Текст книги "Ненавижу тебя любить!"

– Нет, спасибо. С Иэном поговорю я. Я должна это сделать, и я сделаю.

Колин кладет руку мне на плечо:

– Что ж, удачи.

Что-то подсказывает мне, что она мне действительно очень понадобится.

* * *

Предложение не казалось мне столь уж безумным, когда я высказывала его Колину, но, когда я затем вернулась в свой в кабинет, оно показалось мне совершенно неисполнимым. И поэтому весь остаток дня я так и просидела на месте, будто приклеенная.

Это проявление трусости, я знаю… И на меня совсем непохоже. Одной мысли о моей слабости оказалось достаточно, чтобы вырвать меня наконец из оцепенения и подтолкнуть к действию.

Офис почти совсем опустел, а за окном уже непроглядная темень. Время ужина давно прошло. Слава богу, завтра суббота, а это значит, что те, кто могут, стараются уйти пораньше – кто-то уезжает на выходные за город, а кто-то спешит на свидание.

Джордж, мой помощник, просовывает голову в дверь моего кабинета.

– Ты еще здесь? – спрашивает он, как будто не знает, что я на месте.

– Как видишь…

На мгновение он всматривается мне в глаза, и во взгляде его читается сочувствие.

– Ни пуха ни пера, – желает он. И я знаю, что он имеет в виду. Вполне вероятно, это знает весь офис.

– К черту, Джордж. Хороших выходных! Отдыхай, – отвечаю я.

Какая-то часть меня хотела бы, чтобы Иэн уже ушел, и тогда ближайшие пару дней я могла бы провести относительно спокойно и отложить до понедельника необходимость встретиться с ним лицом к лицу, но сегодня меня явно преследуют неудачи.

Вздохнув, я встаю с кресла и иду наконец в нужном направлении, настраиваясь на то, что пара моих спокойных выходных сейчас полетят в тартарары. Свет в кабинете Иэна горит просто ослепительно – его трудно не заметить даже издалека, из другого конца коридора.

Я никогда не отступала, если мне бросали вызов. Сегодня впервые в жизни я сожалею об этом своем достоинстве.

Пока я неслышными шагами продвигаюсь вдоль коридора, то отмечаю, что и Тамара, правая рука Иэна, уже благоразумно смотала удочки: даже то, что она без ума от своего ненаглядного шефа, не смогло удержать ее в офисе до девяти часов в пятницу вечером.

Без каких-либо колебаний и долгих размышлений я решительно стучу в его дверь и тут же открываю ее, не дожидаясь приглашения войти. Лучше застать его врасплох, это даст мне психологическое преимущество.

Судя по всему, он и в самом деле, наверное, не ожидал моего прихода, потому что взгляд, который он на меня бросает, полон неподдельного изумления. Но это длится не дольше секунды, поскольку почти сразу же он включает режим настороженности и смертельной опасности. Его глаза моментально темнеют и теряют свой блеск, становясь мутными.

Забавно, но до этого момента я никогда не осознавала, как сильно может повлиять на него физическое нахождение рядом со мной. Всего секунду назад я видела перед собой спокойного, расслабленного человека – и вот это уже враг, готовый к нападению.

Иэн сидит, удобно устроившись в своем черном кожаном кресле, экран компьютера освещает его настороженное лицо. Мой взгляд тут же падает на расстегнутый воротничок его рубашки и ослабленный узел галстука. В руке у него объемная стопка листов, которую он с решительным видом кладет на стол, едва заметив мое присутствие.

– Интересно, зачем стучать, если ты все равно не хочешь ждать, пока тебя пригласят войти? – спрашивает он, как бы рассуждая сам с собой вслух.

– Я должна тебе что-то ответить? – бросаю я, усаживаясь в кресло напротив.

Уголок рта Иэна кривится в слабом подобии улыбки.

– Разумеется, не должна, я и сам прекрасно могу догадаться: ты постучала, чтобы соблюсти определенные формальности, но плевать хотела на мое приглашение войти, потому что хотела получить преимущество за счет своего неожиданного появления, разве не так?

Я выдавливаю из себя улыбку. Конечно же он прав.

Нужно честно признать: мыслительные способности Иэна всегда были для меня проблемой. Как правило, мне любого удается превзойти в проницательности, но, если говорить об Иэне, его хитрый изворотливый ум способен сравняться с моим. И это меня угнетает.

Иэн усаживается поудобнее, откинувшись на спинку кресла.

– Чем обязан такой честью? – Он внимательно разглядывает меня своими голубыми глазищами.

Теперь, когда я здесь, я вдруг теряюсь и не знаю, с чего начать. У меня в голове была выстроена целая логическая цепочка, но сейчас я чувствую, что у меня какой-то провал в памяти.

– Ты ведь пришла меня поблагодарить, правда? – насмешливо предполагает он.

– Поблагодарить? – Я в шоке. – Это за что?

Иэн усмехается.

– За сегодняшнее утро – за то, что я спас твою шкуру с Беверли, – напоминает мне он.

Я не даю ему договорить.

– Вообще-то с Беверли я спасла себя сама.

– Ну конечно, но только потому, что благодаря моему присутствию он успокоился и размяк. И только тогда ты и получила возможность спасти себя сама, – въедливо уточняет он.

В глубине души я знаю, что он прав, но за все это время я вынесла от него столько всяких гадостей, что даже тысячи таких поступков, как этот, не хватит, чтобы он расплатился со мной сполна.

– Можешь быть уверен, Иэн, я бы спасла себя даже и без твоего навязчивого присутствия.

Он бросает на меня взгляд, в котором сквозит явное сомнение.

– Ну, это еще как сказать, дорогая.

От тона, которым он это говорит, по телу у меня пробегает холодная дрожь. Несколько мгновений мы, не отрываясь, смотрим друг другу в глаза – никто из нас не желает отвести взгляд первым. В конце концов Иэн кладет конец нашему молчаливому поединку.

– Я бы с удовольствием оставался здесь хоть до ночи, но, увы, у меня сегодня свидание, и через десять минут мне нужно бежать, так что, может быть, ты сообщишь, какой у тебя конкретно ко мне вопрос, – говорит он неожиданно ледяным голосом. Вся его напускная любезность с него слетела.

– Вопрос касается Беверли, – начинаю я решительно, – он хочет, чтобы мы занялись его делом вместе.

– Разумеется, он этого хочет, – замечает Иэн, как если бы это было в порядке вещей. – Он слышал о нас как о двух самых блестящих экспертах в этом департаменте и, конечно, ждет помощи от нас обоих. Я могу его понять. Что ж, давай, работай над своим проектом, а когда закончишь – передашь его мне на рассмотрение, и тогда я смогу посоветовать тебе, как его улучшить, – невозмутимо заявляет он.

Это звучит странно, потому что вообще Иэна никак нельзя назвать предсказуемым человеком. В худшем смысле этого слова, я имею в виду.

– Я понимаю, что у тебя сейчас все мозги забиты той финтифлюшкой, которую ты будешь выгуливать сегодня вечером, но попытайся сосредоточиться хотя бы еще на пару минут, – раздраженно выговариваю ему я.

Мое язвительное замечание явно попадает в цель, потому что секунду спустя он резко выпрямляется в кресле и, схватившись руками за край стола, опасно приближает свое лицо к моему.

– Финтифлюшкой? – в бешенстве повторяет он. Я вижу, как в его глазах полыхают настоящие голубые молнии.

Его реакция вызывает у меня улыбку.

– Ну ты же с такими всегда встречаешься. Или ты успел поменять ориентацию? – спрашиваю я с видом полнейшей невинности.

Иэн берет меня за лицо и сдерживается изо всех сил, чтобы не вонзить ногти мне в кожу:

– Господи, как бы я хотел сделать так, чтобы твоя мерзкая пасть раз и навсегда заткнулась. Это стало бы лучшим подарком в моей жизни.

В его глазах я вижу с трудом контролируемую ярость. Кажется, я и правда вывела его из себя. Прекрасно.

Резким движением я высвобождаюсь из его хватки и, откинувшись назад, вновь восстанавливаю между нами безопасное расстояние. Я уже однажды сломала ему нос, и мне не хотелось бы, чтобы мне пришлось это повторить.

– Первое. Беверли хочет, чтобы мы работали по его делу вместе, и мы с тобой, как серьезные профессионалы, так и поступим, – объясняю я. – Второе. Никаких помощников, никакой команды, мы будем заниматься этим делом только вдвоем: ситуация и без того уже достаточно бредовая, чтобы нужно было привлекать кого-то еще участвовать в наших разборках.

Вместе с явным раздражением на его лице появляется чувство понимания. Вижу, что он начинает догадываться, куда я веду.

– И третье. Когда мы начнем таскать друг друга за волосы – в переносном смысле, я имею в виду, – то, разумеется, будем делать это подальше от офиса. А на глазах у всех остальных мы будем в мире и согласии заниматься этим поручением столько, сколько оно продлится. И наши неизбежные споры и ссоры будут происходить за пределами этих стен.

– Короче, тебе не нужны свидетели, – отвечает мне Иэн, нисколько не удивленный.

– Конечно, не нужны, точно так же как и тебе. В тот раз из-за наших бесконечных ссор мы рисковали пустить под откос нашу карьеру, так что на этот раз я не хочу, чтобы случилось что-то подобное.

– А я к тому же еще и поплатился собственным носом… – ядовито замечает он.

– И я бы очень не хотела портить тебе вот этот, который твой пластический хирург так удачно собрал из кусочков, – саркастически парирую я.

Я знаю, что у Иэна не было никакой операции на носу после моего удара, но мне всегда доставляло удовольствие намекать на нее в том числе и потому, что он особенно болезненно воспринимает разговоры на эту тему. Всем известно, как маниакально он заботится о собственной внешности, но точно так же все знают и об ужасе, который он испытывает при мысли о больницах и операциях.

– Вот этот, который мне хотелось бы поручить собрать из кусочков пластическому хирургу, – уточняет он с раздражением в голосе.

– Черт, ты так заботишься о форме своего носа, как будто ты девушка. Вот у меня некрасивый нос, и я прекрасно с этим живу. – Я чувствую себя невероятно мудрой.

– Вовсе у тебя не некрасивый нос, – возражает он, – у тебя совершенно нормальный нос, и он идеально подходит к твоему лицу.

Его слова меня поражают: Иэн положительно отзывается о моем носе? Что это вдруг за поворот принял наш разговор?

– Конечно, если говорить о твоих волосах, то на этот счет у меня найдется масса замечаний, – тут же спешит он добавить.

Вот это другое дело, его критика вызывает у меня меньше вопросов. К слову сказать, волосы у меня самые обычные, каштановые, очень распространенного оттенка и самой что ни на есть распространенной средней длины. Не знаю, что там можно сильно критиковать.

– Ну так что, договорились? – Проигнорировав его заявление, я поднимаюсь с места, протягивая ему на прощание руку. Профессионализм прежде всего.

– А у меня есть выбор? – обреченно уточняет он.

– Разумеется, нет, – откликаюсь я, снова становясь предельно любезной.

Иэн вздыхает.

– Ну, тогда договорились, – отвечает он. После чего с сомнением смотрит на мою протянутую руку – так, что я уже начинаю думать, что он не станет ее пожимать, – однако все же решается и стискивает ее в рукопожатии. Его рука энергично сжимает мою, не оставляя места сомнениям и неуверенности.

Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Непростительная ошибка: его голубые глаза пленяют меня. Понимаю, почему женщины всего Лондона лежат у его ног, потому что в состоянии судить непредвзято и честно признать, что вижу перед собой человека невыносимо красивого. Болтают, что он часто попадает под прицел желтой прессы: аристократ, будущий герцог, наследник большого состояния и к тому же обладатель внешности, неизменно притягивающей к себе взгляды всех окружающих. Говорить о нем и о целом легионе женщин, оказывающихся с ним рядом в объективах фотокамер светской хроники, совсем нетрудно. Все они либо модели, либо какие-нибудь псевдопиарщицы, притворяющиеся, будто они где-то работают, в ожидании, что подцепят кого-то стоящего. Разумеется, их айкью даже в общей сумме не достигает уровня человека со средним интеллектом, но это не имеет большого значения. Иэну достаточно того, чтобы ему поклонялись, большего он не просит.

Я выдергиваю из его руки свою руку, будто обжегшись, и отвожу взгляд. Лучше будет вернуться к действительности.

– Что ж, тогда желаю прекрасного вечера и хороших выходных, – великодушно говорю я ему, упиваясь собственным превосходством.

Он, по своему обыкновению, с ироническим видом приподнимает одну бровь. И все мои благие намерения зарыть топор войны моментально тают, как снег под солнцем. Уже направляясь к двери, я бросаю ему по дороге:

– Давай, пошевеливайся, ты же знаешь, что финтифлюшки не любят ждать. Никогда не заставляй никого из них себя дожидаться.

И, чтобы совсем уж эффектно завершить наш разговор, подмигиваю ему на прощание и тут же исчезаю в темноте коридора.

Когда же наконец возвращаюсь к себе в кабинет, то впервые с того момента, как я сегодня утром открыла глаза, мне хочется улыбаться. Спасибо, Иэн, спасибо от всей души.

Глава 3

Моя малолитражка с ревом мчится по дороге вдоль полей, которые начались сразу за выездом из Лондона. Я в деревне, уже совсем рядом с фермой моих родителей. Здесь все такое экологичное.

Родители у меня – довольно странные люди, во всяком случае для такой здравомыслящей и уравновешенной особы, как я. Они – англичане, но при этом выступают против монархии, вегетарианцы – вернее, веганы, если говорить точнее, – и придерживаются антирелигиозных взглядов или, по крайней мере, чувствуют себя ближе к буддизму, чем к любой другой религии, официально не женаты и живут в гражданском браке, а, кроме того, поддерживают все негосударственные организации, какие только могут существовать. Они родили троих детей: у меня есть старший брат Майкл – врач, работающий в «Эмнести Интернэшнл»[2]2
    «Эмнести Интернэшнл» (Amnesty International, англ. «Международная амнистия») – основанная в 1961 году в Великобритании международная неправительственная организация, деятельность которой направлена на защиту прав узников совести и на защиту прав человека (Прим. перев.).


[Закрыть] и других ассоциациях, которые помогают беженцам по всему миру, и сестра Стейси – она адвокат и оказывает бесплатную юридическую поддержку тем, кто не может себе позволить оплатить услуги юриста.

В общем, совсем нетрудно понять, почему в своей семье я часто чувствую себя не в своей тарелке. Ведь я – налоговый юрист! В глазах своих родных я помогаю богатым становиться еще богаче и, следовательно, автоматически являюсь неким воплощением нездорового общества – для них я чуть ли не сатана в юбке.

Но при этом я еще и их младшенькая, их малышка, и поэтому они изо всех сил стараются меня терпеть. Если бы я была старшим ребенком, то они наверняка давно бы уже от меня отреклись. Стоит учесть еще и то, что, когда в моей жизни был Чарльз, мои родители все же смотрели на меня более снисходительно.

Теперь, когда его нет рядом, я, разумеется, снова скатилась в самый низ семейного рейтинга.

* * *

Едва я успеваю припарковаться на подъездной дорожке, как ко мне тут же спешит привычная стайка гусей, которые атакуют меня, так и норовя ущипнуть за руку.

Гуси на свободном выгуле – это счастливые гуси, считает моя мать. Лично я не слишком разделяю ее мнение, но так пока и не набралась смелости, чтобы ей об этом сообщить.

К тому же я искренне недоумеваю, зачем вообще мои родители держат гусей, если потом не собираются их есть. Гусь – птица коварная, это всем известно. Гуси же, которых разводят мои родители, еще и невероятно злющие и обладают диктаторскими замашками.

Но поскольку я к ним уже привыкла, я не обращаю внимания на их атаки и быстро направляюсь к входной двери, решительным шагом лавируя между собаками и кошками, дремлющими во дворе у дома. За годы постоянной практики я приобрела значительную сноровку и уже через каких-нибудь несколько секунд заскакиваю в дом, оказавшись наконец в безопасности. Зато безжалостный гусь-убийца, с самого начала наметивший меня своей жертвой, остается возмущенно гоготать за дверью. Хоть какое-то моральное удовлетворение.

– Мам, я приехала! – кричу я во всю глотку, чтобы известить о своем появлении.

– Я на кухне, – раздается в ответ бархатный голос моей матери.

И я в самом деле нахожу ее там в процессе приготовления какого-то невероятного овощного супа с довольно своеобразным ароматом. Но лучше даже не спрашивать, что она кладет в свои блюда, иначе можно просто умереть от ужаса.

– Наконец-то, Дженни, мы уже начали волноваться, ты задержалась больше, чем на час, – тут же заявляет мне мать, одетая сегодня в ярко-желтое платье. Вероятно, ей видится в нем некий привет солнцу, поскольку его цвет буквально ослепляет.

– Ничего я не задержалась. Я предупредила, что приеду к часу, и вот ровно к часу я здесь. Я точна как швейцарские часы.

Если начистоту, когда речь идет о поездке к родителям, я всегда стараюсь приезжать вовремя. Ни минутой раньше – в противном случае рискую оказаться под градом неудобных вопросов.

– Дай-ка на тебя посмотреть, моя дорогая. Почему у тебя лицо все время такого серого цвета? Чем ты, черт возьми, питаешься? Надеюсь, не мясом? – Мать явно в ужасе при одной только мысли об этом.

Что ж, поскольку я выросла в семье двух веганов, то ясно, что мяса не ем, но все же время от времени позволяю себе съесть рыбу или яйцо. Однако у меня никогда не хватит духу признаться в этом матери: если она узнает, что ее дочь – не фанатичная веганка, а позволяющая себе поблажки нестрогая вегетарианка, это может ее просто убить.

– Нет, мам, – отвечаю я поспешно, – никакого мяса, просто постоянный стресс.

По выражению ее лица я понимаю, что задела не ту струну.

– Ну, честно говоря, ты это заслужила той работой, которую ты выбрала. Правда, Дженнифер, ну что тебе взбрело в голову, когда ты решила вдруг заниматься налогами? Да еще и работать в коммерческом банке… Разве ты не отдаешь себе отчета? Ведь это именно банки являются причиной обрушения нашей финансово-экономической системы! – повторяет она мне уже в тысячный раз. Я так часто слышала от нее подобные заявления, что могла бы уже заранее слово в слово произнести все, что она собирается мне сейчас высказать. Ну разве что с минимальными отклонениями.

– Я думала, ты рада, что она рушится, – замечаю я.

Мать застывает, не успев донести до кастрюли поварешку, и потом оборачивается, чтобы взглянуть мне прямо в глаза.

– Ну конечно, я рада! Наконец-то и другие люди стали замечать то, о чем мы с твоим отцом талдычим вот уже сорок лет.

Она произносит эти слова с горящими глазами, и это очень ее молодит.

– Ну тогда ты должна еще больше радоваться, зная, что я участвую в развале этой системы. Тем или иным образом, – добавляю я с чуть заметной улыбкой.

Мне палец в рот не клади – я находчива, и моя мать это прекрасно знает. Вздохнув, она снова отворачивается к своей кастрюле.

– А что Чарльз, почему он не приехал вместе с тобой? – Она продолжает помешивать суп. Господи, я ведь и правда надеялась, что они не обратят внимания на его отсутствие, во всяком случае, не так сразу. Думала, что традиционные обвинения в адрес моей работы помогут мне выиграть хотя бы несколько лишних минут.

– И правда, Дженни, а где Чарльз? – интересуется брат, неожиданно материализовавшийся рядом со мной.

– Ммм, – бормочу я. И как только моя мать слышит этот короткий нечленораздельный звук, она тут же взрывается:

– Боже мой, Дженни, вы что, расстались?

– Ну…

Майкл чувствует неуверенность в моем голосе и пытается прийти мне на помощь:

– Да ладно, мама, не надо так драматизировать. Чарльз сегодня просто был занят, верно?

Он совсем не дурак и прекрасно знает, что мы разошлись, но, кажется, сегодня не самый удачный день для таких новостей. Мать, обычно такая невозмутимая, только при одной мысли превратилась вдруг в фурию. Так что лучше пока подождать.

– Ну конечно, он уехал на конференцию, – вру я с убедительным видом. Ведь за плечами у меня многолетний опыт вранья.

– Очень жаль. Значит, я соберу тебе с собой сумку со всей едой, что останется после обеда. Ты же знаешь, как он обожает мою стряпню.

Надо признаться, что хотя бы только по этой причине мне стоило выйти за него замуж. Я больше никогда не встречу человека, способного по-настоящему оценить стряпню моей матери. Но Чарльз и правда ее любил – не столько из-за вкуса, сколько из философского подхода: по его мнению, если ее ингредиенты выбираются с точки зрения этики и логики, то и конечный результат будет им соответствовать. Вне зависимости от того, вкусным получилось блюдо или не очень.

Потому что вкус блюд, приготовленных моей матерью – это очень и очень спорная вещь. И я говорю это со всей дочерней любовью.

– Давайте, все готово, – чуть погодя оповещает нас мать.

И мы идем за ней по коридору, ведущему в просторную столовую. Просторной она кажется потому, что в ней почти нет мебели и какого-либо другого убранства, как этого требуют новые правила фэншуй.

За столом из необработанного дерева (родители против любых искусственных материалов) уже сидит мой отец, поглощенный беседой с Томом – мужем моей сестры Стейси. Они живут на своей, тоже в высшей степени экологической ферме, расположенной в нескольких километрах отсюда. Двое их детей, Джереми и Аннетт, бегают друг за дружкой вокруг стола.

Моя сестра тем временем развлекает беседой Ханну, девушку Майкла. Ханна – немка, она врач, и с моим братом они познакомились несколько лет назад в одном из лагерей для беженцев. С того самого дня они безумно влюблены друг в друга. Их свадьба – дело практически решенное, вопрос лишь в том, чтобы найти свободный момент в их плотном графике.

На самом деле они уже больше года пытаются пожениться, но беспрерывные войны, без которых, кажется, человечество не в состоянии обойтись, нагружают их массой работы. Лично мне кажется, что, если они так и будут ждать, пока в мире наступит всеобщее согласие, они никогда не поженятся, но, в конце концов, к чему отнимать у других их мечты?

Все они – люди, объединенные общими идеалами и убеждениями, люди увлеченные, целеустремленные. И я здесь чувствую себя совершенно лишней.

Дело в том, что я с детства так много знала о творящихся в мире жестокостях, что мне пришлось выстроить для себя свою собственную защиту. И поэтому я решила заниматься чем-то, совершенно противоположным их убеждениям, – чем-то, что для них выглядело легкомысленным и пустым, но что позволило мне установить определенную дистанцию между ними и мной. Я узнала, кто я есть на самом деле, только после того, как в каком-то смысле сожгла между нами мосты. Я всегда ощущала необходимость существовать как самостоятельная личность, а не как часть некоего сообщества, где все обязаны разделять одни и те же идеи.

Тот факт, что в Оксфорде я стала одной из лучших студенток, еще больше закрепил наш разрыв, и это затем помогло мне окончательно покинуть родительский дом и уехать в Лондон, чтобы жить своей собственной жизнью.

Не то чтобы на данный момент я сильно в этом преуспела – во всяком случае, если смотреть на это с общечеловеческой стороны. Карьера – это единственное, что помогает мне удерживаться на плаву, как ни печально в этом признаваться.

– Привет, Дженни, – здоровается со мной отец. – Ты сегодня без Чарльза?

К счастью, он произносит эти слова сердечным тоном, совсем не таким взволнованным, каким говорила только что моя мать.

– Да, у него дела в университете, – повторяю я все ту же ложь с привычной непринужденностью.

– Ну тогда мы его прощаем, – произносит он с важностью в голосе. Просто, чтобы внести ясность: лично меня никто никогда не прощает, если в выходные мне приходится работать, и, как следствие, я не приезжаю их навестить.

– Ну что, что нового слышно в Сити? – спрашивает меня Том.

– Да ничего особенного. Все как обычно, – отвечаю я, садясь в свою очередь к столу.

– Вам там не угрожает банкротство, как банку братьев Леман? – встревоженно вмешивается Стейси.

Я суеверно стучу по дереву под столом.

– Нет, я бы сказала, что на данный момент мы не собираемся банкротиться.

«Гораздо вероятнее, что обанкротится Великобритания, чем еще один крупный инвестиционный банк», – думаю я, однако не вижу смысла полоскать им мозги рассказами о подобном развитии событий.

– Знаешь, я на днях в парикмахерской читала какую-то статью про аристократа, который работает с тобой в одном банке, – говорит мне Ханна. Ей дозволяется время от времени читать газетенки, специализирующиеся на светской хронике, потому что «она же немка».

В этот самый момент я жую кусок ржаного хлеба, который неожиданно застревает у меня в горле. Да что ж такое, он меня будто преследует: я слышу, как о нем говорят даже в том единственном уголке Англии, где, как я надеялась, о нем никто и представления не имеет.

– Как же его зовут? Такой невероятно красивый молодой человек, ты не могла его не заметить, – настаивает Ханна, не подозревая, что творится у меня на душе.

Все за столом замирают, уставившись на меня. Ух ты, какой саспенс.

– Иэн Сент-Джон, – прочистив горло, негромко произношу я.

– Точно! – радостно восклицает Ханна. – Ты его знаешь?

На какой-то момент я испытываю сильное искушение сообщить моей будущей невестке, что я сломала нос прекрасному графу Лэнгли, но это могло бы вызвать у моих родных, обычно вполне миролюбивых, слишком большое воодушевление. Лучше не вдаваться в подробности.

– Как-то видела мельком, – бормочу я.

И к тому же кто на самом деле может сказать, что знает Иэна Сент-Джона? Полагаю, никто.

Остается неясным, что он делает в крупном американском коммерческом банке, в то время как его семья владеет бессчетным количеством компаний, разбросанных по всему миру. В газетах говорилось о какой-то семейной ссоре, подтолкнувшей его отказаться от всех предложений работы, исходивших от его деда. Ведь работа на кого-то – даже если она очень хорошо оплачивается – явно не может сравниться с тем, когда ты управляешь гигантским предприятием своей семьи.

По правде говоря, он прекрасно мог бы вообще ничем не заниматься, подобно большинству людей его ранга, в то время как он целыми днями торчит в офисе, света белого не видя. Почти совсем как я. Это делает его для меня еще более невыносимым.

Вскоре разговор за столом возвращается к более безопасным для меня темам – таким, как постепенный переход от атомной к энергии солнца и ветра, который планируется произвести в Японии, или новая социальная политика Англии и тому подобное.

Пару-тройку часов спустя я уже снова сижу в машине, а соседнее сиденье занимает тщательно упакованный контейнер самого отвратительного овощного супа за всю историю человечества.

Неизвестно почему, но вид этого контейнера вызывает во мне жгучее желание поскорее вернуться домой.