Текст книги "Волшебный магазин"

Вечный мальчик

Игорек родился здоровым и веселым мальчиком. Улыбаться начал уже в роддоме, хотя врачи уверяли, что это гримаса. Пусть гримаса, но какая радостная и благодарная.

Мать и отец были счастливы. А сестра, уже школьница, Ирка смотрела подозрительно: «Что это ему так радостно? Думает, раз родился – значит, лучше всех».

Но Игорек продолжал улыбаться этому миру лет до пяти-шести. А потом улыбка стала гримасой боли. В его маленьком теле что-то очень болело, но даже врачи не могли понять что. Анализы были хорошие.

Родители пытались учить его читать, но это было сложно. Он как будто не понимал, что от него хотят.

Пришло время идти в школу. Бабушка предложила отдать в специальную, а то будет хуже всех. А в специальной все одинаково хуже.

Отец тещу осмеял и повел Игорька записывать в самую лучшую, с французским уклоном и близко от дома. Там уже училась Ирка и писала за границу письма французским детям. Письма эти собирала учительница и ставила отметки, потом врала, что опустила конверты в почтовый ящик, и наивные дети начинали ждать ответа из далеких французских городов.

Но Игорек предварительный тест не сдал – морщился и отказывался понимать. По-французски-то.

Пришлось смириться и записать в обычную районную, которая наряду с районной поликлиникой считалась очень плохой.

Повели первого сентября – хорошенького, с букетом гладиолусов, с ранцем за спиной на торжественную линейку.

Народу набилось – целый двор. Директор произнес что-то невыразимое, и ручейки первоклашек потекли в разные стороны: ашники вправо, бэшники влево, вэшники прямо, а гэшники, где был Игорек, остались стоять со своими гладиолусами, которые оттягивали руки.

Как поняли родители по букве «Г», их дети были самые худшие, и здорово обиделись.

Отец Игорька негромко сказал матери: сегодня же подниму всех знакомых, он не будет учиться с этими отбросами.

Дети на отбросы не походили, а вот родители, особенно редкие отцы, плохо держались на ногах.

Неблагополучные дети из неблагополучных семей. Вот такое клеймо.

Учительница класса «Г» была похожа на тюремную смотрительницу. В темно-синем костюме с двумя орденами на лацкане, в пенсне и с зализанными назад редкими волосенками. Звали ее Александра Ксенофонтовна. Не каждый взрослый произнесет это словосочетание, а уж дети – тем более.

Коротко скомандовав: «Пошли!» – учительница повела свое «Г» по уже пустому двору в здание школы.

Некоторые мамаши побежали вдоль шеренги, всхлипывая, будто провожая своих детей на войну.

Учительница негромко гаркнула: «Отставить!»

Что и кому надо оставить, матери не поняли, но уловили интонацию и замерли.

Маленькие зэки покорно шли на убой.

Очень хотелось крикнуть им что-нибудь бодрое, веселое, но не приходило в голову.

Шеренга скрылась за тяжелыми дверьми, оставив растерянных взрослых в неуверенности, увидят ли они друг друга или нет.

На следующий день Игорек сказал, что в школу он больше не пойдет. Не хочет. У него была некоторая проблема с речью – скандированное произношение, он каждое слово произносил отдельно, не связывая по смыслу с другим и не интонируя.

Родителям это очень нравилось, и они называли его «маленький барабанщик».

Так вот этот барабанщик пробарабанил: «В школу я не пойду».

А времена были строгие, просто так не ходить в школу было чревато. Надо было найти медицинское обоснование. Но именно этого они не хотели.

Игорек сидел дома и был счастлив, бабушка всегда была с ним и пекла вкусное печенье. Они вместе смотрели по телевизору детские передачи и любили футбол. Бабушка делала, конечно, вид, но делала вид хорошо. Из газетного ларька они приносили домой газету «Советский спорт» и изучали расписание матчей. Отдельно Игорек записывал удачные голы и фамилии их забивших. У них с бабушкой появились любимцы, например Малафеев и Еврюжихин. Правда, может, они был хоккеисты, бабушка их путала – бегают и бегают.

Но однажды вечером к ним пришли двое из роно и потребовали объяснения. Отец стал хорохориться. Но мать подчинилась сразу. Бабушка сидела на диване с внуком и гладила его по головке.

Двое из роно попросили Игорька почитать букварь.

Мама принесла учебник.

Игорек не любил, когда ему приказывали, а потом эти двое смотрели на него такими злыми глазами… Он хотел, чтобы они скорее ушли и стало опять хорошо.

Но двое настаивали и положили перед ним раскрытую книгу:

– Читай!

Игорек беспомощно посмотрел на бабушку.

Она шепнула:

– Прочитай!

Мучительно проглотив слюну, мальчик попробовал прочитать: «Мама мыла раму».

Он эту ерунду давно мог прочитать, но ему не нравились эти чужие злые люди. И он убежал в туалет. Там заперся и сидел, время от времени спуская воду. Ирка тщетно стучала в дверь и кричала:

– Идиот, открой дверь, мне срочно надо.

В комнате шел напряженный разговор. Но силы были неравны. Пришлось подписать какую-то бумагу, и наконец эти двое ушли.

– Игорек, – позвала бабушка, – выходи, они ушли.

И Игоря стали водить в школу для умственно отсталых.

Летом они потерпели несколько неудач – им не сдавали дачу, не объясняя почему. Просто они везде ездили вчетвером, и каждый раз, когда хозяева видели Игорька, они пугались – его речи, его странности, его вида. И отказывали под разными предлогами.

Наивный отец злился, а мать все понимала и сама придумывала для мужа хорошие объяснения – в даче нет газа, далеко речка, до станции три километра. Он соглашался, а Ирка говорила: «Чего вы всюду таскаете Гарьку? Он же всех отпугивает».

Но отец упорно брал его с собой, у него была своя логика – пусть все нас видят. У нас нет кота в мешке.

Но однажды они нашли дачу, в которую просто влюбились. И речка, и магазин, и станция – всё рядом. И прелестный участок на краю поля, поросшего васильками, и веранда с видом на закат. И хозяйка-старушка, которой было все равно, лишь бы собаки не было – у нее аллергия.

А у них нет собаки!

Ирка тоже довольна – разглядела на берегу девочек ее возраста.

Отец полез в карман за предоплатой, а бабушка попросила попить воды. Они с хозяйкой пошли на кухню. Ирка побежала по полю собирать васильки.

И на фоне такого миролюбия и покоя Игорь вдруг упал на землю и задергал ногами. Изо рта пошла пена.

Это был самый первый приступ эпилепсии, на которую он будет обречен. Плюс к уже диагностированной шизофрении.

Пришлось ехать на дачу к родственникам – сами как бедные родственники, готовые на любые условия лишь бы дать детям клочок леса и глоток свежего воздуха, которого в их Капотне не было и в помине.

– А что с этим мальчиком? – спрашивали соседи у других соседей.

– А он жертва веселых возлияний.

– Чего жертва?

– Ну знаете, у немцев есть такой термин, он очень длинный – много слов, склеенных в одно, типа: «дети выходного дня», ну когда люди много пьют.

– Что вы говорите?! – И соседи с недоумением косились на отца Игорька, подозревая в нем страшного зашитого алкоголика.

Разве можно что-то объяснить людям, когда самим непонятно, откуда взялась такая беда?

Шло время. Как удалось Игорьку получить среднее специальное образование – знает только бабушка. Она писала все его сочинения, она решала все задачи, даже вызубрила таблицу Менделеева.

Врачи говорили, что есть надежда, что с половым созреванием произойдет поворот и начнется выздоровление, по крайней мере, от эпилепсии. Тут, конечно, и сам Достоевский помогал. А вот с шизофренией было хуже.

Мальчик рос, мужал, становился сильнее и агрессивнее. Бабушка уже не справлялась с его приступами ярости.

А тут, как на беду, Игорьку отказали в пособии на проживание – он должен был его зарабатывать в артели инвалидов.

И бабушка приняла на себя артель инвалидов – она за внука должна была сдавать по двадцать авосек в неделю.

Родители работали по своим профессиям. Ирка оканчивала университет по специальности «детская психология». Благо пример был перед глазами.

А бабушка сидела с авоськами. Конечно, Игорьку она давала нитки и объясняла задачу. Но мальчику не удавалось сплести даже одну, хоть и криво. И он раздражался. А это означало очередную агрессию, которой бабушка очень боялась. Ну убьет он ее – кому тогда с ним сидеть?

Постепенно все оставили попытки контактировать с Игорем. Чурались, задав вопрос, как дела, тут же отворачивались, пока он, ковыряясь в словах, старался дать ответ на этот вопрос.

А пубертат пришел, и ничего не произошло, кроме дополнительных поводов для агрессии. Сильными лекарствами подавляли инстинкты, убивали гормоны, снимали активность – получался законченный вялый идиот.

Ирка вышла замуж и родила сына. Никаких способов проверки на генетическую опасность еще не было. Просто ждали, что будет. Кажется, повезло.

Игорек жил счастливо – его обожала бабушка, посвятив ему всю себя. Мать, уйдя на пенсию, переняла ее жертвенность. Отец гордился дочерью и внуком. С сыном молча смотрел футбол.

Но пришло время, и бабушки не стало. Она всегда спала с внуком в одной комнате, подтыкала ему одеяло, давала по ночам специальные таблетки, которые надо было принимать по часам, она всегда была рядом.

И вот ее нет. Первая потеря для вечного мальчика: бабушка умерла. Он не сразу это осмыслил. Он не понимал, куда она делась и почему больше никто не печет его любимое печенье с майонезом. Но зато он был один в комнате и никто ему не мешал по ночам смотреть свой маленький телевизор. Это было начало показов сериалов – они шли по всем каналам, и Игорек не пропустил ни одного. Имена героев и названия пистолетов записывал, чтобы не перепутать. Он полюбил военные сюжеты, просыпался мужской инстинкт.

Родители были рады. Теперь он спал целыми днями и просыпался к вечеру, выспавшийся и спокойный.

Ирка с семьей жила неподалеку и приходила только по праздникам с мужем, сыном и новорожденной дочкой. Она смело рожала и смело жила своей отдельной жизнью, и у нее все было хорошо.

Игорек старел, оставаясь вечным мальчиком. Он этого не замечал и не замечал, что стареют родители.

Отец вышел на пенсию и затосковал дома. Игорь спит весь день. Дочь отпочковалась. Жена на работе, приходит отдохнувшая, полная всяких новостей и отоваренная продуктами, которые завозили прямо на работу. А куда деться пенсионеру? И отец нанялся ночным охранником на заводе. Охранник тогда был полным ничтожеством, не то что нынче: форма, оружие, уважение властей, зарплата.

Началась перестройка.

Муж Ирки разбогател, не так, как новые русские, конечно, но все же они смогли построить хороший двухэтажный дом, и отец еще успел увидеть этот дом, хоть и недостроенный, но вполне внушительный.

Он приехал с женой и сыном. И был потрясен – не мог себе представить такое чудо. Пока жена обсуждала с дочерью возможности зеленой изгороди и японской горки, отец забрался по приставной лестнице на второй этаж, и там зять показал ему секретное помещение: отодвинул пианино, за ним была спрятана незаметная дверь, потом медленно набрал код на замке и открыл двойную толстую дверь. Там был склад оружия.

– Зачем? – спросил тесть и вдруг понял: за богатство надо платить страхом.

И не стал настаивать на ответе. Хотя зять ответил:

– Спрячусь, когда за мной придут.

Посмеялись.

Вдруг услышали голос своего барабанщика:

– Так вот где все спрятано.

Переглянулись, отец сказал:

– Ну конечно, Игорек, мы здесь спрятались, а ты нас нашел. Хороший мальчик.

Пока хороший мальчик строил какую-то фразу, вылезли из камеры, и отец увел сына подальше, предлагая перенести прятки во двор. Игорек убежал прятаться в сарай, а отец стал изображать, как долго он ищет и как здорово спрятался его сорокалетний мальчик.

Когда умер отец, Ирка перевезла мать с Игорьком в новый дом. Мать согласилась. Тут всё было удобно и не надо думать о мелких бытовых проблемах.

А их квартиру продали, и это был хороший вклад в новостройку.

Игорьку нашли дело – он стал у них дворником. Ему очень нравилось чистить двор от осенних листьев, зимой от снега, а весной и летом от пыли. Целыми днями он ходил с метлой в руках. Он думал, что это навсегда. И его это устраивало.

Мать скучала, ей не хватало деятельности и общения. Ирка возила ее иногда на машине в город в парикмахерскую и оставляла на несколько часов. Потом возвращалась и платила немалую сумму за все радости парикмахерской жизни.

Обретя молодость и привлекательность, мать хотела кому-нибудь ее предъявить. И тогда Ирка покупала ей экскурсии в самые недоступные прежде страны и порой даже оплачивала маминых подруг, чтобы ей не было скучно в этих поездках.

А Игорек чистил дорожки и сжигал листья.

Но он запомнил секретное место и хотел его еще раз увидеть. Один раз он спросил о нем, но на его вопрос никто не ответил. На него вообще не обращали внимания.

Только мать говорила с ним, как обычно, шутила, щелкала по носу, щекотала – и он смеялся, как маленький мальчик. Мама обнимала и ласкала его, она заменила ему в этой жизни многое. Она любила его таким, каким он стал, – маленьким старым мальчиком.

Но мать положили в больницу. Ира сказала – это не страшно, скоро вернется, просто проверка в ее-то возрасте.

Больше он ее не увидел.

Когда спрашивал, говорили: полежит, скоро вернется.

А она не возвращалась. Игорьку не хватало маминой нежности, и он подошел к сестре и попросил его погладить. У Ирки подгорали котлеты на слишком большом огне и, пока она думала, сгорели совсем. Она орала как резаная, и Игорек ушел к себе в большую комнату с двумя кроватями. Одна была пустая, аккуратно прибранная.

Племянники к нему привыкли. Они же при нем родились и полагали, что это норма.

Старший, уже студент, согласился сходить с ним к врачу за новым рецептом. Раньше это все делала мама, вернее бабушка. Но при этом обязательно должен быть сам больной, хотя, как правило, никто его не смотрел, а просто давали новый рецепт на бесплатную покупку.

В автобусе Игорек начал громко комментировать улицу за окном, вызывая усмешки пассажиров. Потом он стал спрашивать соседку, где она живет и куда едет. Она вежливо начала объяснять, но он уже сам начал ей рассказывать своим барабанным голосом про то, что мама в больнице и больше не вернется и что кровать ее пустая.

Племянник показал всем, что, мол, он не в себе, не обращайте внимания.

Пассажиры и сами видели, что с парнем что-то не то, но это только притягивало их интерес.

И от восторга от их любопытства Игорек стал рассказывать, что у них в доме есть секретная комната, в которой много оружия, он сам видел – пистолеты, ружья. В ход пошли названия, которые ему очень нравились своим благозвучием: наган, парабеллум, вальтер, беретта…

Племянник сунул ему в рот жвачку, чтобы он заткнулся. Игорек попытался ее выплюнуть и, захлебываясь, продолжал кричать: у него был ажиотаж от внимания этих людей – они смотрели на него, не сводя глаз.

Один молодой парень просто вперился в него взглядом и пересел поближе.

– И что же с ними делают, с этими стрелялками? – спросил он.

Племянник потянул Игорька к дверям:

– Наша остановка! Слышишь? Поликлиника.

Автобус наконец остановился, и оба двинулись к подземному переходу. Поликлиника белела на другой стороне улицы.

Они шли по гулкому пустому переходу. Игорек, утомленный своим выступлением, плелся еле-еле.

За ними послышались быстрые шаги, их нагонял тот самый парень из автобуса:

– Э-э, стой, – крикнул он, – спросить хочу.

Но Игорек продолжал движение, не реагируя.

– Слышь ты, а где это у вас все, прямо дома?

Племянник не стал останавливаться, боясь потерять Игоря из поля зрения. Но парень не отставал, а требовал ответа.

– Ты, что, не видишь, что он психический? Мы к врачу записаны, к психиатру. Сейчас я его психиатру сдам – достал совсем с этими пистолетами.

– Но там не только пистолеты, – уточнил парень, – там ружья. А какие – охотничьи?

– Я тебя умоляю. Откуда?!

Они поднялись по лестнице и вышли на улицу.

Игорек уже стоял у знакомых дверей, всю свою жизнь он ездил сюда за рецептами и пытался открыть тяжелую дверь, привычно толкнув. Но, очевидно, двери поменяли, и висела табличка «На себя», которую не каждый замечал. Он толкал и толкал эту чертову дверь, и в нем нарастала агрессия. Еще немного, и он разнесет все к черту. Откуда только силы брались. Он отбегал и всем телом бросался на эту амбразуру, но амбразура не поддавалась.

– Ну видишь, – закричал племянник, ускоряя шаг, – он дверь открыть не может.

– А откуда оружие?

– Из сериалов. Всё подряд смотрит.

Парень недоверчиво поглядел на дурачка и вдруг спросил:

– А сколько ему лет?

– А ты как думаешь?

– Восемнадцать.

– Прямо. Шестьдесят два.

В этот момент ему удалось оторвать Игорька от двери, и парень близко и в ужасе разглядел его лицо. Лицо старого измученного человека. Это сразило наповал. Парень отлип сразу, убежал прочь, не оглядываясь.

А ведь племянник погрешил всего на десять лет: Игорьку было за пятьдесят.

Ночами Игорек стал бродить по дому. То опускался в подпол, где к весне собирались сделать бассейн в придачу к финской сауне, которая была там же, внизу. То, наоборот, забирался на чердак по винтообразной лестнице и там бесшумно томился, выглядывая из слухового окошка.

Потом он спешил к себе в комнату – ему казалось, что в его отсутствие может вернуться мама.

Но кровать так и пустовала, аккуратно застеленная. Один раз он подошел и уничтожил этот порядок – взбил покрывало, раскидал подушки, смял простыню.

Так ему больше понравилось.

В эту ночь ему было особенно тоскливо – весну он всегда плохо переносил. Как будто внутри в нем что-то просыпалось и от него чего-то требовалось, причем немедленно, сразу.

Птицы в саду уже проснулись и оглушительно орали.

Светало, белели яблони – стояла невыносимая красота мира.

И он понял, что надо делать.

Игорек поднялся в кабинет Ириного мужа, легко, не почувствовав усилий, сдвинул пианино и уставился в код, который был ему неведом. Но в тайных закромах его памяти хранились цифры, которые он успел увидеть, когда был здесь с отцом. И эти цифры всплыли, и не с первого раза, а с третьего… Но тайная дверь отворилась.

Богатства внутри комнаты-сейфа были неисчислимые. Он трогал автоматы, пистолеты, гладил приклады и прилаживал к руке рукоятки. К нему возвращалось древнее чувство мужчины, в подкорке заложенное природой.

Он выбрался из комнаты, вооруженный, как герой сериала, в каждой руке по парабеллуму. Они так ладно лежали в его ладонях, как будто давно искали своего хозяина.

Вышел в сад, прицелился в яблоню, нажал курок – раздался оглушивший его выстрел, и к его ногам упал сбитый белый цветок– несбывшееся яблоко-шафран.

Придя в себя, он снова стал нажимать курки. К нему уже бежали домочадцы…

Это решило его судьбу. Ира поняла, что его надо срочно положить в хорошую больницу, и желательно навсегда. У них самих было много проблем. Не до Игоря. Нашли больницу, и удалось оформить бесплатно.

Сказали, что так надо, а Игорек только спрашивал – там будет мама, но ему ничего не отвечали, торопили, спешили, хотели все сделать как можно скорей, иначе это невыносимо.

Невыносимо так поступать и невыносимо так не поступать.

Что понимал сам Игорь – никто не знал.

Племянник навестил его два раза и уверял мать, что у Игоря замечательный уход и что он очень доволен – у него соседи, с кем он может разговаривать, и телевизор, и строгое расписание дня: по ночам он спит, а таблетки дают по часам и кормят регулярно.

Ира к нему не съездила ни разу.

Года через полтора она сказала родственникам, что брат умер.

Было трудно выразить сочувствие, поскольку все понимали, что это освобождение. Тогда стали вспоминать родителей и бабушку и говорить об их подвиге.

Подвиг чего? Любви.

К кому?

К рожденному ими же – никому не нужному человеку.

Но они помнили его ранние, самые первые годы, когда болезнь еще не проступила и в нем всем хотелось видеть свое продолжение.

А он так и остался маленьким щеночком, который понимал, что его очень любят.

Как ему было страшно и плохо умирать одному – можно только представить по его любимым сериалам.

Где ласковые руки бабушки? Почему мама легла в больницу и забыла о нем, своем самом любимом и дорогом мальчике? Почему папа ушел куда-то, откуда не возвращаются, вместо того чтобы смотреть с ним футбол?

Почему вдруг стало так холодно и пусто?

Маленькому старенькому мальчику.

Ролики

Как же хорошо на даче. Никакой карантин не страшен. Вокруг лес и сплошная природа. Юлька вспомнила, как когда-то, очень давно, в школе, кажется в пятом классе, одна девочка сочинила: «Природа, русская природа, ты достояние народа». Получила одобрение учительницы литературы.

Но с тех пор эта строчка напрочь закрепилась в Юлькиной башке. Куда бы ее ни заносила судьба, всплывал этот стишок. Если за границей, то с ностальгическим восторгом. Если среди родных осин, с глубоким состраданием к этим самым погибающим, гниющим осинам.

Они с бабушкой застряли на даче невольно – приехали проверить газовый счетчик и провести выходные дни. А тут грянул карантин, и родители приказали потерпеть и не спешить обратно, благо газ работал отменно и все было в порядке. Юлька перешла преподавать историю олухам-пятиклассникам по компьютеру, а бабушка деятельно занялась поиском применения своих творческих сил. Готовка «из ничего» был ее козырь в советские времена: она пекла каждый день пироги и все были сыты.

Практически вернулась молодость, только к соседям бегать за солью остерегалась – ну соли-то хватало, мука таяла.

В принципе, у станции был магазинчик – раньше назывался сельмаг, теперь супермаркет.

На чердаке Юлька нашла свои давние ролики и очень обрадовалась. Дороги подсыхали, и можно было покататься. Решила, что будет добираться до станции с рюкзаком и там закупаться. А на роликах – что пять километров, – ерунда. Бабушка всегда говорила: «Бешеной собаке пять верст не округа!»

Самое фантастичное, что работал интернет: правда, он был не современный, а старенький стрим, но честно связывал со всем земным шаром.

Юльку уединение устраивало – надо было побыть порознь со своим Митей, который совершенно не хотел разводиться с женой ради Юльки.

И чем дальше, тем больше не хотел. И Юлька поставила на себе крест: некрасивая, никому не нужная училка, обреченная на одиночество.

Докатила за десять минут с наслаждением: мимо старых дач, мимо еще чернеющего леса, мимо здания, которое до сих пор называлось сельсовет, – и вот он сельмаг.

Не хотелось снимать ролики – в голову не пришло, что могут не пустить.

С роликами пустили, а без маски – нет. Пришлось намотать бабушкин шарф на пол-лица.

Столько всего хотелось накупить, ограничивал только лимит денег на карточке. А бумажных у них вообще не было – зачем? Юля за все платила карточкой, а бабушка в магазин не ходила. Имела же право в свои восемьдесят семь лет не стоять по очередям: она-то была уверена, что без очередей магазинов не бывает.

Короче, Юлька забила рюкзак. Пошатываясь, пошкандыбала на улицу. Встала на тропу – у станции асфальтированную – и рванула, рассчитывая через десять минут увидеть бабушку.

Но не рассчитала тяжесть рюкзака, колдобину на дороге, потеряла баланс, и ее понесло со страшной силой на дорогу прямо под подъезжающую легковушку черного цвета.

Всё, что она запомнила, машина была черная.

Очнулась от невыносимой боли в больнице – ее везли на каталке с переломом лодыжки в семи местах. Оказывается, когда делали рентген, была в бессознательном состоянии.

Она немедленно потребовала телефон – сообщить бабушке.

– Не волнуйтесь, больная, – сказали ей медсестры в масках, – бабушка уже знает. С ней говорил ваш друг.

– Какой?

– Тот, который вас привез.

– А кто меня привез? – не сообразила Юлька.

Уже в палате, когда ее оставили наконец своими заботами врачи, Юлька смогла позвонить бабушке. Она не ответила. Позвонила еще раз. Не ответила.

Подошла медсестра с запиской и сказала: посетители запрещены, а записку я вам сама прочитаю. Стала читать, немного спотыкаясь.

«Милая Юлька, я наивно привез вашу бабушку повидаться с вами. Не рассчитал – карантин. Но телефон работает. Будем говорить. Алексей».

– Это кто такой? – не поняла Юлька.

– Кто?

– Алексей.

– Божий человек.

– Кто?

– Праздник сегодня: Алексей Божий человек. Который вас привез.

– А-а, черная машина, – вспомнила Юлька.

– Машина – не знаю. А сам блондин. Заботливый. Бабушку вашу привез и обходится с ней, как с королевой. А уж красивый какой.

– Ох везучая вы, больная, ох везучая!

Нога болела. Лодыжка в железных заклепках. Их еще вынимать будут.

Ходить сможет, дай бог, через полгода.

Вокруг коронавирус. А ей говорят – везучая.

Надо же, неужели это ей – Алексей Божий человек.

Природа, русская природа! Ты достояние народа.