Текст книги "История и теория медиа"

Очевидно, что в такой ситуации, при отсутствии сильной административной власти, первые цензурные законы и предписания принимались единственным централизованным институтом на территории – церковью, то есть папской властью. Осуществлять цензуру в рамках университетов было очень сложно: университеты достаточно быстро утратили свою католическую ориентацию, поскольку идеи Лютера распространялись в первую очередь в университетской среде. Цензура, в отличие от Франции, где она осуществлялась церковью и королем через университетскую корпорацию, была напрямую подчинена Католической церкви. Известно, что в 1486 г. архиепископ Майнцский создал собственные цензурные органы для борьбы с ересью и перепечаткой Библии на местном языке. В рамках этих цензурных предписаний печать духовной литературы на местных языках строго запрещалась под угрозой штрафа, отлучения от церкви и конфискации книг. Цензуру осуществляли специально отобранные архиепископом профессора богословия. Постепенно такой же порядок устанавливается в Кёльнском, Трирском, Магдебургском церковных округах, о чем гласит папская булла: «Так как нам стало известно, что, благодаря искусству книгопечатания, в разных частях света, особенно в округах Кёльнском, Майнцском, Трирском и Магдебургском, печатается множество книг и трактатов, которые заключают разные вредные заблуждения и даже учения, враждебные христианской религии <…> то мы, стремясь без дальнейшего промедления остановить это гнусное зло, под угрозой отлучения от Церкви и денежного штрафа <…> воспрещаем строжайше, чтобы типографы, как известные, так и тайные, рассчитывающие работать в названных округах, не осмеливались в будущем печатать книги, трактаты или какие-либо другие рукописные произведения, не посоветовавшись о том с архиепископом <…>»[98]98
  Цит. по: [Новомбергский, 2001, с. 264].


[Закрыть]. Папское послание также предписывало сжигать в случае надобности те книги, которые были изданы прежде, до появления буллы.

В первые годы раскола между католиками и протестантами князья используют отсутствие жесткого контроля в тех землях, которые добровольно переходили в протестантство, провозглашавшее, согласно Мартину Лютеру, верховенство светской власти над духовной. Более жесткое противостояние, в том числе на уровне так называемых летучих листков, или памфлетов, начинается при правлении императора Священной Римской империи Карла V, который, пытаясь объединить все земли под единой властью, решился восстановить верховенство папской власти. В ходе серии съездов князей в Вормсе, Нюрнберге, Шпеере принимались общие организационные решения по осуществлению надзора. Было осуждено учение Лютера, озвучены требования восстановления распоряжений католических церковных властей, вводились требования ревизии типографий, чтобы «предотвратить распространение пасквилей и карикатур»[99]99
  [Там же, с. 269].


[Закрыть]. Однако в связи с тем, что надзорные органы контролировались только светской властью, сложилась ситуация, когда характер требований к литературным произведениям ставился в прямую зависимость от религии, которую принял тот или иной князь. В результате в Гессене, Пруссии, Брауншвейге, Люнебурге, Мекленбурге, Ангальте гонению подвергались произведения католиков, а в Бранденбурге, Баварии и других местах искоренялись произведения протестантов. При этом ответственность была также очень разной и зависела от «степени ретивости» тех или иных князей. Так, Георг Бородатый, герцог саксонский (с 1500 г.), за антикатолические произведения ввел казнь в своем государстве.

Раскол между князьями нарастал, и император попытался подчинить князей своей воле, введя ответственность за отправление цензуры перед императорской властью. Созданный в ответ оборонительный союз (или Шмалькальденский союз, 1531 г.) начал войну против императора, в ходе которой протестантские князья потерпели поражение. Разгром протестантских князей и конфискация их земель были в определенной мере нарушением правил избрания императора в Германии, поэтому реакцией на поражение стал расцвет летучей литературы, центром которой была Франкфуртская книжная ярмарка.

В итоге войны возникло стремление к налаживанию компромиссов между католиками и лютеранами внутри империи, основы которой пошатнулись в связи с жестким противостоянием. В результате в 1555 г. был заключен Аугсбургский религиозный мир, который признал равноправие католиков и лютеран по принципу cuius regio, eius religio (лат. чья страна – того и вера), то есть свобода выбора вероисповедания была предоставлена князьям, а население должно было разделять вероисповедание правителей. В 1608 г. Рудольф II восстановил Книжный комиссариат. В своем рескрипте он критиковал князей за недостаточное рвение в книжном надзоре и как император Священной Римской империи требовал в ее пределах безоговорочного тотального предварительного контроля для каждой книги. Указывалось также, что князья порой закрывают глаза на необходимость публикации фразы о правительственном пропуске книг, а также на то, что в некоторых землях католические книги исчезают из каталогов. Уже после смерти Рудольфа II разгорелась религиозная Тридцатилетняя война, которая закончилась провозглашением равноправия католицизма, протестантизма и кальвинизма и отменой обязательной принадлежности народа к религии государя.

Английская модель церковного контроля по всем объективным параметрам напоминала французскую. Англия была уже относительно самостоятельным государством с крепкой сформировавшейся территориальностью, когда появилось книгопечатание. Тогда же набирает силу Англиканская церковь. Таким образом, почти одновременно с развитием Реформации в континентальной Европе в Англии происходит процесс обособления Англиканской церкви от власти папы. До книгопечатной революции Англия была одной из самых передовых стран в сфере образования: в одном только Оксфорде в тот момент училось 3 тыс. студентов. Книга и книжный промысел были неотъемлемыми элементами светской культуры, которая в ситуации относительной изоляции Англии от папской власти развивалась более активно. Первые нападки на книжный промысел начались в связи с протестантизмом. Король Генрих VIII лично выступил против Лютера и издал девять списков запрещенных книг. Несмотря на то, что сам Генрих не благоволил католичеству и первым разорвал с папой церковные отношения, провозгласив церковную автономию Англии, борьба с протестантизмом в период его правления и правления его дочери Марии Кровавой велась очень активно. В 1530 г. была административным путем реализована мера, согласно которой все богословские книги предварительно, до выхода в свет, должны были проходить визирование епископа. Ввоз книг из заграницы также был запрещен. Так в Англии установилась цензура.

Жестокие расправы над протестантами, вплоть до сжигания на кострах, особенно активизировались в период правления Марии Кровавой, которая вернулась в католичество, став женой католика Филиппа Испанского. Елизавета, cестра Марии Кровавой, преследуя цель оградить Англиканскую церковь от нападок со стороны католиков, все дела печати вверила Звездной палате. Таким образом, отраслевым регулированием занималась «Компания типографов», неуниверситетская корпорация, осуществлявшая отраслевой надзор, а цензурой – Звездная палата. Книги и летучие листки было запрещено печатать без разрешения Звездной палаты или епископа.

Первым единым документом, регламентирующим дела печати, становится декрет Звездной палаты о печатниках и книготорговцах 1585 г. Согласно этому документу под угрозой трехмесячного заключения запрещалось что-либо печатать без предварительного одобрения архиепископа Кентерберийского или епископа Лондонского. Типографии разрешалось содержать только в Оксфорде, Лондоне и Кембридже (то есть в университетских городах). Надзор за деятельностью типографий был поручен «Компании типографов», которая занималась как раз обысками и контролем. Возбранялось не только продавать запрещенные произведения, но хранить их, а также иметь.

Декрет Звездной палаты о книгопечатании, принятый в 1637 г., устанавливал более подробное регулирование. Книги юридического содержания должны были поступать на просмотр верховным судьям, политические книги смотрели государственные секретари, а остальная литература поступала к епископу Лондонскому и архиепископу Кентерберийскому. Вводилось предоставление двух обязательных экземпляров издания. Вся литература заносилась в реестровые книги «Компании типографов». Заграничные произведения задерживались на таможне для просмотра[100]100
  [The Star Chamber on Printing…, 1721].


[Закрыть].

В ситуации регулярно вводимых и ужесточавшихся ограничений Англия раньше других стран вступила в революционный период, который привел к укреплению положения буржуазии, отмене ряда сословных привилегий и раннему освобождению печати от клерикальных и иных ограничений.

В России церковная цензура фактически просуществовала до Петра I, который разделил светскую и духовную власть, отделил духовную книгу от светской, введя новый алфавит для светского общения, построил бумажные фабрики и открыл новые светские типографии, которые отныне не имели отношения к церкви.

Таким образом, мы рассмотрели на примере трех крупнейших стран и территорий Европы, как сформировалась система церковной цензуры и как постепенно, приобретая политическую власть, местные властители этих территорий, городские власти (магистраты) и другие политические структуры лишали церковь ее монопольной символической власти, настаивая сначала на праве осуществлять цензуру светскими инструментами (цензурные комитеты, местные власти и т. д.), а затем и ликвидировать ее церковный характер. Однако следует понимать, что два обстоятельства, рассматриваемые нами ниже, в дальнейшем существенно повлияли на полное исчезновение церковного регулирования книжного промысла в Европе. Во-первых, хотя университетские корпорации изначально были церковными, контроль книжного промысла и книготорговли постепенно становился еще и чисто экономическим способом поддержания монополии. В результате на протяжении нескольких веков экономическая функция и логика вытесняли логику церковного контроля (см. подробнее § 2 настоящей главы). Во-вторых, важно иметь в виду, что и в тематике книг, их значимости для населения также произошли существенные изменения, которые разрушили традиционный уклад церковной книжной культуры, приведя к развитию светской этики (см. подробнее § 3 настоящей главы, где мы рассмотрим роль эпохи Просвещения в исчезновении традиционного контроля над книгоизданием).

Наконец, проникновение светской культуры, с одной стороны, и, с другой, ликвидация привилегий некоторых сословий, что также во многом было связано с идеями Гуманизма и Просвещения, способствовали развитию правовых институтов в сфере книжного дела и ликвидации предварительной цензуры. Таким образом, начиная с XVII в. в государствах Европы постепенно развиваются этические и гражданские представления, которые закладывают фундамент для свободы слова, совести и многих других неотъемлемых прав человека (см. подробнее § 4 настоящей главы).

Введение университетского контроля, помимо церковного, за книжным промыслом было связано с идеологическими соображениями, хотя преследовало в некоторой степени и коммерческие цели. Подчинение книгоиздателей и книготорговцев одному учреждению (французскому университету), безусловно, позволяло упростить процесс доступа к книге студентам, а также контролировать доступ на этот рынок новых издателей. Иными словами, меры по регулированию книжного промысла в рамках корпораций (в других отраслях их часто называли гильдиями, и они чаще всего были относительно добровольными объединениями) решали вполне четкую и классическую по нынешним временам задачу – увеличивали входные барьеры на рынок, контролируя приток на него новых игроков. Именно поэтому во всех крупных статутах и документах XIIXVIII вв. можно заметить наличие жестких ограничений, регулирующих приток в отрасль новых типографов, количество которых регламентировалось, как и количество их учеников, а также торговцев и др.

Еще одной мерой, к которой также активно прибегали, было залоговое обеспечение промысла. Один из наиболее распространенных инструментов – денежный залог, то есть своего рода плата за то, что, находясь внутри корпорации, торговец и книгоиздатель будут соблюдать ее правила. В случае выхода из отрасли залог возвращался, а за проступки изымался в пользу корпорации.

Наконец, одной из мер, позволявших контролировать рынок, было жесткое закрепление права на печать тех или иных произведений за определенным издателем. Фактически эта мера действовала на основании привилегии, однако позволяла контролировать как идеологическую составляющую книгопечатания (если некую книгу монопольно может печатать один издатель, значит, контроль за этим произведением и выискивание крамолы в нем значительно упрощается), так и экономическую (издатели, получая привилегию, препятствовали распространению произведения за пределами корпорации в рамках незаконного копирования). В Великобритании такой корпорацией была «Компания типографов», которая, как уже отмечалось, вела реестровые книги, куда вносились списки всех произведений с закреплением определенных произведений за определенными авторами. Первый цензурный рескрипт на имя Необара (упоминавшийся выше), помимо чисто надзорных установок, содержал четкое закрепление за Необаром права на издание определенных книг. Сходная привилегия выдавалась Теофрасту Ренодо на издание одной из первых в мире газет – французской «La Gazette». На этом издании, выходившем с 1631 г., проставлялась королевская печать и делалась надпись «Avec privilège» («Издано по привилегии»). Таким образом, в ранний период Нового времени в Европе возникает прототип авторского права, которое затем эволюционировало до привычной ныне формы: от идеологического контроля, первично являвшегося целью этой системы, авторское право переходит к защите интересов автора произведения, а от чисто корпоративных целей – к вполне коммерческим, заключающимся в создании конкуренции между издателями за труды автора, что позволяло улучшить качество произведений.

Благодаря тщательному труду русского дореволюционного историка прессы Николая Новомбергского, мы можем воссоздать сегодня ключевые положения и эволюцию французских законодательных актов в сфере книжной корпорации (см. табл. 4.1).

Из таблицы видно, как постепенно, на протяжении времени, корпорация теряет контроль над книжным промыслом, а государство его концентрирует в своих руках. Фактически начиная с XVI в. королевская власть покушается на старинные цензорские полномочия университета. Создание синдикальных камер, лишь формально встроенных в корпорацию университета, а на деле подчиняющихся власти министерства полиции, было первым шагом к перехвату цензорских полномочий. Необходимость согласовывать произведения до печати с лейтенантом полиции создавала систему двойного управления: контроль отныне осуществляла не столько университетская корпорация, сколько министерство полиции. Кроме того, увеличение числа клерков университетской корпорации постепенно привело к тому, что реально университет уже не контролировал отправление цензуры, а был скорее символическим институтом ее организации.

Таблица 4.1

Основные документы, регулирующие издательскую корпорацию во Франции XIII–XVIII веков

Процесс ликвидации цензорских полномочий университета и постепенная утрата им привилегии по просмотру книг в значительной степени совпадали с централизацией власти в Европе в целом и постепенной концентрацией ресурсов принуждения (средств ведения войны) в руках государственной администрации. До этого периода средства принуждения принадлежали королю не напрямую, а через земельную знать, которая одновременно контролировала и вооруженные силы. Однако, как пишет Ч. Тилли[101]101
  См.: [Тилли, 2009].


[Закрыть], государство постепенно концентрировало ресурсы и присвоило себе право контролировать силы принуждения монопольно, изъяв оружие у населения и введя наказания за его применение. При этом развивалась центральная администрация средств принуждения через создание представительств власти на местах. Как мы можем наблюдать, схожая модель реализовывалась в России, где царская власть подчиняет себе церковь, превращая цензуру из духовного инструмента в светский.

По аналогии с этим развитием средств принуждения происходит развитие контроля государством книгопечатного и издательского промысла. Фактически на протяжении пяти веков формально этот промысел не находился напрямую под контролем государства, а относился к ведению университетской корпорации. И лишь с созданием синдикальных камер, передачей частичных прав полиции начался процесс постепенной концентрации ресурсов контроля в руках государства, которое затем при помощи административного принуждения будет осуществлять надзор за контентом прессы, вводя регулирование в рамках законов (а не разовой цензуры каждого из произведений) (подробнее об этом см. § 4 данной главы).

В начале XVIII в. культурная модель Просвещения, предполагавшая систематический поиск смысла и рационального, отказ от клерикализма, ориентацию на накопление знаний, совершила вторую революцию в книжном промысле. Эта революция имела уже не технологический характер (как в случае с изобретением печатного станка), а социальный. С этого времени книжная практика, то есть чтение книг, становится поистине всеобщей. И если сразу после своего появления в эпоху Гутенберга книжный промысел вовлекает несколько тысяч читателей и сотню типографов по всей Европе, то после эпохи Просвещения книжная отрасль становится одной из самых сильных, разветвленных и массовых.

Охарактеризуем в целом традиционное книгопечатание как структуру и рынок до ключевых изменений, произошедших в XVIII в. Это позволит нам лучше понять суть различий. Во-первых, необходимо сказать, что экономически книжный промысел представлял собой закрытый рынок. Сам пресс, механический книгопечатный станок, не претерпевает значительных изменений за почти три века истории. Станок был деревянным приспособлением, приводящимся в действие вручную, что затрудняло существенное повышение производительности труда. Как фирма типографское ателье представляло собой семейное самофинансируемое предприятие, владелец которого имел право передавать свое ремесло по наследству. Хозяин работал в паре с хранителем книжных фондов, который добивался уступки авторских прав на издание произведений и регулярно издавал каталог книг. В этой ситуации типограф, как правило, являлся и распространителем своей продукции. В связи с этим издание книг не требовало существенных финансовых вливаний.

Типографы и продавцы книг были организованы – входили в корпорацию, которая осуществляла самоцензуру в отрасли и имела определенную привилегию на печать (к примеру, королевскую). Психология частного предпринимательства такой системе была чужда. Типографы как бы сами надзирали за собой и регулировали собственный промысел. Мы уже говорили в предыдущем параграфе о том, что такое саморегулирование позволяло более жестко подчинять типографов контролю университета и церкви.

Вместе с тем, несмотря на то что внутри корпорации типографов действует жесткая цензурная корпоративная установка, при Людовике XIV начинает работать система вписывания типографий и книгопечатного искусства в структуру централизованного государства. Для этого создаются первые светские органы книжного контроля – синдикальные камеры, которые в первую очередь осуществляли надзор за распространением книг, а не за их выпуском, что становилось труднее обеспечивать в условиях количественного роста книг и увеличения тиражей. Кроме того, такой контроль превращался во все более формальный и все в меньшей степени касался контента самих книг. С конца XVIII в. книги перестают быть основным и главным объектом внимания контролирующих инстанций, которые сосредотачиваются на набирающей популярность периодической печати.

До XVII в. значимость книги нельзя переоценивать также еще и потому, что книга не была массовой, хотя относительный уровень грамотности и был довольно высок. Материальные условия жизни не давали возможности широкого доступа к печатному слову. В то же время необходимо подчеркнуть неограниченную открытость очень узких – богатых – слоев населения к книжной продукции. Библиотека становится инструментом утверждения статуса для богатых аристократов и средней буржуазии. Появляется средний класс людей свободных профессий, которые имеют библиотеки. В XVIII в. библиотеки лилльских, дижонских, безансонских врачей и юристов состоят из нескольких сотен экземпляров. Именно на основе знаний этих людей и благодаря им идеи Просвещения начнут распространяться и в более низкие слои населения. Важно понимать также, что элитарность книги не позволяла писателям быть зависимыми от массового читателя и его интересов, что вынуждало авторов быть в большей степени зависимыми от церковных и властных институтов.

Основные последствия изменений, связанных с Просвещением, конечно, проявятся в первой половине XIX в., с возникновением индустриальной коммерческой прессы. Однако в общественном сознании эти изменения берут свое начало в середине XVIII в. и связаны со стремительным изменением роли книги в обществе. В первую очередь изменения были количественными. Конечно, полноценные данные о тиражах известны лишь с XIX в. (тогда появятся обязательные требования указывать на книгах тираж и номер заказа в типографии), но по количеству названий в год уже можно судить о существенном увеличении числа книг в обороте, проконтролировать содержание которых становилось технически невозможно. В 1701–1770 гг. количество новых произведений, издававшихся в течение года, утроилось. Если в начале века издавалось около 2 тыс. названий новых книг в год, то в 1770 г. выходило уже 6 тыс. названий[102]102
  [Barbier, Bertho Lavenir, 2000, p. 22].


[Закрыть]. Увеличилось количество названий и в провинции. В Бордо или Страсбурге, где уровень прироста новых названий обычно был равен нулю из-за особенностей королевской регламентации, в 1760–1770 гг. объем издаваемой литературы плавно растет, что связано главным образом с выходом альманахов и сборников.

Количественные изменения обусловлены в первую очередь новыми категориями книг – научных, учебных (история регионов, школьные учебники) и развлекательных (прежде всего романы). Королевское регулирование в этих условиях плавно стремится к механизму молчаливого согласия на публикацию. Так, постепенно, в сфере книжной администрации происходит замещение разрешительного порядка публикаций уведомительным. Трансформации подвергается и система дистрибуции книг. Отныне одним из важнейших видов дистрибуции книги становится продажа с лотков и разносчиками, что принципиальным образом меняет представление о доступности книги, в том числе в сельской местности.

Тематическая направленность книг меняется кардинальным образом. В начале XVIII в. бестселлерами оставались по-прежнему публикации, имеющие религиозный характер. В 1720-х годах доля таких книг составляет не меньше трети; к середине века – не больше четверти, а в 1780 г. – не более 10 %. Таким образом, настоящая десакрализация книги начинается отнюдь не с изобретением станка Гутенберга, а связана с взрывным интересом к художественной и научной литературе в эпоху Просвещения. История, география, рассказы о путешествиях (и вообще путешествия как жанр, формировавшийся в рамках сентиментализма) становятся самыми популярными видами публикаций, так как вписываются в энциклопедический проект «Универсальное знание», столь важный для эпохи Просвещения с ее стремлением к категоризации, рациональному знанию и толерантности к другим культурам. Если в середине XVIII в. таких книг было не более 1/5 от издаваемых, то накануне Великой французской революции (1789) они составляли более 40 %.

Другим весьма популярным тематическим направлением становятся книги по экономике, точнее политэкономии (учение о том, как рационально распределять блага в обществе). Первыми в этой области стали работы Адама Смита (1776). Вместе с тем еще до Смита дебаты о разумном распределении благ, таможенных пошлинах и прочих экономических проблемах велись на страницах журналов Даниэля Дефо (его деятельность была разнообразна, в том числе он известен как английский публицист, издававший журнал «The Weekly Review») и Джонатана Свифта (участвовал в создании журнала «The Tatler»). Во Франции интерес к литературе на экономическую тему объясняет массовое издание доклада министра финансов Неккера, сделанного королю на сессии Генеральных штатов. При этом примерно 30–40 % всех книг приходилось на долю развлекательной литературы (драматургия, романы и др.).

Особенный интерес просыпается в середине XVIII в. к различного рода периодическим изданиям. Будучи более доступными для потребителя (прежде всего с финансовой точки зрения), они постепенно занимают основное положение в сфере публицистического чтения, а следовательно, на долгие десятилетия становятся орудием манипуляции в руках власти, которая отныне стремится регулировать именно этот сегмент. О популярности периодики свидетельствуют следующие статистические данные, приводимые французскими историками прессы: в 1720 г. выходит 53 названия периодических изданий; в 1750 г. – 137; в 1770 г. – 188; в 1780 г. – 277, из которых 47 – газеты[103]103
  [Barbier, Bertho Lavenir, 2000, p. 25].


[Закрыть].

Изменения касаются и формы книги, которая трансформируется второй раз после инноваций Иоганна Гутенберга (XV–XVI вв.). Формат книги уменьшается, и с середины века массовыми становятся форматы in-octavo (соответствует размеру 210 × 150 мм, то есть почти современному формату А5) и in-12 (160 × 90 мм), что позволяет делать книгу более простой и легкой в чтении и адаптированной для «вульгарного», то есть массового, чтения. Плотность текста на страницах при этом уменьшается: отныне в книгах больше «воздуха», что упрощает чтение.

Сама по себе философия Просвещения существенным образом меняет регулирование и администрирование книжного промысла. Раньше основными двумя документами, необходимыми для издания книги, были разрешение цензора и привилегия за большой королевской печатью, гарантировавшая права издателя на произведение. Такая жесткая регламентационная система, существовавшая с 1629 г., вынуждала издателей перемещать типографии ближе к границам Франции и печатать книги для внутреннего потребления за пределами страны, а затем нелегально ввозить на ее территорию. Естественно, расцвет контрабанды беспокоил регулирующие органы, и в 1729–1732 гг. постепенно контроль смягчается и строится на молчаливом согласии и огромном количестве нюансов. Разрешения превращаются в формальность. Как писал Кретьен Гийом де Мальзерб, директор книжной администрации (французского регулирующего органа) в 1750–1763 гг., «необходимо толерантно относиться и закрывать глаза на мелкие нарушения, чтобы избежать крупных»[104]104
  [Malesherbes, 1994, p. 322].


[Закрыть]. Под влиянием мемуаров де Мальзерба, самые известные из которых в рассматриваемой области – «Мемуары о книгоиздании и свободе прессы», Дени Дидро пишет в 1763 г. свое «Письмо о книжной торговле»[105]105
  См.: [Diderot…].


[Закрыть]. Надо заметить, что работа де Мальзерба – по сути, государственного цензора – была пронизана философией трактата Ж.-Ж. Руссо «Об общественном договоре» (1762), что, конечно, было невозможно представить в предыдущей системе координат государственного регулирования.

Таким образом, книжная администрация осознает пропасть между легальным и желаемым и пытается догнать желаемое. В 1777 г. принято решение о модернизации системы французского книгопечатания. К этому времени накопилось слишком большое количество полуподпольных и нелегализованных типографий, которые было необходимо включить в систему корпорации. Решением этого вопроса становится ликвидация корпорации с ее жесткими правилами и установление максимального количества типографий. Таким образом, входящие в парижскую корпорацию книгопечатники могли продолжать осуществлять цензуру и контроль. Именно в этот период впервые официально закрепляется понятие «литературная собственность», знакомое нам сегодня как «авторское право». Данная привилегия распространялась только на вновь вышедшие произведения, но перепечатки отныне не входили в ведение монополии и разрешались всем. В итоге возникла паллиативная мера: привилегии корпорации распространялись на вновь издаваемые произведения, но к массовому тиражированию допускались многие другие. Автоматическое продление привилегий было отменено, а их действие ограничено годом смерти автора. Это закладывало фундамент для цивилизованного развития рынка на основе «авторского права» и последующих отчислений правообладателю. Именно тогда активно ведется дискуссия о независимости автора от издателя, по поводу чего Бомарше писал: «Лучше предоставить автору возможность честно жить за счет пожинания плодов со своих произведений, чем гнаться за местом или пансионом, который достанется ему на длительное время…»[106]106
  [Beaumarchais, 1957, p. 740].


[Закрыть]

С 1770 г. мы наблюдаем процесс обновления печатного промысла в провинциях Франции. Увеличивается количество запросов на открытие типографий. Это связано с тем, что потребности читателей не полностью удовлетворены существующими книготорговцами и типографами. Однако возможность открыть магазин или типографию была все еще административно ограничена. Декрет о свободе книгопечатного промысла (1783) окончательно ликвидировал монополию корпораций, тем не менее крупные типографы, которые в ряде регионов контролировали печатный промысел, все еще поддерживали существенные барьеры на рынке и не пускали конкурентов.

Ограничения на рынке, отсутствие свободной торговли привели к расцвету торговли книгами вразнос. Некоторые разносчики покидали раз в год свои деревни, чтобы объехать округ, как правило в период, когда полевые работы уже закончены. Они распространяли календари и альманахи, которые читались в течение зимы. Кому-то удавалось строить сети параллельного распространения книг, и это позволяло им стать процветающими книготорговцами, обосновавшимися во Франции или вблизи ее границ (в Италии и на Пиренейском полуострове). Основные сети нелегального ввоза были на севере, где граница не контролировалась полицией, в то же время ее пересекала дорога из центров «литературной контрабанды» – Голландии и Англии. На востоке нелегальный ввоз литературы шел через Лотарингию и швейцарскую границу. В связи со специфическим рельефом местности (горные массивы) эти сети полиции было очень сложно контролировать.