержался на кончике подбородка и задумчиво поскреб его, словно в доказательство сложного мыслительного процесса. Ну а вытянутые большой и указательный пальцы левой руки потянулись к подносу: будущий лекарь уже, мол, обдумал сценарий исцеления, который сейчас продемонстрирует восторженной публике. Илари так заигралась в уверенного в себе мастера лекарского дела, что рефлексивно зажала между пальцами темно-карминное горлышко ближайшей к ней бутылочки. Все выглядело так, словно она и впрямь могла свободно взять снадобье в руки, задумчиво покрутить его, бегло прочесть этикетку, прикинуть, в каком случае оно может прийти на выручку…

Одним словом, будто бы это она, Илари, подчиняла себе алхимические произведения Лабораториума, а не наоборот.

Пальцы, послушно следуя зову воображения, попытались покрутить впаянную в поднос бутылочку. Тем временем по закоулкам здравомыслия хаотично метались вопросы о том, сколько еще сможет продлиться эта имитация бурной деятельности. Когда ее жалкая игра в подготовку к испытанию вызовет подозрения у какой-нибудь пары проницательных глаз? Их тут ведь, почитай, больше сотни, в этой громадной неуютной аудитории.

По подсчетам Илари, до скандального разоблачения оставалось меньше минуты. А дальше… О том, что будет дальше, пожалуй, лучше и вовсе не думать.

Хррржжжжж-жжж-жж-ж.

От резкого движения пальцев бутылочка вдруг, подпрыгивая, заплясала по зернистому дну ящика, выписывая немыслимые кренделя и ударяясь о его жестяные бортики. И тем самым раскручивалась пуще прежнего. Получился звук, как если бы кочергой принялись скрести по битому стеклу. Благо толща морской воды сгладила наиболее острые и неприятные уху грани этой «музыки», иначе несладко бы пришлось «музыканту». Илари принялась судорожно водить руками над подносом: ей во что бы то ни стало нужно было изловить не к месту развеселившийся пузырек до того, как он своей пляской расколет более уравновешенных стеклянных соседей.

На фоне этого обстоятельства на второй план ушло даже то, что скрежет все отчетливей разносился по аудитории и уже вовсю аккомпанировал мастеру Моффу, как раз завершавшему напутственную речь.

«Только бы не разбить пузырьки, только бы скорее поймать бутылочку!» – крутилось в голове Илари. Она с ужасом представляла, сколько нужно будет, не разгибаясь, отработать в Черновике, чтобы возместить Лабораториуму этот ущерб.

А мысли и воздушные замки надежд, связанных с лекарским образованием, уплывали далеко за горизонт.

Норовистая бутылочка не унималась (очевидно, «пекарь» все же не обманул!), и очень скоро наступил момент, когда ее гулкий скрежет заслонил и без того тихий голос Моффа. Хотя нет, что же это? Звук, оказывается, уже секунд десять как перекрывает речь мастера! И тот, не желая вступать в противоборство, попросту умолк. Позвонками согнутой над столом шеи девушка ощутила миллион холодных нитей, разбегающихся вниз по спине.

То была первая выпущенная стрела. Стрела ледяного взгляда мастера Моффа, попавшая точно в цель.

Илари, с трудом справляясь со спазмами страха где-то под ребрами, подняла глаза на полукруг наставников. Дрожащими руками она все же пыталась справиться с катастрофой. Бесполезно. От стремительных движений длинные рукава платья задрались почти до локтей, являя взору высшего общества хвосты полуночно-фиолетовых «змей», ниспадающих безродной вязью с плеч Илари. С какого-то момента она перестала за этим следить.

Распрямиться, призвать на помощь гордость, превратившуюся в глупую самонадеянность, у девушки не осталось сил. И вот она, согнувшись над своим алхимическим апокалипсисом, нервически дрожа и не помня себя от страха, исподлобья уставилась на главу отделения лекарского мастерства. Уставилась не умоляющим взглядом провинившейся ученицы, а осклабившимся загнанным волчонком. Словно вменяя ему в вину все свои злоключения и неудачи.

Стоит ли упоминать, что не только мастер Мофф, но и добрая сотня пар любопытных, полных недоумения глаз устремились на нее? Илари и вправду почувствовала себя волчонком, которого готова была затравить вражья стая.

Ее вторая стрела.

Она подрагивала от нетерпения на струне тетивы. Только теперь девушку это нисколько не пугало. Пусть себе летит прямо в сердце, да побыстрее! Все равно надежда канула за черную кромку горизонта. И Илари медленно погружалась вслед за ней – в мир своих затонувших грез.

К отцу.

– Да кто-нибудь, прекратите это, наконец! – вклинился звучный низкий мужской голос в песню железа и стекла.

Это был точно не мастер Мофф: куда ему перекричать заполнивший аудиторию скрежет, купающийся в собственном эхе. Быстрый взгляд Илари остро полоснул по наставническому полукругу в поисках хозяина громкого голоса. Судя по всему, сей баритон принадлежал плечистому темноволосому вига средних лет в простом черном халате, перехваченном изящным поясом из пластичного тканого металла цвета чайного листа. Илари удалось разглядеть эту деталь его одеяния, потому что магистр Гифу – а именно им говоривший и оказался – уже подскочил со своего места и стремглав направился к ней. Надо думать, наставник окончательно лишился терпения.

Опомниться удалось, только когда в аудитории воцарилась такая тишина, что было отчетливо слышно, как с мягким фырканьем из спинных плавников вылетали пузырчатые шарики. Иначе говоря, когда до слуха стало доноситься одно только дыхание присутствующих. Больше никакой кочерги и стеклянной крошки.

Над Илари во весь свой внушительный рост возвышался магистр Гифу. Правой рукой он уже крепко держал за горлышко злополучный пузырек, а левой непринужденно опирался на снежно-белую гладь стола. На всякий случай Гифу воздел руку с бутылочкой повыше, чтобы все убедились, что угроза миновала и инцидент можно считать исчерпанным.

Во всяком случае, ту его часть, что касалась нарушения тишины в экзаменационном помещении и вынужденной паузы в речи Моффа. «Вас более ничто не отвлекает, можно продолжать», – говорил жест магистра, направленный куда-то в сторону от Илари.

А вот можно ли продолжить ей – нарушительнице правил поведения в университетской аудитории, что едва не оглушила всех присутствующих? Большой вопрос. Его усугубляло еще одно обстоятельство: над столешницей закрученными клубами медленно поднимались струйки темно-зеленой жидкости. Похожие на семиглавого змея, они неспешно воскурялись вверх – к бесконечному потолку, растягиваясь в пространстве аудитории и постепенно теряя цветовую насыщенность.

Прекрасно. Похоже, та неугомонная мрачно-красная колба, которую уже утихомирил подоспевший на помощь Гифу, все же успела на прощание поцеловать кого-то из своего окружения. Россыпь бесцветных стекол с неровными краями, разгулявшаяся по ящику Илари, лишь подтвердила эту печальную догадку. Все без исключения задрали головы и, выпучив глаза, провожали взглядами жидкость, вырвавшуюся из стеклянного плена и по-змеиному ползущую к потолку. Даже консервативный и скупой на эмоции Мофф вместе со всеми воззрился на это действо, близоруко сощурившись больше, чем ему хотелось бы.

– Простите, – невнятно буркнула Илари себе под нос, понимая, что объясняться, биться лбом о пол или витиевато оправдываться смысла уже не было. Игра за будущее проиграна. «Прекрасная загадка» так и останется загадкой. Придется, поджав хвост, уползти обратно в дебри Зачерновичья, освободив место для достойных.

Она резко одернула рукава – будто это еще на что-то влияло! – и предприняла попытку тихо прошмыгнуть за спиной Гифу, все еще вздымавшего бутылочку снадобья, словно заслуженный трофей. Ничего, еще несколько секунд унижения и позора по пути к выходу, а там уже ждет спасительная дверь. Эмоции, слезы, рыдания и горечь – все это, безусловно, будет. Но по ту сторону двери.

Два незаметных (как казалось Илари) робких шажка вправо – к заветному дверному проему, сулящему надежное укрытие от насмешек и оскорблений.

Препятствие. Что-то мертвой хваткой вцепилось в черную ткань рукава, не пуская дальше. Что, искусники побери, еще за новая ловушка?! Или глупая неудачница мало сегодня натерпелась?

Обернувшись, Илари окончательно сникла. Магистр Гифу удерживал ее свободной рукой за платье. И, надо сказать, довольно крепко.

– Вы куда-то торопитесь, будущий лекарь? – Тон странным образом не сочетался с очевидно вложенной в слова издевкой. – Испытание, если вы не поняли, еще не началось. Сообщаю вам это, если за бутылочным вандализмом вы вдруг не расслышали того, что излагал мастер Мофф, – добавил он, возвращая успокоившуюся колбочку на место. И с невозмутимым видом быстрыми шагами вернулся на помост. Удивительно, но магистр даже не глянул на коллег в поисках одобрения своего жеста доброй воли. Лишь на миг скосил глаза на чернильные знаки своих ученых званий, будто в чем-то сверяясь с ними.

Уверенность в себе – чертовски заразительная штука. И непоколебимый Гифу в который раз доказал всем сию непреложную истину. Стоит к этому добавить, что время неумолимо шло, а затянувшаяся подготовка к экзамену не лучшим образом сказывалась на настрое созреванцев. Кого-то случившийся курьез, прямо скажем, сбил с толку. Отдельных личностей он развеселил и начисто выветрил из голов то, что терпеливо вкладывали в них наставники. Других – напугал, впечатлительные натуры так и застыли, уставившись в собственные лекарские подносы.

Громадный часовик в виде амфоры с рельефными письменами, вздымающийся над спинами наставников, не терял времени и, пока суд да дело, успел перекраситься из яично-желтого в светло-зеленый цвет. Никто в общей суете этого не заметил, однако теперь, когда льдистые стены, колонны и ступеньки аудитории впитали отбрасываемую лепестками зеленцу, игнорировать намеки «сторожа времени» стало невозможно.

Мастер Мофф, на которого вновь сместилось всеобщее внимание, почувствовал себя дирижером оркестра. Но не в той его ипостаси, когда, подобно хорошо отлаженному механизму он являет слуху волшебство, зашифрованное в тайнописи нотных листов. Нет и еще раз нет! Подопечные Моффа напоминали музыкантов, рассредоточенных по оркестровой яме и настраивающих каждый свой инструмент.

«Оно, может, и неплохо, – отметил про себя мастер, – но за известное время до начала концерта». Он нахмурился и скрестил руки на шелковой ткани своего кимоно – верный признак раздражения: «Долой эту какофонию!»

Отраженный от левой колонны луч лег косым отсветом на тыльную сторону суховатого запястья Моффа. И сообщил серебристой фамильной вязи мэтра врачевания нежный мятный оттенок. Заметив это, Мофф – вот удача для экзаменующихся! – немного смягчился. Он переменил позу и теперь держал руки не скрещенными на груди, а уперся ими в стол.

Затем мастер поднял руку и чуть заметно повел ладонью вправо, почти не нарушив спокойствия водной толщи. Словно дирижер.

Слова были излишни. Все прекрасно поняли: началось!

В какой-то момент Илари удалось покрепче вцепиться в вожжи своих мыслей, с силой рвануть их на себя и убавить резвый галоп, грозящий выбить ее из седла.

Она вымоталась.

Она вдруг устала и обмякла так, словно за плечами был день черновичьей пахоты, выжавший из нее все соки. За буйным цветом волнения, надежд, сомнений, стыда и ужаса, как водится, пришла апатия, дыхнувшая на этот букет эмоций холодком первых заморозков. С безразличием оглядываясь вокруг, Илари уже не чувствовала ничего, кроме истощения. «Будь что будет», – монотонно бубнила про себя девушка излюбленную молитву всех обреченных.

Плюх! Вздрогнув, Илари наконец вышла из ступора. Резко и неожиданно на кольцевые орнаменты белой столешницы шмякнули плоскую черную рыбину. Малиновые зрачки ее выпученных глаз двигались заторможенно, ярко-желтые костистые плавники безжизненно обвисли, белки покрывала нездоровая мутноватая пленка. Жабры, равно как и прочие части рыбьего тела, почти не шевелились; напрашивался резонный вопрос о том, насколько живо несчастное существо. Не успела Илари толком осмотреть доставшийся ей экземпляр, как раздающий «пациентов» лаборант повернулся к ней спиной и устремился к другим столам. Оставалось лишь созерцать ускользающие взмахи его простой серой мантии без капюшона.

Лаборант, отметила Илари, был не один. По каждому ряду шел такой же служащий Лабораториума и быстро, будто остывающие пирожки, выкладывал на столы самых различных обитателей подводного мира. Общих признаков у существ было всего два: телесные муки и относительно простое строение организма.

«Плюх! Плюх! Плюх!» – нескончаемо доносилось со всех сторон. Казалось, по полу аудитории скачет многоногое скользкое создание.

Всего несколько мгновений – и страдающие существа розданы потенциальным спасителям, а их опустевшие прозрачные домики, похожие на полые стеклянные фонари, ровными рядами выстроились прямо под преподавательским столом. Все наставники восседали на своих местах, о чем-то переговариваясь меж собой – одновременно эмоционально и тихо. Их активная жестикуляция восполняла ограничение в громкости, требуемое правилами экзамена.

Созреванцев на целый светошаг предоставили самим себе, задачей юных вига было доказать, что их наставники не зря ели свой хлеб. И, если получится, убедить окружающих в подлинности своего призвания.

Повисла благословенная тишина. Драгоценные минуты, отведенные на лекарскую практику, пошли на убыль. Толща кристальной воды насытилась волнением и дрожью робких рук, неумело работавших с живой плотью. Тут и там позвякивали о поднос лекарские инструменты, с легкими хлопками откупоривались колбочки со снадобьями, щелкали крошечные ножницы, отмерявшие длину нити для будущего шва. Мастер Мофф, вполглаза наблюдавший за деятельностью «лазарета», скорбно отметил, что нескольких существ кривые руки и бестолковые головы созреванцев уже отправили к далеким пращурам. Он по привычке закатил глаза и вымученно прерывисто вздохнул, на время задержав растворенный кислород в глубине спинных плавников. «Поколение за поколением – ничего не меняется, – в который раз подумал он. – Престиж лекарского мастерства взлетел до купола круах, а толку-то? Лезут теперь все напролом. И плевать хотели на призвание».

Губы мастера презрительно скривились. Отдельных поступающих это повергло в ужас, что, увы, стало причиной еще одной вереницы неисправимых ошибок. «Надо будет втолковать наставникам, берущимся за их подготовку, чтобы покрасочней объясняли родителям этих извергов меру платы за будущие ошибки их детей. Хотя, – махнул мастер рукой куда-то в сторону, – вспомнят ли они об этом при виде блеска монет?»

Параллельно этим мысленным заметкам Мофф – никто не знает, как ему это удается – особо внимательно приглядывал за девушкой в бедном черном платье. За той, что прервала его вступительную речь. Нет, заслуженного лекаря это нисколько не оскорбило. Умудренный опытом, как врачебным, так и наставническим, мастер многого насмотрелся, и удивить его было ой как непросто. А то, что нарушительница «благословенной тишины» едва не превратилась в трусливую беглянку – кто знает, может, от собственного призвания? – это, по правде говоря, лишь позабавило мастера. «Любопытно, – спрашивал он себя, – весьма любопытно, каков был бы я в условиях подобного казуса?» Глава лекарского отделения неожиданно для себя с удовольствием поддался чарам ностальгии, отчетливо вспоминая дрожь перед дверью этой же самой аудитории. Очень, очень много светооборотов назад…

Баланс. Мофф с удивлением обнаружил, что это дитя, чудно водящее руками над рыбой ульмэ, вдруг стало для него противовесом – тем, что несколько усмирил раздражение. Несмотря даже на то, что это дитя совсем недавно учинило. «Жизнь полна парадоксов», – мысленно вздохнул Мофф. И, питая склонность к обобщениям, добавил: «Жизнь и есть суть один большой парадокс».

Зарождающееся любопытство немного разогнало неторопливую старческую кровь и зажгло давно потушенный разочарованиями огонек озорства. Уже не вполглаза, а с неподдельным интересом он принялся следить за руками Илари: что же они предпримут в отношении неизвестной болезни, поразившей эту особь ульмэ? Ибо, если говорить начистоту, мастер успел-таки провернуть нечто такое, о чем никто даже не догадывался. Он с толком использовал сумятицу, вызванную оглушительной пляской колбы. По счастью, неразбериха в аудитории длилась ровно столько, чтобы успеть быстро подложить именно эту рыбу в аквариум одного из лаборантов. И еле уловимым жестом приказать недоумевающему Ланфу выдать рыбину светловолосой девушке в первом ряду. «Пусть два парадокса встретятся. Хуже уже все равно не будет», – решил мастер, почесывая свой выступающий подбородок и вспоминая недавний консилиум, проведенный над малиновоглазой черной ульмэ с желтыми плавниками. Распластанная на лабораторном столе, она безумно вращала экзотическими глазами и очень странно дышала – в такт этим вращениям.

Консилиум тогда ни к чему не пришел.

Вначале Мофф отметил абсолютно беспомощные манипуляции Илари. Было понятно, она в полной растерянности перед умирающей на глазах ульмэ. То руки девушки блуждали по подносу, то она принималась крутить в пальцах разноцветные темные бутылочки, силясь разобрать выцветшие этикетки. Она так и эдак вращала бедную рыбину, заглядывала между жабр и зачем-то постукивала пальцем по чешуйчатому лбу. А еще она время от времени терла сгибом того же пальца об один из двух коротких острых рыбьих зубов и – о искусники! – пробовала на язык. С какого-то момента странное дитя и вовсе задвинуло поднос с инструментами поглубже в стол (чтобы не мешались?!) и продолжило все те же дикарские манипуляции.

И если поначалу ее движения отдавали глубинным отчаянием и безнадежностью, то ближе к концу отведенного светошага стали уверенней. Вместе с этим, как заметил Мофф, шли они «не из головы». Все действия выглядели спонтанными, интуитивными, не спланированными и не уложенными в алгоритм логики. Что за новаторская методика? Или это искусно разыгрываемый перед мастером спектакль? Нет, в возрасте пятнадцати-шестнадцати (навскидку) светооборотов столь опытному лицедейству взяться неоткуда!