Текст книги "Волшебный магазин"

Рассказы

Волшебный магазин

Сегодня опять поймала совершенно откровенно эротический взгляд молодого организма с однокоренным словом в основе. Студент Роберт. Смотрит и смотрит – на меня, престарелую преподавательницу русского языка в старших классах навороченного московского колледжа.

А приятно чувствовать это молодое волнение. Я в возрасте его прабабушки ловлю на себе эту энергетику и забываю, что мне семьдесят пять лет в обед.

Всегда притягивала мужиков, пять мужей, пять свекровей, еще живых, что любопытно, и в итоге абсолютное одиночество, даже детей нет. Только вот эта педофилия.

С Робертом я особенно строга – ни разу не поставила хорошей отметки, не хочу поощрять раннеполовое созревание.

Идет за мной к метро. Догоняет, обгоняет и смотрит прямо мне в глаза. Я покраснела, идиотка. Это Макрон со своей Макронихой всех замутили.

– Роберт, – говорю я строгим учительским голосом, – я тебя слушаю.

– Маргарита Емельяновна, почему вы поставили мне четыре за сочинение. У меня нет ни одной ошибки.

Отпустило. Господи, чего только не напридумывала, тоже мне Макрониха.

А парень хорош – таких в Голливуде с руками оторвут. Надо ему намекнуть – изменить направление мозгов.

– Маргарита Емельяновна, – Роберт все ближе и ближе к моему лицу.

«Сейчас поцелует», – мелькает мысль. Опять краснею, ну что за напасть. Лучше обратить внимание на злополучное сочинение.

– Знаешь, – отстраняюсь на приличное расстояние, – я готова завтра разобрать с тобой подробно стилистические ошибки, и ты со мной согласишься.

– Я согласен, – и опять приближается.

– Ой, – говорю я, фальшиво глядя на часы, – опаздываю!

И бегом в метро, и по эскалатору, и по платформе на ненужную мне пересадку. Чего, интересно, я боюсь, что меня осудят и посадят? Да сейчас любого могут посадить за педофилию – и доказательств не надо.

По дороге звонит моя самая любимая свекровь – моего возраста, мы с ней подружки.

– Слушай, – говорит она, – можно мне с тобой посоветоваться?

Неужели у этой дуры те же проблемы?

– У меня ежедневные поносы, к какому надо идти врачу?

– К гастроэнтерологу.

– Сейчас запишу. Какое длинное слово. Откуда ты все знаешь?

– Это все твои проблемы?

Отбой, о Господи, у кого что болит, тот о том и говорит.

У подъезда стоит Роберт.

Я максимально сердита. Вхожу в подъезд и в лифт. Он в лифт не успевает. Я проезжаю свой этаж, прислушиваюсь, тишина, спускаюсь обратно. Он все еще стоит внизу.

– Что ты хочешь?

– Объяснений.

– Мы договорились на завтра.

– Когда?

– После уроков.

Уходит.

Не пойду, скажусь больной. Тогда он придет домой и залезет в постель.

Во размечталась!

И увидит, какая я старая.

Сухо поговорила с ним прямо при всех на уроке – дала примеры стилистических ошибок. А у кого их нет? У любого. Много шутила и слегка издевалась над фразами типа «Нельзя не заметить…» или «Как бы то ни было, официальная версия гласит…». Ребята покатывались от смеха, всегда приятно видеть чужие ляпы.

Роберт сидел с каменным лицом, и мне вдруг показалось, что зря я так веселюсь – прирежет.

На следующий день я повела ребят в Музей Анатолия Зверева – давно договаривались, заказали экскурсию. Шла с легким сердцем – Роберт не пришел, наверно, повесился.

Но нет, он уже ждал их возле касс, в руках стопка очень не дешевых билетов, всем вручил, сказал, что за счет Министерства образования.

Не ведая подвоха, я провела ребят на верхний этаж, где нас уже ждала экскурсовод.

Роберт делал вид, что меня нет. Но, когда зашла речь о личной жизни художника Зверева, прямо вперился в меня. Оказалось, что Зверев женился на Оксане Асеевой, вдове известного советского поэта, – у них была разница сорок лет, и сказал ей: «Старуха, я люблю тебя».

Я в это время поперхнулась и выскочила из зала. Стала приходить в себя.

Эротические фантазии утихли, и я занялась свекровью с ее поносами. Привозила ей лекарства и рассказывала о художнике Звереве.

Но замаячил Новый год, и наш выпускной класс потребовал от школы устроить вечеринку – это был последний шанс неформально побыть вместе.

Я подумала, что завершение года должно быть ярким и эпатажным и для этого нужно красное платье.

Назначенный праздник приближался, ни у кого из моих знакомых не нашлось подходящего платья, а деньги таяли на глазах, ну просто исчезали. А ведь посещение салона со всеми прибамбасами и всерьез – не меньше двадцати тысяч.

Накануне у меня в кошельке была одна тысячная бумажка. Если кому будет интересно в будущем, купить на эти деньги можно разве что небольшую баночку хорошей красной икры. На черную не хватит.

И я поняла, что нужен волшебный магазин. И я его нашла.

Шла к метро «Новослободская». Мечтала о совершенно открытом красном платье в пол, с разрезом по левой ноге. Потому что правая отекшая из-за застоя лимфы. Вдруг вижу: тусклая вывеска и по-английски – Second Hand. Собственно, мне нужно было платье на один вечер, потом выкину его к чертовой бабушке.

Вошла. Запах секонд-хендовский, как нафталин, как средство для мытья пола: чуть затхло – чуть кисло. В закрытых шкафах висят платья, но разглядеть их трудно. Из-за занавески вышла горбунья, этот магазин просто из какого-то фильма типа «Широко закрытыми глазами». Горбунья смотрела на меня неприязненно.

Я спросила:

– Откуда взялся этот магазин, я сто раз ходила по этой улице?

Горбунья пробормотала:

– Ниоткуда не взялся, всегда был. Чего надо?

– Красное платье. Длинное.

Продавщица открыла шкаф и сняла с вешалки что-то розовое. Потом сдернула с другой вешалки вишневое.

– Нет, – сказала я твердо, – мне нужно ярко-красное платье.

Горбунья набрала несколько красных, но коротких.

– Нет, – опять отказалась, – длинное, красное, открытое.

Горбунья смотрела на меня с подозрением. Очевидно, прикидывала мой возраст.

– Красные туфли я сама куплю, – зачем-то добавила я.

Горбунья задумалась и пожевала губами. «Кровь, кровь впереди и морок, морок», – донеслось до меня, впрочем, похожее на строчку какой-то песни.

Потом скрылась за занавеской и вынесла именно то, что надо. Это была жар-птица, а не платье. Оно горело ярким натуральным шелковым цветом. И от него разбегались волны света. В которых тонули прожитые годы.

Упершись коленом в мою задницу, горбунья застегнула крючки на спине. Чтобы удалось, пришлось снять лифчик, но ткань держит железно. Плечи открыты, декольте требует бриллиантов, руки не шокируют. Правая нога закрыта, нечего ее показывать, зато левая ведет себя как хочет.

– Беру, – сказала я, мысленно ощупывая свой кошелек, – сколько?

– Тысяча, – прокаркала тетка, не проявляя ни малейшего желания меня расстегнуть.

– Беру.

Пришлось ей меня рассупонить.

Когда я вышла с пакетом в руках, прошла несколько шагов в сторону метро и оглянулась, магазина, клянусь, не было вообще. Безликая желтая грязноватая стена с отбившейся местами штукатуркой.

Но я-то была и несла свою «жар-птицу» в обычном пластиковом пакете из магазина секонд-хенд.

Я была в этот миг абсолютно счастлива, меня даже не пугало отсутствие туфель – да хоть босиком.

У подъезда привычно маячил Роберт. Я села рядом и показала на пакет.

– Купила новое платье, какое хотела, в волшебном магазине.

Он абсолютно не заинтересовался и, подумав, сказал:

– Маргарита Емельяновна, мне кажется, вы меня неправильно понимаете. Я действительно вас люблю.

«Педофилия, педофилия», – запело в голове. Надо было собраться и дать отпор. Сейчас я ему все скажу. И мы наконец успокоимся.

Вместо этого он меня поцеловал – так трогательно, так по-детски, просто тюкнул в щеку холодными губами и заплакал.

– Ты очень хороший человек, – сообщила я ему, – у тебя будет столько счастья, ты забудешь этот морок как страшный сон.

Судя по его реакции, он заинтересовался незнакомым словом морок.

– Морок – это мрак, темнота, – пояснила я учительским тоном, – но есть еще один смысл – «нечто одуряющее, очаровывающее, помрачающее рассудок».

– Да, – согласился Роберт и добавил: – Я еще раз ходил в Музей Зверева, это здорово!

– Наступает Новый год, ты заканчиваешь школу, у тебя огромная жизнь, кем ты хочешь быть?

– Твоим мужем.

Ну здрасте, приехали.

– Знаешь, давай так – продержись до конца школы и потом все решим.

– А ты продержишься?

Ничего себе вопросик.

– Я не приду на завтрашний праздник, я улетаю на Новый год в Шаолинь с друзьями.

Молчание. Сопение.

– Так что с наступающим годом!

– Зачем ты купила платье?

– Для Китая. Там принято встречать в красном.

Молчание. Сопение.

– Я тоже хочу в Шаолинь.

Сказка про белого бычка. Хватит. Быстро поцеловала в щеку и пошла к подъезду. Оглянулась – сидит понурый, несчастный. Ну что ты будешь делать?!

– Это далеко. Учи географию.

– Ты не едешь, ты наврала.

Вот она – прозорливость влюбленного человека.

– Если ты завтра не придешь, я выброшусь из окна.

– Знаешь, как это называется? Шантаж.

– Мне плевать.

– Хорошо, скажу честно, я еду на три месяца в Китай – мне надо пройти курс омоложения.

– Чего?

Мне понравилась эта идея, и я стала ее развивать.

– Геронтология – это новая область науки, раньше люди так долго не жили. И я записалась на серию процедур, которые помогут справиться с болячками, наладить лимфодренаж, упорядочить процессы пищеварения. Акупунктура в Китае на высоком уровне, они отвергают пластические операции и химические воздействия, они считают, что человеческий организм заряжен на гораздо более длинные сроки жизни…

Боже, куда меня несет. С каждым словом он укрепляется в своей правоте, вот уже перестал думать о самоубийстве, какие-то мысли возникли на этом кукольном личике.

– Дай мне ссылку, пришли в личку.

– Ты тоже хочешь омолодиться? – пошутила я. – Ты же просто окажешься в пренатальном состоянии.

– Нет, это нужно для мамы. Мама болеет.

Слава Богу, кажется, пронесло. Интересно, я могу, конечно, взять отпуск до конца третьей четверти, а дальше что?

А дальше наступал год, который во всем мире называли «двадцать-двадцать». И Шаолинь уже был заражен, вот откуда у меня в голове всплыло это название.

А все-таки это было мило и забавно, и мальчик будил какие-то воспоминания. Однако откуда я взяла это омоложение, может, оно и вправду существует.

Надо только деньги найти. У меня появилась цель. Жизнь обретала смысл. Какого дьявола я колупаюсь в этой школе – я просто теряю время, которого осталось не так много.

Набрала в долг от всех свекровей и полетела в Шаолинь.

Роберт провожал в аэропорт, и мы поцеловались по-настоящему. Люди были равнодушны – внук провожал бабушку.

Я везла с собой свою жар-птицу. Свое красное платье из волшебного магазина.

К счастью, нам не дано знать своего будущего, даже самого близкого.

Ключ. Шар. Лимон

В дверь позвонили, что уже само по себе было неприятно, – при карантине открывать опасно.

Бабушка Илона в этот момент удобно устроилась перед работающим телевизором, одновременно завтракая и изучая французский на айпаде, – внуки поставили ей приложение, чтобы она занялась самообразованием и не лезла в их дела. Бабушка не любила считать себя бабушкой, просила звать ее по имени – Илона. Но вредные внуки все равно звали бабушкой.

Звонки не прекращались. Даже неприятно. Нет меня, нет. Я в Париже.

Но звонок не утихал. Закралась мысль: что-то протекло.

Илона матюгнулась, сняла с колен кота, отодвинула чашку кофе – жаль, остынет, и подошла к двери.

– Qui est là? – бойко спросила.

Это пока было то немногое, что ей удалось освоить.

Ответили невнятно.

– Кто там? – снизошла Илона.

– Откройте. Инспекция.

Слово было неприятное. Илона сходила за маской и перчатками, в которых она обычно мыла посуду: берегла маникюр.

На пороге стояла официально-неприятного вида тетка без возраста и без маски. Руки без перчаток держали папку, очевидно, с документами. Настроение у Илоны упало.

– Почему не открываете? – спросила тетка.

– Почему вы без маски? – спросила Илона.

Илона была из молодящихся бабок. Однако при карантине пришлось смириться. Волосы обкорнала сама, а краски дома не было.

– Войти можно? – тетка нагло перла в квартиру.

– А разве социальным работникам можно входить без маски?

– Я инспектор. Мне можно.

«Можно что: болеть или заражать», – хотела спросить Илона, но не спросила. С возрастом стала труслива.

Тетка самостоятельно уселась за стол, отодвинула остывший кофе и ненужный французский. Кот убежал сам – он тоже не выносил начальства. На освободившееся место начальство положило папку и достало некий список.

– Садитесь, – указала она Илоне на стул.

Пришлось подчиниться. Но губки поджала. На лице была заметна застарелая неприязнь к официальным визитам.

– На трамвае ездите? – спросила в лоб визитерша.

Илона максимально собралась и ответила достойно:

– Ездила, пока у меня не отобрали эту возможность. Мою карточку москвича.

Тетка проигнорировала ядовитость фразы и поставила в опроснике галочку.

– Кто вам стрижет ногти на ногах?

– Педикюрша Ирочка, но сейчас…

Тетка уточнила:

– А сейчас?

– Сейчас Ирочка сидит в своем Мухосранске.

– И кто теперь стрижет вам ногти на ногах?

– А почему вас интересуют только ноги?

– Это тест на самостоятельность клиента.

– Вы хотите прислать мне бесплатную педикюршу?

– Я хочу понять, вы в состоянии или нет сами себе стричь ногти на ногах.

– И зачем?

– Это тест. Хорошо, ставлю «нет».

– Что нет?

– Что не в состоянии. Запомните три слова: ключ, шар, лимон.

Идем дальше.

– Ключ, шар, лимон, – вяло повторила Илона.

Вопросы шли один другого дебильнее. В конце тетка попросила:

– Повторите три слова, которые я вам говорила.

– Вы мне больше говорили.

– Можете повторить?

Всплыл только лимон, и тетка с удовлетворением отметила несостоятельность бабушки Илоны.

– Вы меня арестуете?

– Подпишите вот здесь левой рукой!

– А можно крестик?

– Подпишите левой рукой.

Илона злобно поставила крест, перекрывший всю эту херню.

Тетка терпеливо написала что-то внизу бумаги и аккуратно поместила в папку.

– Последний вопрос: какой сегодня день?

– Плохой.

– Какой день недели?

– Mardi, нет – landi… нет, среда.

– Всего доброго, – тетка встала и пошла к двери, у двери обернулась:

– Я пришлю к вам психиатра. Надо установить, опасны вы для общества или нет.

Когда она ушла, Илона взяла молоток и гвоздь и заколотила дверь, как в мультике про Масяню: лучше умереть с голоду, чем впускать такую мразь в дом. Неожиданно пришло ощущение молодости, когда она обожала Эдит Пиаф и пела вместе с ней: «Non, je ne regrette rien!11
  Нет, я ни о чем не жалею! (фр.)


[Закрыть]»

Курьер

Султан – курьер. Единственный, кто кормит семью.

Остальные – безработные: отец, мать, старший брат, сестра и бабушка.

Приехали в Москву недавно из Чимкента. Вроде в гости к родне – и остались. Но не пропали, нашли родную диаспору, им предложили снять однушку на выселках, – ничего, и не такое видали. И постепенно все нашли работу, а бабка стерегла дом, пекла лепешки на газовой плите и следила за чистотой – патологически была чистюля, патологически, будто не из Чимкента, а из Прибалтики.

Но главное, спасибо капитализму, есть работа для тех, кто ее не боится. Им удалась найти хорошее место Султану – развозить «Яндекс. Еду». Дураки, которые предпочитали криминал на Черкизоне, потешались: кому нужна твоя еда, пошел на рынок, купил баранину – жить можно.

Но грянул карантин. И единственная работа осталась у Султана. Его даже зауважали. Весь день колесил он на велосипеде со своим квадратным горбом – иногда было здорово тяжело, особенно когда заказывали картошку и капусту – спина болела. Но Султан был упертый. У них в магазине были все свои – диаспора. Закон был жесткий: что плохо лежит, неси главному, а уж он будет решать, что с этим делать.

Перепуганные клиенты даже не думали подкинуть хоть немного на чай. Не успевал он сфотографировать доставку, – так было велено во избежание утечки еды, сразу хватали пакеты своими резиновыми руками – и дверь на замок.

– Я в группе риска, – гордо говорил он дома, – если что, я буду первым.

– Глупости, – говорил отец, – ничего с тобой не случится. Аллах защитит.

В этот день заказ собирала Динара. У нее болела голова, но температуры не было, смерили и выдали наклейки к упаковкам, чтобы успокоить заказчиков: веселая картинка с цветочком и написано: «Динара, температура 36 и 4» и добавлено: «Будьте здоровы!»

Умирая от головной боли, Динара не подавала вида. Надо было додержаться до ночи, до двенадцати ночи. Каждый шаг отдавался где-то за глазными впадинами страшной болью. Все продукты, упакованные в яркие обертки, особенно когда встречались некондиционные, например длинный багет, который не помещался никуда, – надо было уложить аккуратно в бумажные пакеты и прикрепить: «Ваш заказ собирала Динара, температура 36 и 4. Будьте здоровы!». И так весь день.

Султан взял очередную доставку, уложил в ярко-желтый короб и вдруг заметил, что Динара очень бледна.

– Ты, что, – спросил он, – заболела?

Это было самое страшное: если она заболела, все становились заразными.

– Нет, что ты, – улыбнулась девушка, – сплю мало. Пока доберусь домой, уже вставать пора.

– На электричке?

– Сначала на автобусе. У меня пропуск есть – на месяц.

Вдруг закашлялась, но справилась.

Последняя доставка была очень тяжелой. Уж на что Султан жилистый парень, еле доволок, велосипед вилял во все стороны, дождь колотил по капюшону и коробу.

Наконец всё, можно и домой. Вернулся за пакетом с едой, заготовленным заранее из неликвидов. У магазина встретил Динару. Она держалась напряженно и тоже несла пакет с остатками.

– Тебя проводить? – спросил Султан, собираясь закрепить велосипед для своего преемника – такое было правило.

– Доберусь как-нибудь, – шепотом сказала девушка, – очень устала, ноги не идут.

– А давай я тебя на велосипеде домчу прямо до вокзала?

– Давай, – еле слышно согласилась Динара.

И села сзади на багажник. Она была значительно легче короба. От запретного контакта было волшебно, как в детстве. Динара была своя, из Узбекистана, но хорошо говорила по-русски. Вмиг Султан довез ее до электрички. И помахал рукой. Надо было спешить: отвезти в магазин велосипед – и быстро домой.

Успел. Было далеко за полночь.

Дома ждали голодные рты. Он отдал пакет бабушке и пошел в ванную.

Хотелось смыть с себя следы дня, выбросить маску и замочить в тазу одежду. Бабушка была очень строгая.

Лег на матрас, и перед глазами побежал весь день: перепуганные люди за полуоткрытыми дверьми, пустые дворы с опоясанными запретной лентой детскими площадками, сломанные лифты, неработающие домофоны, и вдруг ощутил легкость веса прижавшейся к нему девушки. Будто она у него прямо сейчас сидит. Хорошая девушка.

Попросил Аллаха помочь ему. Объяснил, что ему болеть нельзя, он единственный кормилец. И Динаре надо помочь. Нельзя ей болеть. Потом расширил сферу молитвы на их магазин и доставку. Объяснил, что без еды люди жить не смогут. Вообще все люди.

Ты меня понял, Аллах?

Понял Аллах не понял – поди догадайся.

Время покажет.

Коллапс

Надо проснуться и встать. Иначе коллапс. Дай им волю – будут спать до вечерней передачи «Спокойной ночи!», но как удержать детей четырех и семи лет в однокомнатной квартире без балкона два месяца, не выходя наружу?

Ну пусть спят, пусть будет тихо, пусть Лешка выспится. Да хоть до вечера. Мне все равно. Надо себя заставить встать и посмотреть новости. Нет, не надо новости. Кофе выпить. Тихо сопят Унтик и Фунтик, дорогие мои мальчики: Николай и Федор.

Полина выбралась из-под одеяла и в душ. Вода – это жизнь. Стояла бы и стояла. Нет, кофе надо.

Пошарила в шкафчике. Нет кофе. Вчера был. Вчера от Унтика подозрительно пахло шоколадом.

Нет, без кофе никак нельзя.

Встала на стул, заглянула на верхнюю полку. Кажется, что-то темнеет в глубине. Вытащила скрученный рулон каких-то бумажек. Пригляделась – деньги, и не дореформенные дензнаки, а самые настоящие современные пятитысячные.

Сравнить было не с чем – они платили только карточкой.

Да нет, нормальные деньги. Откуда они здесь? Слава Богу, живут они здесь уже лет тридцать. А тогда были другие деньги, временные какие-то.

Конечно, на эту полку она давно не заглядывала, пыль не вытирала. Может, Лешка – спрятал и забыл. А может, это ее секретка. Ну не помнит совсем.

Думает, а в это время деньги считает. Прилично, очень даже. А куда их сейчас – еду везут курьеры, платить надо карточкой.

Унтик нежно всхлипнул. Ах, как это все не вовремя. Унтику – море для гланд нужно, а Фунтику давно мечталось встать на доску и покататься на волнах. И средства на все это есть – вот они, скрученные в трубочки. Погладить надо.

Пристроила гладильную доску, достала утюг, поставила на слабую температуру – а то сожгу. Осторожно погладила купюры. Знаки не исчезли.

Фунтик, не открывая глаз, сбегал в туалет, воду не спустил, вернулся сомнамбулически – и спать дальше.

Вдруг зазвонил будильник – какой идиот его поставил на семь утра? Пантерой прыгнула и придавила кнопку – молчи, урод!

И тут пришла в голову мысль – она быстро оделась, натянула маску, перчатки и, тихо прикрыв входную дверь, вышла на лестницу.

Стояла полная тишина.

Игнорируя лифт – знаем мы эти кнопки, кто их только ни нажимал! – спустилась вниз и вышла во двор.

Весенний ветерок колебал полосатые ленточки, огораживающие детскую площадку, первая нежная листва проклевывалась на черных ветках. Ни одного человека не было в мире, кроме нее.

Она подумала: если спросят, куда иду, – ответить: в аптеку. Действительно рядом с банкоматом была аптека, круглосуточная.

Она приободрилась – ей действительно нужен был супрастин, у нее была аллергия на карантин.

По улице проехала поливальная машина, опрыскивая ядом и нежные листочки, и асфальтированный тротуар, и тут немного попало на нее.

Полина матюгнулась сквозь маску.

Опять пусто и тишина. Осторожно, оглядываясь, чтобы не засекли ушлые дружинники, дошла до банкомата.

Вставила карточку и быстро по одной банкноте запихала деньги. Телефон тут же вздрогнул – деньги получены.

Забыв про аптеку, пошла обратно, наслаждаясь тишиной. Природе было глубоко наплевать на вирус – апрельский день обещал быть хорошим.

Возле подъезда стояла девочка лет трех. Легко одетая в весенний плащик и без шапочки. Личико было трагическое. Около нее не было никого.

– Ты кто? – задала Полина идиотский вопрос.

Молчание. Глаза полны слез.

– Ты заблудилась?

Тоже не самый умный вопрос.

– Где твоя мама? Покажи пальчиком, куда мама пошла.

Молчание.

– Тебя как зовут?

Молчание.

Вдалеке прошел дворник Равиль с метлой. И исчез в подвале. Полина судорожно соображала – полиция, МЧС, скорая, куда идти?

Девочка тихо и нежно сказала:

– Писать хочу!

Полина оглянулась. В принципе можно было найти место. Но это же маленький ребенок – как ее оставить одну? И одета не по погоде.

– Ладно, – сказала Полина, – идем ко мне домой. Там сообразим. Можно я тебя буду звать Мурочкой?

Молчание.

– У меня в детстве подружка была Мурочка.

Открыла кнопкой подъезд. И подумала: что я делаю?! Это же похищение ребенка, киднеппинг, за это семь лет тюрьмы и штраф!

Девочка покорно шла за ней. У лифта Полина помедлила – не доверяла. Пошли пешком. Полезно. Девочка протянула ей ручку, неожиданно теплую. Полина взяла своей перчаточной рукой и потянула наверх.

На третьем этаже к ней пришла мысль: «Дура! Что ты делаешь? А если ребенок болен, если он носитель этого коронавируса. Я сама собственными руками рою всем своим близким могилу».

И вспомнился один рассказ, который она читала когда-то в детстве, кажется, Чарской: как во время эпидемии в доме, в котором жила большая и веселая семья героини рассказа, откуда-то появилась хорошенькая маленькая девочка с куклой в игрушечной коляске. Никто не знал, откуда она появилась, но – это было самое страшное в этой истории – она была больна и, после того как она исчезла, все тоже заболели и умерли, вся семья, кроме рассказчицы.

В этой условной Мурочке была какая-то опасность. Но Полина вела и вела ее наверх в свой закрытый от всего прочего мира уютный и защищенный дом, осознавая ужас и не имея сил ничего изменить.

Все еще спали. Полина долго мыла себе и девочке руки. Потом отвела в туалет. Потом предложила ей йогурт. Девочка охотно стала есть.

– С кем ты живешь, с мамой?

Внимательно смотрит, ждет хоть какой реакции.

Молчание. Кушает йогурт очень интеллигентно. Унтик и Фунтик едят ужасно и еще кидаются хлебом.

– С бабушкой?

Молчание. Может, она глухая.

Донеслись вопли мальчишек. Сейчас Лешка взовьется – он работал до четырех утра.

Шикнула, чтоб не орали.

Мурочка перестала есть, испугалась.

– У тебя есть сестра?

Молчание.

– Брат?

Молчание.

– Ты ехала на машине? На поезде?

– Нет, – неожиданно ответила девочка.

Вошел невыспавшийся муж и замер.

– Леша, это Мурочка. Она заблудилась, ей надо помочь.

Леша исчез в ванной, решив, что у него галлюцинация.

В комнате шла битва не на жизнь, а на смерть. Боевые крики переходили в рыдания.

Мурочка была равнодушна.

Полина заглянула к детям:

– Мальчики, у нас гостья.

– Из будущего? – закричал Унтик, старший. И в этот момент Фунтик вмазал ему довольно сильно подушкой.

Чтобы изолировать детей, Полина предложила им жить на шкафу, подала туда завтрак – и они затихли на полчаса, придумывая очередную каверзу.

Уговорила Лешку надеть маску. Леша оделся и пошел во двор искать – он вообразил, что безутешная мать девочки бегает по подъездам и ее можно вычислить.

Через полчаса в квартире был обычный хаос.

Полина причесывала Мурочку, заплетала ей косички и рассказывала сказку про диких лебедей. Как она хотела девочку, как она мечтала вот так сидеть с ней и видеть ее доверчивые бархатные глазки.

Мальчики свалились со шкафа, просто один спихнул другого – вперемешку со слезами и приступами хохота они появились на кухне.

– Мама, – спросил старший, – а откуда она взялась?

– А я знаю откуда, я знаю откуда, – закричал младший, – она из нашего детского сада. Ее Галя зовут.

– Ты Галя? – спросила, не поверив, Полина.

– Я домой хочу, – сказала Галя.

– А где ты живешь?

– А я знаю, а я знаю, – опять закричал младший, получив от старшего оплеуху, – в нашем дворе.

В дверь уже входил Леша, за ним шла с перекошенным лицом жена Равиля. Девочка Галя бросилась к ней и спрятала свое личико.

Когда все закончилось – выяснения, рыдания, страхи, гости ушли, а мальчики замерли у телевизора, Леша озабоченно спросил:

– А ты не видела, у меня где-то заначка была, я хотел второй компьютер купить, тебе и детям.