Текст книги "А между нами снег. Том 2"

– Олег Павлович, миленький, ну правда ведь не зря мы тут? Только посмотрите! У меня к вам серьёзный разговор. Поскольку вы оценили мой вклад в развитие и состояние вашего же дома, прошу о денежном награждении за все года моего здесь пребывания. С вашей стороны – это копейки, для меня – хорошее подспорье.

Олег Павлович не ожидал такой наглости. Рыжебородый быстро сбегал на второй этаж и вернулся с огромной амбарной книгой. В ней мелким почерком было исписано много листов.

– Вот, собственно, и мои расходы. Всё расписано. Изучайте, жду вашего решения.

Рыжебородый вложил в руки Олегу Павловичу книгу, а сам встал рядом и так низко наклонил голову, что они смотрели в книгу оба.

«Горшок чугунный 1 шт. для каши – 0,25

Другая кухонная посуда – 2,20

Пила и колун – 2,5

Кадка и бочка —1,5 (2,5)».

– Вот тут прошу заметить, – рыжебородый ткнул в кадку и бочку: – Выторговал своим пением. Представляете?!

– Представляю, – пробормотал Олег Павлович, – я бы бесплатно отдал, чтобы ты заткнулся.

Рыжебородый выхватил книгу.

– Да какой же вы неблагодарный! Я и тут старался, и там, и Алёнушка, скажу вам по секрету, молока дитятке недодала, вам побольше в пирог положила. Вкуснее-то с молоком грудным. От того её пироги самые лучшие, что душа у неё открытая, всю себя отдаёт для других.

От слов о грудном молоке у Олега Павловича закружилась голова, затошнило. Он выбежал из кабинета. Кто-то из детей подслушивал под кабинетом, и открывшая неожиданно дверь ударила любопытного по лбу. Послышался сначала стон, а потом оглушительный ор.

Олег Павлович был уже на улице, он затыкал уши и пытался прийти в себя. Больше стряпню Алёнушки не ел. За отчёт по амбарной книге, само собой, не выплатил ничего.

Иван Григорьевич, выслушав от Олега о составе продуктов пирога, поначалу вытаращил глаза, а потом произнёс, поглаживая живот:

– Если вкусно, то и незачем мне знать из чего. Во Франции я и лягушек ел, живой до сих пор. А тут молоко. Тьфу, придумали же. Ну что за люди такие интересные? Полвека прожить, чтобы встретить таких…

Олег Павлович посмотрел на отца Лили и ответил:

– Ну тебе-то понятно, умом двинутые все такие… Ешьте, что душе угодно, а меня с этого поста снимите. Я, пожалуй, съеду. Будут новости, сообщу.

Но после разговора с сыном всё-таки пришлось вернуться.

Нужно было брать себя в руки, как-то продолжать искать Лилю, как-то вызволять её из арабского плена.

Иногда Олег Павлович задавал себе вопрос: «А зачем я всё это делаю? Что мне с того, если она вернётся? Со мной вдруг не захочет быть, а я… А я только пыжусь и среди сумасшедших верчусь…»

Неожиданным был приезд Павла Трофимовича. Таким неожиданным, что Олег бросился к отцу в ноги и долго просил прощения.

Павел Трофимович небрежно оттолкнул сына и попросил встречу с Иваном Григорьевичем. Сказал, что всё у него готово для посещения конюшен, которые выстроил Павел Покровский.

Олег был против этой поездки.

Но всё решили без него. На Ивана Григорьевича надели парик и наряд индийского торговца. Олегу казалось, что узнают Покровского, и всё покатится кубарем.

Пока Павел Иванович прохлаждался в кабаках, Родион Орловский исправно следил за хозяйством зятя. Олег Павлович предостерегал, умолял не соваться в Орловское гнездо, но никто его не послушал.

 
                                        ***
 

Жизнь в доме Элен преобразила Лилю. Она помолодела на глазах. Лицо стало улыбчивым, глаза большими, как были раньше, а не опухшими от слёз и недосыпа. Изменилась походка, движения.

Как много значила для Лили удобная одежда! После скитаний с Зейданом она так отвыкла от неё. А сейчас словно парила, словно была готова к балу. Как мало балов оказалось в её жизни, как мало приятных воспоминаний…

Однажды Элен пригласила Лилю в свою комнату.

– Хочешь, я научу тебя танцевать? – спросила она Лилю. – Так, как танцуют арабские наложницы… Тебе пригодится, ты в такой стране, где нужно уметь обольщать мужчин для своей выгоды.

Лиля кивнула.

– Я умею, – произнесла она, – немного умею, но, кажется, забыла.

– Танец беременной женщины особо прекрасен, – прошептала Элен. – Надень костюм.

Лиля облачилась в предложенную женой Поля одежду.

Она повторяла движения за Элен и увлеклась танцем. А когда остановилась, обнаружила француженку уже не танцующей, а сидящей в кресле и смотрящей на неё.

– Прекрасно! – Элен захлопала в ладоши. – Замечательно, моя хорошая.

Лиля смутилась, щёки покраснели.

– Не стыдись, Лиля, ты всё делаешь правильно. Таким танцем можно вскружить голову любому мужчине, а потом делать всё, что тебе нужно. Жаль, у меня пока не получается.

Элен отвернулась. При Лиле она уже не смахивала слёзы, но никогда и не говорила, почему плачет. Просто сидела какое-то время молча, а потом приходила в себя и становилась прежней: иногда улыбчивой, иногда строгой, иногда загадочной.

– Я бы очень хотела, Лиля, танцевать так для своего мужа. Поль в моём сердце навсегда. У меня была тысяча шансов вернуться во Францию, но без него мне нечего там делать.

Я чувствую, что он жив, что он где-то рядом со мной. Я живу только ради него. И терплю Мустафу только ради него.

Когда Мустафа разлучал нас, Поль сказал мне: «Элен, делай всё для того, чтобы жить счастливо. Подстраивайся под всё, ты умница. Береги нашу дочь. Я знаю, мне придётся нелегко, но ты должна жить ради меня счастливо, чтобы я не думал о том, что у тебя всё плохо».

Элен уже не вытирала слёзы, они текли по её щекам, груди.

– Я послушала своего мужа и стала такой, какая есть. Мне не хватает его, Лиля. Мустафа как любовник не так уж и плох. Меня не обижает, делает подарки. Благодаря ему у меня есть дом, моя дочь ни в чём не нуждается. И даже если мы встретимся с Полем только на небесах, я знаю, он простит меня за то, что я отдалась другому мужчине. Он сам просил меня об этом. Сам…

Лиля молчала. Ей было страшно. Страшно от мыслей, что Мустафа опять заставит её насильно говорить о чём-то. Страшно было проболтаться об Элен.

– Я и тебе советую подстраиваться. Не спорь с Мустафой никогда, он этого не любит. Я могу помочь тебе вернуться на родину, но только через Францию.

– Не-е-е-т, – Лиля покачала головой, – без сына я туда не поеду, как и ты без Поля.

Элен взглянула на часы.

– Нужно поторопиться, скоро здесь будет Мустафа.

Женщины быстро переоделись, Элен подкрасила губы, протянула баночку с помадой Лиле.

Та поначалу отказалась, но жена Поля была так настойчива, что Лиля сдалась.

Мустафа ворвался в комнату, когда Элен объясняла Лиле значения некоторых французских выражений. Обе посмеивались над картинками в книге.

Араб застыл. Две прекрасные женщины повернули к нему свои головы.

Лиля заметила, что он волнуется и теребит в руках чётки.

– Иди, Лиля, – скомандовал он дрожащим голосом. – Иди в свою комнату. Я сегодня добрый. Готовься к встрече с сыном.

Лиля ещё не успела закрыть дверь, как услышала похихикивания Элен.

Мустафа что-то бормотал ей по-арабски.

Сына привели к Лиле только ближе к вечеру.

Ваня, увидев мать, не сразу подошёл к ней. Он был испуган, то и дело поглядывал на Мустафу. Только когда араб оставил их наедине, Иван прижался к матери и заплакал.

Он ни на что не жаловался, просто плакал. Лиля ничего не спрашивала у него. Они и пролежали так в объятиях, пока Мустафа не вернулся за мальчиком. Когда послышались шаги, Иван вскочил с кровати, присел в кресло, на мать не смотрел. Лиля же не сводила с него глаз. Сомнений у неё теперь не было никаких. Иван был сыном Олега Павловича.

Мустафа одобрительно похлопал Ивана по плечу, взял его за руку и вывел из комнаты.

А Лиля уткнулась в подушку и долго лила слёзы.

Элен, заглянувшая в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, долго успокаивала плачущую женщину.

– Всё будет хорошо, Мустафа не вечен, мы справимся. Раньше мне было тяжело одной. Не плачь, прошу тебя. Иначе он разлучит нас, – шептала Элен и гладила Лилю по голове. – Ты уже придумала имя?

Лиля вытерла слёзы.

– Нет, – ответила она, – я дам ему имя, когда родится.

Элен осталась ночевать в комнате Лили.

Почти до самого утра рассказывала, как познакомилась с Полем и вышла за него замуж, как хотела посмотреть на пустыню, как Мустафа обманом разлучил её с мужем.

– Он пообещал показать быт арабских семей, пригласив меня к себе домой. После знакомства с матерью Мустафы я долго не видела мужа. Алима так вскружила мне голову, что я потерялась в реальности.

Когда Мустафа объявил, что Поль пожелал отправиться с ним в торговую экспедицию, не придала этому значения. Думала, что это всё не затянется надолго. Но прошла неделя, две, три. Мустафа обещал вернуть Поля. И вернул его на пять минут, именно тогда Поль и сказал, чтобы я жила счастливо.

Когда Мустафа выделил для меня большой дом и начал приставать, поняла, что в плену.

Шесть лет прошло с того дня. Я помню печальные глаза Поля, прикосновения, вкус его губ, но не знаю о нём ничего. Я виновата, что потащила его в эту проклятую страну. Я была глупа и наивна. Мой отец отговаривал меня, просил оставить нашу с Полем дочь во Франции, но я не послушалась его. Я была смелой, упрямой и мечтала стать героиней арабских сказок, которыми зачитывалась по Франции. Моя мечта сбылась, я сама стала сказкой. В моей сказке добро не победило зло.

Лиля в основном молчала, понимала, как Элен хочет выговориться, освободиться от всего, что столько лет копила в себе. А Элен ничего и не спрашивала, просто говорила, говорила, говорила…

Лилю уже клонило в сон, когда почувствовала резкую боль в животе, услышала собственный крик. А дальше всё поплыло перед глазами.

Конюшня. Отец дарит Лиле жеребца. Настасья и Ярина стоят поодаль, наблюдают. Улыбаются, машут, хлопают в ладоши.

Лиля смеётся, гладит гриву коня. Ей восемь. На ней длинное платье белого цвета. Настасья вышила на нём красивые розы.

Лиля бежит. Настасья и Ярина расставляют руки, чтобы поймать девочку. Лиля бежит к Ярине. Но падает в середине пути.

Платье в пыли, трава оставила на нём свои зелёные отпечатки. Розы, что вышиты по низу юбки уже не белые, а грязно-зелёные.

А потом была самая долгая истерика за всё Лилино детство. Её жалели все: родители, мамынька, слуги, даже жеребец тыкал свою морду в её макушку.

Вдруг розы отрываются от платья и плавают перед глазами, постепенно окрашиваясь в красный цвет. Сами вплетаются в венок.

Чьи-то дряблые шершавые руки надевают этот венок на голову Лили, от рук пахнет конским навозом и полынью.

Лиле не нравится этот венок. Она его сбрасывает, смеётся. А незнакомые руки настойчиво надевают его заново.

Уже не смешно, Лиля хватает венок и отрывает от него цветы, бросает в сторону. А рядом неожиданно оказывается её мать Настасья и ловит эти цветы. Восемь цветов. Восемь дней в бреду.

Лиля открывает глаза. В нос ударяет неприятный запах. Кто-то копошится рядом, Лиля пока не видит никого. В комнате темно. Из её груди вырывается громкий стон.

– Господи! – слышит она голос Элен. – Господи, спасибо, что ты услышал мои молитвы. Спасибо, что не забрал её с собой. Спасибо, что даёшь ей шанс быть счастливой.

Лиля ощупывает себя. Тело какое-то ватное, как будто онемевшее.

– Ну вот и хорошо, – произносит Элен и кладёт свою ладонь на лоб Лили. – Жара больше нет. Всё позади, моя хорошая, всё по-за-ди…

Лиля видит слёзы в уголках глаз Элен. Француженка отворачивается.

 
                                        ***
 

Прошло две недели после того, как Лиля очнулась. К ней пришёл такой сильный аппетит, что Элен стала уменьшать порции, говоря о том, что полнота Лиле не к лицу. Узнав, что ребёнок от Зейдана никогда не родится, Лиля вздохнула с облегчением. Элен же, наоборот, оплакивала малыша.

После случившегося пленница перестала быть тихоней. Она стала грубо отвечать Элен, но француженка поначалу не придавала этому значения. А потом сделала замечание.

Лиле это не понравилось, и их разговоры и танцы прекратились. Они почти не пересекались в доме. Когда Мустафа навестил Лилю после болезни, был поражён грубой речью. Пленница говорила с ним так, будто он её слуга. Однако Мустафу это забавляло в отличие от Элен.

Когда поздней ночью в дом Элен ворвались несколько арабов, Мустафы рядом не было. Элен вышла на шум, её схватили.

Это были люди Али. Они пришли похитить Лилю, чтобы передать Орловскому. Но перепутали и похитили Элен.

Лиля выбежала из своей комнаты, но было уже поздно. В коридоре плакала дочь Поля. Она видела, как схватили её мать.

Лиля не знала, как связаться с Мустафой. Все слуги говорили только по-арабски. Дочь Элен с трудом объяснила, что срочно нужно позвать Мустафу, кто-то из слуг отправился за ним.

Лиля до утра не сомкнула глаз.

Явившийся Мустафа поведал, что похитители требуют обменять Элен на Лилю.

Араб сидел в кресле и держался за голову. Лиля пристроилась на коврике неподалёку от него. После пропажи Элен её дочь всё время прижималась к Лиле.

Она испуганно смотрела на Мустафу и быстро-быстро тараторила ему по-арабски. Мустафа не отвечал, не поднимал голову.

– Вам нужно поехать со мной ко мне домой. Там безопасно, здесь теперь нет, – после долгого молчания произнёс Мустафа. – Лиля, собери все вещи Элен и девочки, да побыстрее.

Лиля быстро всё сделала. Возвращаться в дом Мустафы не хотелось из-за Мадины. Но Мустафа сделал так, что женщины даже не пересекались.

Он разместил Лилю и девочку в своём кабинете. Запирал их и заходил в комнату только сам.

На следующий день сказал, что придумал, как обхитрить Али.

– Али не знает тебя в отличие от меня. Он никогда не был знаком с твоим отцом, а значит, ему можно отдать другую русскую девушку. Пока обман вскроется, пройдёт очень много времени. Это время будет нам на пользу. Более того, если Орловский надеется заполучить тебя, то он бросит об этом слух, и тогда на это клюнет твой отец. Это без сомнений! Ему нужен твой отец. Мои люди будут следить за домом Орловского. Вместо тебя завтра я повезу Мариам. Я уже сказал ей, что она может вернуться на родину, но только таким способом. Она согласилась. Теперь её зовут Лиля.

Лиля не верила своим ушам.

– Мариам же совсем не похожа на меня, – сказала она. – Мариам другая.

Мустафа занервничал:

– Я же сказал, Али не знает этого! Мариам – хитрая девушка. Она любит Зейдана. И чтобы навредить мне, может отойти от плана. Но я пригрозил смертью. Ей стало страшно. Всё у нас получится.

– Зачем я тебе, Мустафа? – прошептала Лиля.

– Твой отец подарил мне Мадину, я за это спасу тебя. Это дело чести.

– Верни меня домой и сына верни. Я исчезну, уеду далеко, буду жить в землянке в лесу, никому не показываться на глаза, только верни мне сына.

– Хватит, – закричал Мустафа. – Хочешь вернуться домой? Одна возвращайся. Твоего ребёнка точно не пощадят. Разговор окончен. Завтра Мариам будет у Али, они мне вернут Элен, мою тоненькую француженку.

Мустафа закатил глаза.

Лиле стало не по себе. Она не знала, чего ждать от этого хитрого араба. Сначала он восхищался Мадиной, ползал перед ней на коленях, теперь думал об Элен.

Было страшно и оттого, что он может спросить у неё о разговорах с женой Поля. Но Мустафа не спросил.

Он велел Лиле оставаться в кабинете, а сам привёл Мариам.

– Скажи ей, как зовут твоего отца, брата, мужа, его сестру. Расскажи о себе, чтобы Али ничего не заподозрил.

Мариам смотрела на Лилю недобрым взглядом. Но Мустафа повторил просьбу. Лиля вспомнила слова Элен о том, что лучше его слушаться и не перечить.

Во время разговора Мариам сидела напротив и не сводила с Лили глаз. Когда Лиля закончила рассказывать, Мариам произнесла:

– А что я буду делать на родине? Я не попаду к родителям, у меня там нет ничего. А тут красивый дом, еда, красивая одежда. Я не хочу возвращаться.

Мустафа схватил девушку за волосы.

– Ты так хотела домой! Вот и получай! Или я прикончу тебя прямо здесь. И тебя будет ждать джаханнам за неповиновение хозяину. Аллах на моей стороне, он поможет мне.

У Мариам брызнули слёзы. Она перед выходом из кабинета окинула Лилю леденящим взглядом.

Али попался на удочку.

Вернув Элен, Мустафа спешно перевёз её и Лилю в Бейрут. Там у него было несколько домов. В одном из них и поселил женщин.

Лиля в Бейруте стала чаще думать о Зейдане, но спрашивать у Мустафы о его судьбе боялась. Боялась гнева.

Элен после похищения выглядела неважно. Арабы туго связывали ей руки, и от верёвок остались глубокие следы, которые сочились. Боль была невыносимой.

Лиля делала ей примочки, промывала, бинтовала. Они не разговаривали. Ни разу не обмолвились с момента переезда в Бейрут.

Глава 4

Сердце выпрыгивало из груди Ивана Григорьевича, когда подъезжали к родным местам. Голова под париком ужасно чесалась. Он то и дело снимал его. Одежда была неудобной. Павел Трофимович бурчал недовольно.

– Нас могут остановить, а ты скальп снимаешь, Иван Григорич. Не хочется тут, в этой степи, быть съеденными волками. Уймись уже. Чешется у него…

Но Иван Григорьевич не унимался. Когда были почти на месте, он отказался выходить из кареты.

Его охватил такой страх, что он вцепился в лавку и не мог даже пошевелиться.

Павел Трофимович суетился, упрашивал.

– Я что, зря в самое логово полез? Ты пойми, если бы я прятался, меня бы точно со свету сжили. Сглупил, что не хожу в клуб. А если прячусь, все думают, что я скрываюсь. А тут…

Иван Григорьевич, набравшись смелости, вышел из кареты, поправил своё одеяние.

Управляющий встретил гостей низким поклоном.

– Прошу пройти вас по тропе знакомства, – произнёс он официально. – Она сделана только для самых дорогих гостей! Мы очень рады, что вы заинтересовались нашими жеребцами. Договоры подготовлены, подпись Павла Ивановича Покровского уже поставлена. К сожалению, сам Павел Иванович чувствует себя неважно, поэтому все переговоры вы будете вести со мной. Я как доверенное лицо поклялся перед ним. Пусть вас не пугают такие изменения. Я честен и справедлив.

«Павел Иванович…» – в голове Ивана Григорьевича звучало это имя.

Он шепнул Павлу Трофимовичу:

– Это же сын мой Павел… Мой Павлуша, выкормленный Яриной… Мой слабовольный и слишком нежный сын. Как он мог всё это выстроить?

Иван Григорьевич оглядывался по сторонам.

– Тропа знакомства, – прошептал он, – надо же было придумать такое. Кому в голову-то пришло?

Но от тропы был в восторге. Она представляла собой длинную арку, заплетённую диким виноградом. Потом тропа переходила в вытоптанную земляную дорожку, по обе стороны которой были обустроены загоны. В них резвились жеребцы. У Ивана Григорьевича потекли слёзы. Он остановился. Управляющий ушёл далеко. И ждал, когда гости дойдут до него.

Павел Трофимович Ивана подгонял.

– Хватит тебе глазеть, Григорич! Ну чего ты не видел-то? Всю жизнь посвятил этому. Ты лучше думай, как нам от договора отвязаться. Я не планировал никого покупать, но иначе нас не пустили бы сюда.

Иван Григорьевич как будто не слышал своего спутника. Казалось, что он рассматривает каждого жеребца. Невольно поднял руку и начал стягивать с себя парик, чтобы почесать голову.

Павел Трофимович побелел от страха. Одной рукой похлопывал Ивана по плечу, другой рукой поправлял на нём парик и матерился. Иван Григорьевич оттолкнул от себя Павла Трофимовича и силой сдёрнул парик.

А потом как будто опомнился и начал надевать его обратно. Управляющий в это время стоял спиной к ним и, кажется, ничего не заметил. А потом и вовсе исчез из виду.

Иван Григорьевич и Павел Трофимович стали двигаться по тропе дальше. Опять прошли через арку. Впереди послышались крики, кто-то громким голосом кого-то отчитывал.

В сторону гостей метнулся молодой человек. Он бежал по тропе им навстречу. Потом остановился, видимо переводил дух, а дальше уже двигался обычным шагом, слегка покачиваясь. Когда поравнялся с гостями, замер. Замер и Иван Григорьевич.

Перед ним стоял его сын.

От Павла сильно несло спиртным. Дух этот был как будто вперемешку с запахом сена. Судя по одежде, так и было. Видимо, Павел спал в конюшне. Он долго всматривался в индийского гостя, а потом пробормотал:

– Отец, прости… Забери меня с собой, я устал. Спасибо, что пришёл за мной, отец…

Павел бросился в ноги к Ивану Григорьевичу, показал на свою шею, опустил голову и громко скомандовал:

– Руби… Руби эту несчастную голову, ты же за этим пришёл.

Подбежавший управляющий еле оттащил Павла от индийского гостя, а потом ударил парня по голове. Теряя сознание, Павел произнёс:

– Он пришёл за мной, он пришёл за мной…

– Простите, простите, я сейчас всё улажу, – взволнованно говорил управляющий, – простите, я же говорил, что Павел Иванович чувствует себя неважно…

– Нет-нет, не извиняйтесь, сударь, – пропел Павел Трофимович. – Кажется, нам пора.

– Как же так, – управляющий вопрошающе взглянул на Павла Трофимовича, – как же так… Мы же не закончили наше дело.

Но гости уже отдалялись быстрым шагом.

Павел Трофимович тащил Ивана Григорьевича за руку. Тот всё порывался вернуться.

– Он его… По голове… Не гладил… Как можно? – говорил Иван заикаясь.

Когда эти слова вырывались из его уст, он сам себе не верил. Никогда в той жизни, что была до отравления, не позволял себе такого поведения. А сейчас он хлюпал носом, как разбившая коленку маленькая Лиля, и причитал:

– Павлуше плохо-то как! Всем нам плохо, Павел Трофимович. Отпусти, родненький, я помогу ему, чем могу.

– Лучшая твоя помощь – сгинуть отсюда поскорее. Поторопись.

Кое-как Павел Трофимович затолкал Ивана Григорьевича в карету.

Когда немного отъехали, начал отчитывать Лилиного отца:

– Ну безумец, не иначе. Ты чего, дурень, парик-то стаскивал? А если бы кто увидел? А если увидели? Что будет-то? Ой, что будет…

Иван Григорьевич смирно сидел, закинув голову назад. В руках держал ненавистный парик, потом бросил его Павлу Трофимовичу прямо в лицо. Тот чудом увернулся.

– Ну знаете ли, – пробормотал отец Олега Павловича обиженно, – это уже ни в какие рамки… За все мои старания вот так волоснёй по роже… Где ваше воспитание? Где выдержка и степенность? Где это всё вы растеряли, Иван Григорьевич? Ванечка… Позволь тебя так называть. Ты, ей-богу, как дитя малое.

Дальше Павел Трофимович продолжал детским писклявым голосочком:

– Папочка, у меня чешется! Папочка, штанишки спадают! Папочка, туго-туго в корсете этом… Тьфу, противно-то как!

Иван Григорьевич даже поморщился от такой издёвки. А Павел Трофимович продолжал уже своим обычным голосом:

– Подпортили тебя, Ванечка… Нет больше того Покровского, которого все боялись. Вот так вернёшься к обычной жизни… И что дальше? Страшно представить. Шут шутом…

Иван Григорьевич просто кивал головой. Молчал. А потом заплакал. Пересел на лавку поближе к Павлу Трофимовичу, уткнулся ему в плечо. Рыдал долго. Павел Трофимович гладил его по голове, успокаивал как ребёнка.

 
                                        ***
 

Рыжебородый был зол, когда открывал ворота.

Таким злым Иван Григорьевич с момента знакомства его ещё не видел.

Заприметив спустившегося с кареты Ивана Григорьевича, рыжебородый тотчас подбежал к нему и стал жаловаться:

– Ну каково мне теперь, а? Платить не хочет. Петь не разрешает. А мне теперь на луну выть? Если мы петь не будем ночами, то злые силы в дом придут, и худо всем будет. Вот не верит мне Олег Павлович ни в какую. Ну вы-то, Иван Григорьевич, ну поговорите с ним. А?

Но Иван Григорьевич слушал рыжебородого совершенно без эмоций, а потом шепнул ему на ухо:

– А ты его молочком-то грудным напои, авось и станет податливым.

А потом засмеялся так, что Павел Трофимович перекрестился и прошептал:

– Боже святый, страшно-то как быть рядом с таким человеком, не знаешь, что на уме у него.

Рыжебородому шутка не понравилась, он махнул рукой и побрёл закрывать ворота.

Ни Иван Григорьевич, ни Павел Трофимович, ни его сын к ужину не спустились.

Дети ели молча без привычной молитвы. Её отец семейства прочитал мысленно.

В полной тишине изредка было слышно почавкивание.

– Алёнушка, – шепнул рыжебородый жене после трапезы, – быть чему-то страшному. А идти нам некуда. Никому не нужны наши добрые души и чистые помыслы. А вот эти…

Рыжебородый недолго помолчал, а потом, указав рукой на второй этаж, продолжил:

– Они ироды самые настоящие. Жмоты и бессовестные. Им богатство глазки сузило, они кроме выгоды ничего не видят. Вот и несчастные такие. Им бы с нами пожить годок, другой, песенки с нами попеть, у печки подежурить. Спасибо бы нам потом сказали. А так…

Алёнушка слушала мужа молча, убирала попутно тарелки со стола. Убирала беззвучно, боялась нарушить тишину.

Олег Павлович ложился в постель с величайшим наслаждением, предвкушая спокойную ночь. Ему удалось договориться с рыжебородым, что ночью семейство петь не будет. А днём будут делать что хотят.

Наутро семья рыжебородого хором рыдала у потухшей печи. А потом глава семейства запел:

 
– Огонёк, огонёк,
Тебя чёртик уволок…
Я вернусь за тобой
И согрею милый мой.
Ты из пепла восстань,
Дам дрова тебе в дань!
Полыхай, согревай,
И чертяку прогоняй!
 

Сколько раз было повторено это песнопение, Олег Павлович не смог отметить. Сбился со счёта, но потом весь день и сам напевал эту песенку и, почему-то, за чёртика принял именно себя. И ни капли в этом не сомневался.

 
                                        ***
 

– Он там был, он там был… – Павел кричал во всё горло.

– Вот она, горячка, – Родион Орловский смотрел на сына Ивана Григорьевича. – И я ещё родственник этому безумцу. Бедная моя Олюшка, сколько ты с ним натерпелась? А теперь плаваешь облачком и хорошо тебе. А мне… Мне гадко и противно смотреть на того, кто является отцом моей внучки.

– Он там был, отец, отец… – Павел смотрел на Родиона большими глазами и тянул к нему руки.

Доктор, не обращая внимания на крики пациента, мирно посапывал на кресле-качалке.

– Всю ночь кричал, – испуганно произнёс управляющий, – всю ночь… Вымотались мы! И кляпом ему рот затыкали, умудряется вытащить и орёт дальше. Вот доктор и уморился. Буйным стал Павел Иванович, ох, каким буйным.

– Пусть орёт, может охрипнет и заткнётся, – Родион Орловский махнул на зятя рукой и уже хотел было выходить. Но слова Павла остановили его.

– Отец, ты же мечтал ещё раз побывать в Индии, вот теперь ты там, куда хотел больше всего на свете. Забери меня, прошу тебя.

– Кем, говоришь, был торговец, что лошадей не купил? – спросил Орловский у управляющего.

– Индийцем… А сопровождал его некий Павел Трофимович.

Родион словно не услышал и спросил:

– И сопровождал его Павел Трофимович, верно?

– Верно, – закивал управляющий.

– Вот и всё, – Родион улыбнулся во весь рот, – теперь осталось ждать недолго. Хорошая рыбалка получилась, царская, можно сказать. Лишь бы удочки не обломились! Вытащить добычу и на вертел…

Управляющий вопрошающе посмотрел на Орловского и произнёс:

– Вы на рыбалке были?

Родион махнул рукой и покинул комнату, в которой продолжал бесноваться Павел.

В кабинете его уже ждал Грибник.

– Догадываешься? – начал Родион. – Все следы ведут туда же. Шахматист твой торговца привёл. Индийца. Да Павлуша, зятёк мой бесноватый, в том торговце узрел своего отца. Что-то поёт он про Индию и мечты. Проверь-ка ты ещё раз шахматиста. Авось в доме у него прячется сокровище наше. А если не у него, то у сына проверь. Всё тут как-то нечисто.

Грибник кивнул и вышел из кабинета.

– Ну вот и всё… – Родион развалился в кресле, говорил громко, словно хотел, чтобы его услышали все. – За всё ответишь мне, Иван… За отца своего кровожадного… Каждый твой вздох будет последним. Жаль только, что тебя не было рядом, когда я твоей дочкой воспользовался. Привязать бы тебя там же, чтобы ты смотрел, и сердце твоё рвалось на куски. А она ничего. Маленькая такая, щупленькая. Только нагуляла ребёнка. Сестра моя соврать не даст. Не нашей он породы. Тёзка твой… Не нашей… А жаль, я бы внука своего в беде не оставил.

Родион встал с кресла, подошёл к стене, сначала провёл по ней ладонью.

– Н-на, получай, – вдруг со всей силы ударил по стене. – Получай, это тебе за всех, кого вы у меня забрали.

Орловский бил и бил по стене.

– Вот так тебе, Иван, вот так! Почувствуй, как было плохо мне, когда в муках умирал мой отец. Почувствуй, каково ему было ползать на коленях перед твоим отцом. За всё ответишь, за всё, за всё…

Родион так разбушевался, что разрушал всё на своём пути. Выскочил из кабинета в коридор. Размахивая руками, опрокинул несколько скульптур. На шум выбежала его жена.

– Родечка, родненький, успокойся.

Но и она попала под руку. Отлетела от мужа в сторону, схватилась за нос, завопила:

– Что же ты делаешь, Ро-деч-ка-а-а-а-а…

После такого бешеного состояния Родион обычно по нескольку дней пребывал в своём кабинете.

Но в этот раз просто ушёл в комнату. Сидел на кровати, склонив голову, тяжело дышал.

А вечером жена обнаружила его на полу в бессознательном состоянии.

Доктор, осмотрев Орловского, вынес вердикт: «Грудная жаба. Покой и ничего больше».

Родион не разговаривал. Его жена сидела рядом с ним и не смыкала глаз вот уже несколько ночей.

Вызвала Богдана, чтобы тот успел с отцом попрощаться. Сын прибыл быстро. Был взволнован.

Через неделю Орловский-старший пошёл на поправку, да так стремительно, что жена подумала, что он всё это время притворялся. Родион просто в один прекрасный день встал, распрямил плечи и вышел из комнаты как ни в чём не бывало.

 
                                        ***
 

Проследив за Павлом Трофимовичем, Грибник отправил в дом, где обитали рыжебородый со своей семьёй, Иван Григорьевич и Олег Павлович, подставного человека. Но тот не выдержал беседы с рыжебородым и быстро покинул постоялый двор. Ему так и не удалось собрать нужные для Орловского сведения.

Подставное лицо от Грибника показалось Ивану Григорьевичу очень знакомым. В связи с этим он, подглядывая через приоткрытую дверь, шёпотом позвал рыжебородого.

Олег Павлович отсутствовал в тот день. Он всё-таки наладил отношения с отцом и вернулся в его дом.

В дом, который нагло занял рыжебородый, вернулось всё, как было заведено изначально: ночные песни у печи, дежурство и прочие ритуалы, от которых у Олега Павловича, по его словам, кружилась голова.

Но рыжебородый последнее время ходил каким-то хмурым. Он всё не мог забыть об остывшей печи. Всё говорил своей Алёнушке, что быть беде.

Она, в конце концов, повысила на него голос, сказав, что тот точно накликает.

Ивана Григорьевича забавляло, как ругались эти двое.

Они громко пели свои ругательства.

– Ты-ы-ы са-а-м накли-и-и-ка-е-шь бе-ду-у-у-у… – пела Алёнушка.

– Сво-ё-ё-ё чутьё-ё-ё не подведу-у-у-у, – отвечал рыжебородый.

– Займи-и-и-сь поле-е-е-з-ны-ми де-ла-а-а-ми, – продолжала Алёнушка.

– Я ра-а-а-з-берусь, займитесь са-а-а-а-а-ми-и…

В день, когда подставное лицо явилось в этот странный дом, Иван Григорьевич подозвал рыжебородого и сказал, чтобы тот не молол языком насчёт гостей, а сделал так, чтобы сюда больше никто не явился.