Текст книги "Мистер Камень"

Про то, как Регина обращалась со вторым талисманом, я не знала ровным счетом ничего. Укладывала ли она его рядом с лазуритом? Или хранила где-то еще? Где он был, когда она погибла, где он сейчас? Странно уже то, что лазурит остался на месте, но вполне объяснимо. Старшая сестра Регины, определенно уделяющая большое внимание материальной стороне жизни, просто не сообразила, что это полудрагоценный камень, да еще и довольно дорогой. Что же до собравшихся гостей, они не из тех, кто будет красть вещи у покойницы.

Я тоже не из таких, но лазурит я забрала, и вовсе не потому, что вернула плату за него. Я не сомневалась, что родня Регины попросту продаст камень – чего добру пропадать! А он должен остаться рядом со своей хозяйкой, и я об этом позабочусь.

Пока же все мои усилия были направлены на то, чтобы найти второй камень, но они ни к чему не привели. Тигровый глаз будто растворился в воздухе! Одно из двух: или его нашли и забрали родственники, или он остался у убийцы. Настоящего убийцы, о существовании которого никто не догадывается! Мысль об этом бежала по моим венам ледяной водой, наполняя меня изнутри холодом. Жуткое ощущение, давненько я с таким не сталкивалась… Да и не хотела бы столкнуться, но кто ж меня спрашивает?

Я не знала, что делать дальше. Я не верила, что это самоубийство, но никакой толковой версии случившегося предложить не могла. Да и с чего мне заниматься этим? Это только в сериалах каждая посудомойка – частный детектив. Я впервые в жизни столкнулась с убийством и не представляла, как реагировать.

Больше всего мне хотелось отстраниться от этого. Просто забыть, что я видела этот камень, и откреститься от собственных выводов. Притвориться, что я на самом деле ведьма-шарлатанка, которая имеет о психологии примерно такое же представление, как опоссум – о ядерной физике. Мне сказали, что это самоубийство, я поверила – все, конец истории! Я плохо знала Регину, и подругами мы точно не были, у меня не осталось перед ней никаких долгов.

И все равно я так не могла – забыть, смириться… Я должна была сделать хоть что-то. К сожалению, мой выбор «хоть каких-то мер» всегда оставлял желать лучшего.

На следующий день после похорон я пошла в полицию. Как ни странно, меня даже не развернули при входе, снабдив подарочным пинком под зад. Видимо, сказался опыт ведьмы, уже два года раздававшей приказы. Да и зад этот был слишком хорош для казенного ботинка, что уж там…

Я добилась приема у дежурного следователя. Он смотрел на меня глазами дохлой рыбы – но не остекленевшими и мутными, а уже ссохшимися желтыми глазками соленой воблы, которую обивают о край стола дворовые пьянчуги. Я с первых секунд поняла, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. Но я все равно зачем-то пыталась – с упрямством, достойным лучшего применения.

Я не говорила ему про камни и магию. После таких заявлений меня ожидала бы бесплатная поездка в палату с мягкими стенами, а я такие интерьеры, знаете ли, не люблю. Я делала акцент на другое. Регина была моей подругой, я – дипломированный психотерапевт, я точно знаю, что она не могла покончить с собой. Это не делают просто так, должны быть предпосылки, группа риска, а Регина как раз была из тех, кто держится за жизнь до последнего. Неужели это никому не важно? Она бы не бросила свою маленькую дочку на произвол судьбы! Или даже на опеку родни. Я мало что знала о ее семье – но кое-что она упомянула, и некоторые выводы я сделала для себя на похоронах. Регина не хотела бы, чтобы ее дочь воспитывали эти люди!

Но следователь меня не слышал. Он даже не делал вид, что слушает! Думаю, если бы я умела читать мысли, я бы не обнаружила в его голове, покрытой давно не мытыми волосами, ничего нового. Я утомляла его и чуть-чуть раздражала. Он не хотел даже думать о деле Регины. Проверку провели, самоубийцу закопали – все, других дел хватает! Что же до моих показаний, то в каждом случае суицида находится какой-нибудь знакомый жертвы, который не верит.

Он не сказал «жертвы». Он сказал «жмурика». Все, что мне нужно было знать о его отношении к работе вообще и делу Регины в частности. Его не интересовали такие сложности, как причина самоубийства. Бабы – истерички по умолчанию, может, она прыгнула с крыши, потому что у нее мужика не было!

Так что из участка я вышла в предсказуемо отвратительном настроении. Я уже знала, что для полиции в этом деле поставлена точка. Но и я не собиралась больше дергаться, я сделала для Регины все, что могла. При чем тут вообще я? Мы с не в общей сложности видели друг друга часов пять-шесть! Полиции платят за расследование преступлений – и они спокойны. У Регины была семья – но они даже не чешутся. Думая о них, я выдавала себе индульгенцию. Не должна, не хочу, не обязана.

Мне было жаль Регину, жаль до слез. Но даже так, я готова была принять ту версию правды, в которую уже верили все остальные. Что же до истины…

Ну кого в наши дни волнует истина?

Глава 2

Кладбище всегда казалось мне очень похожим на город. Город-государство со своими жителями, законами, архитектурой. Не похожий ни на что, другая планета, и вместе с тем – очень похожий на жизнь, все еще продолжающуюся за его пределами. Здесь тоже встречаются причудливые памятники архитектуры, а соседи выпендриваются друг перед другом – правда, за счет потомков и по их же воле. Здесь селятся семьями и порой воссоединяются пары, чтобы уже не разлучаться никогда. Или не воссоединяются, как повезет. Мне вот, например, не повезет, но об этом я стараюсь не думать, потому что наивно верю: тот не слишком веселый момент еще далеко.

Признавая скоротечность времени, люди все равно умудряются верить в собственное бессмертие. Я – не исключение. Ну а что делать? Мне приятнее выбирать платье на Новый год, чем надгробный венок. Да и вообще, вся эта посмертная архитектура нужнее живым, чем мертвым. Кто-то устанавливает мраморного ангела, рыдающего слезами осеннего дождя о том, что не успело сбыться. Кто-то засаживает всю могилу капризными цветочками, а потом с остервенением поливает их разведенным навозом. Будто мстит усопшему за что-то. Впрочем, не мое дело.

Когда Лена была жива, она терпеть не могла кладбища. Понятно, почему: она знала, что ее ждет. Знала за несколько лет до того, как все сбылось – и даже до того, как она сказала мне. Я их не боюсь, напротив, в таких местах я чувствую странное спокойствие. Такое наступает, когда тебе обещают, что все будет хорошо, даже если знаешь, что это все вранье и будет только хуже.

Мне сейчас было очень нужно это спокойствие. Тихий будний день на кладбище, морозный воздух, пронизанный запахом прелых листьев и раздавленной птицами рябины. Тяжелое рыжее солнце лениво укладывается на разноцветные надгробья. С могильных плит смотрят лица людей, которых давно уже нет, будто из окон выглядывают. Некоторые улыбаются, но частенько смотрят угрюмо, как в дуло ружья. Никогда не понимала, зачем последним ликом усопшего выбирают строгое паспортное фото.

Надо мной небо синее, как бывает только в холодный день, и немного желтое из-за нависающих ветвей берез. Они щедро бросают вниз внезапно обретенное золото, пока не задумываясь о том, что очень скоро это превратит их пышную шевелюру в тонкие черные прутики. Но им и такая прическа идет – они наделены шармом старых деревьев, им сложно быть некрасивыми. Я люблю эту аллею, потому и оставляю машину за воротами – чтобы прогуляться здесь в тишине и пустоте, под выцветшими взглядами тех, кто уже не может уйти. Некоторых я узнаю в лицо, некоторых даже помню по именам. Я понятия не имею, кто это, но я ходила этим маршрутом так часто, что не могла не запомнить.

По-настоящему меня на этом кладбище интересует только одно имя, один образ, один вечный приют из черного мрамора. Но я не спешу к нему, долгая дорога – это часть ритуала. Как будто мне все еще нужно произвести впечатление, убедить его, что я не очень-то и спешила! Дурь, конечно… Нужно было сходить к могиле Лены. Не знаю, почему я пришла сюда.

А зачем вообще потащилась на кладбище, отменив все рабочие встречи, – знаю. Мне нужна перезагрузка, нужно хоть что-то, чтобы Регина отпустила меня. Поэтому я, оптимистично считающая себя человеком науки, веду себя как настоящая ведьма: иду к одному мертвецу, чтобы отпугнуть от себя другого.

Отпустить историю Регины оказалось сложнее, чем я ожидала. Я убедила себя, что не нужно лезть в это, и даже смирилась. Но подсознание отказывалось поднимать белый флаг. Оно бомбардировало меня снами о Регине – такой хрупкой, такой юной. Стоило мне отвлечься, и я начинала думать обо всем, что могла бы сделать для нее. Я зациклилась, я была маленькой лабораторной мышью, тщетно пытающейся найти выход из лабиринта. Но выхода нет и не будет, в этом суть – ученые затеяли новый эксперимент, они наблюдают, как мышка сходит с ума, решая задачу с неверными условиями.

Больше всего меня волновала Наташа – маленькая дочка Регины. Она ведь вырастет с верой в то, что ее мать покончила с собой! Ей просто не оставят выбора, ей будут постоянно об этом твердить. Она будет считать, что она в чем-то виновата, что она была недостаточно хороша… может, даже вынудила маму принять такое решение! Когда мать уходит, ребенок ищет причину в себе. Мне ли не знать.

Позолоченная осенью территория берез закончилась, старая аллея утыкалась в пологий холм, в прошлом зеленый, а ныне тоже занятый могилами. Деревьев здесь было совсем мало, да и те тоненькие, молоденькие – земля на вес золота, никто не будет отдавать ее растениям. Если сравнивать кладбище с городом, то эту часть можно было считать районом новостроек, хотя большинству здешних могил не меньше десяти лет.

Я начала медленно подниматься наверх, к небу, к солнцу, к надломленной линии горизонта. Сверху открывается отличный вид на то, что происходит внизу. Думаю, меня видно издалека. А вот я смотрю только на небо, будто к нему и иду.

И только в последний момент, когда притворяться и дальше уже нельзя, я поворачиваю голову в нужную сторону, вижу надгробье из черного мрамора и знакомое лицо, высеченное на нем. Фотография удачная, не с паспорта. Он смеется. Каждый раз я надеюсь, что вот теперь точно будет не больно, уже ведь не впервой, привыкла ко всему… Но время на самом деле не лечит. Оно позволяет привыкнуть жить с болью, приучает не слишком зацикливаться на всех этих «Что было бы, если бы…», разрывающих душу изнутри.

На вершине холма всегда холодно, гораздо холоднее, чем внизу, на березовой аллее, но я люблю этот холод, он отрезвляет и притупляет боль, как лед на травму. Когда первая вспышка позади, я в очередной раз позволяю себе подумать, какой все-таки нелепый получился памятник. Начать хотя бы с того, что территория, закрытая дорогим черным мрамором и четко обозначенная бронзовой оградкой, просто огромна. На целый клан, хотя там, внизу, покоится только один человек. Но это с запасом – когда придет время старшего поколения. Одинокое имя, начертанное золотом, смотрится на большой плите сиротой. От портрета веет жизнью – в нем было столько жизни, что даже смерть не сумела ее проглотить полностью, поперхнулась.

Над плитой с именами, прямо в центре, смиренно сложила в молитве изящные руки Дева Мария. Рядом с ней, по обеим сторонам от мрамора, устроились три бронзовых ангела, пухлые и печальные. Оградку украшают кованые растения – пионы, ландыши, розы и ветки плюща. Всего этого слишком много, слишком нарядно. Каждая деталь сама по себе была бы неплоха, но вместе они становятся посланием слишком глубокого горя. Как будто те, кто остался в живых, пытались загладить свою вину перед умершим, одаряя его тем, что ему уже не нужно. Отец семейства на такое бы не пошел, я его знаю, он умный дядька – все в себе, ничего для толпы. Думаю, дело взяла в свои руки его жена. А Ларин-старший просто санкционировал это угрюмым «Да делай ты что хочешь, женщина!»

Она и сделала. Не думаю, что это понравилось бы тому, кто смотрел на меня с портрета на мраморе. Мне иногда кажется, что в тихой песне ветра я слышу его смех… Они похоронили меня под свадебным тортом с розочками – нет, ты можешь себе это представить? Додумались!

А может, он не сказал бы ничего. Он любил мать и понял бы, зачем ей это нужно.

Рядом с лавочкой из черного дерева на границе черного мрамора стоят большие вазы из этого же камня. Они – для живых цветов. Очень правильное решение, обычно живые цветы на кладбище – так себе идея. Из-за дождей и ветра они быстро гниют, становятся скользкими, налипают на все подряд. Потом вместе с ними приходится выкидывать декоративный гравий или долго отмывать плиту. Я это знаю, потому что подруги Лены таскают на ее могилу тюльпаны, и отучить их от этого невозможно, равно как и приучить убирать за собой.

Но эта могила – прибранная, недавно тут кто-то был. В одной из ваз стоят белые хризантемы, уже тронутые ночными заморозками, но вполне симпатичные. Рядом с ними – ссохшиеся розы. Их я выбрасываю и заменяю на те, то принесла с собой.

Два цветка с крупными соцветиями. Толстые, будто из бархата вырезанные лепестки. Цвет – багровый, очень темный, на изломе будто бы черный. Да и сорт называется «Черная магия», хотя выбирала я его без отсылки на собственную профессию. Подарки для мертвых – это дань со стороны живых, и мой подарок заставляет меня думать о грязи и запекшейся крови. Я даю ему понять, что все помню.

Покончив со сменой цветов, я уселась на лавочку перед могилой. В абсолютной пустоте, поглотившей кладбище, я не вижу угрозы. Как раз такие условия мне и нужны, при тех, кто еще жив, я не решусь говорить о том, что для меня по-настоящему важно.

– Ты будешь смеяться, но мне снова нужна твоя помощь, – говорю ему.

Нет нужды произносить это вслух. Он меня не услышит, он далеко… глубоко. Но мне хочется, чтобы рядом с мелодией ветра звучал настоящий голос.

Давай притворимся, что мы оба здесь.

– Не могу сказать, что я попала в беду… Собственно, меня это вообще не касается. Только вот никто, кроме меня, не ищет правду. Речь пойдет о моей работе. У меня есть клиентка… у меня была клиентка. Я тебе о ней расскажу.

И я действительно рассказываю. Образы мертвых в чем-то похожи на марионеток: у нас есть власть над ними, именно мы придумываем, что они сказали бы, что сделали бы здесь и сейчас. Иногда это даже противоречит реальности, потому что так нужно. Например, безжалостно циничная часть моего сознания говорит, что он вряд ли даже дослушал бы меня, он терпеть не мог долгие рассказы. Но он мертв, и это уже не важно, поэтому я воображаю, что он сидит здесь, на этой лавке, и осторожно обнимает меня за плечи, чтобы показать: он рядом, он на моей стороне.

Рассказываю я больше для себя, чем для него, и снова вижу кучу нестыковок. Оставленный у постели талисман. Потерянный тигровый глаз. Короткий промежуток времени между каким-то важным решением, принятым Региной, и ее внезапной смертью. Все те действия, которые она не могла совершить по доброй воле.

– Я точно знаю, что она себя не убивала. Я не могу больше притворяться, что это не так. Зато я не знаю, что делать! Меня никто не поддержит, мне никто не поверит. Получается, если разбираться в этом, то только самой. А я понятия не имею, с чего начать! Когда читаешь книжки, кажется, что все просто. Иди, собирай улики, говори со свидетелями… Да не будет со мной никто говорить! Я всего этого не умею…

Он продолжает смотреть на меня с надгробья. Портрет бесцветный – лазером нанесен на камень. Но в сухую погоду его линии кажутся светло-серыми, такой вот контраст внутри камня. Поэтому и глаза, в которые я смотрю, светло-серые. Это правильный цвет, настолько правильный, что даже жутко.

Он бы наверняка вызвался помочь мне. Не из жалости к Регине, она его особо не волновала. Но теперь запахло жареным, приключениями, безрассудством… Да, он подписался бы на это не глядя. Поэтому я снова пользуюсь правом кукловода и заставляю его вымышленный образ говорить мне, что я должна поберечь себя и не лезть в дело, от которого веет криминалом. У меня ведь работа… Обязанности… И вообще… Ну а то, что дочка Регины вырастет с этим грузом на душе… Мое какое дело? Меня никто не спас, сама выкрутилась!

– Мне не нужен план действий, – уточнила я. – Нужно, чтобы ты подал мне знак. Я ведь тоже верю в мистику… Чуть-чуть верю. Только – т-с-с! Не говори никому. Если ты дашь мне знак, клянусь, я остановлюсь и дальше в эту историю лезть не буду.

Следующие минут десять-пятнадцать я сидела на лавочке и честно ждала знака. Знака не было. Сложно сказать, на что я вообще надеялась… Может, на то, что внезапный порыв ветра бросит багрово-черные розы к моим ногам? Или что на мраморное надгробье вдруг сядет маленькая, взъерошенная от холода птичка? Нет, что это я, какая маленькая птичка – черный ворон! Тогда я буду знать, что он наблюдает за мной и поддерживает мое решение.

Но знака не было, а ждать становилось совсем уж неуютно. Осеннее солнце не грело, и я рисковала примерзнуть к скамейке. Еще один бронзовый ангелочек, никто и не заметит! Так и не получив ни совета, ни поддержки, я собралась уходить.

Я поднялась, поплотнее завязала шарф, частично закрывая им лицо, я была уверена, что я все еще одна на кладбище, и относилась к этому вполне обыденно. Лишь повернувшись спиной к могиле, я увидела на дорожке темную фигуру. Среди ярких красок осени и рыжего солнца она казалась слишком черной – как пролом в пространстве, как вестник из другого мира. А хуже всего было то, что она стояла достаточно близко и я смогла рассмотреть этого человека.

Я не удержалась, вскрикнула – от страха, даже законченный идиот не принял бы мой вопль за удивление. Потом я прикусила язык, но было уже поздно. Конечно же, он все понял, хотя по его лицу невозможно было догадаться, как он отреагировал и что почувствовал.

Да я и не стала долго всматриваться в его лицо, просто не могла. Мы живем в цивилизованном мире и привыкли делать то, на что животные неспособны. Например, подавлять свои инстинкты, чтобы вести себя правильно, уместно и корректно. Не шарахаться, когда страшно, улыбаться тем, кто неприятен, врать, что все хорошо, когда все плохо. Я так умею, тоже ведь не в лесу выросла.

Так что я знала, что правила корректности велели мне смотреть на собеседника, не отводя взгляд, и мило улыбаться ему той резиновой, ничего не значащей улыбкой, которую обычно шлепают на лицо куклы Барби. Не знаю, почему у меня не получилось сегодня… Причин было много, на самом-то деле. Я устала из-за постоянных сомнений, связанных с делом Регины, в этом месте я всегда чувствую себя более уязвимой и… лицо, на которое я сейчас смотрела, было слишком похоже на то, что было изображено на черном мраморе. Вернее, остатки лица. Возможно, если бы речь шла о постороннем человеке, ничего не значащем для меня, я бы сказала, что все не так уж плохо – и не соврала бы. Но в этом случае, я знала, что было и что стало. Поэтому я отвела взгляд, уставилась на мерзлую траву, и мне стало легче. Стыдно, но легче.

– Извини, – пробубнила я. – Я не ожидала увидеть тебя здесь.

Сущая правда. Я вообще никого здесь увидеть не ожидала, а уж его – тем более. Собственно, в любом месте на планете я предпочла бы не сталкиваться с ним.

– Я тоже, – отозвался он. Голос звучал ровно и холодно.

Даже если он был оскорблен моей реакцией, он не собирался этого показывать. А может, мои вопли просто не сумели его задеть. Он ведь сильный, сильнее, чем я. Я бы на его месте не справилась. Красота, обращенная уродством, – то еще испытание. Конечно, вслух я это никогда не произнесу, но хотя бы в своих мыслях я могу быть честна.

– Я прихожу сюда по будням, чтобы никого не побеспокоить… Я понимаю, что мне тут не рады… Да если бы я заметила, что ты приближаешься, я бы сразу…

– Что – «сразу»? Сразу бежала бы в кусты?

Жестко, но верно. Мы оба понимали, что мои попытки оправдаться звучат неубедительно, куда менее честно, чем мой первый крик.

– Я не хотела, чтобы так получилось, – твердо произнесла я. Несложно быть уверенной, если говоришь правду. – Я уже ухожу.

– Я не гоню тебя. Я могу подождать в стороне. И если тебе это важно, я не слышал, о чем ты тут говорила.

Я хотела сказать, что ему следовало бы пораньше обозначить свое присутствие, но прикусила язык. А как он должен ходить по кладбищу, с фанфарами или с магнитофоном на плече?

– Спасибо, но я как раз уходила. В любом случае.

Инстинкты требовали, чтобы я обошла его стороной. У могилы свернула налево, поднялась на вершину холма, а уже оттуда через аллею старых голубых елей, а не через березовую, прошла бы к воротам. Это была бы демонстрация, но она позволила бы мне не проходить слишком близко.

Однако момент слабости прошел, я уже взяла себя в руки и не собиралась оскорблять его еще больше. Я направилась вниз по дорожке и прошла мимо него так же, как прошла бы мимо любого другого человека. Ну а о том, что у меня внутри все замерло, как у полевой мыши перед распахнутой пастью змеи, он не знал. Надеюсь, что не знал.

Вот тут мне бы следовало просто промолчать, закончить эту встречу и дуть к машине, не оборачиваясь. Но нет же, мне зачем-то понадобилось открыть рот и задать вопрос! Сама не знаю, зачем. Ответ мне был не нужен.

– Ты надолго в Москву?

Спросила – и сжалась, не обернулась. Дура дурой, честное слово!

– Навсегда, – коротко ответил он. – Я больше не уеду.

– А… Понятно.

Снова вранье. Ничего мне было не понятно. А в частности – как принять эту новость и как жить с ним теперь в одном городе. Я ускорила шаг, чтобы побыстрее добраться до ворот. Я ни разу не обернулась, чтобы не видеть его, хотя меня не покидало чувство, что он смотрит мне вслед. Не думаю, что он на самом деле смотрел.

В себя я пришла лишь в машине. Сообразила, что меня трясет не по-детски, и пожалела, что не могу выпить. Подумать только, а ведь недавно самой большой моей проблемой было дело Регины!

Тут до меня дошло, насколько странно все сложилось, и я рассмеялась. Это был нервный смех, невеселый, отзвуками намекающий на истерику, и я была рада, что никто его не слышал. Это ведь знак! Знак, который я просила! Только я ожидала птичку или розочку, а получила его – силуэт на фоне ясного неба, человека из воспоминаний, от которых я привыкла отворачиваться. Я пришла сюда, чтобы позабыть о расследовании, а теперь я тянулась к нему. Я должна заняться делом Регины, раз уж я знаю больше, чем остальные. Я сосредоточусь на этом и ни на чем другом, даже если я ей ничего не должна. Понятия не имею, что у меня получится… и получится ли у меня хоть что-то! Но я хотя бы попытаюсь.