Текст книги "Обещанная медведю. Вернуть ведьму"

– А теперь рассказывай… – Так я еще никого не допрашивал. – Что там было в документах?

Мои пальцы кружили вокруг напряженной плоти, временами упруго вздрагивающей под ними. Слава все сильней сжималась, и в голове мутнело. Я подтянул ее к себе за шею и добавил жара легким укусом в метку. Ведьма заскулила и попробовала лечь на столешницу животом, но я не позволил. Кухня наполнилась правильными звуками ударов моего тело о ее. А потом я плавно перешел к экзорцизму.

– Давай, Слава… Что там ты утащила?

Я задвигался быстрее, потирая ее пальцами между ног.

– Пошел к черту, – простонала она, впиваясь ноготками мне в запястья.

– Пойду, – прошептал в ее мокрый висок. – Обязательно…

Я вышел из нее и развернул к себе лицом, тут же подхватил под бедра и усадил на столешницу. Она только удивленно открыла рот, откидываясь назад, но я ухватил за края футболки и сдернул ее через голову, оставляя ведьму голышом. Вид ее груди, плоский мокрый живот и аккуратный треугольник темных волос внизу живота перехватывал дыхание. Я подхватил Славу под бедра и медленно насадил на себя, наслаждаясь ее беспомощностью. Все, что она могла – опираться на руки позади и следовать за моим ритмом. Шлепки стали звонче, крик ведьмы ярче. Она кусала губы, запрокинув голову, и пыталась сжать ноги, а я наслаждался тем, что видел. Ведьма текла, и запах ее желания все же сломал мою идею вытрясти что-то из нее, кроме оргазма. Допрашивать ее нужно по-другому.

Мы кончили почти одновременно. Вид ее дрожащего лона добил меня, и я последовал за ней, будто на поводке.

Допросил, ничего не скажешь. Это ей впору из меня веревки вить. Только ей оно не нужно.

Слава попыталась вырваться, но я не дал. Усадил ее на себя и понес в душ.

– Не знаю я, что там было, – вдруг прошептала она, обняв меня за шею. – Я не идиотка, Горький. Вернее, идиотка, конечно, но добавлять себе проблем не собиралась. Я передала опечатанный конверт матери. И я не могу давать показания против нее, потому что ничего не знаю.

– А чего ж тогда отказывалась?

Я вошел в душевую и осторожно опустил ведьму на ноги. Она пошатнулась и нервно дернулась:

– Просто чтобы позлить! Поспать можно еще пойти?

– Не сразу. Сначала сделаем регистрацию брака.

– Ты про колено и предложение не забыл?

– Не забыл.

– Тогда оставь меня одну, Давид. У меня тут дела.

Глава 3

Представляла ли я себе когда-либо свою свадьбу? Кажется, когда мне было лет пять. Я влюбилась в мальчика из ясельной группы. А то, как он посасывал постоянно большой палец, казалось мне очень мужественным. То есть уже тогда было понятно, что мужчин я выбирать не умею. Глядя, как избранник носится с мальчишками по территории садика, я представляла, как он непременно берет меня замуж, и я жду его домой. Мне было важно, чтобы он приходил домой. Потому что к нам с мамой никто не приходил. Мы были одни.

Когда Давид вышел, я добавила воде температуру и прикрыла глаза. Было страшно. Я боялась мать. Черт знает этого Горького и что он ей наговорил. И почему он такой спокойный. Но я ловила себя на желании спрятаться за ним. Я устала. У меня не было дома. Не было того, кто бы ждал и – тем более – мог защитить. Это страшно, когда смотришь в глаза родному человеку и не видишь там ничего, что было бы про тебя. Я так долго искала в глазах матери что-то важное, что объяснило бы все. Как она так спокойно разменяла меня по мелочам? На спасение от тюрьмы, на выгодную сделку с инспектором…

Показалось, что Давид снова с кем-то говорит, и я поспешила выключить воду и выйти из душа. Он как раз отложил мой мобильный на окно и замер ко мне спиной.

– Кто на этот раз?

– Твой бывший инспектор.

– Он не мой инспектор. – Желания дергать его лишний раз не стало. Может, он прав? И сбегать – не выход… Но где тогда этот выход, я уже не понимала. – Что сказал?

– Я просто коллекционирую угрозы этим утром. Ничего нового. – Давид, наконец, обернулся. – Кофе на столе. Кумкват, роллы… Завтракай, и поедем…

Я подчинилась. Села за стол, взялась за кофе…

– …Было бы проще, если бы ты все мне рассказала, – вдруг заметил он, когда я надкусила вожделенный ролл с лососем и зажмурилась от удовольствия.

– Угу, – только и смогла промычать.

Но при всем желании сделать ему проще не выйдет. Мне кажется, я онемею, если даже меня опоить какими-нибудь препаратами, вынуждающими признаваться в злодеяниях.

Давид явно думал, что я дожую и гряну какими-то новыми колкостями, но я только невозмутимо набила рот и отвела взгляд в окно. За ним ничего не было видно из-за густого тумана.

– Прячешь дом?

– Я люблю возвращаться в него уверенным, что его никто не сжег и не разгромил.

– Ого! Герхард Витович был столь суров в угрозах?

Меня всегда забавляло имя маминого избранника, хотя оно подходило ему вне всяких сомнений. Инспектор Роварский возраста Давида, наверное, но кто знает наверняка? Порода у него перла из всех пор. Потомственный служащий, наследник великих сил и необъятных перспектив был для многих претенденток мужчиной мечты. То, что общество высших привстало на кончики ушей, когда он объявил о помолвке с безродной ведьмой – отдельное удовольствие. И, видимо, не только для меня. Я особо кандидатом на руку не интересовалась, хотя он и пытался ухаживать нормально: водил меня на свидания в самые лучшие заведения Москвы, дарил украшения, обещал, что я останусь довольной… Даже попробовал это удовольствие доставить, но в самый важный момент я разлеглась под ним тряпичной куклой, и это его, как ни странно, остановило.

Инспектор молча ушел тем вечером, оставив меня в оплаченном люксовом номере гостиницы на кровати одну. И мы месяц почти не виделись. Наверное, ему нужно было рисовать для общества более-менее правдивую картинку нашей с ним истории. Чтобы завидовали, ставили в пример, говорили и обсуждали… И чтобы блеск в моих глазах был неподдельным. Роварский думал, что зажечь его будет просто. Но меня это все перестало интересовать.

Меня даже не уведомляли о ходе подготовки к свадьбе.

А вчера вечером он приехал. Нетрезвый. И пытался снова усадить меня к себе на колени, но уже не старался уговаривать. Если бы не мать, он стал бы первым после Давида. Она просто вломилась в мою квартиру, и я впервые порадовалась, что у нее есть ключ. Инспектор анонсировал мне фееричную первую брачную ночь, отложив попытки до сегодняшнего вечера, и удалился, извинившись перед матерью.

Когда у Давида зазвонил мобильный, я вздрогнула и разлила кофе по столу. Давид только хмуро глянул, но все внимание его сосредоточилось на звонке.

– Горький… – сурово доложил он в трубку. Я так и замерла от его голоса, как заяц перед удавом. – Да, знаю. Передо мной стоит. – И он вперил в меня взгляд. – Нет, не считаю. Потому что она моя. Да, уверен. Нет, не интересует.

Его сухие ответы, видимо, раздразнили кого-то на том конце, потому что даже я услышала громкое:

– Давид Глебович, мы вынуждены заинтересоваться! Потому что на вас пришла заявка из инспекции! Что там у вас произошло?!

– Ну так реагируйте на заявку. – Давид оттолкнулся от окна и направился к раковине. – Да, уверен…

Я тоже отмерла, и мы вдвоем занялись уборкой стола на удивление синхронно: я подхватывала тарелки, он протирал под ними, продолжая слушать что-то гневное.

– …Нет, сегодня не приеду. У меня регистрация брака.

– Горький! – возопила трубка, но Давиду надоело слушать эту бессильную истерику, и он отбил звонок.

– И? – потребовала я ему в спину, когда он направился с тряпкой к раковине. – Не впечатлили?

– Нет, – коротко ответил он. – Давай надевай каблуки, и помчали.

Я только закатила глаза и прошла в коридор за чемоданом. Он так и стоял сиротливо у стенки.

Давид направился в комнату. Странно. Я бы на его месте уже перетрясла все шмотки. Но, к счастью, Горький не был мной.

– Перенести чемодан сюда? – донеслось из спальни.

– Откуда мне знать? – проворчала я. – Никто не будет возиться с моим чемоданом, кроме тебя, Давид. А так, может, хоть споткнутся на входе и убьются к чертям…

Я не сразу поняла, что он стоит рядом. Резко потянула чистые джинсы из стопки одежды, а следом, как это часто бывает, вытянула самое неподходящее – несколько особенно дорогих мне нот в плотных обложках. Они рассыпались аккурат Давиду под ноги. Он поднял одну и удивленно пролистал:

– Ты играешь на каком-то инструменте?

– На пианино. – Я раздраженно принялась укладывать ноты обратно в чемодан.

Было глупо их тащить с собой, но я ничего не могла поделать, цепляясь за эти дорогие сердцу ветхие тетрадки.

– «Времена года» Чайковского?

– Да. – И я вырвала из его рук последнюю тетрадь. – Не трогай.

– Дай посмотреть, – неожиданно попросил он. – Я аккуратно.

– Ты нот не видел? – не позволила я и небрежно бросила тетрадь поверх вещей. Но тут же схватила и принялась бережно укладывать в чемодан.

– Не трудись. Все равно придется распаковывать, – заметил он равнодушно и направился в кухню.

– Я все забываю, что тебя не убьют сегодня, – тихо проворчала, будто был шанс, что оборотень не услышит. И повысила голос: – Мне торжественно одеться?

– Главное, быстро.

Выбрав вещи, я закрылась в спальне. Завернула волосы в высокий небрежный пучок на макушке, надела джинсы, футболку и длинный теплый кардиган крупной вязки. Под него – светло-бежевые лодочки. И выбежала к Давиду на крыльцо.

Горький курил, хмуро глядя на свой туман.

– А солнце у тебя тут бывает?

Он быстро глянул на меня и кивнул в сторону калитки:

– Поехали.

Мне не нравилось, что он нервничал. Нервничать я и сама могла. Но учитывая, что именно Давид приобрел вместе с моим чемоданом, держался он весьма хладнокровно.

– Почему ты нервничаешь? – спросила, когда он завел двигатель.

– У меня все не как у людей.

– А ты бы хотел?

– Да. Иногда хочется спокойствия.

– Но ты не поэтому дергаешься.

– Я не дергаюсь, Слава. Я просто вижу варианты развития событий, и не все они меня устраивают. Например, с матерью твоей что делать?

– К чертям ее, Давид. Запихать в такое место, из которого она не вылезет никогда, – жестко постановила я.

– Сама себе противоречишь.

– А есть варианты?

– Они меня пока что не сильно устраивают. К примеру, это твое признание в том, что ты содействовала… Но дальше может не устроить тебя. Я могу начать судебный процесс, в котором доказываю, что тебя вынудили. Могу добиться условного. А она сядет.

Я напряженно втянула воздух:

– Гарантировано?

– Вполне. Но лучше было бы, конечно, узнать, что было в папке.

– Я хотела откупиться от нее, Давид. Чтобы больше не слышать ее упреков. Думала, сделаю последнее дело для нее, и на этом все. Мне было неважно, что там.

Он только еле заметно покачал головой. Но, стоило выехать на МКАД, нам стало не до разговоров. Я заметила, как Давид плавно давит на педаль газа, сильнее сжимая руль. Одного его взгляда в зеркало заднего вида было достаточно, чтобы понять почему.

– Что там? – задышала я чаще и оглянулась. За нами не отставая пер какой-то черный джип. – Погоня?

– Что-то вроде, – сурово отозвался он, и я почувствовала, как с его пальцев срываются мастерски сплетенные заклятья.

Отдельно от всего это выглядело захватывающе. Но сейчас только сильнее пугало.

Мобильный Давида снова зазвонил, но он и ухом не повел, а спустя несколько резких маневров вдруг вырулил с центральной полосы на очередной съезд и сбавил скорость. Я не могла перестать озираться.

– Не бойся, все нормально, – сообщил.

– Кто это был?

– Инспектор твой, видимо, все связи на крыло поднял.

– Ты так спокойно об этом говоришь! – вырвалось.

– Потому что не вижу повода паниковать. Я сообщу тебе, когда будет можно.

– Давай просто выедем пораньше в следующий раз? Если эта поездка что-то должна решить…

– Я думал, он тебе не нравится, – усмехнулся невозможный оборотень.

– Не нравится! – выпалила я. – Но и участвовать в погонях мне тоже не нравится!

– Ты вела жизнь на острие – и не любишь погони?

Мне нравилось, что он улыбался. Понятия не имела почему, но больше он не переживал. И я тоже расслаблено откинулась на спинку сиденья. За окном мелькали хрущевские пятиэтажки и мрачно-тесные дворики. Никогда не любила Москву осенью. Некстати накатила тоска, и я поежилась.

– Замерзла? – сразу отреагировал Давид.

– Испугалась, Горький! – попыталась изобразить злость на него. Лишь бы он ничего не почувствовал. Черт знает этого мужчину, на что он способен. Мне казалось, стоит ему захотеть по-настоящему, и я расскажу все. – Куда мы едем?

– К одному цыганскому барону.

– Что?! Зачем?!

– Он мне должен.

– Что тебе может быть должен цыганский барон?!

Захотелось выпрыгнуть из машины. К горлу подкатил ком, и я, раскрыв рот, хватала воздух.

– Помощь. – И Давид глянул на меня насторожено: – Что такое, Слава? Ты и цыган московских успела обнести?

– Не знаю я никаких московских цыган! – закатила я глаза. – Просто не люблю их.

– Почему? – допытывался Давид.

– Они через одного ведьмаки. И не любят других ведьм. Ты же должен знать.

– Ну мало ли кто ведьм не любит, – пожал он плечами, все так же не спуская взгляда с дороги, и лишь изредка поглядывая на меня. – Оборотни тоже должны не любить.

– Они и не любят, – огрызнулась.

Вскоре дорога вывела за дома и углубилась в светлый лес. Листья лимонного цвета завороженно шевелились на деревьях, по длинным прядям травы с обеих сторон дороги стелился прозрачный туман, будто был ищейкой Горького и бежал вперед хозяина. Мне показалось, что мы все-таки сбежали. Я даже усмехнулась, когда вдруг из-за очередной трепетной кроны мне в лицо ударил рассветный луч.

Где-то далеко в городе бесились ведьмаки из-за несостоявшейся свадьбы, а я укатила с оборотнем в московские леса к цыганам, чтобы те выдали мне разрешение на прогул собственной свадьбы, не иначе.

– У тебя что, музыки нет никакой? – повернулась я к Давиду.

Он бросил на меня очередной взгляд из-под густых бровей, и дыхание привычно сбилось.

– А что ты любишь слушать?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Давай сборник какой-нибудь поставим. Я могу подключить со своего телефона.

– Ты мобильный у меня выуживаешь? – вздернул он бровь насмешливо.

– Зачем он мне? – ощерилась я. – Ты уже со всеми поговорил. А он у меня надежно запаролен, в него ты не залезешь.

– Слава, мне проще до твоего нутра добраться, – покачал он головой.

– Угрожаешь?

– Нет.

И даже не взглянул на меня.

– Если ты думаешь, что мне было мало – давай добей! – разозлилась я и хлопнула ладонью по парпризу. Давид сбросил скорость и пристально посмотрел на меня, но я уже не могла остановиться. – Обещай расправу, приворотные зелья или сыворотки правды! Главное, регулярно! Чтобы не расслаблялась!

Горький ударил по тормозам. Гравий захрустел под колесами, а меня кинуло вперед. Я испуганно проследила, как Давид вышел из машины и направился к моей двери. В голове взрывался вопрос – какого ж черта я не могу молчать? Может, слишком долго молчала? А Давид совершенно точно выслушает. И отреагирует так, как я того заслуживаю. Идеальное наказание!

И к его реакциям я тоже была готова – сжалась, когда он открыл дверцу и вытащил меня наружу. Стоило оказаться в его руках, я задергалась, но вместо десятка ожидаемых вариантов он вдруг прижал к себе и уселся со мной на сиденье. Я опешила от неожиданности, а Давид обнял и уткнулся лбом в висок:

– Прости за вчера, – прошептал хрипло. – Мне жаль, что так все вышло.

Я замерла, еле сглатывая ком, вставший в горле, и сдалась его рукам, прикрывая глаза.

– Ты не виноват, – выдавила сипло.

– Все в чем-то да виноваты. Я знал, что ты не просто так пришла меня соблазнять в участок. Но я был слишком самоуверен. Посчитал тебя маленькой и глупой и решил попользовать, наказать и выяснить, что тебе от меня надо…

Я усмехнулась обескураженно:

– Да ладно…

– Да, – улыбнулся он грустно. – Но потом забыл…

– Выяснить?

– Да…

А я смотрела на его профиль, и невыносимо хотелось прикоснуться. В горле спазмом сжалось от желания все ему рассказать…

– …Ты слишком привыкла полагаться на свой дар. – Он будто и не замечал ничего. – Он тебя тогда подвел. Интересно, почему.

– Думаешь, подвел?

– Думаю, да. И ты тоже так думаешь.

– Мой дар никогда не делал меня счастливой, Давид. И никого. Я проклята.

– Проклятий не существует, – улыбнулся он. – Тебя просто не любили те, кто должен был. Где твой отец?

– Откуда мне знать?

То, что он знает, что отца у меня не было, не удивило.

– Мать тебя в садик не водила – я выяснил. Тебя водила няня. И она была цыганкой. Ее поэтому и помнили через столько лет. Дети ее боялись, да и весь персонал тоже. Заведующий просил твою мать приводить тебя самостоятельно, но толку не было…

Он говорил что-то еще, а у меня перед глазами встал облезлый металлический забор, через который я смотрела на улицу. Я помнила, какие слои краски скрывались в каждой его неровности, его запах и холод, когда держалась за него голыми руками. Позади возилась ребятня со снеговиком, хрустела валенками, визжали от восторга, а я все смотрела на улицу и ждала маму.

Я побаивалась Сирену Витальевну, которая забирала меня из садика. Она рассказывала мне какие-то сказки, но те наводили жути, хоть я и не помнила ни одной. И вроде бы не злобная была старуха, просто со странностями. Но тогда она казалась мне потусторонним существом с невероятной силой.

Я старалась ее не злить. А когда, наконец, с работы приходила мама, моей радости не было предела. Казалось, что все черные силы убирались из нашего дома следом за Сиреной Витальевной.

– Я боялась свою няньку-цыганку, – призналась я неожиданно даже для самой себя. – А знаешь почему? Я не помню, как она выглядит. Будто не было ее. Голос, прикосновение сухой холодной ладони помню… и страх. И все. Ни фигуры, ни черт лица, ни цвета глаз. Других людей помню прекрасно, а ее будто и не видела никогда. Только чувствовала, когда она приходила за мной. Мир просто умирал в эти моменты…

Давид крепче сжал в объятьях:

– Мы не к таким цыганам едем. Рустэм Рутгерович потомственный барон, но ничего такого, что могло бы тебе напомнить о твоей няне, ты там не встретишь. А еще он верховный инспектор.

– Верховный инспектор Высших – цыганский барон?! – понизила я голос.

– Да.

– Ну и связи у тебя, Горький! – выдохнула обескуражено.

– Поехали.

Он помог мне усесться и подал ремень, а сам вернулся за руль. До цели, как оказалось, оставалось рукой подать. Я ушла глубоко в воспоминания и заметила, что мы приехали, только когда машина остановилась перед шлагбаумом.

– Давид Глебович, приветствую, – сообщил в окно охранник. И, бросив короткий взгляд на меня, продолжил. – Вас уже ждут.

Давид сдержанно поблагодарил, и мы въехали в далеко не бедный загородный поселок. Ну кто бы сомневался! Сам главный инспектор ведь!

Солнце разогнало туман, и его лучи запрыгали по осинам вдоль асфальтированной дороги. Я открыла окно и вдохнула полной грудью сладковатый запах жухлой листвы и пряной вечнозеленой травы. Подобные места были моей слабостью – тишина, благодать и уют. Никакой спешки и беготни. Стоило отъехать от проходной, дорога разбежалась на несколько веток, обогнула небольшой зеленый скверик, усыпанный солнечными зайцами, и пошла вдоль дворов. Каждый хотелось рассматривать отдельно. Аккуратные зеленые лужайки, альпийские горки, каменные дорожки и цветники притягивали взгляд. Дома были не похожи друг на друга и даже стилем отличались. В каком-то угадывались элементы архитектуры американских особняков, в другом – альпийского шале. Дома вдоль реки стояли на высоких основаниях и соревновались высотой лестниц и шириной веранд. Все в разном стиле, но одинаково говорящие о достатке жителей. Участки можно легко рассмотреть за невысокими заборами – тут никто не прятался. Жители завтракали на верандах, мели лужайки и провожали нас взглядами.

Давид был прав – поселок мало напоминал цыганскую общину. Но если присмотреться, то на каждой веранде можно заметить цветные амулеты из сотен бусин, перьев и битых зеркал, оплетенных красными нитками. Черные коты разбавляли радостные краски поселка повсеместно, но их уравновешивали бабки в цветастых одеждах, шагавшие по тротуарам по своим делам.

– Красиво тут, – напряженно констатировала я, оборачиваясь к Давиду.

Только тут заметила на его запястье среди прочих фенечек одну из цветной оранжевой кожи с кулоном в виде солнца.

Он заметил мой интерес.

– Это от матери.

– Твоя мать тоже цыганка?

– Да, – нахмурился он, и взгляд его выстудило в миг.

А мне подумалось, что я непростительно мало о нем знаю. В то время как он обо мне почти все.

– А где она?

– Во Владикавказе.

– Не хочешь со мной об этом говорить? – Стало обидно.

– Нечего особенно говорить. Она меня не помнит.

Безмятежность цыганского поселка показалась картонной декорацией.

– Как это? – глухо спросила, но понимала, что ответ будет весьма неприятным.

– У нее болезнь Альцгеймера.

– У ведьмы?!

– Да.

– Не может быть…

– Может.

– Давид, почему? – Я всмотрелась в его профиль.

– Не смогла перенести потерю брата.

Горький выкрутил руль к воротам очередного дома и заглушил мотор.

– Но ведь ты остался.

– Да, – посмотрел он на меня. – Слава, это все очень хрупкие материи. Я тоже не понимаю почему. Просто принимаю.

– Ты не принимаешь.

Мы уставились в глаза друг друга.

– Хочешь меня лечить? – усмехнулся он.

– Нет, – отвела я взгляд.

– Хорошо.

И вышел из машины.

В этой части поселка было тише. Давид подал мне руку, выпуская из салона, и подвел к калитке. В кроне дерева над головой вдруг залилась трелью какая-то птица, но он не обратил внимания. Стоял, хмуро взирая на какие-то сообщения в мобильном. Когда за калиткой послышались быстрые шаги, он убрал аппарат.

– Давид! – послышалось восторженное.

Голос такой, будто Горького тут пять лет ждут, как дорогого гостя, и все никак не дождутся. Судя по тому, как его тут же заключили в объятья, так и было.

Глава инспекции – а мне казалось, что это именно он – оказался ведьмаком весьма невысокого роста и неопределенного возраста. Вид на его лысину открылся бы даже мне без каблуков, но черный хвостик на затылке задорно отстаивал свое право на существование. Цветастый халат и такие же тапки завершали образ, который ну никак не вязался в голове с такой должностью.

– А это та самая Станислава? – восхищенно оглядел он меня с ног до головы.

– Здравствуйте, – учтиво кивнула я.

– Хороша, Давид! – ткнул инспектор Давида локтем в бедро. – Стоило подождать и повыламываться! Рустэм Рутгерович, – и он протянул мне руку. – Где же тебя так долго носило, красавица? – Я не нашлась с ответом и глупо улыбнулась. Но инспектор не стал ждать: – Проходите, проходите! – махнул пухлой ладонью в сторону дома. – Манор уже ждет вас на веранде, и, бога ради, похвалите запеканку! Она мне потом всю плешь проест! Я не того изюма купил последний раз, и зуб обещал отдать, если он не понравится гостям в запеканке!

Давид взял меня за руку и повел к дому.

– Осторожно! – шумел позади хозяин дома. – Манор! Кофе ставь!

Перед домом раскинулся большой двор с палисадником и выложенными плиткой дрожками. Пахло цветами и соснами, где-то в глубине тихо журчала вода. А впереди виднелся дом с верандой, на которой уже отсюда было видно хлопотавшую у стола женщину.

Я ступала за Давидом на носочках, стараясь не поломать каблуки, и ловила себя на том, что жмусь к нему.

– Ах, какая красивая!..

Я вздрогнула, выглядывая из-за широкой спины Давида. Хозяйка уже стояла на ступенях, глядя на меня блестящим взглядом. Вся в черном, с длинной серебристой косой, перекинутой вперед, она улыбалась мне так, будто и правда рада видеть.

– …Давид, где ты такую нашел?!

– Это долгая история, – ушел он от ответа и обнял женщину, подойдя к ступенькам, при этом не выпуская мою руку. – Привет, Манор.

Только взгляд женщины вдруг изменился, и она цепко оглядела меня, ненадолго задержав взгляд где-то ниже грудной клетки. Черты ее лица напряглись, и она не стала прятать эмоции, когда Давид снова глянул на нее.

– Проходи, садись, – улыбнулась она напряженно, похлопав его по плечу.

А мне стало совсем не по себе. Могла эта женщина все понять? Могла, конечно. Дары бывают разные, а у цыганских ведьм часто встречалось ясновидение. Может, поэтому Горький и притащил меня сюда?

Я выпутала свою руку из его ладони:

– Можно я покурю?

– Нельзя тебе, – вдруг серьезно возразила хозяйка дома. – Тебе детей еще его рожать. Что ты так смотришь? Не знаешь, что все серьезно?

Пока она меня отчитывала, инспектор замер, не спеша встревать. А вот Давид закрыл собой:

– Манор, все мы знаем. Не пугай, она у меня и так запуганная.

– Ну а чем я пугаю? – перевела взгляд хозяйка на Давида. – Я же вижу, что у нее перья начищены! Вот-вот выпорхнет. Держать надо, Давид.

– Так! – перебил жену инспектор. – Сами разберутся, не лезь! Что за женщина!

Манор только руками всплеснула и направилась в дом:

– Я за кофе!

– Садитесь! – приказал инспектор. – Я уже раздал всем чертей, Давид. И тем, кто тебя преследовал в городе – особенно жирных! Чего удумали! – Я задержала дыхание, завороженно опускаясь на стул. А инспектор продолжал: – Но шуму поднимется немало. Свадьбы ожидало столько народу… – И он усмехнулся. – Давид, я знал, что ты женишься так, что я буду еще долго вспоминать. Или не узнаю вовсе! Но не представлял, что уведешь невесту у самого Роварского!

– Кстати, об этом, – вставил Давид. – Мне бы хотелось быстрее заключить брак официально.

– Уже все готово, как ты и просил, – отмахнулся инспектор. – Расскажите лучше, как так вышло.

– Что значит готово? – сдвинула я брови, отрывая взгляд от Рустэма Рутгеровича. – А как же предложение?

– Он еще не сделал вам приложение? – поползли брови инспектора на лоб.

– Представьте себе! – возмутилась я.

– Да-ави-ид Гле-ебы-ыч… – неодобрительно покачал головой инспектор, растягивая гласные. – Манор, ты только полюбуйся на этого дикаря! – Хозяйка дома как раз нарисовалась на веранде с подносом, и Давид поднялся ей навстречу, чтобы помочь. – Он еще не сделал девчушке предложения, а уже бумажку требует! – ябедничал инспектор жене.

– Так мы сейчас бумажку-то придержим, – усмехнулась Манор. – Давай, Давид. Не знаю, что там у тебя за спешка, но предложение надо сделать по правилам.

Горький помрачнел так, что даже солнце втянуло лучи за тучу.

– У нас со Славой договоренность, – начал он сурово, но слушать его никто не стал.

– Плохая примета, Давид, – засуетилась Манор. – Сейчас все сделаем!

– Бумажку! Ох! – потешался инспектор, покатываясь в большом кресле, как наливное яблоко на блюдце.

Манор вернулась с большим платком, ушитым бусинами, и те заблестели под нерешительным осенним солнцем.

– Как кусать, так ты первый: – ворчала Манор, раскладывая платок на крыльце. – Давай не забывай, что ты, прежде всего, ведьмак из известного рода! Не пристало ведьмакам первым делом кусать своих избранниц…

А мне становилось все интересней, чем Горький заслужил такую привязанность этих людей. Такие, как они, вряд ли пускают в семью незнакомца, да еще с таким энтузиазмом способствуют его счастью. Здесь же налицо было такое обожание, что в глазах щипало от умиления. Мне бы так… А Горький, выходит, умеет заслужить любовь.

Я с интересом косилась на его напряженный профиль. Мне казалось, он сейчас скорее укусит меня еще раз, чем станет исполнять какие-то ритуалы.

Но нет. Давид поднялся, подал мне руку и потянул за собой. Я послушно поднялась, как обычно, жалея о содеянном. Уж лучше бы кофе сейчас пила, чем снова испытывать выдержку Горького. Но поздно.

– Я не знаю этот ритуал, – тихо проблеяла я, глядя на Манор.

– А должна бы, – укоризненно покачала головой ведьма. – Сегодня-то как собиралась замуж?

– Я не собиралась, – огрызнулась я.

Но гневно посверкать глазами на цыганку Давид мне не дал – утянул к платку и поставил у порога дома так, что платок нас разделил.

– А ты откуда знаешь? – прошептала я ему, стараясь не дрожать.

– Помолчи, – сурово глянул он на меня исподлобья. – Хотела же меня на коленях…

Давид опустился передо мной прямо на платок и шумно втянул воздух, а до меня дошло, что стоять коленями на бусинах должно быть очень больно. Под ребрами вдруг резко сжалось так, что дыхание сперло. Захотелось рвануться отсюда, но только ноги не слушались. Меня парализовало и сжало от ужаса. В голове мелькнула мысль, что это колдовство старой ведьмы. Она явно меня невзлюбила!

Я застыла, распахнув глаза и дрожа, но Давид взял меня за обе руки, и ужас схлынул, как и не было его. Ладони Горького показались горячими. Мои пальцы в них взмокли, а он поднес их к губами и прикрыл глаза. Язык, на котором он начал говорить, был мне незнаком. Но слова разгоняли дрожь, возвращая тепло в тело. Я будто понимала их подсознательно. Дыхание выровнялось, сердце перестало колотиться в груди, а ноги налились такой усталостью, что подкосились, и я бы осела на пол, если бы Давид не подхватил на руки. Убрал с лица пряди, продолжая говорить, а я не сводила с него взгляда. Из глаз покатились слезы.

– Чиста… – выдохнула рядом Манор. – Чиста!

– Тише, женщина! – взвыл сдавленно инспектор.

Они продолжали тихо препираться, но я уже не слушала. Я смотрела на Давида и глотала слезы. Уж лучше бы он еще раз укусил… Что это все значило? Что это за дьявольский ритуал?

Его монолог закончился шепотом, заблудившимся в моих волосах, когда Давид коснулся губами виска. И инспектор с женой кинулись к нам с поздравлениями, взорвав тишину вокруг. А Давид поднялся встал с коленей со мной на руках и понес на диван. Мне хотелось кричать. Снова молотить его в грудь и требовать ответов. Но я безмолвствовала.

– Вот теперь тебе и бумагу можно выдать, Давид.

– Молодец, – улыбалась ведьма, разливая кофе. – Теперь все у вас будет хорошо.

– Можно теперь покурить? – выдавила я.

– Иди, – постановил Горький быстрее, чем цыганка успела снова возмутиться, и протянул мне пачку.