Текст книги "Дневник бороздящей ад"

Дневник бороздящей ад
Анна Евгеньевна Величко

© Анна Евгеньевна Величко, 2017

ISBN 978-5-4490-0580-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Весы говорят мне, что при моем росте тридцать килограммов веса – посмешище, простое посмешище, не более. Весы многое мне говорят на самом деле. Они говорят, что стоит обратиться к врачам… стоит ждать помощи… Но у меня кровь идет изо рта, и легкие сворачиваются в трубочку. Да и выворачивает меня… Кровью. И звать на помощь уже… поздно. Если бы еще были в этом мире сейчас те, кого можно было бы позвать… Если бы они просто были, существовали…

Красная стрелка дернулась, поползла от цифры «тридцать» влево, когда я небольшим шагом отступила назад, чувствуя смену холодного пластика весов на теплоту пушистого напольного покрытия.

Комната вокруг мерцала и пульсировала, расширялась и уменьшалась, разве что не хрустела стенами, но и до этого, казалось, было недалеко. Зеленые обои в белый цветок, полосатый зеленый диван и коричневый палас смешивались друг с другом, порождая странную картину, а широкое окно, занавешенное желтоватыми шторами, и вовсе вызывало тошноту.

Я, отступив уже от весов, опустилась на край стоявшего в самом углу кресла, но соскользнула с него и почувствовала копчиком бетон, скрывавшийся под напольным покрытием. Дрожь пробежалась по моему позвоночнику вкупе с тупой болью.

Все хорошо… Все хорошо… Это не страшно…

Жмуря глаза, я оперлась о руки и поднялась, придерживаясь за край сидения. Колени мои дрожали, а ноги подкашивались, когда я с трудом села обратно в кресло, закатав край левой штанины, обнажив кости, что сплетались под кожей с венами и остатками мышц в странные узоры плоти.

– Все нормально… – ударом ладони на моей лодыжке отпечатался темный синяк, который расплылся на коже пятном порванных сосудов. Стало еще больнее, тошнота подкатила к горлу, и я кашлем выпустила из своих легких мокроту с кровью, согнувшись и схватившись за взорвавшийся тупым нытьем живот.

Ни черта не нормально… Но соберись, соберись! Запиши в тетрадь… Запиши! Надо все записать! Не забыть бы…

Тридцать… Тридцать килограммов костей и мяса еще способны двигаться, думать, писать… Рассуждать! Они на это способны… Способны!

Черная ручка быстро-быстро зачиркала по бумаге. Я выводила своей дрожащей рукой буквы, то и дело вытирая глаза от слез, которые все равно продолжали прибывать. Слово следовало за словом. Строка бежала за строкой. Тетрадный лист в клеточку витал передо мной в тумане боли, вспыхивая черной гелевой пастой, словно пулевыми ранениями.

«Сегодня шестое мая. Мой вес равен тридцати килограммам. Это чуть меньше, чем вчера. Рост не изменился, конечно же. Еды почти не осталось… консервы я открыть не в состоянии, а электричество покинуло мой дом уже как несколько дней.

Синяков у меня все больше, а сил что-то делать – все меньше. Но я не сдаюсь, нет… Я стойко сижу на месте, проверяю свое здоровье и… давлюсь таблетками.

Вообще, это все очень интересно… Вся эта история… Но я уже приводила ее на прошлых страницах. Кажется, не единожды».

Писать расхотелось, да и сказано было уже все возможное. Я отложила ручку, а тетрадь легла обратно, она оказалась на краю кресла простой кучкой клетчатых листьев в зеленой обложке, исчерченной линиями белых, красных, и черных ниток, шедших вдоль ее корешка.

Короткого взгляда по сторонам мне хватило, чтобы понять, что комната не меняется, но вот мои глаза начинают давать ощутимый сбой. Медленно проведя ладонью по воздуху, я в этом убедилась окончательно. Все рябило и блестело, перемешивалось друг с другом, будто моя рука скользила по мутной воде.

Стены в белый цветочек были грязными и какими-то… монохромными. Они выцветали и наливались красками попеременно, представляя из себя ту еще картину.

Это было гадкое зрелище собственного безумия.

– Мне все хуже… Какая боль… – невольно сжав кисть в кулак, я услышала тихий хруст в ней. Суставы трещали и зудели под кожей, кости делали то же самое. Все болело и ныло. А я слушала это и сидела на краю кресла, не в силах встать. И вокруг меня разворачивалась картина спокойствия – моя же комната в несколько квадратных метров площади.

Здесь теперь так тихо, так… Спокойно. Где все? Где все? Почему так… пусто? И колени болят… Колени ноют… Не могу так больше… Не могу!

Мои руки дрогнули, и я ухватилась ими за свои лодыжки, принявшись глотать воздух, что смешивался в моем желудке с натянувшейся нитью пустотой и желудочным соком вперемешку с остатками макарон, которые…

Которые я сгрызла сухими. Смешно. Хах… Электричества ведь нет. Ничего нет. Нет ни горячих бутербродов, ни яичницы, ни жареных баклажанов, ни…

Я пустилась в мысленные пищевые рассуждения, слыша слабую пульсацию своего сердца и ощущая ток крови в собственной голове. Голод давил на мое горло едкой сухостью и постоянным выделением слюны.

В порыве бессильной ярости схватившись за край тетради, я пролистнула несколько страниц в обратном направлении, наткнувшись на выкрашенный черным уголок. Это была особая запись, яркое впечатление.

«Заразилась… определенно, это так. Воздушно-капельный путь передачи, понижение температуры, кашель… Кашель. Сердце стучит, но пусть и не ждет больницы. Если я туда сунусь, то домой не вернусь. Какая разница, чем и где болеть, если на дворе настоящий апокалипсис? И нас всех пытаются напугать им, но при этом не говорят ни слова… Ни единого слова.

Телевизор мне врет, да… А кто скажет мне правду сейчас? О том, что это все – не простуда, например? Что я могу сказать людям сама? Что я скажу соседям… Впрочем, у них дела не лучше моих, только я их почему-то больше не слышу. Хотя…

Я знаю, почему я их не слышу. Только мне это не нравится. То, что с ними случилось, вещь очевидная. Все вокруг меня сейчас вымирает. И они – не исключение, и я не удивлена. Они не были лучшими людьми. Хотя и худшими их назвать тяжело.

Но они не шумят сейчас. Они беззвучны. Смотря в глазок, я вижу их снующими по лестничной клетке. Редкостная деловитость. На меня им все равно. Да и друг на друга тоже. Любовь после смерти? Вздор. Они были хорошей парочкой, но уже позавтракали своей собакой, да и друг другом тоже.

Я стану такой же? Время подумать и принять это как факт есть. Покидать свой дом смысла я не вижу».

Все мои слова тогда были бредом сумасшедшей. Но каким бредом…

Нет смысла покидать дом? Он есть, есть! Если я не покину это чертово гнездо – я умру в нем! Умру… совсем умру! Какая же я была… Какая же!

Но что представляли из себя сейчас мои слова? Что сейчас говорили мне же мои мысли, перебивая друг друга?

Все то же самое, что и до этого, но с налетом серьезности. Я же… так много поняла, стоя на весах каждый день. Каждый день. Как это – соскользнуть с пятидесяти килограммов на границу тридцати за неделю? Я знаю, как это…

Это – рвота с кровью, это — трясущиеся конечности, это – шепотки и замершие за дверью люди, что пытаются понять, что находится здесь, в квартире, и что шумит так странно и громко? Вся моя жизнь сейчас – весы и таблетки снотворного с обезболивающим вприкуску.

Мне горько, солоновато и при этом – сладко.

Вода из-под крана уже не ручеек, а слабая струя, которую хочется перебирать пальцами, словно гитарную струну. Чистить зубы под ней невыносимо, но я это делаю, когда вспоминаю о гигиене и выбираюсь из кресла, и достигаю ванной, на цыпочках вышагивая по скользкому линолеуму.

Серый кран поражает своим могильным холодом. Вода из него течет ледяная и немного грязная.

У меня есть паста, есть зубная щетка, это все, что мне нужно для счастья сегодня, но с моих десен течет розоватая кровь, наполняя солью мой рот, и это совсем не весело, и от этого хочется плакать. Но я терплю, ведь как иначе?

Вертикальная трещина раскалывает зеркало в ванной надвое, и я вижу в месте раскола свое двойное отражение, когда пытаюсь забыть о пульсирующей боли во рту.

Нечто скрюченное, тощее, хрупкое, прозрачное смотрит само на себя, давясь зубной пастой, которой наполняет собственный рот, будто в попытке отравиться. У этого «нечто» белая, почти невидимая кожа и трясущиеся руки. Оно похоже на… не важно, на что похоже.

Но от вида этого «чего-то» точно начинает тошнить.

– Неплохо выглядишь… – проводя рукой по своим блеклым волосам, я молюсь, чтобы они не начали лезть клочьями.

Не лезут. До сих пор не лезут… Удивительно… Просто удивительно…

И светлые, почти прозрачные пряди едва чувствуются кожей.

Слюна вперемешку с кровью и пастой летит в раковину, смывается водой. На моих бледных щеках ни следа румянца, только меловая белизна. Скулы торчат, мешки под глазами темнеют провалами. Печальное зрелище, вот только жалеть себя у меня нет никакого желания.

Труп. Просто труп. Труп смотрит на самого себя, и считает, что выглядит сносно. И радуется, гремя костями… Жуть.

Опираясь о хлипкую стену рукой, я покинула ванную и тут же скользнула на пол, прильнув к входной двери ухом, мысленно поклявшись, что слышала какой-то звук. Но нет. Не было никакого шума. Ничего не было. Мне так казалось. Я жмурила глаза, напрягала слух, но не различала ничего, кроме тишины и собственного пульса.

Поднявшись с пола, я щелкнула замком, затаив дыхание.

Раз.

Два.

Три.

Я давно уже потеряла всякий страх.

Я все уже давно потеряла.

В небольшую щель между дверью и стеной виднелось темно-бурое пятно, и, заметив его, я даже пожалела, что глазок кто-то заляпал так, что самой лестничной клетки через него не было видно вовсе.

Надо было идти… Надо было покидать это место.

В который раз я стою здесь… И считаю до трех… И знаю, что мне нужно уходить. Но мне некуда идти… Некуда. Никого нет, не к кому идти… Не к кому… Город вымер, а я стою здесь и думаю, думаю… И не могу понять, что мне нужно…

Нет!

Тонкие белые пальцы мягко прильнули к двери, обхватив ее в области стыка со стеной и с хрустом потянув на себя. Хлипкая деревяшка легко поддалась давлению неведомой силы, но я не отпустила ее и дернула ручку на себя, вцепившись в нее мертвой хваткой, обессилено осев на пол и щелкнув щеколдой.

Часто, словно зверь, нечто задышало с той стороны, застучав, заклацав чем-то.

Зубами?..

Дверная ручка заходила вверх-вниз, резко и прерывисто дергаясь, то и дело издавая странные звуки и начиная трястись.

Я отползла назад, чувствуя ледяные руки страха на горле и панику где-то на уровне желудка. Сердце болезненно ударилось о грудную клетку, после чего замерло там же. Ручка все дергалась и дергалась, а спустя мгновение тихий, зловещий стон разорвал тишину окончательно, и мое сознание ушло, сменившись едкой тьмой, из которой не было выхода.

Проснулась я тут же. Что характерно – там же, где до этого впала в беспамятство. Даже неведомый противник за дверью…

А такой ли неведомый?

…Не успел еще уняться, и ручка продолжала дергаться, издавая тихий, робкий скрежет.

Оно там надолго… Надолго. Предлагаю отложить переезд.

Предложение одобрено… Мной.

Ладонь сама взметнулась ко лбу и царапнула ногтями полупрозрачную кожу на моем лице. Ноги самостоятельно понесли тело на кухню, где новая струя воды наполнила собою синий стакан и плавно утекла по пересохшему горлу в пустой желудок, наполнив всю меня могильным холодом.

– Так уже лучше… – тряхнув головой и поставив стакан, после чего заметив свое отражение в окне, я послала ему слабую, вымученную улыбку и замерла перед тумбой, опираясь на свои руки, в серединах которых кривыми узлами выделялись острые локти.

Ассоциация собственной внешности возникла в разуме невольно.

Рыба… Посмотри на себя… Посмотри!

Ничтожество в пижаме.

– Нет… Мне, все же, явно не лучше… – оторвавшись от собственных мыслей, я отвернулась и от тумбы, и от окна и наградила своим не самым разумным взглядом невысокий холодильник, что белоснежным гробом привалился к стене, покачивая приоткрытыми дверцами.

Из него страшно несло тухлятиной, но хоть что-то сделать с этим у меня не было ни сил, ни времени.

Ничего у меня не было.

Меня вновь качнуло, и потолок поплыл коричневыми пятнами-плитками, когда мой копчик ударом встретился с грязным линолеумом.

Руки веревками лежали на полу, я неплохо приложилась затылком о ручку тумбы, что так удачно оказалась именно в этом месте. Ноги попали под стол и остались наполовину там, временами подергиваясь в коленях.

Слабость… Это все она. Это она убивает меня, это она… Но в чем она виновата? Ее причина – то, что затесалось у меня под кожей. Причина всего моего вида – болезнь. Не ОРВИ или ОРЗ. И точно не грипп. Кто так болеет гриппом? Кто?..

Дверная ручка упорно щелкала в коридоре.

Я оперлась на руки и смогла подняться, хотя пол манил меня своей твердостью и своим неземным холодом. Дверца холодильника медленно качнулась, когда я коснулась ее, на мгновение замерев. Спустя еще секунду я открыла этот белый гроб полностью, своими глазами увидев мрачный налет плесени на немногочисленных остатках овощей, под которыми растекались мерзкие лужицы какой-то слизи.

Никаких яиц нет, конечно же. Ничего… С другой стороны… что я хотела там увидеть? Что я могла там увидеть? Что я надеялась найти? Овощи? Гниль. Кашу? Тухлятина. Что-нибудь молочное? Заглядывать опасно для жизни.

Каждый день заглядываю. И как в этом бреду, именуемом жизнью, не запомнить, что холодильник всегда пуст? Я себя удивляю…

Слова с хрустом покидали разум, когда дверца оказалась захлопнута окончательно и прекратила покачиваться, а я миновала дверной проем с дергающейся ручкой и, вновь оказавшись в своей комнате, опустилась в кресло, замерев на нем обездвиженной куклой, склонив голову и пытаясь лишний раз не думать.

Тетрадь была на самом краю сидения. Она манила своими сшитыми красными и черными нитками страницами. Она была изорвана вдоль и поперек и испачкана всем, чем только можно было испачкать бумагу, хотя еще ни разу не покидала четыре стены моей квартиры.

Обложка зеленела надписью «Дневник», которую я еще давно вывела настоящими чернилами и перьевой ручкой.

Прижав этот ворох перешитых листьев к груди, я почувствовала себя совершенно спокойной, совершенно живой, но при этом – страшно одинокой. Только мятая бумага сейчас хранила все мои тайны, все мои глупые секреты. Мертвая тетрадка в клетку знала больше, чем весь мир.

Она хранила в себе записи больной девушки, попавшей в непростую ситуацию, в застывшее между жизнью и смертью положение, в просто ужасный водоворот событий.

Я не подходила к окну уже несколько дней, хотя знала, что это можно делать. Меня было некому видеть. Впрочем, некому было и думать обо мне. И никто бы меня уже не смог заметить.

В ответ могу напомнить себе, что смотреть там тоже решительно не на кого. Ничего интересного в пустых улицах я не вижу, как не вижу ничего интересного и в тех, кто временами бродит по ним, но не это самое плохое…

Ужаснее всего то, что я не знаю, почему я осталась такой, и какая у всех этих… «людей» будет реакция на мою не самую здоровую персону.

– Тридцать килограммов… – неожиданно для самой себя завела я свою обреченную шарманку, и вихрем фраз из меня вылилось отчаяние, превращаясь в непонятные слова и едкий кашель. – Что же я делать буду… Что же… – склонив голову, прижав к себе несчастный дневник, я чувствовала себя полным ничтожеством, но при этом ощущение защищенности не покидало меня.

– Что мне с этим всем делать? – новый вопрос покинул мое горло, и я захлебнулась хриплым кашлем, что раздирал мое горло ножом.

Пора решаться, конечно же. Жить или гнить здесь дальше, как та дрянь в холодильнике. И могу поспорить, что существовать – все же лучший вариант.

Нож удачно лег прямо на дно рюкзака. Кухонный, острый, блестящий.

Он бесполезен! Им только вены резать… Себе. От безысходности… Как же я к этому в последнее время близка…

Хватит!

На нож сверху упали и навалились банки с кукурузой, моими любимыми ананасами, зеленым горошком и белой фасолью. Еще выше легла одежда. Новым слоем пошел фотоальбом, потом – тетрадь, разлучиться с которой я себе позволить просто не могла. Завершающим штрихом легла аптечка, а на мои плечи навалился совершенно новый груз в виде целого рюкзака, груженого всякой снедью и вещами.

«Новый виток событий шестого мая начнет свой ход. У меня нет имени. У меня нет совершенно ничего, кроме того, что я не могу открыть… Глупая ситуация. Но у меня есть дневник, а знание – это на самом деле великая сила… Как и память, и что лучше – настоящий вопрос…

Я пишу это не потому, что мне действительно хочется чем-то занять себя. Мне просто нужно что-то делать, что-то предпринимать. Время идет, и этому помешать я не могу, хотя хотелось бы сделать так, чтобы все изменилось.

Время идет, а это значит, что зараза, проникшая в мое тело, уничтожает меня изнутри, делает меня монстром… Или нет, я еще не уверена во всем этом, но одно я знаю совершенно точно – пройдет максимум неделя – и без этой тетради я уже не смогу назвать дату.

Возможно, кто-нибудь когда-нибудь прочтет это. Не ручаюсь, что доживу… Грустно-то как… Что доживу до конца всего того, что планирую пережить. Как бы тавтологично и печально это ни звучало.

Впрочем, загадывать наперед я не буду. У меня вся жизнь еще – чистый лист, и, пускай эти строки столь сухи и безжизненны, я уверена, мое настроение прекрасно передается.

Болезнь… Слишком просто

Вирус… Он уничтожил все, что меня окружало, он уничтожил всех, кто меня окружали, но при этом ничто не мертво, нет. Все абсолютно живо, и я даже могу наблюдать за этой жизнью из окна.

«Люди» ходят там… Могу поклясться, они чувствуют себя если не замечательно, то хорошо. Все же, их состояние намного лучше моего… Ну, мне так кажется. В опровержение собственных слов могу заметить, что выглядят они, однако, крайне печально при всем этом.

С пятого этажа не слишком много удается разглядеть, но…

Но это уже не важно

Когда-нибудь всем нужно решиться на отчаянный шаг, да? Моим отчаянным шагом будет попытка выжить здесь, в городе, хотя это и кажется мне невозможной задачей.

Пожелай мне удачи, фортуна».

– Пожелай мне удачи… – голос мой разрезал воздух и замер в нем, уйдя пустыми звуками в никуда.

Мои светлые, почти белые волосы оказались собраны в низкий хвост, а серая толстовка легла поверх теплой кофты, когда я одевалась, перебирая дрожащими пальцами содержимое рюкзака.

Все было каким-то… странным. Неестественным. Я будто не являлась собой, действуя по секундному наитию. Пришло странное чувство, что мое тело мне не принадлежит вовсе.

Я никогда этого не сделаю… О чем я, черт возьми, думаю?

О голодной смерти в собственной квартире я думаю… Но взять нож в руки мне не помешает. Нужно просто оказаться там, вне квартиры… А дальше все будет словно фильм, словно игра…

Рюкзак лег на пол у стены, я уселась рядом с ним, поджав под себя ноги и накинув на голову капюшон, чувствуя кровь, стучащую в висках пульсом. Это было слишком решительным шагом. Это было смертельным шагом.

Я не могла знать, что скрывается там, за дверью, только те белоснежные пальцы въелись в мою память и засели в ней.

Там «люди». Они такие же, как и я… Такие же. Они не хотят причинить мне вред. Им это не нужно. Не нужно… Я ведь в этом уверена, да?

Но откуда такое сомнение в мыслях? Вспомнилось… Конечно, нельзя доверять собственным догадкам… Когда-то мне хватило глупости это сделать, и пришлось жалеть.

Я ведь оборвала все провода полиции, когда дикие крики из соседней квартиры заложили мои уши… И никто мне не ответил. Никто не помешал всему этому. Лишь когда утихли последние визги, я смогла дозвониться… И повесить трубку в ответ на дежурный вопрос.

У них, у «людей», просто все как-то не так работает… наверное. Я не могу об этом знать, не могу знать… Не могу понять, догадаться… Это сложно, невыносимо сложно… Но если не я, то кто? Здесь никого нет, поэтому только мне придется искать ответы, и мне же придется…

Узнать.

Мыслей становилось все больше, а желания действовать решительно оставалось все меньше, а это означало, что нужно спешить. Подхватив рюкзак за лямку, я ощутила на себе всю его тяжесть в уже не первый раз, после чего с трудом подавила желание поставить вещмешок обратно.

Дверная ручка уже не дергалась. Она замерла на месте, и я схватилась за нее, сжав ладонь так, что побелели костяшки пальцев.

Смелее! Ну же!

Стон с той стороны заставил меня сделать уже который шаг назад и остановиться, ощутить холод в груди и попытаться вновь собраться. Взгляд невольно упал на ряды туфель, босоножек, сапог, после чего перешел на ботинки, одиноко пылившиеся в углу.

– Никогда отсюда не выберусь… – меня потянуло вниз, на пол, когда дверная ручка вновь пришла в движение.

Я смогла собрать рюкзак за полчаса-час. Я так много смогла сделать, чтобы… Чтобы застыть перед самым выходом? Глупость… Надо идти дальше… Я смогу.

Но во мне всего тридцать килограммов весу… Я худею… Я больна… Мне нужен покой… Только покой…

Тошнота подступила к самому горлу, и слезы брызнули из моих глаз, перебравшись на щеки. Я задыхалась во всем этом. Я погибала в самой себе, терзаемая тем, что через мои легкие завладело моей же кровью.

У меня не было никаких симптомов, кроме низкой температуры и этого странного состояния, похожего на предсмертное. Но было ли все это вообще странным?

Нет… Ничто не было странным. Все было и остается совершенно обычным.

Переборов себя, собравшись с силами, я дернула щеколду вправо и толкнула дверь от себя, ощутив, как внутри все замерло, сжалось ледяным комом и рухнуло куда-то вниз.

Блестящие серые глаза, подернутые полупрозрачной белой пленкой, встретились с моими глазами взглядом, и их обладательница, всклоченная темноволосая девушка с бурой кровью на своей тощей шее, словно зверь подалась назад, ступая медленно и осторожно, после чего молча скользнула в квартиру, располагавшуюся напротив моей, двигаясь спиной.

Последним, что я в ней заметила, оправившись от шока, был синий рукав свитера, перепачканный чем-то грязно-желтым.

Стены были бурыми от того, что кровь или даже что-то хуже нее покрывало их. Я на подкашивающихся ногах доковыляла до лестницы и схватилась за перила, ощущая что стоять в принципе больше не могу.

Самые странные мысли заполонили мою голову, когда я вспомнила о белокожей больной.

Что с ней?.. Нет… я понимаю, конечно, но все же…

Взглядом я отыскала дверь квартиры, в которой скрылось всклоченное нечто.

Это просто «девушка». Ничего странного. Я точно такая же… Только умею открывать двери. Умею открывать двери и этим отличаюсь…

– Она кажется мне нормальной… – голос мой не прозвучал даже малость удивленно, и это шло вразрез с моим настроем. Все в моей голове и на языке было ровным и спокойным в момент, когда я с трудом пыталась удержаться на ногах. – Она ведь нормальная… Пусть и немного…

Убитая.