Текст книги "И взаимно притом"

Надо сохраниться

3 года

Едем мимо Новодевичьего монастыря. Ф восклицает:

– Сколько цейквей! Смотъите! Целая стая цейквей!

4 года

Новый жанр Ф – «рассказать икону». Есть у него любимые иконы, я коротко объясняла, кто изображен, что за сюжет. Он переварил, и вот выдает рассказы.

Про икону преподобномучениц Великой княгини Елизаветы и инокини Варвары: «Жили-были две женщины, Елизавета и Валвала. Очень хаашо жили. Но вот п'ишли злыи люди и кинули их в глубокую яму. А Бог их спас – п'отянул удочку и вытащил».

Еще рассказывает про Григория Победоносца, про Соловецких святых и про чудо в Кане Галилейской. Из последнего рассказа расслышала только: «И Х'истос сказал им – лейте! лейте, кому говоят!»

* * *

Когда его укладываю, читаю несколько молитв. Он внимательно слушает, что-то подборматывает. И вот, видимо, понял, что молитва – это личное обращение к Богу, когда можно и своими словами говорить, даже просить чего-то.

– Мама. Попъёси, сьтобы ко мне не пъишла злая къиса (злая крыса – привет «Щелкунчику» и мышиному королю).

– Что?

– Попъёси, сьтобы ко мне не пъишла злая къиса.

Попросила.

– Есё попъёси, сьтобы ко мне не пъишла Баба Яга.

Сделано.

– И сьтобы злая избуська на куих злых нозьках не пъишла.

И это сделано.

И он продолжает мне «надиктовывать», шепотом, очень серьезно:

– И сьтобы злой слон не пъишёл. И сьтобы злой песок…

– Кто?

– Песок, песочек такой злой. И сьтобы злая бетономесялка не пъишла. И злой бегемот. И злая Алиса. И злые две койобки.

– Коровки?

Повысив голос, недовольно:

– Койобки!!!

– А, коробки…

Снова шепотом:

– И злой такой пожайный…

Ушла – отпустил. Но уже что-то сам нашептывает.

Еще добавлял: «Ни в комим случаи! сьтобы ни в комим случаи не пъишёл!»

Через день:

– … и сьтобы пъишли ко мне добъие кьюг, квадъят и добъие две тъяпеции…

* * *

Вечер, шкет ложится спать. Как обычно перед сном, листает-смотрит книжки, что-то приговаривает. Но слышу – интонации очень характерные, будто беседует с кем. Заглядываю, а он показывает книжку – иконе. Федоровская икона Богоматери рядом с кроватью у него. Приглядываюсь – и не книжка это, а каталог Лего. Он иконе страницу из каталога показывает и говорит:

– Видиш, какой поезд? вот такой мне очень нада, очень. Хаяшо видиш? Видиш – с тъюбой. Очень нада.

5 лет

Приносит мне свой маленький фонарик – в форме именно фонарика, подвесного, на цепочке – говорит:

– На. Дарю.

– Спасибо! А что мне с ним делать?

– Возьмешь с собой на крестный ход. Будешь идти и размахивать им. Как отец Геннадий своим… – (цокает языком, вспоминает слово) – …котелком.

(Кадилом, то есть)

* * *

Рассматривал иллюстрации в книжке Диккенса про Христа:

– Он же не один там на горе был. Там еще два разбойника были. Слева – злой. А справа бла… благо… – (опять вспоминает слово) – …благородный! Благородный разбойник, да.

* * *

К Пасхе нарисовал рисунок. Гора, три креста, люди кругом. А сверху – линеечка, и кто-то непонятный на ней.

– Федь, а кто это?

– Кто-кто… Отец! На небе сидит. Он сидел, смотрел и знаешь, что делал?

– Что?

– Плакал.

Присматриваюсь – и правда, нарисованы слезы. «Больше глаз».

7 лет

Смотрели иконы в музее критского монастыря Превели.

Там есть житийная икона – мученик Порфирий и его разнообразные ужасающие страсти.

Ф, посмотрев, говорит (тон – свежайшая идея):

– Мама! а давай стараться не попасть в ад!

Я, с радостной готовностью – от растерянности:

– А давай!..

* * *

Сделали с Ф рождественский спектакль на коленке. Сцена из коробки от Лего, декорации – рисунки Ф, куклы из картона. Я отвечала за смену задника и персонажей, а Ф озвучивал: «И сказал Иосиф Марии – видишь, вон там пещера? пойдём туда, согреемся, переночуем и там же родим нашего Иисуса». Или: «Ангел явился волхвам – простите, пожалуйста, волхвы, но вы к Ироду лучше не возвращайтесь, он злодей». Я все порывалась вклиниться в озвучку с Пастернаком – стояла, мол, зима, дул ветер из степи, – но Ф меня недовольно прерывал: «Мама, тут пустыня кругом!»

* * *

В одной церкви углядел икону своего святого, Федора Стратилата. Долго рассматривал.

Уже выходя из церкви, задумчиво, серьезно, каким-то былинным зачином:

– Я шатался по многим церквям…

Я немедленно сгибаюсь от хохота, а он невозмутимо продолжает:

– … но не везде я видел Федора Стратилата.

* * *

Садится завтракать, откашливается:

– Сейчас я расскажу тебе историю. Из Библии. Слушаешь?

А как же, говорю.

– Хорошо. Так вот. Давид и Гольф!

И тогда же, про Моисея:

– А Египет рабствовал всеми евреями!

6 лет

В Родительскую субботу:

Ф:

– Что, сегодня вспоминают всех, кто умер?

– Да.

– Всех-всех?

– Всех-всех.

– И бабушку Любу?

– Конечно.

– И Багратиона?

9 лет

Спрашивает – когда в церковь пойдем. Я говорю – в воскресенье, коль живы-здоровы будем.

Он:

– Хорошо, потому что я хочу серьезно помолиться.

Спрашиваю – если не секрет, о чем?

Закрыв глаза, скороговоркой выпаливает:

– Чтобы в зимней серии Чтогдекогды победила команда Сиднева, чтобы счет у них был шесть-четыре, чтобы ни у кого лучше не было и чтобы сову вручили Друзю!

11 лет

Уходим утром в церковь, он, с прощальным взмахом руки, говорит бабушке:

– Пока! Отдохни как следует от нас, монотеистов!

13 лет

В церкви переминается с ноги на ногу, мается, всем видом показывает, как несчастен. Нравоучительно шепчу: иди на улицу, я же тебе не запрещаю, но если уж выбрал оставаться тут, так веди себя как до́лжно. Ф притихает, потом шепчет горячо в ответ:

– Я христианин! У меня есть уважение и вера! Но поясница у меня тоже есть!

9 лет

Отец Алексей говорит проповедь, несколько сложную для детей. Но Ф напряженно вслушивается. Вот отец Алексей несколько раз произносит слово «юдоль». Ф, обернувшись ко мне, просияв лицом – расступилась тьма, показалось знакомое! – шепчет:

– Людовик?!

3 года

Когда в саду утром прощаемся, я ему говорю – храни тебя Бог. А тут забыла почему-то. Он ушел было в группу, а потом вспомнил, бежит, кричит:

– Мама! Я не сохранился же еще!

С кем купить ракету

2,5 года

Федькин друг Гоша – человек исключительно практический, конкретный. А шкет мечтатель и прожектер. Витает мыслями в каких-то неконкретных областях.

Ждем лифта: мы со шкетом и Гоша со своей мамой Олей.

Гоша смотрит вниз и замечает, что у них со шкетом одинаковые ботинки.

– У нас с тобой ботиньки одинакие, – говорит он Феде.

Федя задумчиво смотрит в стенку.

– У нас с тобой ботиньки одинакие! – Гоша трогает Федю за локоть.

Федя выходит из транса и очень уместно отвечает:

– Я дюмаю, сятаны (фонтаны) узе включили.

– У нас ботиньки одинакие!!! – Гоша пытается вернуть друга к реальности.

– А зимой сятаны не яботают, потонуся (потому что) хооолёдно! – шкет тревожно заглядывает Гоше в глаза, призывая прочувствовать волнующую тему фонтанов.

– У тебя синие и у миня синие!!! – Гоша начинает наступать на Федю, сделав грудь колесом.

– А потом пъидёть дядя, повейнёт къян, и вода как бъизнеть! как забулит! (брызнет и забурлит) ооо! – Федя тоже приходит в нехорошее возбуждение и начинает размахивать руками.

Мы с Ольгой от хохота ничего не видим и не отслеживаем, как невинный поначалу разговор перерастает в легкую драку.

Всю прогулку они дуются друг на друга, не играют и периодически бурчат что-то. Упорный Гоша – про ботинки. Легкомысленный Федор – про паровозы.

4 года

Ходили с другом Гошей в театр и кафе. Там друзья вели беседу. Интересы у них разные, и раньше они из-за этого дрались. А теперь терпеливо друг друга выслушивают.

Гоша (увлечен динозаврами и разными морскими и речными гадами):

– Федя! а ты знаешь ли, кто такой ручейник?

– Нет, – говорит Федя.

Гоша пять минут рассказывает, кто такой ручейник. Федя дослушивает до конца, кивает (информацию принял) и вступает со своей темой:

– Гоша, а ты знаешь ли, какие наши командиры погибли в Бородинской битве?

– Нет, – добросовестно подумав, отвечает Гоша.

Федя перечисляет:

– Баг'атион, Кутайсов, Тучков первый, Тучков четвертый, а Кутузов нет, живой остался.

И так далее.

13 лет

Едем в машине, Ф и Гошка играют в свою любимую автомобильную игру – данетки, загадывают и отгадывают исторических героев. Гоша устает первым.

Ф:

– Георгий Александрович, позвольте сообщить – я загадал.

– Поздравляю, Федор Денисович, и немедленно сдаюсь.

12 лет

…Среди прочего – спорили, сын кто-то там (не расслышала) Карлу Великому или не сын. Спорили так.

Ф:

– Сын.

Гоша:

– Не сын.

– Сын.

– Не сын.

– Сын.

– Не сын.

– А. Не сын.

Ни одного восклицательного знака!

Потом Ф с трех вопросов угадал Святослава Храброго.

Гоша, склоняя голову (буквально):

– Уважаю. Красавчик.

6 лет

Пьют чай.

Ф, с набитым ртом:

– Гоша, давай мы с тобой будем три мушкетера.

Гоша, отхлебывая чай, невозмутимо:

– Извини, Федя, я не могу. Я буду ученым.

5 лет

Ф и Гоша – такая пара, такая пара: рты приоткрыты, слова невпопад, организованная жизнь идет мимо, а они сидят на детсадовских низеньких своих стульчиках и с блаженными ухмылками ее комментируют.

Пришла преподавательница из соседней музыкальной школы в сад, прослушала Ф, сказала – данные есть, предложила зайти к ней на более серьезное прослушивание. Взяли Гошу за компанию, пошли.

Сначала они брали ноты, пели умильными голосками «ля». Потом их попросили отхлопать ритм. Гоша, хлопнув пару раз, сказал: «Давайте вот так. Вы хлопаете, а я вам говорю, сколько раз вы хлопнули». Ф тут же влез: «Нет! не так! я говорю циф'у, а вы хлопаете столько раз, сколько я сказал». И они немножко поругались, пока преподавательница не сказала им, что командует тут она. После чего они сразу же стали громко решать, на каком инструменте будут играть. «Я, знаете, все-таки решил… Буду играть на сиксафоне», – это Гоша, начальственно постукивая пальцами по крышке фортепиано. Ф с готовностью подпрыгивает: «И я, и я на сиксафоне! Вдвоем на сиксафоне! на двох сиксафонах!»

Провалившись по всем фронтам (более всего – по дисциплинарному), вышли из кабинета, а Ф и говорит: «Ну, нам все понятно, только что она все в'емя пела п'о фасоль-осину?»

6 лет

Подравшись, помирившись, смотрят мультфильм. Но все равно – шуршат, пихаются, тыкают друг друга. Гоша явно хочет подраться еще. Ф больше хочет мультфильм и потому говорит нервно, но вежливо:

– Гоша, пожалуйста, не души меня.

* * *

Гоша сделал себе «паспорт» – тетрадочку бумажную, куда записал свое имя и особые приметы: «Глаза: Кари. Настраение: скрытна. Любит: жар. картошка. Адрес: д.9, корпус отсутсвуит». Ф смотрит, завидует, теперь ждем, чем эта зависть прорастет.

* * *

– Почему я так быстро устаю? почему плакать все время хочется?

Отвечаю – весна, авитаминоз, это раз. А еще очередной кризис – это два.

Он: а что такое кризис?

Рассказала, как могла: что растешь, меняешься, трудно жить с собой-новым, трудно себя пристроить.

Он кивает. А я добавляю – а еще бывает кризис отношений. Когда два человека изменились, им и поодиночке сложно, а уж как вдвоем непросто!

Ф, задумчиво:

– Значит, у меня с Гошей кризис отношений…

Потом спрашивает – и что с кризисом делать? Да ничего, отвечаю, перетерпеть, пережить и постараться не испортить все окончательно.

Покивал.

Это было утром, по дороге в сад. Едва переступив порог группы, поругался с Гошей.

Через пару дней:

– Когда я у бабушки был, я очень по своему Лего скучал. А почему-то сейчас не хочется играть.

Говорю: дело тоже известное, то, к чему привык, начинаешь ценить на расстоянии. Вот ты на дачу когда уезжаешь, я так по тебе скучаю, думаю – какой ты у меня прекрасный, без недостатков.

– А тут? – (глаз хитрый).

– А тут – ты как утром начнешь ныть, что одеваться не хочешь, зарядку не будешь… – (спохватываюсь) – Но люблю я тебя всегда и всякого.

Ф тянет:

– Это-то понятно…

Подходя к саду, сообщает:

– Скажу Гоше, что нам надо перестать разговаривать. Ненадолго. Чтобы мы больше друг друга ценили.

А в группе сразу же снова поругались, чуть не до драки.

Но тем не менее Ф еще через день сказал:

– Знаешь, почему у меня кризис с Гошей? потому что он мой ближайший друг. Остальные – просто друзья.

В саду, на занятии, садиться рядом с ближайшим другом отказался, взял стул и ушел в другой конец комнаты.

11 лет

Гоша приехал в гости на дачу после долгого перерыва. 42 размер ноги, рост 155, вежливая беседа – каждую фразу начинает с «Простите, Аня». Интересуется процессом издания книг. Я, говорит, работаю в жанре фэнтези – вы не знаете, к кому с этим обратиться?

Вечером услышала их разговор.

Ф:

– Мне Наташа с Геной на день рождения подарили сто долларов. Это приблизительно три с половиной тысячи рублей.

Гоша:

– На что тратить будешь?

– Ну, тысячу рублей я отдам, знаешь, в фонд такой. Старичкам. Остается две с половиной.

– А у меня есть пятьсот рублей.

– Значит, вместе у нас три тысячи. Что с ними делать будем?

Долгое молчание. Потом Гоша, задумчиво:

– Может, купим ракету?..

Еще обрывок разговора.

Ф:

– Боюсь, такое у Деда Мороза просить бессмысленно…

Гоша:

– Да. Жаль. Но письмо написать все-таки стоит.

12 лет

Гоша иногда бывает в таком ударе, что и Ф пасует перед ним.

Вот как всегда куда-то едем, они как всегда на заднем сиденье.

Ф, светски:

– Ну, как твой роман?

– Требует переработки, – серьезно отвечает Гоша. – Я пока решил писать малые тексты, вот как поэма про двух братьев-королей – помните, Аня, я дарил?

А как же, говорю, такое не забудешь: Зандр и Зундр, и кто-то из них отправился «туда, где кончанье земной коры».

Гоша довольно кивает:

– Я эту поэму подарил вам – а еще Деду Морозу.

Ф ахает:

– Кааак?

– Написал ему письмо и к письму приложил. Дорогой Дед Мороз, – написал я ему. Буду очень рад, если ты ответишь, что думаешь про мою поэму.

Ф:

– Иии?!

– И он не ответил. Наверное, я весь год себя плохо вел.

Я говорю: ну что уж ты такого мог сделать, ты ведь исключительно приличный человек.

Гоша, все так же серьезно:

– Да. Приличный. Если забыть сжигание трех рулонов туалетной бумаги в лесу. С помощью спичек и аэрозоля.

Ф хохочет без остановки, а Гоша, держа лицо, продолжает:

– Мне тогда сказали – зачем же жечь? Она для другого. А я сказал – она для использования человеком. И если человек хочет ее использовать так – в чем его вина?

11 лет

На даче, пользуясь тем, что я была занята, Ф и Гоша при помощи пластиковой бутылки, садового шланга (вода под напором) и кубиков Лего запустили космический корабль. Пистолет у шланга сломан, сбито несколько яблок с яблони, конструкторы мокрые.

Потом проверяли, на сколько шагов улетает наполненная водой дырявая лейка.

13 лет

Сидят в машине сонные, молчат.

Ф:

– Гош, ну давай что-нибудь обсуждать? Что хочешь? Давай – церковные реформы Никона?

Гоша, пресыщенно:

– Не хочу.

И, помолчав, уже чуть более оживленно:

– А давай тупо шутить над всеми рекламами по дороге?

14 лет

Гоша снова выбрался к нам в гости, по дороге рассказывал мне про исторический лагерь, откуда только что вернулся.

С очень взрослой интонацией:

– Эх, Аня. Такие типы, такие личности там попадались – ты не поверишь. Например, был у нас там упертый сталинист.

Бывает, говорю.

– И был православный фанатик.

Тоже, говорю, часто встречающееся явление.

– Эх, Аня. Самое-то интересное что? Что обе эти личности были в одном теле!

Эх, Гошечка, говорю, и это бывает, ох как бывает.

На даче мальчишки лентяйничали и смотрели муть по телевизору. Я решила побыть диктатором: еще десять минут, сказала, и марш мусор выносить, потом в магазин, потом еще что-нибудь придумаю. А сама боролась с кратковременным, но острым приступом отчаяния: телевизор, телевизор, вечен, непобедим, мальчики развращены и зомбированы и т. п. Не дождавшись конца десяти минут, рявкнула: выключаем! мусор!

Вышли, обуваются, продолжая какой-то явно давний и важный разговор. Ф, пыхтя над сандалиями:

– Нет, Гош, я с тобой не согласен. Рассматривая идею, нужно рассматривать только ее суть, не принимая во внимание личности тех, кто ее поддерживает. Иначе дискредитировано вообще все!

Приступ проходит. Эх, Аня.

Сяся Пуськин

Федьке две недели. Мы живем на даче. Все прекрасно, все просто идеально. И вдруг он перестает спать днем. Пищит, бурчит, размахивает руками, обязательно плачет – но не спит.

Мы с мужем почему-то решаем, что его успокоит чтение. Какая-нибудь добрая детская книжка. Какие-нибудь незамысловатые стишки. В памяти всплывают книги из нашего детства: непонятные «Лаповички» (я) и Кончаловская, про Москву (муж). На дачу мы взяли кучу полезных и бесполезных вещей, взяли, например, специальные щипчики для ногтей и соплеотсос. Но не взяли ни одной детской книжки.

«Давай читать наизусть!» – предлагает муж и отступает на заранее подготовленные позиции, в гараж. Федор делает секундный перерыв в своем тихом плаче, я пытаюсь собраться с мыслями. В голову лезет только «Ленин и печник». Ленин, – скромно отвечает. – Ленин? – тут и сел старик… и т. п. Ужасно, что и говорить.

Проходит еще час, Федька не спит. Муж – делать нечего – приносит том Пушкина. У Пушкина ведь есть сказки. Открываем оглавление: так, петушок, старик, старуха, мертвая царевна – все хорошо знакомо… ага! «Сказка о медведице»! и как раз короткая! Муж раскрывает пухлый том на нужном месте, с выражением начинает читать – и через минуту останавливается: медведица грозит охотнику теми словами, которые в нашей семье условно обозначаются как «чердачно-подвальная лексика». Я негодую, муж веселится («Ай да Пушкин, ай да…»). Делать нечего, принимаемся за «Сказку о царе Салтане».

Уже потом моя мама рассказала, что я в детстве больше других любила именно эту сказку, знала ее наизусть. Мы жили на шестом этаже, лифт часто не работал, я помогала себе преодолевать лестничные пролеты монотонным скандированием: «И ца-рица моло-дая дела вдаль не отла-гая с той же ночи поне-сла в те по-ры вой-на бы-ла!» Куда и что понесла царица, я, по-видимому, не задумывалась.

Словом, лето. Дача. Послеобеденная жара. Муж укладывается на диван, Федька ерзает и хнычет у него на животе. Я торжественно начинаю:

– Три девицы под окном…

Первым засыпает муж. Потом, не дождавшись, пока бочка с царицей и Гвидоном благополучно выплывет на берег, начинает ровно и глубоко сопеть Федька. О, чудо! Ах, Александр Сергеевич, долго, долго вы будете любезны народу!

На следующий день – та же история. Федька не спит. Пушкин снова усыпляет его, но мы уже дошли до того, как «на берег вышли гости» (в первый раз) – я почему-то начала читать сказку с начала.

Вечером снова капризы. Пушкин помогает, как хорошее лекарство. Но доза увеличивается – «…белка песенки поет…» И, непонятно почему, мы все время начинаем с начала.

Вы помните «Сказку о царе Салтане»? На первых двух-трех страницах действие в ней развивается неправдоподобно, сказочно быстро, события идут одно за другим, как волны в том самом океане, который едва не стал могилой для несчастной царицы с ребенком. А потом – тишина, спокойствие и благолепие. Сказочный город, чудо-белка, тридцать три богатыря – каждое событие описывается (одними и теми же словами) по четыре раза.

…На пятый день Федька стал слушать сказку. Тихо лежал, искоса смотрел на меня. Молчал, пока я читала. Но стоило мне прекратить чтение или попробовать сменить репертуар – начинал плакать:

– Вот на берег вышли гости, князь Гвидон зовет их в гости… розы-морозы… спи, Феденька, спи, маленький… но ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой… а она-то откуда там взялась?.. жена – не рукавица… это точно… Спи, спи…

Еще немного, и я начала бы «чудесить», как царь Салтан. Но через неделю это кончилось. Федька успокоился, стал хорошо засыпать. Пушкин вернулся на полку.

Еще месяц мне снились строчки из сказки. Потом прошло. Потом нам подарили красивую «Муху-Цокотуху» Чуковского. Там к мухе приходили блошки. Приносили ей сапожки. Естественно, не простые – в них застежки золотые.

«Простые-золотые», «простые-золотые» – рифма не дает покоя, как головная боль. Ну что же, ну где же… А! Конечно!

Достаю Пушкина, усаживаюсь рядом с Федькиной кроватью – и неторопливо, негромко, с наслаждением читаю:

Белка песенки поет

И орешки все грызет,

А орешки не простые,

Все скорлупки золотые…

4 года

На даче. Ф обедает. Стол высоковат – немного, но все же. Прошлым летом мы клали на его табуретку том Горького и том Белинского, было в самый раз. В этом году с Горьким и Белинским – высоко, по отдельности – низко. Делать нечего, взяли Пушкина. И в самый раз.

Перед обедом Ф теперь кричит: «Где мой Пушкин? подложите мне Пушкина!»

2,5 года

Читаю. Подходит шкет:

– Мами, идём!

– Сейчас, дочитаю немного.

– Сьто?

Показываю обложку. Шкет понимающе кивает:

– Аня Каеня (Анна Каренина).

Уходит, роется в своих книжках, достает одну, усаживается на пол, листает. Вид – серьезнее не бывает. Не выдерживаю:

– Заинька, а ты что читаешь?

Шкет, подчеркнуто не отрывая взгляда от книги:

– Пуськин.

Замечу в скобках, что этому непринужденному диалогу предшествовали недели две таких разговоров: «Этя тё?» – «Это книжка моя» – «А этя тё?» – «А это на книжке картинка» – «Тётя!» – «Да, тетя нарисована» – «Тётя? Тётя?» – «Ее зовут Анна Каренина» – «Каеня!» и т.д., и т.п., и так по сто раз.

А Пушкина шкет еще называет «Сяся Пуськин».

3 года

Взял «Снежную королеву». Объясняет:

– Это казка пъё Снезную каялеву. Ее написай Аиксандый Сегеевич Пуськин. Там истоия пъё каялеву, такую снезную и такую тайную…

Открываю рот, чтоб поправить, но он убегает.

Чуть позже листал «Щелкунчика», которого, как выяснилось, тоже написал «Аиксандый Сегеевич Пуськин». Я попыталась защитить авторские права Гофмана, на что шкет сообщил (наставительно подняв указательный палец):

– Все! все казки написай Аиксандый Сегеевич Пуськин!

4 года

Посмотрели вчера кусочек балета «Пиковая дама».

А, надо сказать, произведение мы читали. Как-то я ошалела от Дюймовочек и Щелкунчиков и сказала, что буду читать только интересное мне. Душа просила Пушкина. И что вы думаете, за три вечера прочитали «Пиковую даму». А ведь я замолкала сразу, как шкет засыпал. Что, любопытно мне, он понимал? – там больше половины слов незнакомые. Наверное, просто слушал, как музыку.

(Для полноты картины. Воодушевленная успехом, на четвертый вечер я взялась за «Барышню-крестьянку». Не успела еще дойти и до приезда Алексея Берестова к отцу, как из кроватки раздался хриплый шепот: «Мама… давай пъё Бабу Ягу…»)

Так балет.

Мы включили телевизор на сцене с графиней. Германн достал пистолет: ах, ох, резвая графиня задрожала, пару раз подпрыгнула, взлетела – и умерла. Германн вернулся к себе домой. Шкетович смотрел напряженно и задавал вопросы: «А это кто? а куда он пъигает? а почему?» Я объясняла: его зовут Германн, ему плохо, тяжело, совесть мучает – считай, человека убил. Германн кинулся на колени и сжал руки. Это шкет понял без моих комментариев – Германн молится. А потом Германн встал вниз головой, подняв высоко одну ногу, и стал поворачиваться на другой ноге вокруг собственной оси. Шкет спросил: «Сьто это он?» Объяснить, какое душевное движение выражается такими пластическими средствами, я не смогла.

* * *

Ходит, бормочет себе под нос. Вылавливаю:

– … это будит сказка п'о петушка-топушка, куочку-топуочку и п'о цыплят-топотлят. Пойду скажу Пушкину, штобы написал такую сказку.

Уходит на кухню. Слышу: «Пушкин!..» – дальше бормотание.

* * *

Пересказывает своими словами «Сказку о царе Салтане»:

– И тут появилась эта цаевна… звезда вот тут! – (тыкает себя в лоб) – Как ее звали? Не помню. А! цаевна-гусь!

7 лет

Нужно почему-то было встать рано-рано, еще по темноте. Разбудила Ф в четыре утра. Заходит в ванную – глаза открыты, но не проснулся совсем. Чистит зубы. Вдруг, вынув щетку изо рта, торжествующе:

– Когда у Пушкина была дуэль с Дантесом, Пушкин не погиб сразу. Он прожил еще три дня и успел написать еще много-много книг!

8 лет

Обычно Ф начинает представление незаметно, но иногда я все же отслеживаю момент – когда все переключается с положения «реальность» на положение «игра».

Вот он ползал по участку, смотрел на жизнь муравьев. Потом ушел в сарай, взял там бамбуковую палочку тонкую.

Вышел. Ходит с нею. Изящно ходит. Палочку вертит. Я минут пять подождала (хоть он с самого начала ходил для меня; это тоже интересно – вроде и далеко, а вроде и в мою сторону), потом подошла:

– Здравствуйте.

– Добрый день! – (палочкой помахивает, лицом выражает).

– Вы кто?

Моментально, даже секундной паузы нет:

– Александр Сергеевич Пушкин.

– Куда идете?

– На свидание.

– С кем?

Делает стремительный и широкий шаг ко мне, берет мою руку, целует:

– С вами!

Еще один такой же шаг – и вдруг обнимает меня за талию.

Лицо при этом неописуемое совершенно.

Я только и могу, что невнятно покудахтать.

Потом начинаем прогуливаться по двору. Под ручку.

Я, светски:

– Как поживаете?

– Хорошо.

– Что пишете?

– Стихи пишу. Поэзию.

– А почитаете что-нибудь?

Откашливается. Громко:

– Мороз и солнце! День чудесный!… – а дальше тихо, подборматывая, – И небо голубое… и листья шуршат… Ели стоят. И это все природа. Вот!

Отбрасывает в одну сторону тросточку, в другую – воображаемый цилиндр, орет:

– А теперь я иду купаться! – и бежит к бассейну, на ходу снимая майку.

«Акулина! друг мой, Акулина!»

* * *

Поругались, он торжественно поднимает палку с земли:

– Я вызываю тебя на дуэль! Чур я Пушкин, ты Дантес!

9 лет

Были в музее Пушкина на Пречистенке.

Подходим к знаменитому акварельному портрету Натальи Николаевны.

Я говорю – смотри, какая красивая.

Ф кивает.

Комментирую: считалась первой красавицей своего времени и своего круга.

Ф:

– А кто считается первой красавицей нашего времени?

Крепко задумываюсь.

Ф вдруг, совершенно серьезно:

– Я думаю – ты, мам.

(За день до этого он мне отвесил еще один подобный комплимент, но в куда более сомнительном антураже. В винном отделе супермаркета. Огляделся и сказал: из всех людей здесь – ты самая красивая.)

10 лет

Принес рисунок. Бумага, цветные карандаши. Некий дом с красными полосками из крыши, рядом человечки, у одного в руках что-то, напоминающее топор. В доме окно, в окне еще человечки с открытыми ртами.

Сурово:

– Догадайся, что это.

Я напряженно думаю и, зажмурившись, спешно предполагаю:

– «Дубровский», пожар в Кистеневке.

Он кивает и еще более сурово говорит:

– А в школе некоторые сказали – волосатый дом.

Потом кричит из своей комнаты:

– Найди мне подлинные изображения Дубровского! Я хочу сравнить со своим!

* * *

Три чудесных дня в Пушкинских горах.

Блаженство Ф омрачает только приблудный и (действительно) довольно неприятный кот, все время отирающийся около нашего крыльца.

Слышу из дома, как Ф кричит ему:

– Уходи отсюда! Тут даже дуба нет!

11 лет

Пришел ко мне с томом Пушкина (когда я такое пишу, мне хочется саму себя осадить; цитируя того же Александра Сергеевича: «Сбавьте! сбавьте!»). Попросил прочитать «Моцарта и Сальери». Прочитала. Выслушал.

Чтоб уравновесить. После этого он собирал Лего и пел на мотив «Джингл беллз» песню – школьный хит: «Клей Момент, клей Момент, самый лучший клей, ты в трусы его налей, будет веселей, хей!».

* * *

Обсуждали, что бы нам почитать вслух. Остановились на «Выстреле».

Ф:

– Хотя я в целом представляю, в чем там дело. Фильм смотрел, правда, уже давно. Там дуэль, потом этот, как его, такой смелый, с итальянским именем… Фрунзе?

Бедный Сильвио!

12 лет

Возвращаюсь домой поздно, Ф уже в кровати, читает «Арапа Петра Великого». Когда-то – когда я еще читала ему вслух – мы его начинали, но не пошло. Долгую историю про связь с графиней я тогда пропустила.

Ф:

– А, хорошо, что пришла, у меня как раз вопрос есть. Вот это – это про что?

Зачитывает: «Новое обстоятельство еще более запутало ее положение. Обнаружилось следствие неосторожной любви. Утешения, советы, предложения – все было истощено и все отвергнуто. Графиня видела неминуемую гибель и с отчаянием ожидала ее».

Говорю – ну как же. Графиня беременна.

Ф, с лицом непроницаемым:

– Ну, и?

– И отец ребенка, скорее всего, Ибрагим.

– И?

– А он арап. Темнокожий. Ребенок, возможно, тоже будет темнокожий, а графиня…

Но тут Ф взрывается:

– И вот поэтому? Да что ж такое?! что за расизм? ну и темнокожий, и что ужасного?

Я ему – тшш, тшш, тут беда-то в том, что графиня замужем. И откроется ее неверность, вот что ужасного.

Ф, моментально теряя интерес к теме:

– Ааа, так это потому, что она замужем… вот что. Ну, ясно. Спасибо.

13 лет

С Ф не виделись неделю, и разговоры наши преисполнены взаимной нежности.

Ест клубнику. Поделись, говорю, ягодами со старушкой-матерью.

Не отрываясь от тарелки, наставительно:

– Александр Сергеевич Пушкин скончался примерно в твоем возрасте. И все говорили – какой молодой! какая безвременная смерть!

11 лет

– Я придумал историю про великих русских литераторов. Значит, так. Пушкина Дантес ранил, а Чехов с Булгаковым повезли его к себе в больницу. Они же врачи. Ну, пулю извлекли, но лежать долго. Возвращаются все к себе домой. Толстой по дороге говорит: как заместитель Пушкина, я пока буду тут главный. Смотрят – а у дома Дантес сидит. И спрашивает: ну, чо? Булгаков его хватает за шиворот: ах ты, сволочь, не смей сюда приходить! И в глаз его! А Дантес ему в челюсть – бац! Прибежал городовой, их разняли. А Булгаков за челюсть держится. Чехов говорит – дай посмотрю. Булгаков руку отводит, а там – рана!

Задумывается, замолкает. Молчит долго. Я, не выдержав:

– И что?

– А?

– Дальше?

– Ну, что. В больницу к Пушкину отвели, что.