Текст книги "А между нами снег. Том 2"

Рыжебородый был большим любителем инсценировок. И предложение Ивана принял с улыбкой. Он даже задрожал от удовольствия. Потёр ладони друг об друга так, что чуть ли не искры с них посыпались.

У Ивана Григорьевича складывалось впечатление, что рыжебородый со своими домочадцами общается на расстоянии. Потому как не мог понять, откуда дети могли знать о просьбе Ивана Григорьевича.

Как только отец безумного семейства поклонился перед гостем, все дети тотчас оказались рядом и запели:

– Я от голода, наверное, помру… – начал один.

– Не желаю такой смерти никому… – подпел другой.

– Накормите, добрый путник, поскорей.

– Грех на душу не берите. Ну, смелей!

Все пятеро выставили свои ладони.

Подставное лицо зашевелилось, занервничало. Озиралось по сторонам.

Иван Григорьевич продолжал подглядывать, но его распирал смех. Он изо всех сил пытался удержаться.

Когда ладони детей остались пустыми, все как один с грохотом плюхнулись на пол, как будто потеряли сознание.

И смех, который сдерживал Иван Григорьевич, вдруг вырвался на свободу и превратился в громкое ржание взбесившейся лошади.

Рыжебородый испуганно оглянулся. Но быстро взял себя в руки и пробормотал:

– Год нынче голодный, вот так на подаяния и живём. А тут ещё жена на сносях. Ты роды умеешь принимать?

Подставное лицо замотало головой.

Вдруг перед ними оказалась Алёнушка. Она под платье запихнула подушку и подошла к гостю в раскорячку, постанывая и иногда вскрикивая. Подставное лицо побелело.

– Ты ч-ч-че-го, детей не кормишь? – сказало оно, указывая пальцем на неподвижно лежащих на полу детей.

Рыжебородый поднял руки, как бы обращаясь к небу, и пропел:

– Пода-а-а-й-те, деткам бедным на хле-е-е-бу-шек.

– Ой, ой, всё, не могу больше, – простонала Алёнушка, хватаясь за живот.

Но подставное лицо уже бежало к своей лошади.

Так в своей жизни Иван Григорьевич ещё не смеялся никогда. Он вообще был человеком нежизнерадостным, редко улыбался, а тут вдруг его прорвало. Как будто смех копился в нём с самого рождения. Он не мог избавиться от него и уже даже плакал, но смеялся, смеялся…

Смеялись и рыжебородый с Алёнушкой. Но не над тем, как они театрально испугали гостя, а над Иваном Григорьевичем.

Когда истерический смех Лилиного отца пошёл на убыль, вспомнилось Ивану лицо этого незваного гостя. Он был на свадьбе Лили и Богдана.

Но Покровский не испытал страха, потому как рыжебородый отлично отыграл свой концерт.

Знал Иван, что Орловскому не донесут ничего, кроме описания самого концерта.

 
                                        ***
 

Мариам забавляло обращение к ней.

– Лила, Лилоу, Лылиа, – постоянно верещали арабы.

Её окружили заботой. И она даже стала себя ругать за то, что изначально не хотела в эту авантюру ввязываться. Когда попала к Мустафе, всё было по-другому: слёзы, тоска по родителям. Всё было как в тумане и плохо запомнилось. А сейчас она была в центре внимания. И это ей очень нравилось.

Али, низкого роста торговец, сам лично охранял её. Он как старичок-лесовичок бегал вокруг Мариам и сдувал с неё пылинки.

Она не знала, почему Мустафа выбрал именно её. Но для себя решила, что при любой возможности всё поведает о Мустафе, будь перед ней его враг или друг. Мариам хотелось сделать этому арабу больно, так больно, как было когда-то маленькой беспомощной Маше.

Путь был долгим и изматывающим. Попутно заходили в торговые города, чтобы на базарах и ярмарках продать ковры.

Перед отъездом Мариам стала случайной свидетельницей разговора Мустафы с самим собой. Он молился и просил Аллаха дать знак, в какой город лучше везти Лилю и Элен.

Когда называл Бейрут, послышался глухой стук в окно, видимо, это была птица. Мустафа посчитал это знаком.

Мариам сначала не придала этому значения. Но в пути вспомнила и решила повторять про себя каждый день, чтобы не забыть, и в случае необходимости воспользоваться этой информацией.

 
                                        ***
 

Поль выжил. Когда он открыл глаза и увидел солнце, то не поверил, что это происходит с ним. Мучительное пребывание в землянке наложило на него свой отпечаток. Появились морщины вокруг глаз, лицо было очень бледным. Сосуды просвечивались через кожу.

Поль приподнял голову. Рядом с ним сидел арапчонок лет шести. Он, увидев, что Поль смотрит на него, заверещал по-арабски:

– Умми, умми…

На его крик прибежала женщина арабской внешности, полноватая, но очень-очень смуглая.

Поль подумал, что это неудивительно – при таком солнце так загореть.

– Слава Аллаху, – заговорила женщина, – я Нави, как зовут тебя?

Она положила ладонь на лоб Поля.

Долго её так держала, закрыв глаза.

– Я же говорила, – шептала она, – солнце его воскресит.

– Он не понимает тебя, умми, – пробормотал мальчик, – нужно дождаться отца. Он спросит на другом языке.

Но Поль всё отлично понимал. За шесть лет, что прожил в этой стране, выучил язык. Плохо понимал только отдельных арабов, в основном тех, которые жили в пустыне и говорили на своём диалекте. Поскольку почти всегда рядом был Мустафа, проблем в общении не возникало.

Но сейчас было всё понятно. Поль, однако, не стал себя выдавать. Промолчал. Женщина так и держала свою ладонь на его лбу. Потом провела по щекам и губам.

– Не сухие, слава Аллаху. Сиди тут, Мансур, жди отца.

Поль закрыл глаза.

«Где же Лиля? – подумал он. – Где вообще я?»

Вечером два коренастых араба на носилках занесли его в дом. Это был даже не дом, а какое-то соломенное строение с большими дырками в стенах.

Почувствовав холод, Поль стал сильно дрожать. Рядом с ним тотчас оказалась Нави и как-то небрежно набросила на него несколько верблюжьих шкур. Ноги при этом остались раскрытыми. Большие пальцы ног свело судорогой так сильно, будто кто-то зажал их в тиски, боль нарастала. Поль застонал.

– Терпи, терпи, – шептала Нави, копошась рядом с его ногами.

Она взяла его пальцы в свои руки и начала на них дуть, а потом поливала водой. Полю казалось, что она льёт кипяток, и орал так сильно, будто с него живьём снимают кожу.

Но потом всё как-то резко прошло. Он вертел головой. Лоб покрылся испариной.

– Всё хорошо, всё хорошо, ты будешь ходить. Ты будешь учиться ходить заново. Слава Аллаху, – прошептала Нави, пристально смотря на Поля. А потом вышла.

Утром мальчик Мансур принёс Полю миску с едой. Поль хотел было поесть сам, но не смог удержать ложку. Мансур очень аккуратно покормил его.

Еда на вкус была не очень приятной. Но Поль послушно глотал.

После того как мальчик ушёл, в доме появился высокий бородатый араб.

Он кивнул Полю и присел рядом с ним.

– Меня зовут Газир, – начал араб на родном языке. – Расскажи мне, кто ты и откуда? Ты счастливчик. Я готовил тебе могилу. Не пригодилась…

Поль молчал, араб то же самое повторил по-английски.

– Поль, меня зовут Поль.

Араб удивлённо взглянул на француза.

– Ты понимаешь мой язык? – произнёс Газир.

Поль кивнул.

Араб поглаживал свою густую бороду. Борода в его руках поскрипывала, как будто разговаривала с хозяином.

– Тогда откуда ты, кто тебя так измучил? Я могу найти этого человека и заставить его страдать так, как страдал ты.

Я много страданий видел за свою жизнь, но то, что перенёс ты, не смог бы выдержать никто. Видимо, бог хранит тебя.

Не весь путь, что тебе отмерен, прошёл ты по нашей грешной земле. Но для меня ты стал примером мужества и силы.

Я молился за тебя все эти долгие дни. Моё сердце чувствует твою боль. Моя жена Нави умеет общаться с духами.

Духи сказали ей, что твоя жизнь оборвётся в восемьдесят лет. Так что живи. Всё будет хорошо.

А моя жизнь значительно короче твоей. Как хорошо знать об этом сроке. Ты не откладываешь нужное на потом. Ты знаешь, что каждый день приближает тебя к смерти. Моя жена лишь себе ничего предсказать не может.

Араб поклонился Полю. Потом взял его за руку и прошептал:

– Я хочу, чтобы ты научил моего сына смелости. Сможешь?

Поль не знал, что ответить.

– Я не буду допрашивать тебя сейчас. Ты только родился заново. Подумай, хочешь ли ты рассказать мне всё, нужна ли тебе помощь. Даже если ты преступник, ты искупил свою вину, и я не буду тебя осуждать. Ты всегда можешь найти меня через моего сына Мансура. Он первое время будет с тобой, а сейчас я пойду. Вот Нави удивится, что ты говоришь по-арабски.

Газир встал и быстро покинул помещение.

Поль чувствовал себя прекрасно. Он был сыт, согрет. Чувство благодарности к семье, которая его выходила, переполняло сердце.

Француз долго думал над словами Газира. Решил не рассказывать сразу всё. Довольно хорошо изучил арабов за годы жизни рядом с ними. Знал, что они мягко стелют.

Но верить в непорядочность Газира и Нави не хотел. Возможно из-за того, что после землянки даже в таких условиях чувствовал себя человеком.

После нескольких дней пребывания в сознании всё-таки решил расспросить Газира о том, насколько он влиятелен и сможет ли помочь найти Элен.

 
                                        ***
 

Лиля и Элен продолжали жить в Бейруте. Мустафа приезжал редко. Его приезд скрашивал жизнь женщин.

Элен, как бы ни ругала Мустафу, в его присутствии расцветала. Становилась совершенно другой. Говорила ласковым голосом. Её движения были плавными, походка изящной.

Отношения с Лилей они так и не наладили. Однажды Элен пришла поговорить, но Лиля отказалась её выслушать.

– Я не хочу стать твоим врагом, Элен. Мустафа узнает о наших разговорах и погубит тебя. Живи как раньше, мне так спокойнее, – сказала Лиля.

Элен лишь кивнула, и больше разговоров между ними не было. Они только приветствовали друг друга и желали приятной ночи.

Лиля целыми днями тосковала. От постоянных дум, одиночества, неизвестности всё время болела голова. Она превратилась в огненный шар. Боль затихала только ближе к вечеру перед сном. А утром с новой силой заполняла голову. Лиля, кажется, уже даже забыла, как жить без этой боли.

Элен как-то предложила успокоительное. Говорила, что когда-то его посоветовала Алима. И ей это успокоительное помогало в минуты тревоги. Но принимать его помногу не советовала.

Лиля воспользовалась один раз, другой, третий… Голова становилась ясной. Правда, глаза были какими-то стеклянными, трудно было сфокусировать взгляд на чём-то. Но Лиля привыкла к этому. Теперь она выглядела растерянной, часто спотыкалась днём, могла неожиданно заснуть за столом.

Когда Элен поняла, что Лиля регулярно стала принимать успокоительное, было уже поздно.

Оказалось, что Лиля давно перешла на большую дозу. И Элен просто решила забрать это средство.

Когда Лиля ворвалась в комнату к жене Поля посреди ночи, та испугалась, зажгла лампу.

Глаза безумной были такими выпученными, словно готовились к тому, что вот-вот покатятся по полу.

Пленница искала в вещах Элен успокоительное, а потом легла на пол и долго кричала, пока не уснула.

Прибывший по срочному вызову Мустафа (Элен отправила ему послание), набросился на француженку с ругательствами.

Впервые араб так громко отчитывал любовницу. Она поначалу стояла в оцепенении.

– О чём ты думала? – кричал он. – Ты взрослая женщина, а она – ребёнок. Ты своей дочери пожелаешь такое?

– Лиля мне не дочь, – запротестовала Элен, – ты притащил её в мой дом. Для чего? Чтобы я воспитывала её? Мустафа, мы так не договаривались! А теперь я вынуждена жить здесь и бояться ночами. Из-за неё меня похитили. Посмотри на мои руки! Эти шрамы не украшают меня, Мустафа.

Араб притих. А Элен разошлась не на шутку.

Она перевернула туалетный столик, потом подняла с пола один флакончик с духами и запустила его в мужчину, тот едва увернулся. Следующий флакончик полетел в зеркало. Старинное зеркало, доставшееся Мустафе от бабушки, рассыпалось в одно мгновение. Осколки сползали с рамки и шипели как змея. Элен замерла. Мустафа схватился за голову.

Потом встал на колени и подполз к Элен.

– Прости меня, моя душа, я не хотел тебя обидеть. Но ты мой свет и моя жизнь, я не должен был подвергать тебя опасности. Но всё зашло слишком далеко, слишком далеко. Я не могу вернуть тебя в твой дом. Ты же знаешь, что я ничего не делаю просто так. Прости меня, Элен.

– К несчастью, – прошептала Элен, собирая осколки.

У Мустафы был только один способ излечить Лилю. Он связал ей руки и ноги, велел своему слуге приносить еду и развязывать только для приёма пищи. Но это не дало нужного эффекта.

На третий день Лиля большим кувшином ударила слугу и опять проникла в комнату к Элен. Она бешеными глазами смотрела на француженку и просила, чтобы та помогла ей.

Но Элен была непреклонна. Лилю опять связали, больше к ней слуг не приставляли. В одной с ней комнате поселился Мустафа.

– Я ненавижу тебя, – кричала на него Лиля, – будь ты проклят, Мустафа, ты забрал у меня всё!

– Нет, – Мустафа был спокоен, он знал, что ещё ни один раз услышит эти слова, – я ничего не забирал. Я дал. Дал тебе жизнь и спас твоего сына и тебя… Ты просто ничего не понимаешь. У тебя такая судьба. Я же до сих пор храню письмо той старухи, что познакомила меня с тобой. Оно у меня под сердцем, и будет там до тех пор, пока ты не возьмёшь себя в руки.

Но Лиля не слушала его, она повторяла одно и то же слово:

– Проклят, проклят, проклят…

– Завтра я приведу твоего сына, Лиля, – сказал Мустафа.

Лиля резко замолчала, посмотрела на свои связанные руки и ноги и прошептала:

– Нет, прошу, не нужно. Я приду в себя, тогда… Не сейчас… Ванечка испугается, он не поймёт, прошу, Мустафа.

До вечера Лиля молчала, а ночью опять кричала, желая Мустафе самых страшных мук.

Ивана он всё-таки привёл. Мальчик долго смотрел на связанную мать. Она так и не решилась взглянуть ему в глаза. Он даже не дотронулся до неё. Лиля отвернулась. Вся эта встреча длилась минут пять.

– Мустафа, – произнёс Иван, – я хочу уйти.

После этой встречи Лиля перестала кричать и проклинать Мустафу. Стала тихой, безропотной. Но, несмотря на спокойное поведение, араб не спешил её развязывать. Он знал, что это затишье, и, если дать волю, всё вернётся в прежнее русло.

 
                                        ***
 

Мансур любил проводить время с Полем.

Поль попросил как-то у Нави кусок верёвки и стал рассказывать арабскому мальчику сказки, мастерски перемещая эту верёвку между пальцами.

– Жил-был старик вот с такой бородой… – вытягивал связанную верёвку к запястью. – И было у него четыре сына. А потом они встретили бабу Ягу вот с такой метлой.

Из верёвки чудесным образом получалась метла.

Мальчик был счастлив. Поль по просьбе Газира стал учить Мансура французскому языку. Мальчик очень быстро всё запоминал.

Однажды Газир пришёл к Полю поздно вечером и сказал:

– Теперь ты уже ходишь (Полю пришлось учиться ходить заново, поскольку от долгого лежания потерял этот навык). Выбирай, как будешь жить дальше. Я уже говорил, что помогу тебе, найду твоих обидчиков. Завтра еду в город. Могу забрать тебя с собой. Я не вправе тебя удерживать.

Поль не был готов вот так быстро покидать семью Газира. Это предложение было для него неожиданным.

– Я хочу, – начал Поль, – хочу попросить вас найти мою жену.

Газир удивлённо взглянул на Поля.

– Ты женат?

Поль кивнул. Он стиснул зубы, но слёзы предательски покатились по щекам.

Пока Поль рассказывал свою историю, Газир поглаживал бороду то медленно, то быстрыми движениями проводил по ней, то выдёргивал из неё волоски.

Выражение его лица менялось, и когда Поль рассказал про Лилю и землянку, Газир так нахмурил брови, что казалось, застыл в таком положении.

– Вот поэтому Аллах и подарил тебе вторую жизнь, – произнёс араб, когда Поль замолчал. – Невозможно, чтобы один человек так много страдал и ушёл в иной мир, не познав счастья. Я, к сожалению, никогда не был в Джебейле. Но знаю некоторых, кто может мне помочь. Найти твою жемчужину Элен и вызволить её из лап кровожадного Мустафы – нелёгкая для меня задача.

Но я готов сделать это для тебя, тем более, дни мои сочтены. И я успею ещё что-то хорошее сделать при жизни. Только не говори ничего Нави. Она будет беспокоиться, я буду тревожиться из-за её беспокойства.

Пусть она лучше улыбается. Я хочу запомнить её такой, а не в слезах. Когда меня не станет, позаботься о ней, забери в свою страну. Пусть она будет твоей матерью, а мой сын Мансур твоим братом. Он хорошо о тебе отзывается, показывал мне ваши сказки на верёвке. Я ничего в них не понимаю, но счастье моего сына важнее.

Поль слушал Газира и не понимал, почему тот говорит о своей скорой смерти. А потом вспомнил их первый разговор, когда Газир рассказывал о способностях Нави и ему стало страшно.

– Я справлюсь сам, – прошептал Поль. – Моя просьба невыполнима. Спасибо, что дали мне рассказать об этом. Спасибо, что подарили мне жизнь.

Брови Газира нахмурились ещё больше.

– Если ты попросил помощи, я не откажу тебе. Завтра отменю свои дела и посещу Джебейль. А дальше видно будет.

Поль бросился в ноги к арабу.

– Встань, – сказал тот громко, – со мной так не нужно, я тебе не хозяин. Я найду твою Элен. Но ты не забудь о моей просьбе, не бросай Нави.

– Я не забуду, – прошептал Поль, – клянусь, не забуду.

Наутро Газир отправился в Джебейль. Нави, до этого дня пребывавшая в хорошем настроении, а теперь погрустневшая, сказала ему перед отъездом:

– Газир, я же просила тебя быть рядом в эти сложные для нас дни. Газир…

Она заплакала и положила голову ему на плечо.

– Я вернусь сегодня же, дорогая, вернусь.

Газир обещал вернуться и вернулся.

Подошёл к Полю и сказал всего лишь одну фразу:

– Город полнится разными слухами.

После этого дня Нави стала поглядывать на Поля как-то недоброжелательно, в её глазах читалась обида.

Мансур, по-прежнему проводивший с Полем много времени, говорил, что мать чувствует скорую смерть отца и хочет быть рядом в этот момент. Но отец рвётся куда-то. Как будто чего-то не успел, а теперь торопится.

Поль чувствовал себя виноватым, ругал себя за то, что вообще попросил у Газира помощи.

Раздумывал над тем, как повезёт Нави и Мансура во Францию. Мыслей было много. Но веры в то, что Элен найдётся после стольких лет разлуки, не было.

Вера в это давно покинула сердце Поля.

Иногда он даже ловил себя на мысли, что не помнит Элен, не узна́ет её при встрече и пройдёт мимо.

Не узнает…

И от этого сердце сжималось очень сильно.

Глава 5

Орловский отправил Павла в мужской монастырь. Но через неделю Павел оттуда сбежал в неизвестном направлении. Поиски не дали никаких результатов.

Прибывший со своим караваном Али, несколько дней добивался встречи с Родионом. Но тот оттягивал эту встречу, зная, что Али привёз Лилю.

Орловский решил, что затянувшееся ожидание ещё больше душевных переживаний принесёт дочери Ивана Григорьевича. Неизвестность, страх, которые наверняка поселились в сердце Лили во время возвращения на родину, Орловский предпочёл усилить. Довести до сумасшествия и истерики. Он хотел видеть боль, но не чувствовать её сам.

Мариам уже знала, что караван прибыл на русскую землю. Она смотрела на поля, деревни, города и не узнавала их. От них не веяло чем-то родным. Лишь тревога наполняла сердце. Однажды утром Али надел ей на голову мешок и прошептал:

– Лилия Ивановна, вы наконец-то дома, ступайте за мной.

Мариам сорвала с себя мешок, и сказала:

– Я могу пойти и так.

Но Али надел мешок обратно, схватил Мариам за руку и потащил за собой.

Орловский снимал мешок медленно, как будто наслаждался этим процессом. Когда увидел, что это не Лиля, сначала сильно удивился, а потом закричал громко и замахал руками.

Мариам вдруг засмеялась истерическими смехом. Али побелел.

Родион Орловский недоуменно смотрел на араба. Тот переводил взгляд с Мариам на Орловского.

Смех фальшивой Лили был настолько громким, что Али заткнул уши. А она подошла к нему и щёлкнула зубами.

– Ты кого мне привёз? – голос Орловского звучал как из преисподней.

– Лилию Ивановну Покровскую. Вы же сами просили.

Теперь Орловский расхохотался. Когда успокоился, произнёс:

– Цирк. Это какой-то цирк. То шуты концерты дают, то торговцы коврами. Да, Али, я был о тебе другого мнения. Твоя хватка всегда поражала меня. Но, кажется, ты ничего не смыслишь в женщинах, только лишь в коврах.

Али так и не понимал, что происходит.

– Вон отсюда, – заорал Орловский, – и бабу свою забирай. Так из меня идиота ещё никто не делал.

– Можно я останусь? Всё объясню, – попросила Мариам.

Али пятился назад, потом схватился за голову и прошипел:

– Я убью этого пса. Он сделал из Али посмешище. Он перестал быть моим другом. Держись, Мустафа! Беги, Мустафа!

Выкрикивая всё это, Али выбежал из кабинета.

Орловский подошёл к Мариам.

– Ты кто? Откуда Али привёз тебя? Как ты согласилась на этот абсурд?

Мариам широко улыбнулась.

– Я ценная находка для человека, которому нужна настоящая Лиля. У меня с ней свои счёты. Она очень быстро охмурила моего мужчину.

Орловский присвистнул.

– Охмурить эта чертовка может. И свести с ума тоже. Я и сам попал под её чары. От неё можно ожидать всё что угодно. В день знакомства с моим сыном она обрилась наголо и вышла к гостям в ночной рубашке. Я, конечно, был польщён такой смелостью. Это не делает чести её отцу и покойной матери, но она удивила. Ну это всё в пришлом.

Родион положил руку на талию Мариам и подвёл её к креслу.

– Присядьте, милое дитя, я готов выслушать вас.

Мариам начала свой рассказ с того момента, как попала к Мустафе.

Когда рассказывала о том, что Мадина похожа на Лилю, Орловский стал слушать с бо́льшим интересом.

– Заманчиво. Очень заманчивые подробности.

Вдруг в кабинет ворвался разъярённый Али, схватил Мариам за руку и потащил к двери.

– Я накормлю тобой удава, паршивка.

Мариам визжала, пыталась вырваться.

Между Али и Орловским завязалась драка. Маленький юркий араб крутился под ногами рослого Родиона. Несколько раз пытался сбить его с ног. И у него получилось. Али повалил Орловского на пол и откусил ему ухо.

На громкий звериный крик сбежались слуги. Жены дома не было. Мариам, испугавшись, схватила со стола вазу и со всей силы ударила Али. Тот потерял сознание.

Всё произошло очень быстро.

Орловский просто стонал на полу. Мариам сидела в углу и рвала на себе волосы.

Смерть Али замяли очень быстро. Благодаря связям Орловского, Мариам тоже осталась на свободе.

Родион был настолько зол, что никого не хотел видеть. Не мог даже смотреться в зеркало, чтобы не лицезреть своё ухо.

Но слухи об этом происшествии дошли-таки до сплетников.

Стало известно, что в арабской стране живёт девушка, похожая на Лилию Ивановну.

Узнав об этом от Павла Трофимовича, Иван Григорьевич Покровский решил, что пора распрощаться с жизнью.

Рыжебородый случайно зашёл в то время в дровник. Увидев Покровского, вскрикнул. Даже не вскрикнул, заорал матом. Обрезал верёвку. Иван Григорьевич хрипел и кашлял.

– Что же ты наделал, Ваня?

Рыжебородой рыдал, бил Ивана по щекам.

Сбегал домой за водой и окатил несчастного.

Вечером рыжебородый отправил всех спать. Поставил на стол бутылку.

– Я буду твоим священником, отпущу все грехи, – сказал он Ивану.

До самого утра Иван и рыжебородый пели песни.

 
                                        ***
 

Прислуживать Орловскому не было в планах Мариам. Пожив недолгое время в его доме, она затосковала по Джебейлю. Всё время перед глазами видела дом Мустафы, Мадину.

Иногда Мариам вскакивала посреди ночи, как будто слышала, что Мадина зовёт её.

Комната, которую Орловский выделил для девушки, уютом не отличалась: маленькая узкая кровать, застеленная грубой холщовой тканью, подушка, набитая колким, неприятного запаха сеном, старый промасленный стул и тусклое зеркало.

Голова и лицо чесались оттого, что сено лезло через ткань. Кожа Мариам за годы жизни в доме Мустафы привыкла к уходу и шёлковым простыням. А тут… Тут всё было грубым, неласковым. И несмотря на то, что Мариам хотела радоваться возвращению на родину, радости в её жизни не было.

Поначалу беспокоили только условия проживания и какой-то неприятный запах. Он был повсюду. Мариам хотелось вновь почувствовать, как пахнет любимое мыло Мадины, как пахнут её собственные руки после купания жены Мустафы, как пахнут волосы Зейдана.

Зейдан… Он был в её снах не реже арабского дома. Он был… А где он теперь, Мариам не знала. И с каждым днём всё больше и больше хотела вернуться туда, куда ещё маленькой девочкой отвёз её Мустафа.

Мариам уже не ненавидела араба. Она постоянно молилась то Аллаху, то Христу. Просила прощения за то, что была недовольная своей лучшей жизнью. Просила Мустафу вернуться за ней. Но боги молчали, и она продолжала жить в этом ненавистном доме.

Орловский оказался неприятным мужчиной. Он обещал найти родителей Мариам, но всё время откладывал это на потом.

Узнав всю информацию от Мариам, Орловский забыл о ней. Проходил мимо с надменным видом. Их редкие разговоры заканчивались только одной его фразой:

– Помни о тюрьме, за Али нужно будет ответить, так что помалкивай.

Иногда Орловский кричал из своего кабинета:

– Машка, а ну ить сюда, Ма-а-а-а-ш-ка-а!

В который раз записывал своим размашистым почерком её показания. Снова и снова опрашивал Мариам, думал, что она новое, ранее неозвученное, вспомнит.

От слова «Машка» Мариам передёргивало. Как красиво звучало раньше «Ма-ри-ам». Даже грубый Мустафа произносил это имя с уважением. Его голос был бархатным: «Ма-ри-ам…»

Вспоминая давно ставшие родными голоса, девушка покрывалась мурашками.

– Ма-а-а-ш-к-а-а-а… Ма-ш-к-а-а-а-а…

В доме Орловского она протирала пыль. Ходила с утра до вечера с ведром и тряпкой. Прибиралась плохо, нехотя.

Жена Орловского бранилась, выхватывала тряпку, размахивала перед лицом пыльным куском старого тряпья. От пыли Мариам начинала чихать, поэтому не шибко любила заниматься порученным ей делом.

Жизнь стала невыносимой после того, как Орловский рассказал своему сыну и невестке, что у него в доме живёт арабская наложница.

Катерина, полногрудая высокомерная женщина, поначалу глаз не сводила с Мариам. Она гордо носила своё тело по просторным коридорам дома Орловского.

После рождения второго ребёнка располнела, её руки в районе подмышек стали очень толстыми.

Из-за этого руки были вразлёт. И Мариам они чудились ощипанными крыльями гигантской птицы.

– А ну-ка покажи, как они танцуют, – жуя яблоко, приказным тоном сказала как-то Катерина, когда Мариам вошла в кабинет по очередному зову Родиона.

– Ма-а-а-ш-ш-ш-к-а-а, Ма-а-а-ш-к-а-а-а…

Сначала девушка опустила голову. А потом гордо вскинула подбородок, стянула с себя рубаху, верхнюю юбку.

Орловский-старший ахнул громче своего сына Богдана. Катерина застыла с яблоком во рту.

Мариам недолго думая скинула и нижнюю юбку. Обнажённая, она начала двигаться.

Мариам была очень гибкой. Мадина строго следила за фигурой служанок, несмотря на то, что сама стройностью не отличалась.

Слуги поговаривали, что она боялась конкуренции.

Ведь Мустафа говорил, что любит жену за её прекрасные аппетитные формы.

Мадина свято в это верила и морила своих служанок голодом.

Мариам встретилась взглядом с Богданом. Подошла к нему, извиваясь по пути как змея. Легонько толкнула его в грудь рукой, тот покраснел мгновенно. Катерина, подавившись яблоком, долго откашливалась, а потом встала, упёрлась руками в бока и продолжала смотреть танец уже стоя.

Родион Орловский то и дело хватался за сердце. Покачивал головой. Мариам продолжила танцевать, лёжа на полу.

Её так охватило это безумство, что она не могла остановиться.

– Достаточно, – дрожащим голосом произнёс Родион. – Мариам, на сегодня ты свободна.

Первый раз за всё время назвал её «Мариам».

Ночью отец Богдана пришёл в её комнату. Долго уговаривал станцевать перед ним. Но девушка сказала, что будет кричать. Орловский ушёл.

Но на следующий день снова позвал в свой кабинет:

– Машка, Ма-а-а-а-ш-к-а-а-а…

– Танцуй, – скомандовал Родион, когда Мариам вошла. – Танцуй как вчера!

В кабинете сидел и Богдан.

Мариам стояла у двери, опустив голову.

– Пока ты раздумываешь, я устроюсь поудобнее и…

Орловский замолчал ненадолго. Подошёл к Мариам и шепнул ей на ухо:

– Сделай мне так, как вчера Богдану. В страстном танце коснись меня рукой, толкни меня с силой…

Мариам подняла голову и улыбнулась. Её глаза засверкали, она начала танец в одежде. Мужчины сидели насупившись. Когда девушка сняла юбку, Богдан зашевелился на стуле. Отец поглаживал рукой в области сердца. Его подбородок заметно подрагивал. Мариам танцевала в одной рубашке.

– Никому и не снилось такое, сынок, ни-ко-му… – прошептал Орловский-старший.

Богдан посмотрел на отца и произнёс:

– Лиля танцевала не хуже…

Мариам, услышав это имя, со злостью стянула с себя рубашку.

Оба мужчины ахнули. В какой-то момент девушка оказалась рядом с Родионом. Толкнула его в грудь, как тот просил, а потом неожиданно вцепилась ногтями ему в висок и провела до самого подбородка. От острых ногтей остались три красные полосы.

Орловский-старший взвизгнул, выругался матом, потом прислонил свою руку к щеке. Раны горели огнём. Мариам собрала с пола свою одежду и, не одеваясь, вышла из комнаты.

Богдан бросился к отцу, потом выскочил из кабинета, вернулся со своим докторским чемоданчиком, обработал раны.

У Родиона текли слёзы, он дотрагивался то до своего откусанного уха, то до поцарапанной щеки. А Богдан подливал масла в огонь:

– Зачем тебе Лиля? У нас всё, что осталось от Покровских. Их просто нет на этой земле. Ты получил всё, что хотел. Даже если они вернутся, мы их уничтожим. Ты уничтожишь. Мне, если честно, жаль Лилю. У неё забрали нашего сына. А я даже не знаю его.

– Он не твой сын, – Орловский-старший поднялся со стула и быстрыми шагами стал ходить вокруг стола. – У твоей тётки глаз намётан. Он даже не мой сын.

Богдан выронил из рук склянки.

– А чего это ему быть твоим? – спросил он вкрадчиво.

– А того… – Родион подошёл к сыну и уставился на него: – Пока вы пьянствовали, она сама на меня вешалась. Знал бы ты, какое наслаждение мне доставляло это. Ме-е-е-е-с-ть… Вот она!

Родион Орловский сжал кулак и потряс им перед лицом сына:

– Вот она – месть… Тягучая, манящая.

Орловский слегка разжал кулак и ткнул сыну прямо в нос:

– Ну, говори, пахнет? Сладкий запах у мести, чувствуешь?

Богдан поморщился.

– Чувствую запах конского навоза и грехов. Никогда не думал, что мой отец спал с моей женой. Ты, наверное, и Катерину испробовал? Признавайся!

Богдан крикнул громко и схватил отца за здоровое ухо. А тот в свою очередь схватился за сердце и повалился на пол.

Сын посмотрел на отца сверху и выпалил:

– Ну и корчься тут, нюхай свою месть…

И вышел. Орловский быстренько встал, отряхнулся.

– Как хорошо, – сказал он, – притворяться. Никто и не поверит, что нет никакого приступа. Иди, иди! Катерину свою сам пробуй! Ма-а-а-ш-к-а-а, Ма-а-а-а-ш-к-а…

Мариам слышала, как Орловский зовёт её. Вот уже около часа она лежала в своей комнате. Когда выходила из кабинета, слуги не сводили с неё глаз, перешёптывались. А Мариам специально шла медленно, покачивала бёдрами в разные стороны, рисовала руками в воздухе.