Текст книги "Учительница русского"

Глава 12

То, что с Варей что-то не так, заметил только Николай. Да и где уж тут заметить: день-деньской крутишься, на службе и по хозяйству, – где найти время посмотреть друг другу в глаза, угадать что-то важное. Порой и не хочется, а легче сделать вид, что ничего не происходит. А Николай такого вида не делал, и как бы ни тошно ему было открывать рот и пускаться в расспросы, он живо поинтересовался у Вари, что случилось.

– Ничего, – ответила она сквозь зубы. – Просто я больше не буду давать уроки Вильгельму.

– Тебя уволили?

– Нет.

– Тогда почему же?

– Сама так решила.

– Тебя этот немец обидел?

Её «нет, что ты!» прозвучало не так убедительно, как Варе того бы хотелось, и Николай, конечно, почувствовал фальшь в её голосе. Но больше ничего выпытывать не стал.

Варя пыталась не поскользнуться на первой тонкой хрустяще-ледяной корке, облепившей доски, которыми была выслана дорога к консульству. Ботинки ужасно скользили по такой поверхности, передвигаться в них было настоящей пыткой. Где было возможно, Варя шла по земле, а здесь вот вымостили зачем-то. Конечно, понятно, зачем: улица крупная, важная, по центру – булыжник, отполированный до блеска тысячами ног и конских подков.

Ласкает глаз приятная гладкость камня, прорываясь сквозь серебристую пыль первого снега. Валеночки бы сейчас, да вроде как рано ещё для них, в городе подольше пощеголять охота.

Леся вон до сугробов не вылезет из своих ботиночек на маленьком каблучке, будет перед сном натирать свои бедные распухшие от холода пальчики барсучьим жиром. А вот в деревне совсем всё не так. В милой сердцу Колывани уже переобулись в валенки и горя не знают. Там, должно быть, уже и сугробов намело; поскрипывает под ногами жирным, приятным хрустом!

Варя не поняла, как потеряла равновесие и полетела вниз. Все внутренности подскочили к горлу, сдавленное сердце бешено заколотилось. Вдруг её схватила под локоть чья-то крепкая рука – и одним движением вернула на прежнее место.

– Спасибо! – Варя поправила съехавший на сторону капот, и только после этого обернулась на своего спасителя.

Перед ней стоял стройный, с выправкой, молодой мужчина примерно её лет. Могучая грудь просилась наружу из-под стесняющего её бушлата. На голове – фуражка-ворошиловка, ноги – в заправленных в сапоги галифе. «Не штатский», – мелькнуло в голове у Вари. На неё из-под козырька смотрели, причём достаточно открыто, ничего из неё не выпытывая, не ковыряясь в ней, два светло-голубых глаза, в вечернем морозном воздухе казавшиеся двумя вставленными в глазницы аметистами. Прямой красивый нос без единого физического изъяна, тонкие, но не лишённые чувственности губы, высоко посаженные на лице, отчего подбородок казался слишком широким и массивным. Эта особенность, однако, нисколько не портила внешности предупредительного прохожего.

«Странно, я не слышала ни как он шёл за мной, ни как подскочил ко мне, – как будто из воздуха воплотился, – и это при его-то массивности!» – про себя удивилась Варя.

– Осторожно, гражданка, а то переломаете свои красивые ноги, – улыбнулся мужчина, ещё больше засияв глазами. – Меня Артёмом зовут.

– Варя, – Варя пожала протянутую ей в знак знакомства руку. – Спасибо за помощь!

У Вари была такая особенность, что она замечала не столько физические черты в человеке, сколько одухотворенный порыв этих черт, их настроение, их складывание в определённую картину, подобно складыванию мозаики, – и запоминала только эту картину, навсегда запечатлевая под ней человека в своём сознании. Именно поэтому нервный Кремер так и остался для Вари навсегда нервозным и грубым. Именно поэтому же светлый взор, которым взирал на неё теперь Артём, мгновенно расположил её на светлый лад.

Они прошли рядом ещё несколько метров, причём Артём как будто всё время держал руку наготове, чтобы, если нужно, ещё раз подхватить Варвару. Перекинулись парой фраз о погоде. Артём спросил её, куда она направляется.

– На службу, – уклончиво ответила Варя.

– Проводить вас?

– Спасибо, тут недалеко…

– И все-таки я вас провожу…

В какой-то момент они поравнялись с пролетом между домами, и тут Артём сделал странное движение, нырнув туда и потянув за собой Варвару за локоть. Этот жест не был грубым, но заставлял беспрекословно повиноваться. Варвара хотела было закричать, но Артём, кажется, не собирался нападать на неё; он встал напротив, соблюдая нужную дистанцию и постоянно держа в поле зрения улицу, с которой они только что свернули. Варя, инстинктивно прижав к себе сумочку, вопросительно воззрилась на мужчину подрагивающими зрачками.

– Не бойтесь, Варвара Гавриловна! – снова заговорил Артём, и его спокойный, приглушённый голос позволил Варе перевести дыхание. – Я не причиню вам вреда. Мне очень нужна ваша помощь, ваше, так сказать… содействие.

– Какое содействие? – не поняла Варвара.

– Вы работаете в немецком консульстве, куда, кстати, теперь и направляетесь…

– Вы меня с кем-то перепутали, Артём, – неожиданно соврала Варвара. – Я не работаю в консульстве.

– Как безобразно неумело вы пытаетесь врать, товарищ Максимова. Неужели вы ещё не поняли, что я все-все про вас знаю? Я из органов. Органов госбезопасности. Понимаете вы это? И сейчас такая непростая ситуация в мире, что помощь таких людей, как вы, могла бы нам очень пригодиться.

– Не понимаю, о чем вы? Чем я могу быть полезной? Я ничего не знаю. То есть мне ничего не известно… – Варвара чувствовала, как от страха у неё начинают путаться мысли. Она внутренне била себя по щекам, только бы не сказать какую-нибудь глупость, которая станет началом больших бед. «Неужели это оно?! Неужели началось?!» – стучало в висках у Вари. Артём повернулся к ней в профиль, и фонарь четко высветил красивый, острый контур его носа на фоне чёрной стены. Усилием воли Варя заставила себя собраться и сказала фразу, которая должна была прийтись по душе служащему госбезопасности, – я – рядовой гражданин.

– Это и прекрасно! Очень хорошо, ведь вы – вне подозрения, вам доверяют. Вы же часто встречаете Вильгельма Кремера? Или вот этого ещё, Ульриха Герхарта… Вы, кажется, преподаёте его сыну?

– А при чём здесь Герхарт? У него в СССР дела чисто экономического характера.

Артём вздохнул, вглядываюсь в темноту; чувствовалось, что ему тягостно объясняться на данную тему.

– Мы сами разберёмся, какие у него дела в СССР, товарищ Максимова. Буду краток: от вас ожидается, что вы будете снабжать нас информацией. Ничего сложного от вас не потребуется: подмечать, с какими людьми встречаются эти двое, добывать кое-какие бумаги.

– Чтобы я… взяла что-то без спроса? Копаться в чужих вещах?

– Ничего брать без спроса вам не придётся, у вас будет соответствующая аппаратура. А по поводу чужих вещей, вы же умная женщина, сознательный гражданин, и понимаете, что некоторыми из своих убеждений можно пренебречь, когда речь идёт о безопасности Родины.

– Я не хочу ничем пренебрегать… Вы понимаете, меня так воспитали… Я не буду шпионить за людьми, я… не умею этого делать.

– Мне очень хорошо известно, кто вас так воспитал, – столкнувшись с несговорчивостью Варвары, Артём постепенно менял тон их беседы. – А вас при этом не учили, что врать нехорошо? В начале нашего разговора вы заявили, что не служите в консульстве. А теперь вы, кажется, совсем не удивлены, услышав вышеупомянутые имена. У меня к вам было деловое предложение, не превращайте его в фарс. И не стоит меня злить.

– Я вас не злю, – тихо ответила Варвара, потупив глаза. – Я просто не хочу шпионить за другими людьми. Это бесчестно.

– А честно ли по отношению к вашему мужу, что вы на лестничной клетке целуетесь с другим мужчиной?

Варвара почувствовала, как во рту пересохло и язык предательски раздулся, забивая рот.

– Это вышло случайно, – попыталась оправдаться она, с неприятным щелчком разлепив слипшийся рот.

– Мы с вами прекрасно знаем, что такие вещи не происходят случайно. Хорошо, давайте допустим, что это действительно произошло нечаянно. Ваш супруг знает об этой случайности?

Варвара молчала, не зная, что ему отвечать. Вопросы Артёма один за другим повергали её во всё большую растерянность. Он прицельно бил в самые уязвимые места, был уверен в себе и, кажется, даже собой доволен.

– Конечно, я понимаю, сложно устоять, когда перед тобой такой красавец, иностранец, белокурый, рафинированный, к тому же ещё и такой красноречивый! Насколько мне известно, он весьма красноречив! Абсолютная противоположность вашему неотёсанному молчуну Николаю, кости от народа…

– Перестаньте сейчас же! Ваши домыслы оскорбительны!

– Будете сотрудничать со мной?

– Нет. Я отказываюсь.

– Ну, у нас практически никто не отказывается… Все понимают важность такой работы. И почитают, – как это по-вашему? – «за честь»…

Варвара была абсолютно безоружна сейчас. Казалось, этому Артёму была известна вся её подноготная, и он помнил такие подробности из её биографии, которых не помнила даже она сама. Это было так унизительно и страшно, как будто бы Варвару раздевали на виду у всех. Она пробовала защищаться, нелепо и смешно, – потому что все её защитные покровы как будто тут же секли саблей.

Варвара слышала от кого-то мельком, что, если на тебя вышли органы безопасности с предложением стать их пособником, то лучше сразу отказываться, ибо совершенно неясно, во что тебя пытаются втянуть и во что ты сам можешь вляпаться в процессе этой странной услуги. Варя отупело молчала.

– У вас ведь тоже маленький сын? – вдруг проговорил Артём.

– А при чем тут мой сын? – оторопело спросила Варвара.

– Да нет, не при чем, просто так подумалось…

Не из праздного любопытства он сказал это… В этот момент какая-то часть внутреннего редута Варвары рухнула, и мысли сумасшедшим потоком понеслись в эту прорву. Она тут же вспомнила своего отца, его нелепую и, по всей вероятности, сфабрикованную гибель. Ксению, её таких всегда приветливых родителей, её маму в светлом платье, похожем на саван… Мама Ксении всегда угощала девочек чаем со смородиновым листом, – до чего же это было вкусно! Ещё до того, как отхлебнуть, Варвара ноздрями чувствовала приятную кислинку и всякий раз в предвкушении облизывала губы кончиком языка. На кухне у Бецких тогда разговаривали, смеялись, говорили о будущем… Потом картинка сменилась арестом бабушки; её плавно двигающимися руками на фоне острых, грубых, чёрных локтей, похожих на пилы, которые распиливали жизнь Михеевых на уродливые куски. И после такого этот Артём зовет её себе в пособники! Что-то древнее, тёмное вдруг поднялось из скандинавских глубин Варвары, этого чёрного неизведанного моря, населенного призрачными существами. Оттуда вдруг вынырнула Вáрварка, та самая, неконтролируемая и неудержимая, и смачно выругалась в лицо Артёму.

О, Евдокия Лукинична точно не похвалила бы внучку за такие слова, непонятно где ею подцепленные, но наверняка сказала бы, хитро прищурив глаза, что «в такой ситуации – можно». «Они будут ещё мне грозить сыном, что сделают из него ребёнка врага народа?!» Она ни в чём ни перед кем не провинилась, и совесть её – чиста! Варя, с внезапно нахлынувшим на неё бесстрашием, выбежала из переулка и, поскальзываясь, неровной походкой зашагала прочь. Артём хотел было схватить её за руку, но не успел и лишь рассмеялся Варе вслед.

– Гражданка Максимова, вы же шли в обратном направлении!

Отсмеявшись, Артём резко затих, поправил фуражку слегка подрагивающими пальцами; лицо его приняло привычное сосредоточенно-мрачное настроение.

Полчаса спустя он уже входил в управление КРО НКВД, нервно хлопая дверьми.

– Здорово, Фёдор Николаич! – поприветствовал сослуживец. – Ну что, как дела? Судя по твоей постной мине, не очень.

– Слушай, Кравченский, архивная ты мышь, у меня всегда такая мина, понятно? Налей чаю, замёрз, зараза!

– Видно, не раскололась наша Максимова, если ты даже замерзнуть успел? – продолжал Кравченский, наливая жидкий чай в стакан с поколотым краем. Стакан этот жил в погнутом подстаканнике, который, видимо, не раз швырялся в стену во время допросов на глазах у запуганных людей. Потом всякий раз этому подстаканнику ложкой выправляли бока. Жаль, что того же самого нельзя было проделать с живыми людьми. – Слушай, а ты и вправду думаешь, что она может быть нам полезной? Мне кажется, что ни черта ей неизвестно. Они там тоже не дураки, чтобы посвящать в свои дела какую-то экономку.

– Конечно, неизвестно! Я и не льщу себя такой надеждой. Но это как раз нам на руку, и Максимова может стать для нас очень полезной, – её ни в коем случае нельзя упускать. Во-первых, люди, которым она подаёт чай. Во-вторых, я думаю, что именно ей доверяют сжигать бумажный мусор. А ты понимаешь, что такое бумажный мусор в консульстве, дурья твоя башка!? Ну и, в конце концов, познакомившись с ней лично, я могу подтвердить, что она – красивая баба, а красивые бабы могут кое в чём и поруководить при случае. Ну и достаточно дерзкая, что также может пригодиться.

– Вот именно, дерзкая, – полагаешь, сможешь заставить её работать на себя?

– На нас, Кравченский, – на нас! Это наше общее, коммунистическое дело! Или ты в общем деле не участвуешь? Грядёт проверка из Москвы, результатов по раскрываемости спросят со всех, слышишь, даже с архивных мышей! А к Максимовой я найду, как подступиться, – заявил Фёдор, сосредоточенно вглядываясь в окно, подёрнутое тонюсенькой корочкой льда, – если напрямик зайти не удалось, надо искать обходную тропинку. Но то, что из неё можно сделать ценный кадр, это я тебе говорю на полном серьёзе!

Глава 13

Варя плутала по вечернему городу, как будто старалась запутать следы, уйти от призрачной погони. Отчего-то ей казалось, что кто-то следует за ней по пятам. Она поскальзывалось снова и снова, взмахивая в воздухе руками, как раненая птица, но неслась, не успев обрести равновесия, все дальше и дальше, какими-то кругами. Часто оглядываясь, Варя старалась высмотреть в темноте, никто ли не прячется за углом дома, который она только что оставила за спиной. Через полчаса такой гонки, выбившись из сил, она замедлила шаг и начала внутренне разговаривать сама с собой.

Нужно взять себя в руки, кажется, никто не преследует её. Возможно, и не собирался преследовать. Да и зачем? Она повела себя грубо, сорвавшись, но это ли повод запугивать её? В остальном она держалась достойно и дала понять, что не будет участвовать ни в каких интригах. Надо возвращаться домой, не всю же ночь плутать по заснеженным улицам Новосибирска. От дома веет безопасностью, – там мама, там Николай, – забраться к нему под крылышко, ощущая спиной тепло, идущее от печи, разве может быть счастье больше этого?

Варе начало казаться, что всего, что только что произошло с ней, и не было. Может быть, она присела на лавочку и впала в то состояние, которое легко наступает, когда с неба начинает мягко, усыпляюще сыпаться снег. А теперь она проснулась и пойдёт домой.

Да уж, действительно глупо плутать здесь, из страха встретиться с неизвестной опасностью. Ну, предложили ей сотрудничество. Она отказалась. На этом все должно закончиться. Там, в органах, ведь тоже люди сидят, вечером они возвращаются в свои семьи, они тоже кого-то любят, рожают детей. Не нужно приписывать им слишком грозный вид и отсутствие сердца. Это не так. Не так.

Так, уроки она прекратила, с этим решено. Конечно, это не имеет ничего общего с сегодняшней встречей. А вот что делать с консульством? Продолжить работать? Неужели ей грозит опасность, если она будет и дальше там появляться? Варя не представляла, как поступить.

На днях она познакомилась с женой Кремера, Ниной Замятиной-Кремер, которая принесла супругу поесть в обед. Консул распорядился, что, учитывая достаточно стесненные их обстоятельства, кухарка будет готовить только ему с женой. Остальным предлагались сухой паёк из остатков былой роскоши или же приносить еду из дома. Варваре было все равно, потому что она приходила только на несколько часов, чтобы убраться. Тут она вспомнила слова Артема: «…подмечать, с какими людьми встречаются эти двое…» – и невольно усмехнулась. Такое впечатление, что каждую неделю туда наведывается сам рейхсканцлер и там даются невиданные балы!

Сама Варя об этих пышных и блистательных приемах знала лишь понаслышке, как о чем-то канувшем в лету, о чем втайне ностальгировали и что, наверное, уже никогда не вернётся в своём первозданном виде. Ей было непонятно, почему её соотечественники, узнав, что она служит в консульстве, начинали смотреть на неё восхищенными и даже завистливыми взглядами. На деле это было самое тривиальное учреждение с кабинетами, не дающее никакого повода для восторгов. Сама Варя из своей работы помнила только дыру отхожего места, возле которого терла шваброй день изо дня. Пожалуй, ещё квадратики плитки на полу.

А потерявшее в роскоши, устаревшее убранство комнат очень скоро притерлось к глазу и перестало привлекать к себе хоть сколько-нибудь внимания. Думается, только что отстроенный стоквартирный дом Крячкова располагал куда большей притягательностью интерьеров.

Нина Замятина оказалась, по мнению Вари, намного симпатичнее своего супруга. Она производила впечатление чувствительного, предупредительного и вежливого человека и оттого понравилась Варваре. У Замятиной был от Кремера ребёнок, мальчик, которого тоже звали Юрой. Видимо, его не с кем было оставить, и матери пришлось взять его в консульство с собой.

Мальчик, согревшийся в коконе из одеяла и шали, даже не открыл глаз, когда мать показывала его Варваре. Было в его сомкнутых глазках и мерно посапывающем носике, больше похожим на выпуклую пуговку, такое крайнее доверие миру, какого, наверное, уже никогда не будет по мере его взросления. Что судьба уготовила этому крохе? Женщины любят задавать себе такие вопросы, испытывая свою интуицию и пытаясь угадать будущее.

– Вильгельм еле-еле согласился на русское имя. Он бывает очень несговорчив и кажется грубым, не обращайте на него внимания, – обе женщины, без слов догадываясь о чём-то, поулыбались друг другу.

Было в Нине что-то такое детское, – может быть, оттого, что она недавно родила. С появлением ребёнка свойственно погружаться в детство, вспоминать себя маленьким, – чтобы, возможно, угадать, что нужно ему, этому бессловесному и трогательному существу. Это – волшебное состояние, свойственное, наверное, восторженным натурам, какой была и Нина.

– Вы знаете, Вильгельм католик и мы празднуем Рождество, – поделилась она. – И это уже скоро, 25 декабря.

Конечно, Варя знала и тут же, на мгновение, вспомнила, как они отмечали Рождество в былые времена. Каким всегда тёплым и уютным был этот праздник: в большой комнате мерцала ёлка, переливаясь стеклярусом и бусами. Иван Григорьевич Ведерников, всё тот же благодетель бабушки, тогда съездил в Москву, и ещё того дальше – в город Клин, где выдували стеклянные игрушки для рождественских ёлок, и привез целую коробку диковинных шаров, изнутри покрытых золотой, серебряной и красной краской. В этом убранстве ёлка смотрелась настоящей барыней, сверкая своими украшениями, как монистами.

Это было последнее Рождество с папой. Бабушка тогда пекла пироги, не с капустой, которая приелась в пост, и даже не с рыбой, а непременно с мясом, добавляя в каждый пирожок кусочек сливочного масла. Ей казалось, так будет вкуснее, – и её кулинарная интуиция всегда оправдывала себя. Никто не оглядывался на траты, потому что это был один из тех волшебных и важных моментов в году, когда не хотелось мелочиться. Открывалась душа, и люди не заботились «что им есть и во что одеться», – и каким-то удивительным образом всего прибывало в избытке.

Мама варила щи на говядине с кусочками сала. Варвара сало не очень любила, но в мамином супе оно таяло, что масло, покрывая поверхность жирными, сливочно-белыми мазками. И Варвара готова была получить свою тарелку только ради этой живописной красоты, опрокинуть туда ложку жирной сметаны, посыпать хлопьями чеснока…

– В прошлом году, – продолжала свой рассказ Нина, мы на рождественских праздниках очутились в Германии. Вильгельм захотел познакомить меня со своими родителями. Варвара, я как будто в сказке побывала! Я за свою жизнь не видела столько шоколада в блестящих обертках и разноцветных леденцов! А ночью выйдешь – и светло как днём от лампочек гирлянд, которыми буквально опутано все вокруг: ёлки, крыши, окна. На дверях – еловые венки с золотыми, серебряными и красными ленточками, с разноцветными шишечками, – и никто их не срывает, наоборот, устроено как будто какое-то негласное состязание, у кого венок лучше. Наша шпана с этими венками враз бы разделалась! А там люди ходят приветливые, поздравляют друг друга, в домах горят камины, вкусно пахнет дровишками, на кухнях пекутся рождественские пироги…

– Не знаю, – пожала плечами Варвара, – мне достаточно русской печи, я её тёплый приятный запах ни на что не променяю.

– Ты не понимаешь, Варвара, – продолжала Нина, восторженно поднимая к потолку глаза. – Там как-то всё это по-особенному: изящная, созидаемая красота… Ну, ты же учительница, ты должна понять… Учителя – они должны чувствовать малейшее движение в другом человеке. У нас люди большей частью глухие, и красота у нас такая, которая даётся сама собой, но она – лишь холодная глыба мрамора в мастерской камнетеса, понимаешь? Мы этой глыбой любуемся, восторженно выискиваем искорки солнца на её поверхности, а как подступиться к ней, не знаем. И что с ней делать, не знаем. А там люди – камнетесы и ювелиры, они точно знают, подо что эту глыбу приспособить. Они тебе такое изваяют, что ты ахнешь! И подход у них ко всему детальный, скрупулёзный, тщательный. Они из шоколада льют таких изящных маленьких кроликов! С мордочкой, глазками и даже когтями на маленьких лапках!

Варя все понимала, не могла не понимать, пройдя через воспитание своей, как выразился Артём, «рафинированной» бабушки. Она действительно тонко чувствовала красоту и ценила изящество, – хотя, как молотобоец, в своё время положила их на наковальню и, казалось, разбила молотом, подчиняясь веяниям действительности. Впоследствии Нина с Варей больше никогда не встретились. И Варвара не узнала, насколько печальная судьба оказалась у маленького сопящего свертка, Юрия Замятина-Кремер. Но в тот вечер Варя уходила из консульства под приятным впечатлением от общения с Ниной.

Варя вернулась к реальности, порвав цепочку своих мыслей, вздрогнув и насторожившись от какого-то движения в конце улицы. Она почти подходила к своему дому. Вдалеке переговаривалась и пересмеивалась группка ребят, в темноте плясали оранжевые огоньки раскуренных самокруток. «И кто им только даёт табак? – раздраженно подумала Варя. – Воруют». Это была компания малолетней шпаны, от которой порой доставалось и Юрке. Они эпизодически ходили в школу, где не давали никому житья, но большей частью обыкновенно бродяжничали и промышляли мелким воровством. Родители их, однако, были вовсе не конченные люди, но, будучи ударниками труда, они почти не появлялись дома, куя народное счастье на заводах.

Варя стала стремительно приближаться, чтобы разогнать шалопаев. Завидев её, они разбежались, смеясь и улюлюкая, в разные стороны, как чёрные таракашки, к которым поднесли свечку. Но при этом, забавы ради, они все-таки успели толкнуть в ноги Варвары одного мальчишку. Самокрутка выпала у него из рук и погасла, затушенная прикосновением со снегом. Оказавшись напротив Варвары, он выпустил из своих маленьких аккуратных ноздрей сизый дым прямо ей в лицо.

– Вильгельм? – тихо спросила Варвара, не веря своим глазам. Она не видела своего ученика всего несколько дней, но теперь с трудом узнавала в нем прежнего прехорошенького немчика, к которому привыкла. Ей хотелось верить, что его глаза слезились от холода. Красные, воспалённые глазницы, в которых гулял туман. Из носа ещё так по-детски текли сопли, а изо рта так по-взрослому несло табаком. Вильгельм показался Варваре тоще прежнего, каким-то совсем исхудавшим, утонувшим в слоях темной одежды. Однако, увидев перед собой учительницу, Вильгельм просиял, и его больные глаза посветлели и очистились.

– Что ты здесь делаешь? – спохватилась Варя.

– Я… я тебя искал, Барбара, – с этими словами Вильгельм заключил колени Вари в свои объятия и сжал их так крепко, что женщина чуть не потеряла равновесие. – Почему ты больше не приходишь к нам?

Варвара не знала, что отвечать. Она была глубоко тронута поступком этого ребёнка, сначала, правда, пытаясь угадать, не лукавит ли он, как свойственно это было его отцу. Но нет, на этот раз его глаза смотрели на неё снизу вверх предельно преданно. Всё в ней обрушилось от этого взгляда, и Варя почувствовала, как её собственные глаза закипают от непрошенных слез.

– Это твои друзья? – спросила она, кивнув вслед удравшей детворе.

– Да.

– Но ведь ты же и сам понимаешь, что это не очень хорошая компания для дружбы.

– Они хорошие. Я их смешу. Они веселятся со мной, и мне тоже весело. Дома совсем никого нет и мне грустно. Вот и ты перестала приходишь…

Видя, что Вильгельму трудно говорить по-русски, Варвара перешла на немецкий. Это был не самый благоприятный момент, чтобы требовать от ребёнка демонстрации своих знаний.

– Я не перестала приходить. Тебе так показалось. Просто эти дни… эти несколько дней у Юры держалась температура, – соврала Варвара.

– А я искал твой дом, – признался Вильгельм, – спросил у мальчиков, а они мне сказали, что знают, где живет Юра Максимов.

– Какие молодцы! – сыронизировала Варвара. – При этом не преминули угостить тебя махоркой. И давно ты куришь?

– Нет. А ты отцу скажешь?

Варя не понимала, был ли задан этот вопрос со страхом или надеждой, что она все-таки скажет. Варвара с болью в сердце осознавала, что ребёнок хоть как-то старается привлечь внимание нерадивого отца.

– Нет, не скажу. Если пообещаешь, что никогда больше не возьмёшь в рот эту гадость.

– А что плохого в махорке?

– В махорке, может, и ничего, только вот ты ещё слишком маленький, чтобы курить.

– А они? – спросил Вильгельм, имея в виду своих приятелей.

– Они курят, потому что рядом нет никого, кто мог бы о них позаботиться, объяснить, что это плохо.

– А обо мне есть, кому позаботиться?

Сердце Вари заныло от боли. Ещё несколько часов назад она пребывала в твёрдой уверенности, что больше никогда не вернётся в дом Герхарта, и думать забыв о маленьком Вильгельме. А вот он, напротив, своим детским сердцем почувствовав неладное, как герой какой-нибудь старой сказки, отправился на её поиски. В своём стремлении он оказался более великодушен, чем взрослые, и обладал более явственным представлением о верности.

– Конечно. Мне. Мне небезразлично, что с тобой будет.

В ответ на эти слова мальчик не без удовольствия крепче сжал её руку.

– Ты знаешь, а я не курил всерьез. Не затягивался. Когда я попытался, у меня начался очень сильный кашель, я не мог дышать, а из глаз полились слёзы. Не понимаю, как они это делают? – по-детски разоткровенничался Вильгельм.

Варвара начала судорожно соображать, что ей делать с ребёнком в этот час. Несмотря на то, что она уже порядком продрогла и опасалась гулять по тёмным улицам, нужно было, конечно, доставить Вильгельма до дома.

– Пойдём, я отведу тебя домой? – предложила Варвара. Лицо мальчика мгновенно потухло, взгляд снова сделался мутным и больным.

– Ты оставишь меня там одного?

– Нет, конечно! Твой папа, наверное, уже пришёл.

– Нет. Я уверен, что нет.

Всю дорогу Варя чувствовала, что тянет Вильгельма за руку; не то, чтобы он упирался, но идти явно не хотел. Пару раз он споткнулся о ледышки и точно бы растянулся, если бы Варя всякий раз ни возвращала его на ноги. Когда они вошли, в квартире Герхарта действительно было темно и не угадывалось ничьего присутствия. Варвара осмотрелась, проверила съестное: нашлись лишь кусок холодной колбасы и пара сырых яиц. Хлеб превратился в сухарь, который невозможно было разгрызть. Варвара вздохнула. Где же все-таки Ульрих?! Она не могла оставить ребёнка одного в этом доме, который уже начал казаться ей зловещим.

Когда она вернулась в гостиную, Вильгельм, так и не сняв пальто, полулежал на диване и бездумно водил глазами по потолку, следуя за какими-то призрачными тенями. Варвара опустилась рядом и попыталась его растормошить. Он, словно огромный плюшевый медведь, повалился в её объятья, обжигая лбом, словно утюгом, её подбородок. Он весь был в огне.