Текст книги "Данте Алигьери"

Глава пятая. Болонские башни

Еще одна важная часть жизни Данте совершенно не вписалась в жанр боевика и даже не была упомянута. Это годы его студенчества в Болонском университете.

Все наше современное высшее образование родом из европейского Средневековья. Как раз тогда сложились университетские традиции и принципы преподавания, многие из которых актуальны и сейчас.

Первой и главной из наук, лежащих в основе системы европейского образования, оказалась вовсе не математика и не Закон Божий, а юриспруденция. На то имелись веские причины. Двоевластие (папа – император), ярко проявившееся уже со времен начала правления династии Каролингов (VIII век), провоцировало постоянные конфликты между Святым престолом и империей.

Для их мирного урегулирования требовались хорошие юристы. Поэтому и папы, и императоры активно поддерживали изучение римского права.

Почему университеты появились именно в Италии? Да потому что на месте бывшего центра Римской империи было проще восстановить систему. Это опять-таки вопрос менталитета, но также и прочных зданий, хороших дорог и прочей инфраструктуры.

Первый университет Европы появился в Болонье, точная дата его открытия не известна. История уходит корнями в XI век, когда жил и преподавал глоссатор[26]26
  Глоссатор (от др.-греч. glossa) – юрист (доктор права или студент), занимавшийся римским правом в средневековой Европе в рамках традиции, развитой в Болонском университете. Школа права глоссаторов была распространена в Италии, Франции и Германии в XI–XIII веках. Результаты работ всей школы глоссаторов были соединены в одно целое Аккурсием, написавшим, под заглавием «Glossa ordinaria», общий комментарий к юстиниановым сборникам.


[Закрыть] Ирнерий (около 1050 – после 1125), и еще дальше в глубь веков, ко времени правления Юстиниана Великого, византийского императора, создавшего Corpus juris Civilis – Свод гражданского права. Именно Ирнерий (его имя также транскрибируется как Варнерий, Вернерий или даже Гарнерий) основал в Болонье правоведческую школу, ставшую впоследствии университетом.

От прочих высших учебных заведений Европы болонская школа отличалась властью студентов (universitas scholarium), а вовсе не профессоров (universitas magistrorum), как это было принято повсюду. Профессора избирались студентами на строго определенный срок, причем им запрещали преподавать в иных местах. Болонский профессор полностью зависел от своих учеников и не имел никакого особого статуса, кроме таланта и харизмы. Тем не менее преподавать туда шли охотно, университет процветал, заставляя расти и развиваться и сам город, наполняемый приезжей молодежью со всех концов Европы.

Двери университета были открыты и для женщин, причем их даже допускали к преподаванию. Дочь юриста Аккурсия, Дота д’Аккорсо, удостоилась степени доктора права еще в XIII веке, сохранились в летописях имена и других известных юристок.

Постепенно вузы начали появляться и в других странах Европы. В середине XII века в Париже открылась Сорбонна, а когда вскоре оттуда по политическим причинам отчислили всех англичан – появился Оксфорд.

К моменту рождения Данте в Европе насчитывалось уже около полутора десятка университетов. Возник вечный конкурент Оксфорда – Кембридж, во Франции к тренду подключились Тулуза и Монпелье, а на Пиренейском полуострове открылись сразу три крупных университета – в Лиссабоне, Саламанке и Мадриде.

Все они имели немного разные специализации, Болонский же университет традиционно специализировался в правоведении. Наш герой планировал стать юристом, поэтому, конечно же, он оказался в Болонье.

* * *

– Все же не люблю я гулять под ней. Такое ощущение, что она вот-вот обрушится на тебя. А ее ведь еще хотят поднять вверх.

– Тебе ли, флорентийцу, бояться башен? У вас их как грязи.

– Есть, да только стоят они обычно недолго. Только кто-нибудь построит башню повыше, смотришь – его в чем-нибудь уже обвинили и строение сровняли с землей. А камни утащили, чтобы выстроить свою башню.

– Да уж… хорошо, что я не из Флоренции. Но Пистойя недалеко от нее, боюсь, мы еще увидим, как она станет флорентийской окраиной. Вы уже давно накладываете на нас свои длинные руки. И у вас выйдет, я не сомневаюсь. Говорят же: есть пять стихий – огонь, вода, воздух, земля и… флорентийцы.

Так разговаривали двое студентов-правоведов, стоя под сенью знаменитых болонских башен – Азинелли и Гаризенды – ранним весенним утром 1282 года. Одного, совсем юного, звали Чино да Пистойя[27]27
  Чино да Пистойя (Пистоя; полное имя Гуиттончино де Сигибульди; около 1270–1336 или 1337) – итальянский поэт и юрист из знатного рода.


[Закрыть], другой, постарше, был наследник дома Алигьери, Дуранте. Молодые люди готовили себя к серьезной жизни юристов. Правда, это не мешало им пописывать стихи на полях завещаний. Подобное развлечение грехом не считалось. Наоборот, исписанные поля служили своего рода защитой от происков хитрых родственников, которые так и рвались вписать в документ какой-нибудь незаметный, но крайне выгодный для себя пункт.

Чино да Пистойя разделял гибеллинские взгляды. Это было очень закономерно для человека, увлеченно изучающего римское право, ведь идеалом гибеллинов являлась империя. Данте тоже чувствовал величие идеи о гигантской общине, организованной по единым имперским законам, принципам и нормам. Как и все болонские студенты-правоведы, он почитал Ирнерия, жившего в конце XI века. Этот гений юриспруденции создал новый метод изучения римского права и разработал форму глосс – ясных и логичных примечаний, которые объясняли смысл законов.

Гвельфская картина мира, складывающаяся из множества мелких общин, в каждой из которых жизнь обустраивается по-своему, нравилась Данте значительно меньше, но он называл себя гвельфом, не решаясь нарушить семейной традиции. К счастью, в университете конфликт между политическими партиями переживался не столь остро, как во Флоренции. Студенты жили более интересными вещами.

– Зачем ты меня сюда привел, – спросил Данте товарища, – смотреть на облака?

– На облака, разумеется, – хихикнул Чино, – и чуть ниже. Смотри, вон красотка из рода хозяина этой башни. Подойдем, познакомимся?

Мимо действительно проходила молодая девушка в дорогой зеленой накидке. Данте хмыкнул:

– Хозяина какой именно башни? Надеюсь, Гаризенды? А то еще заставят построить такую же!

– В каком смысле? – удивился Чино.

– Ты что, не знаешь эту историю? – Алигьери усмехнулся. – Один молодой человек влюбился в дочку богача, и ему пришлось построить самую высокую в городе башню, чтобы папаша отдал за него дочку. Удивительный осел!

Он расхохотался так громко, что девушка обернулась и, ускорив шаги, скрылась за башенным углом.

– Ну вот, – обиженно протянул Чино, – ушла. И ты все напутал. Азинелли вовсе не осел, а хозяин вьючных ослов. Он действительно построил башню для будущего тестя, когда нашел клад в реке.

Данте пожал плечами:

– Конечно, осел. Кто же тратит клад на тестя?

– Правда? – Чино разыграл неподдельное удивление. – А по-моему, осел это ты. Из-за тебя мы упустили такую красотку! Ну ладно, не злись, еще красивее найдем, – поспешно прибавил он, видя помрачневшее лицо друга. – Ты, Данте, сам не свой в последнее время. Зачем сегодня опять сидел со свечой всю ночь? Я видел, перед тобой не было ни книг, ни писчих принадлежностей.

– Я… размышлял, – неохотно ответил Алигьери. – Ну пойдем, послушаем магистров, заодно попикируемся стишками.

Они ускорили шаги и скоро затерялись в толпе студентов. Развлечься стихосложением не вышло. Вечером, когда закончились лекции, к Чино подошел профессор и предложил провести диспут на тему истории римского права. Пистойя, который спал и видел, как бы получше зарекомендовать себя, помчался в библиотеку готовиться. Данте же отправился в свою комнату и снова всю ночь смотрел на пламя свечи.

Наутро Чино да Пистойя выступал перед собранием профессоров и студентов. Алигьери в аудитории не было, это уязвило докладчика. «Вот она, флорентийская дружба, – думал Чино. – Как развлекаться, так пожалуйста, а проснуться пораньше, чтобы поддержать товарища, сил не находится».

Диспут получился на славу. Чино достойно ответил на все вопросы, ни разу не сбившись и не спутав ни одного имени или даты. Разгоряченный успехом, он шел с другими студентами через внутренний двор университета, продолжая рассказывать о римском праве, и вдруг увидел Данте. Тот стоял, трогая рукой темно-красную стену, и что-то шептал.

Пистойя, оставив спутников, подошел к нему.

– Прискорбна твоя нерадивость, друг мой… – начал он и осекся, увидев мрак в глазах товарища. – Что-то случилось?

– Из Флоренции приезжал посланник, – ответил Алигьери, – я должен вернуться на родину.

– Как? Ты же подаешь надежды! Я слышал, как отзывался о тебе магистр.

– Придется оставить надежды вместе с учебой, нужно заботиться о брате с сестрой и мачехе.

– Отец?

Алигьери кивнул:

– Его больше нет.

– Да покоится его душа в мире, аминь. – Чино сочувственно обнял друга. – Ты, верно, почувствовал беду, потому и полуночничал при свече.

Данте отстранился:

– Почувствовал? Скорее уж я ее накликал. Видишь ли, я как раз сидел, смотрел на огонь, как завороженный, и все представлял его смерть.

Пистойя замотал головой:

– Даже и не думай о таких глупостях. Он был уже давно мертв, когда ты смотрел на свечку. От Флоренции до Болоньи несколько дней ходу.

– Почему же «ходу»? Гонец был на лошади. И потом, – Алигьери тяжело вздохнул, – я ведь думал о его смерти не только последние два дня.

– Все равно предчувствовал, – не сдавался Чино. – Родные души всегда слышат друг друга на расстоянии.

Данте неприятно расхохотался:

– Родные души?! Как же! Для меня в нем нет ничего родного. Уверен – мой прапрадед Каччагвида сильно бы расстроился, узрев такого потомка. Который, предав благородную кровь, погряз в ростовщичестве.

Чино с удивлением смотрел на своего товарища. Тот всегда казался сдержанным. Так обрушиться, и на кого? На родного отца!

– Вас, флорентийцев, не поймешь, – наконец отозвался он, – то вы возводите изворотливость в высшую доблесть, а то собственная родня для вас недостаточно благородна. Кстати, разве не отец давал тебе деньги на обучение?

Алигьери глухо подтвердил:

– Давал, верно. Но я их не проматывал, тратил, как он велел, мне стыдиться нечего.

Он помолчал и добавил:

– Давай перейдем на более приятные темы. Я хочу сделать стихотворный портрет Болоньи. Но для этого нам нужно пойти к башням. Будем писать стихи с натуры, чтобы не упустить важных изменений.

– Изменений? В башнях? – рассмеялся Чино. – Да они простоят как есть до второго пришествия.

– Насчет стен я согласен с тобой, дорогой друг, – рассудительно ответил Данте, – простоят, если, конечно, болонцы не начнут учиться у флорентийцев искусству мести. Но я не про стены. Мимо них ходят прекрасные донны, а они – явление весьма непостоянное.

Из-за угла выскочил какой-то студент.

– Эй, Чино! – обрадовался он. – Говорят, ты был сегодня на высоте, надо отметить сие событие.

Алигьери откланялся:

– Мне нужно идти. Увидимся вечером.

Однако ближе к ночи, когда Чино в самом веселом расположении духа ввалился в комнату к товарищу, он обнаружил только письмо:

«Любезному Чино из Пистойи

с подобающим почтением, с чувством признательности и с благодарностью душевной за дни, проведенные вместе.

Сожалею, что вынужден отъехать внезапно с подвернувшейся оказией. Если приведет Бог свидеться снова – нам не придется искать, чем бы занять свой досуг, ибо столько недописанных канцон еще витает над нашей дружбой. Кстати, о родных душах: не знаю, откуда взялись твои столь идиллические представления о родственниках, возможно, судьба хранила тебя от жестоких разочарований. Но неужели до тебя не дошла ужасная весть из Римини? Правитель этого города убил свою жену, прекрасную Франческу, дочь синьора Равенны. Такое зверство объясняется тем, что он застал ее со своим родным братом Паоло. Брата синьор Римини не пощадил также. Сие полностью перечеркивает твое утверждение о якобы существующем душевном родстве по крови.

Итак, любезный Чино, мы расстаемся. Портрета свободолюбивой Болоньи написать мне не довелось. Но несколько строк про твою любимую башню я все же успел сделать:

 
Как Гаризенда, если стать под свес,
Вершину словно клонит понемногу
Навстречу туче в высоте небес…[28]28
  Ад. Песнь XXXI: 136–138.


[Закрыть]
 

P. S. Кстати, тот ословладелец поступил правильно, вот только интересно: как ему удалось разыскать клад в реке? По всем приметам тот должен был либо уйти в песок, либо уплыть по течению. Уж не подложила ли его дочка богача?

Да поможет тебе Бог!

Твой навеки, Данте Алигьери».

* * *

Франческа и Паоло… один из самых популярных в мире любовных сюжетов, на уровне Ромео и Джульетты или Отелло и Дездемоны. Изначально не самостоятельное произведение, а всего лишь часть V песни «Ада» из «Божественной комедии», эта история неоднократно вдохновляла литераторов, художников, музыкантов… Боккаччо, Джон Китс, Габриеле Д’Аннунцио, Петр Чайковский, Сергей Рахманинов, Александр Блок, Дмитрий Мережковский, Огюст Роден, Жан Огюст Доминик Энгр, Гюстав Доре – вот еще не полный список создателей произведений по мотивам этого небольшого фрагмента дантовской поэмы. Есть и фильм «Паоло и Франческа», снятый в 1949 году режиссером Раффаэлло Матараццо, с Одиль Версуа (сестрой Марины Влади) в главной роли.

Почему их всех так взволновала банальная тема супружеской неверности? Только ли потому, что она описана очень талантливо? Думается, прежде всего, из-за очень личного отношения автора к героям. Прелюбодеяние относится к смертным грехам, и Данте помещает Паоло и Франческу в ад, но все же в самом его начале. Сочувствие поэта к несчастным любовникам так велико, что он сам начинает испытывать мучения:

 
Дух говорил, томимый страшным гнетом,
Другой рыдал, и мука их сердец
Мое чело покрыла смертным потом;
И я упал, как падает мертвец[29]29
  Ад. Песнь V: 139–142.


[Закрыть].
 

Конечно, этим сочувствием сразу же заражается читатель, тем более на протяжении всей истории многим частенько хотелось исключить прелюбодеяние из «черного» списка. Есть даже анекдот: когда Моисей излагал соотечественникам десять заповедей Божиих, седьмая – «не прелюбодействуй» народу так не понравилась, что ее тут же попытались вычеркнуть, оттого семерка в свитках перечеркнута. Может быть, Данте, думая о Паоло и Франческе, вспоминал свою несбывшуюся любовь? Но сам-то он в адюльтере замечен не был.

История несчастных влюбленных имеет неожиданное продолжение: в июне 1992 года в Равенне состоялся публичный судебный процесс по делу Джанчотто Малатесты, мужа несчастной Франчески, обвиняемого в убийстве жены и брата. Итальянцы вообще любят подобные шоу: в конце ХХ века подобным образом судили Сальери. В ходе слушаний выяснилось, что Моцарта он не травил и вообще был хорошим человеком.

А вот в деле влюбленных выяснились новые интересные моменты, о которых молчали целых семь столетий. Вполне возможно, что адюльтера вообще в природе не существовало, а причиной убийства послужило вовсе не состояние аффекта ревнивца, а холодный политический расчет. Дело в том, что как раз незадолго до кровавой расправы Паоло был отмечен вниманием папы римского. Паоло был не только более красив внешне, но и более способным и удачливым в делах, чем его старший брат, а Джанчотто отнюдь не собирался с кем-либо делить власть в Римини, даже с близкими родственниками. Поэтому избавиться от конкурента под видом ревности оказалось для него крайне выгодно. Самое интересное, что он при этом даже не терял родства с отцом своей жены Гвидо I да Полентой, правителем Равенны, так как брат убитой Франчески был женат на сестре Джанчотто.

Одним из косвенных доказательств этой версии служит полное отсутствие документальных источников. С момента гибели Паоло и Франчески убийца на долгое время становится единоличным хозяином Римини, имея в своем подчинении буквально всё, включая архивы, откуда мог изъять любой компромат.

Кстати, Джанчотто Малатесту судили еще раз – уже в XXI веке, в мае 2010 года. Причиной послужила очередная обида Флоренции на Равенну за опошление памяти Данте. Эти два города борются за причастность к его наследию уже семь столетий.

Кстати, сама Франческа – нежная и мечтательная красавица, почти Беатриче – в жизни была совершенно иной. Профессор Урбинского университета Ферруччо Фарина, много лет изучающий ее биографию, в одной из своих работ пишет: «Она никогда не была красавицей, и первое время художники ее так и изображали – с довольно неприятными чертами лица». Франческа, судя по всему, и характер имела совершенно не соответствующий идеалу кроткой возлюбленной. Образованная женщина, дочь крупного политика, она серьезно изучала литературу. Возникает вопрос: неужели Данте, который имел знакомства в Равенне, не знал всего этого? А может, кто-то специально попросил его написать эту красивую историю, чтобы отвлечь внимание от правды?

К сожалению, а может, и к счастью, этого никто уже точно не узнает. Поэтому вернемся к реконструкции жизни нашего героя.

Глава шестая. Второй круг

В аниме «Ад Данте» Данте неоднократно совершает предательские поступки. Он не только изменяет беременной от него Беатриче, но и допускает гибель ее брата Франческо, которому обещал защиту и покровительство. Зачем создатели мультфильма придали главному персонажу столько негативных качеств? Может быть, затем, чтобы приблизить его к главному предателю на свете – Люциферу? У них ведь должно быть что-то общее. Не случайно в финале аниме дьявол предлагает Данте сотрудничать чуть ли не на равных, но герой не соглашается. Все-таки наше общество еще в достаточной мере чтит христианские ценности, пока еще невозможно менять местами добро и зло. А насчет предательства… Апостол Петр трижды отрекался от своего Учителя, но это не помешало Христу принять его глубокое раскаяние, простить и сделать одним из первоверховных апостолов.

Вернемся к юноше по имени Франческо. Таковой действительно имелся, но не в семье Беатриче. Он был братом Данте и спасать его поэту приходилось неоднократно, правда, не от смертельных опасностей, а от собственного разгильдяйства. Братец вырос транжирой и любителем азартных игр. Нашему герою приходилось проявлять большую твердость в воспитании юного шалопая, одновременно оплачивая его обучение.

* * *

Данте стоял на Понте-Веккьо, задумчиво глядя на ленивые воды Арно. Ничего не изменилось в этих краях, хотя он не был здесь больше года. А вот в нем самом многое переменилось. Только сейчас он понял, сколь сильно влиял отец на его мироощущение. Как часто он совершал поступки ради того, чтобы чувствовать себя непохожим на старого Алигьеро. Даже не пил вина его любимого сорта, стараясь убедить себя, что оно невкусное. И до отъезда в Болонью Данте старался как можно реже бывать дома, избегая разговоров с патером, который под старость стал крайне словоохотлив. Более того, он, наконец, будто заметил первенца и постоянно лез с нравоучениями, ставя в пример личные достижения. По правде сказать, – крайне сомнительные. Пол-Флоренции хихикало над неудачными обменными операциями Алигьеро Алигьери. К тому же он раньше срока продавал залоги своих должников. Однажды ему пришлось две недели прятаться в пригороде от разъяренного рыцаря, пришедшего выкупать свою особо ценную реликвию. Только неожиданная смерть клиента спасла положение.

Старый Алигьеро угнетал сына каждым своим словом, каждым жестом, постоянно пытаясь навязать ему свою порочную систему ценностей. Юноша задыхался от его назойливости, оттого и возникали время от времени преступные фантазии о смерти родителя.

И то же время отец был для Данте своего рода моральной опорой, так как он самоутверждался, отрицая то, что ценил Алигьеро. Теперь, когда старика не стало, он чувствовал себя потерянным.

Он медленно шел по знакомым улочкам, стараясь оттянуть момент возвращения домой. За крышами уже мелькала гордо поднятая рука башни дворца Тосиньи. А вот и Меркато-Веккьо. Сегодня не базарный день, площадь пустынна, только воробьи скачут, внимательно осматривая мостовую в поисках просыпавшегося зерна. Данте вспомнил детство, свою глупую игру в мироздание и Луция с его птицами. Каким же значительным тогда казался обычный городской сумасшедший!

– Данте, это ты?!

Резкий окрик прозвучал столь внезапно, что юноша чуть не вскрикнул. Обернулся. Его догонял какой-то тощий подросток. Приглядевшись, Алигьери узнал своего брата Франческо. Как же сильно тот вытянулся за эти полтора года!

– Наша мама так ждет тебя, ты же теперь глава семьи, – сказал он, поравнявшись со старшим братом и во все глаза его разглядывая. – Расскажи: а правда в университете студенты главнее профессоров?

– Неправда. Студенты могут лишь выбирать, у кого учиться.

– А вы кричали звериным криком перед началом учебного года? Мне об этом говорили.

Данте усмехнулся:

– Наверное, тебе рассказывали о каком-то другом университете. В Болонье подобной дикости не водится.

Братья уже вошли в дом и поднимались по лестнице, под которой оба когда-то прятались от отцовского гнева. На шум выглянула мадонна Лаппа в траурном одеянии.

– Ты приехал! – Она с надеждой посмотрела в глаза пасынку. Впервые в жизни. Раньше ему не удавалось поймать мачехиного взгляда – она всегда устремляла его на мужа. – Отец оставил много неразрешенных дел. Тебе нужно их закончить… ну и разобраться, как вообще вести подобные дела.

– Это еще зачем?

– Разве ты не собираешься продолжать? Осталось столько полезных связей…

Данте посмотрел на мачеху с яростью, она испуганно потупилась и тихо заговорила:

– Нам ведь деньги понадобятся. Ты еще университета не окончил, Франческо надо учить, Гаэтану придется замуж выдавать. Кстати, ты не подумал, за кого ее просватаешь?

– Я?

– Отец не успел, – вздохнула мадонна Лаппа, – ты знаешь, он болел в последнее время. Кстати, тебе нужно нанести визит семье Донати. Ты не забыл о своей невесте?

Разумеется, он помнил о факте существования Джеммы, но не саму девушку. Он даже не узнал бы ее на улице. Когда Алигьеро ходил договариваться с ее отцом, Данте ждал его во внутреннем дворике. Он видел каких-то маленьких девочек, кажется, ему даже показывали, кто из них его невеста, но он не запомнил.

– Не много ли для начала? – поинтересовался он у мачехи. – Не будет ли более благоразумным вначале заняться приведением в порядок дел?

– А женитьба разве не дело? – удивилась мадонна Лаппа. – Дело, да еще какое! Донати просто спасение для нас – они очень зажиточные, чем скорее наши семьи соединятся, тем лучше. Но я совсем заболтала тебя, проходи скорее к столу.

Пасынок, пробормотав что-то нечленораздельное, начал подниматься на верхний этаж, где находилась его бывшая детская.

После долгой отлучки комната показалась ему странно маленькой. На столе лежали нераспечатанные письма. На верхнем виднелась подпись «Донати». Что еще за новости? Разве он обязался жениться в какой-то определенный срок?

Чувствуя, как внутри вскипает гнев, Алигьери вскрыл письмо и увидел сонет. Троюродный брат его невесты по имени Форезе предлагал свою дружбу. Он узнал от общих знакомых об удачных поэтических опытах Данте и решил познакомиться с будущим родственником поближе. Стиль послания напоминал веселую студенческую пикировку. Форезе в стихах предлагал Данте пройтись вместе по злачным местам Флоренции, но опасался, что будущий нотариус испортит обувь, ибо боится жира, который может испортить важные документы, и не намажет свои сапоги, как это делают все нормальные люди. Алигьери, развеселившись, присел за стол и накатал ответный сонет – еще более заковыристый и безумный – на тему полноты Форезе, о которой узнал из послания.

«Душа моя преисполнена беспокойством о тебе, о будущий друг, – написал он под стихами, – ведь злачные места бывают порой невероятно узки. Немало смелых искателей приключений застревают, пытаясь проникнуть в долины земных наслаждений. Им приходится пребывать в этом жалком состоянии многие дни, ожидая, пока какой-нибудь добрый горожанин не вытащит их, будто затычку из кувшина, или пока они не исхудают вследствие вынужденного воздержания от пищи».

Посмеиваясь, он сложил листок и позвал слугу, приказав ему немедленно отнести послание в дом Донати. Тут же откуда-то появилась повзрослевшая Гаэтана.

– Братец приехал!

Походила вокруг, поспрашивала о болонской моде – как будто брат ездил учиться не на факультет правоведения, а в портновский цех.

– Мода как мода. Уж не как во Флоренции – с сосцами напоказ.

Гаэтана хмыкнула:

– А сам? Не успел приехать – уже записочки посылаешь!

Данте не удостоил сестру ответом.

Слуга скоро вернулся со встречным посланием. Форезе приглашал будущего родственника в гости – помянуть старого Алигьеро за стаканом доброго вина. Повод – достойнее не придумаешь. К тому же заодно можно было исполнить долг чести, навестив невесту и ее родителей. Наскоро перекусив мачехиной стряпней, он отправился знакомиться.

Форезе оказался толще самых карикатурных предположений. Его жирное тело так и норовило выползти из весьма обширного кафтана. Впрочем, чему удивляться? Ел он, можно сказать, без перерыва. Знакомясь с Данте, успел умять полтарелки засахаренных фруктов. При этом он носил прозвище Биччи, что значит «Башенка».

Покончив со сладостями, Биччи-Форезе предложил новому приятелю выпить заупокойную чашу не дома, а в одном замечательном погребке. Старому Алигьеро повезло. Его сын сильно озаботился упокоением отцовской души. Чаша следовала за чашей. Наконец Данте вспомнил о своей невесте.

– А разве вы еще не обручены? – удивился Форезе.

– Мне только восемнадцать, – возмутился Данте, – уж не хотите ли вы сказать, любезный друг, что уже пресытились нашей едва родившейся дружбой и хотите избавиться от меня, пихнув в объятия вечно ворчащей жены?

Форезе захохотал так, что складки жира пустились в пляс.

– О нет, почтеннейший! Противопоставляя нашу дружбу всему иному как драгоценнейшее сокровище, я желаю сохранить ее исключительно бережным и заботливым к ней отношением. Горячее чувство к вам все же не позволяет мне обойти молчанием следующий факт: обручение – не цепь, а скорее кость, которую можно кинуть кровожадному Гименею, дабы он оставил тебя в покое на некоторое время.

Данте поднял одну бровь:

– Да ну?! За это следует выпить еще одну, особую чашу.

…Ближе к вечеру, когда Данте ощутил полную гармонию с миром и возлюбил нежной братской любовью свою малознакомую невесту, приятели пошли наносить визит. Их встретил старый Манетто Донати. Познакомившись с будущим зятем заново, он настоятельно посоветовал тому оставить дурную компанию, то есть – Форезе. Толстяк скроил обиженное лицо, но спорить не стал. Позвали Джемму. Данте изо всех сил пытался запомнить ее лицо, а то, не дай бог, встретит на улице и не поздоровается. Тут и до вендетты недалеко.

Невеста была еще подростком, но обещала стать симпатичной. Жених вытащил кольцо, купленное для этой цели еще старым Алигьеро, вручил, сказав цветистую фразу. Джемма заученно улыбнулась, потом напустила на себя страшно надменный вид, и Данте потерял к ней интерес. Некоторое время он провел, беседуя с ее отцом, после чего Форезе потащил своего будущего родственника гулять по городу.

Выпитое вино придавало знакомым улицам неземной оттенок, оранжевые лучи заката, преломляясь в тихих водах Арно, усиливали нереальность пейзажа. Молодые люди шли, перебрасываясь стихами. Пытались ерничать, но красота, разлитая вокруг, подчиняла себе их мысли. Наконец, устав, они замолчали. Каждый думал о своем. Данте представлял себе, как он будет вести дела семьи, писать стихи, а через несколько лет женится на этой симпатичной… как ее там… Как раз она подрастет.

Три дамы шли навстречу.

– О, это же молодой Алигьери! – послышался чей-то смутно знакомый голос. – Ну, здравствуй!

Данте, еще пребывая в своих мыслях, машинально поклонился. И вдруг задрожал, словно пронзенный молнией. На него смотрели глаза, которые он так часто видел во сне и не хотел в этом признаваться. Глаза девочки из далекого майского праздника 1274 года. Она сильно изменилась за девять лет, но не узнать ее было невозможно.

Кровь загудела в голове, точно колокола собора Санта-Репарата. Он изо всех сил схватил себя за локти – чтобы не дать себе броситься к ней и заключить в объятия, но, видимо, тяжелое дыхание выдало его. Беатриче смутилась, растерянно оглянулась на сопровождавших ее дам. Положение спас Форезе, который начал нести веселую, ни к чему не обязывающую чепуху. Дамы заулыбались. Она тоже успокоилась, даже смеялась над шутками. На прощание одарила Алигьери благосклонной улыбкой.

Когда женщины скрылись в переулке, Данте разрыдался, как ребенок.

– Бедная, бедная Франческа! – повторял он, яростно размазывая слезы по щекам.

– Какая еще Франческа? – удивился Форезе. – Насколько мне известно, ее зовут Биче. Биче Портинари. А, нет, уже не Портинари. Она недавно вышла замуж, не помню за кого.

– Я и говорю. Ужасная история. Франческа, дочь синьора Римини, она влюбилась в младшего брата своего мужа. Это ад, даже хуже ада, когда любимый постоянно рядом с тобой, а ты не можешь, ты должна быть с этим стариком – жестоким, непонимающим, чужим…

Исчерпав все слова, Алигьери бросился к замшелой стене и несколько раз ударился головой о камень. Форезе схватил его за плечи, сильно встряхнул:

– Ну-ка прекращай, дружище! Что-то вино пошло тебе не на пользу. Какие старики? Муж Биче Портинари в самом расцвете сил, насколько мне известно.

Данте, словно проснувшись, внимательно посмотрел на приятеля:

– А при чем тут Биче? Я вообще… ее почти не знаю и знать не собираюсь. Я имел в виду ужасную историю, которую слышал в Болонье. Только историю, ничего больше.

Форезе покачал головой, ничего не сказав в ответ.

* * *

Судя по всему, Форезе Донати, флорентийский поэт, принадлежащий к школе Рустико Филиппи, стал очень близким человеком для Данте. Хотя бы только поэтому трудно представить поэта совершенным изгоем в семье Донати, а его брак с Джеммой – полностью лишенным каких-либо чувств. Данте и Форезе часто встречались, проводя время в пивнушках, и к тому же постояно переписывались, обмениваясь стихами и каламбурами. Со временем шутки становились все более едкими и все менее пристойными. Возможно, это и послужило причиной взаимного охлаждения.

Однако в «Божественной комедии» Данте встречает своего рано умершего приятеля и собутыльника не в аду, а в чистилище. И очень сочувствует бывшему толстяку – за чревоугодие тот осужден на муки голода и выглядит изможденным. Общаются они при этом так же, как и на земле: ругают Флоренцию и ее распутных дам. Ругает в основном Форезе, а наш герой продолжает надеяться на встречу с Беатриче.