Текст книги "Шоколадный папа"
Автор книги: Анна Йоргенсдоттер
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)
Анна Йоргенсдоттер
Шоколадный папа
Моим мужчинам.
Спасибо, Моррис!
Anna Jürgensdotter
Pappa Pralin
© Anna Jürgensdotter 2002 by agreement with Stilton Literary Agency & OKNO Literary Agency, Sweden.
© Л. Стародубцева, перевод на русский язык, 2013
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2013
© ООО «Издательство АСТ», 2013
Издательство CORPUS ®
Маленькая девочка. Она стоит в правом нижнем углу, в меховой шапке и темно-синих брезентовых штанах. На заднем плане – сосновый бор, зима и папа, он тоже темно-синий. Длинный, худой и бородатый. На шее – фотоаппарат, на голове – горшок. Девочка стоит спиной к папе. Его руки плотно прижаты к телу, черные перчатки прилипли к джинсам. Посреди всего – фонарный столб. Девочка вот-вот исчезнет из кадра. Папа примерз намертво.
Город Детства
(1979)
Это первая сцена? Это начало?
Пение птиц. Весна или лето, сияет солнце. Светит над маленьким северным городом, над желтым домом у озера, над девочкой на террасе.
– Лувиса, – зовет девочка.
– Я – мама, – отвечает Лувиса из кухни.
– Лувиса, – снова зовет девочка, – где Карл?
– Он – папа.
– Где Карл? – повторяет девочка.
– Карла нет, – вздыхает Лувиса.
«Карл», – вздыхает Лувиса.
Его нет.
Девочка смотрит на озеро, на лето. Оно сине-зеленое, каким было всегда. Лувиса ставит пластинки со скрипичными концертами. Сестра лежит на животе, расстелив на лужайке клетчатый плед. Загорает, жует жвачку, читает журнал «Старлет». Если вместо «Супермена» и «Тарзана» – «Старлет», значит, уже большая. А если вместо «Старлет» – «Новости недели», а то и «Дамский журнал» или «Фемина», то совсем-совсем большая. Лувиса читает «Дамский журнал» и «Фемину», то есть глазеет на картинки, листает страницы. Девочка прячет комиксы под диван на веранде.
– Лина! – кричит она.
Тишина.
– ЛИНА!
Сестра поднимает голову и недовольно глядит на нее со своего клетчатого пледа на лужайке. На губах розовый пузырь из жвачки.
– Можно взять у тебя «Старлет»?
– Не-а, – отвечает сестра. Говорит, что девочка все равно ничего не поймет. Что девочка слишком маленькая.
Посреди скрипичного концерта – голос Лувисы: она нашла старые фотографии.
– Здесь тебе четыре года, – говорит Лувиса. Они сидят за кухонным столом, прижавшись друг к другу. Лувиса пахнет брусникой. Девочка смотрит на фотографию. Слышны звуки скрипки. «Смычковые», – произносит сестра с важным видом. Виолончель и скрипка. Вообще-то сестру зовут Лина-Сага, и отзывается она обычно только на полное имя. Лина – это как в «Приключениях Эмиля из Леннеберги», говорит она. Будто прислуга. Но девочке кажется, что Лина-Сага – слишком длинно. И слишком красиво для сестры.
За окном видно озеро. За озером и вокруг озера – город. У окна – Лувиса с дочерьми. Они смотрят фотографии. На переднем плане – девочка, на заднем плане – Карл. У Карла на голове горшок. Лувиса рассказывает, как все над ним смеялись.
– И я смеялась? – сомневается девочка.
– Смеялась, – кивает Лувиса, – все смеялись над папой.
Но девочка на фото даже не улыбается. Вид у нее грустный и даже сердитый.
Эта девочка – Андреа.
Школьный поселок
(1997)
– Андреа! – окликает фотограф. – Смотри сюда!
Андреа всегда слушается фотографа. Она обнимает Хельгу, поднимает бокал с вином, улыбается. Она позволяет фотографировать себя, лишь когда ей легко улыбаться. А улыбаться легко, когда много выпьешь.
Андреа пьет много. Хельга – ее лучшая подруга, и всегда была лучшей подругой, хоть и в разных обличьях. Раньше – Хельга-старшая, теперь – Хельга-младшая. Они, одинакового роста, сидят на полу в комнате Андреа в Школьном поселке: восемнад цать квадратных метров. Пьют красное или белое и болтают о парнях. Хельга говорит обо всех красивых мальчиках в школе. Андреа говорит о Каспере. Она почти всегда говорит о Каспере и этим вечером, наверное, позвонит ему – это уже что-то вроде питейной традиции. Он в семистах километрах отсюда, и, когда говоришь по телефону, это заметно.
Фотограф по имени Юнатан садится рядом с ней. Один из самых красивых мальчиков в школе. Хельга и Андреа беседуют о взаимоотношениях – это, пожалуй, самая сложная тема.
– Я больше не верю в абсолютную честность, – произносит Андреа.
– Да уж, есть вещи, которые ему совершенно необязательно знать, – отзывается Хельга. – От этого больше вреда, чем пользы.
– Но если представить, что все наоборот? Что если он скрывает не меньше твоего, а то и больше? Приятно разве? – Она подливает себе в бокал.
Хельга пожимает плечами:
– Наверное, так и должно быть. Пусть он тоже что-то скрывает.
Андреа поворачивается к Юнатану, спрашивает, что думает он. Юнатан, как обычно, думает долго. Она вкладывает руку ему в ладонь, и он держит ее необычайно осторожно. Как будто рука Андреа – драгоценный дар, а не просто жалкая часть тела.
– Мне кажется, надо быть максимально откровенной. То есть я думаю, что есть разница между искренней откровенностью и вынужденной. Не надо выставлять напоказ все, когда дело касается любви, то есть обоих, надо делиться всем.
– Ну а если я сделала глупость и понимаю, что он уйдет, если узнает?
Андреа смотрит в его большущие глаза, он улыбается:
– Значит, просто не надо делать глупостей.
Часть первая
Больница
(1993)
А может быть, все началось здесь. Первая сцена.
На кровати в одной из комнат большого бетонного здания в Университетском городке лежит Андреа и прислушивается к обеденным звукам. Со звяканьем прибывают контейнеры с калориями, еду доставляют из подвала, с кряхтеньем и смешками, из лифта на кухню, а там ставят на плитки. Голодные руки помогают носить. Андреа обычно стоит в сторонке, делает вид, будто ей все равно, будто никакой опасности нет, пытается равнодушно улыбаться. Берет свой поднос, на котором уже лежит еда, садится.
И тут откуда ни возьмись – Каспер: стоит, ссутулившись, у плиток со скудной пищей. Лицо скрыто длинными, необычайно желтыми волосами. Андреа сидит в маленьком зале рядом с какой-то девицей, еще более стройной, чем она сама, обе ковыряются в тарелках, и Андреа вздыхает, а Та-что-стройнее смеется и болтает, прячет еду в салфетку и роняет на пол, когда никто не видит. Андреа видит. Но она, пожалуй, и есть никто. Каспер садится за пустой столик.
– Новенький, – шепчет Та-что-стройнее, у которой тарелка уже совсем пустая: вполне можно подумать, что она сознательно идет на поправку. Андреа не отвечает. Одним глазом смотрит на вегетарианское рагу, другим – на новенького. «Его зовут Каспер», – продолжает рассказывать Очень Стройная Фокусница, потом выходит из-за стола, берет свою чашку кофе и подсаживается к новенькому с улыбкой до ушей и скороговоркой вежливых фраз. Андреа думает о Лувисе. Как она ни цеплялась в детстве за Лувисину юбку, как ни старалась копировать ее движения, искусству общения так и не научилась.
Андреа косится, ковыряется в тарелке, но прятать еду в салфетку не решается. Не умеет колдовать. Улыбаться непринужденно – и то лишь когда внутри вино, а здесь подают только воду и кофе. Без молока! В вине, кстати, полно пухлых ползучих калорий.
Да, вот они сидят там вместе со стройной обладательницей ловких рук, и до Андреа доносится голос Каспера, почти шепот. Может быть, надо поздороваться, сказать «добро пожаловать» – хотя зачем? Анита, добрейшее существо, перехватывает ее взгляд и подходит, гладит по плечу.
– Не хочешь – не ешь больше. Ты и так сегодня умница.
Выбрасывать еду, выбрасывать, выкидывать. С удовольствием! Но «умница»? Она и пожирает, и выплевывает такие слова, она берет чашку, до краев наполненную кофе, – только бы не разлить! – и идет в свою комнату. Дверь закрывается, вздох облегчения. На Каспера она смотреть не стала.
Сидеть в своей комнате со сборниками стихов, эскизами и своими собственными, особенными словами – почти счастье. Иногда они выползают из нее, растут на бумаге. Они – ее собственные. Порой она стоит перед зеркалом – один торс. Крутится и вертится, меряет взглядом ребра, проверяет на ощупь – все так, как ей говорят: еда не впрок, вес не растет. Да, это странно, но факт. Ей сказали, что она сама должна решить, когда вес начнет прибавляться; Андреа этого вовсе не хочет, но говорит, что, наверное, захочет потом. Неизвестно, что будет Потом. Так что она и не врет в общем-то. Сейчас она просто ест то, что ей дают (не так уж это и мало), отдыхает после еды и два раза в день гуляет по полчаса в парке, который окружает это бетонное здание.
Андреа улыбается своему отражению. Грудей нет – прекрасно! Она встает на кровать. Бедер тоже нет – замечательно! Не часто бывает такое чувство. Но сейчас есть.
Андреа знает, что Каспер живет в соседней комнате. Ей неизвестно, почему он оказался здесь. Вот была бы у нее хорошая музыка, чтобы дать ему послушать… Какая-нибудь необычная музыка, чтобы он понял, до чего Андреа особенная.
Итак, добро пожаловать в Сто шестое отделение, Каспер-петрушка! Андреа позирует перед зеркалом, висящим над раковиной у кровати. Выпархивает в коридор – видеоинструкция для Каспера: здесь рядком сидят Депрессивные и смотрят вечерние передачи с перерывами на ужин, разговор с врачом, встречу с куратором, прогулку и ну-ка-затеем-уборку. Швабра шмыгает между ногами пациентов и ножками стульев, которые довольно сложно отличить друг от друга, хотя у Маниакалов ноги-пружины и кое-кто из них в ярко-розовом трико изображает инструктора по аэробике прямо перед экраном, где идет «Доктор Куин», а Депрессивные мрачнеют, но ничего не говорят и просто уходят. Большинство пациентов сидят в курилке – наверное, и ты, Каспер. Есть Финка, которая никого не режет, кроме самой себя; она бегает по коридору и бранится, клянчит еще одну сигаретку, зажигалку, доброе слово. Бояться тут нечего, Каспер, на самом-то деле. Крикунов держат здесь пару ночей, не больше, потом отправляют дальше, ну и вообще можно просто держаться от них в стороне. Господин Гитлер заглядывал недавно, но на этот раз идея у него была попроще: убить семь миллионов мух. А одна тетка, мирно сидевшая перед телевизором с блаженной улыбочкой, вдруг попыталась задушить Андреа, как только персонал скрылся из поля зрения.
Андреа здесь с сентября, а сейчас уже ноябрь, и если бы не эта чертова еда, можно было бы жить припеваючи. Тут есть Грустная Эйра, она добрая и все время спит. Анита – лучшая из всего персонала, а Морган толстый и веселый. Приходится довольно много говорить: что думаешь, как себя чувствуешь, и какие сны, и про еду, и про таблетки, но это не трудно, если задают вопросы. Анита и Морган – контактные лица Андреа. Им она должна сообщать, если ей плохо. Они и сейчас должны понять, что ей, Андреа, плохо, что ей, наверное, нужен внеочередной разговор или, скажем, прогулка в умеренном темпе. «Надеюсь, ты не бегаешь во время прогулок, Андреа?» – «Нет, что вы, ни в коем случае». И это правда. Она просто очень быстро ходит. У нее прекрасно получается быстро ходить и растягивать рот наподобие улыбки, и еще у нее хорошо выходит «мне уже намного лучше». Андреа должна отдыхать после еды – и она отдыхает, нехотя, потому что иногда, стоит ей лечь на кровать, как жир прямо-таки растекается, свешивается через край, и она чуть ли не падает на пол – тяжелющая! Так что не позвать ей никого, не пожаловаться, и вообще у них скорее всего нет на нее времени. Да и что она скажет? Однажды она написала записку работнику, который кого-то подменял, когда ни Аниты, ни Моргана не было на месте. Она долго подкрадывалась к нему с жутким сердцебиением, в штанах на подтяжках, вцепившись в своего Лукового Медвежонка, с комком в горле. «Мне ужасно плохо, мне очень нужно, чтобы меня кто-нибудь обнял». Так она написала на бумажке, которую протянула ему с замиранием сердца. В этот момент ей было около трех лет, объясняла потом Эва-Бритт, волшебница-психотерапевт. «Это называется регресс», – говорила она. А тогда тот работник прочитал, покраснел и удалился со словами: «Наверное, тебе лучше дождаться кого-нибудь из постоянных сотрудников».
Видеоинструкция для Каспера – столько всего нужно рассказать, но Андреа лежит и стекает с матраса, да никак не стечет. Тащится к выходу.
Каспер выходит на обед в обвисшей серо-коричневой кофте. Весь он какой-то обвисший. Андреа отрезала свою светло-каштановую косу, покрасила волосы в рыжий цвет и больше ни за что не наденет казенную одежду. Ее одежда – бирюзовая, зеленая, желтая, и джинсы ее, недавно еще сидевшие как влитые, теперь приятно полощутся на ветру во время прогулок. Она видит лицо Каспера. Он сидит за одним столом с ней. Сначала он спросил, можно ли присесть, и она кивнула, хотя на самом деле хотела закричать как чокнутая: «Нет! Ни за что!» Но вот он сидит, у него странные желтые волосы. Андреа звенит бусами, и ей, кроме всего прочего, тошно оттого, что теперь надо как-то по-особенному прихорашиваться – потому что он здесь.
– Каспер играет на скрипке, – хвастается Жутко Стройная и придвигается к Касперу – или Андреа просто показалось?
– А я пишу стихи, – парирует Андреа, и Каспер переключает внимание на нее. Жутко Стройная тут же тускнеет и исчезает. Андреа не хочется звать ее обратно: Жутко Стройная – одна из тех, кто загоняет страхи в подсознание, не понимая, что может умереть. Андреа, наверное, понимает. «Твое сердце бьется так слабо, что еда для тебя – вопрос жизни и смерти», – сказала главный врач Биргитта, и тогда Андреа начала есть. «У тебя такой вид, будто ты вот-вот развалишься на части», – сказала однажды Эйра и заплакала. Каспер говорит мало. Вот теперь, например:
– Как интересно.
И нервно улыбается, и она тоже нервничает, набивает полный рот еды и не знает, как теперь ее глотать.
* * *
Андреа на цветастом диване перед телевизором, Каспер проходит мимо, руки в дырявых карманах. Волосы – желтыми прядями вокруг лица, но Эйра сказала, что Каспер добрый и не такой уж больной. Касперу просто немного грустно. Он усаживается напротив с толстым романом о войне и королях, и сердце Андреа трепещет где-то в горле, телевизор выключен. Она принимает красивую позу. У нее старый журнал пятидесятых годов, в нем стихотворение, которое ей нравится: «Акробаты». Прочитать бы его Касперу.
– Как твоя книга, хорошая?
– Да… интересно читать про всякое… что происходило раньше… А твоя?
– Это не книга, это журнал, я нашла его в буки… (только бы не споткнуться!) ни… стни… (нет!) стическом (да!) магазине.
– А… Да, букинистические – это здорово.
– Да… Ну да, здорово.
* * *
И вот ее отпускают одну в город. Такое позволяют только тем, кому персонал доверяет. Это даже немного почетно: означает улучшение, «здоровую болезнь». Страшно, но здорово сесть в автобус и ехать все дальше и дальше от бетонного здания. Поначалу чувствуешь себя немного глупо, стоя именно на этой остановке, но, может быть, ты навещал кого-нибудь, а то и просто живешь в этом районе. Хотя Андреа кажется, что по ней все видно. И стоит ей подумать об этом, как становится легко и приятно: это своего рода свобода. Можно огрызаться, ронять деньги, можно сколько угодно ПЯЛИТЬСЯ, потому что ты из психиатрического отделения. Можно реветь в голос без носового платка, а можно безо всякой причины разразиться демоническим хохотом.
Она в столовой; уедет после обеда и не вернется до ужина. Ковыряется в тарелке, Каспер сидит за одним столом с ней. Они сидят за одним столом, потому что они почти ровесники и еще потому, что не особо больны. Им не приносят горсть таблеток в красном пластмассовом стаканчике. Они не кричат и не дерутся, не прыгают перед телевизором в гостиной. Они скромные. И сидят за одним столом с Эйрой и Жутко Стройной. Жутко Стройная скоро уезжает. Ее пребывание в больнице не дает результата, сотрудники раскусили ее фокусы: еду находили то тут, то там. Она немного погрустила – было видно по глазам, – но потом перестала. Она и чувства свои умеет прятать, не только еду. Улыбается, как обычно, как будто ничего страшного не произошло. Разрезает на кусочки котлету и прячет в салфетку, роняет на пол картошку.
Каспер смотрит на Андреа. Она чувствует это и начинает нервничать. Она уже заметила и даже, наверное, призналась себе в том, что он ужасно красив. Кажется, он собирается с духом. У него подергивается веко.
– Слушай… – произносит он, явно обращаясь к ней. Слава богу, сегодня она красиво накрашена ради поездки в город, но не слишком сильно, чтобы не казаться здоровой. Однако на губах помада. Красно-коричневая. – Ты ведь едешь в город, так?
– Да-а, – признается она.
– Ты… не могла бы оказать мне одну очень важную услугу?
– Ну конечно! – Она слышит, какая идиотская готовность звучит в ее голосе. Сердце начинает биться быстрее.
– Дело в том, что мне нужна канифоль для смычка…
Каспер объясняет, как добраться до музыкального магазина, в который он обычно ходит – точнее, ходил, пока не проглотил кучу таблеток и не попал сюда. Он говорит сбивчиво, заикаясь, с трудом подбирая слова… Это смущает Андреа, она краснеет не меньше, чем он.
После обеда Андреа идет с Каспером к нему в комнату. Точнее, останавливается на пороге и заглядывает внутрь. Он протягивает ей деньги и записку со словом «канифоль» – раньше она ни разу его не слышала. Похоже на «канитель». Канитель для смычка. Нет, не то.
Сотенная купюра Каспера в ее кошельке. Он сказал, что бывают разные сорта. И чтобы она взяла что-нибудь среднее. То есть не самую дорогую, но и не самую дешевую.
И вот она в магазине, с красно-коричневой помадой и деньгами Каспера. Вспоминает, как Карл говорил ей, и не раз (интересно, помнит ли он, что уже говорил, – ведь всякий раз он произносит эти слова так, будто думает, что это впервые): «Со стороны никогда не видно, как ты волнуешься. Тебе кажется, что видны дрожащие руки, слышно заикание и всем ясно, в чем дело. Но потом оказывается, что никто ничего не заметил, а иногда даже наоборот – ты произвел впечатление полной уверенности. Со мной такое случалось не раз».
Андреа это нравится. Ей нравится, что им снятся одни и те же сны – о том, как невозможно подобраться к самому важному, как застывают челюсти.
В музыкальном магазине она вспоминает слова Карла, и они помогают. Они помогают почти всегда. Советы Карла – такие редкие и такие ценные. Как будто «редко» и «ценно» прямо пропорциональны. Так не должно быть. Слова не должны утрачивать ценность оттого, что их произносят часто.
Андреа стоит лицом к лицу с относительно молодым продавцом-мужчиной (она всегда волнуется, оказываясь лицом к лицу с относительно молодыми продавцами-мужчинами). Всю дорогу она училась выговаривать «канифоль». Чтобы не получилась «канитель».
– Мне нужна… канифоль.
– Какая ценовая категория вас интересует? Все очень разного качества. Я бы порекомендовал вот эту, за девяносто девять крон. Отличное качество за такие деньги!
Она, конечно, знает… у нее в руке кошелек с сотенной купюрой Каспера, и вдруг она забывает обо всем и говорит:
– Хорошо, я беру.
Канифоль для Каспера лежит в маленьком зеленом пакете. Листок с неровным почерком Каспера Андреа спрятала в свой дневник с лосями на обложке. Стучится в дверь Каспера, сердце колотится, будь оно неладно, он открывает. Она немеет, каменеет… главное – не подать виду.
– Вот. – Она протягивает пакет и одну крону.
У Каспера удивленный вид, и она тут же теряется – что-то не так? Господибожемой, ну скажи, что все нормально! Стоять так близко – и вот его лицо, как говорится, озаряет улыбка, абсолютно естественная. Он заглядывает в пакет.
– Спасибо, огромное спасибо! Ты так меня выручила.
– Да не за что, – отвечает она, – ты только скажи, ну, если тебе понадобится еще что-нибудь из города, если я, ну, если я еще как-нибудь туда поеду.
Нет, такие длинные предложения не для Андреа. У нее в комнате пишущая машинка. На ней предложения выходят лучше. Если бы только Каспер их увидел. Если бы он увидел те предложения у нее на устах. Она спешит к своей двери.
– Я еду в город на следующей неделе, – произносит Каспер, – так что если тебе что-нибудь нужно или… – Он перебрасывает монетку из ладони в ладонь. Монетку, которую она держала в руках. – И… может, мы могли бы как-нибудь поехать вместе.
Каспер-дурак! Проклятый чокнутый Каспер! Разве Андреа посмеет? Такое безумие! Он что, не понимает? И как, как он может решиться на такое?
Она безудержно улыбается. Внезапное чувство, что она в очень невыгодном положении.
– Конечно, – отвечает она, – посмотрим.
* * *
Романы в психиатрическом отделении образца 1993 года запрещены. Каспер и Андреа – соседи, они ждут друг друга за завтраком, она медленно-медленно ест цельнозерновой хлеб: объедает по окружности. Наливает полную чашку кофе, потом еще и еще, и вот наконец копна желтых волос, глаза, все еще туманные от утренних снов. Он тоже раз за разом наливает себе кофе, и они медленно пьют и осторожно разговаривают. Андреа кажется, что ее слова шлепаются вниз, а не парят в воздухе.
– Сложно определить, – говорит Каспер, – как все эти люди попали сюда… – Он так хорошо говорит! – Но по тебе все видно… – Он слегка краснеет, ему это к лицу. – Глупо сказано, да?
Андреа качает головой: ей нравится, что по ней все видно.
– Почему… – Она откашливается. Такое чувство, что ей приходится до изнеможения бороться за каждый слог. – Почему ты проглотил те таблетки? Если не хочешь, не отвечай.
– Почему же не хочу? – Он улыбается. – Я поступил на медицинский факультет. Начал учиться, пытался заставить себя полюбить учебу, а экзамены все приближались, и я просто не выдержал, я чувствовал себя таким неудачником… – Он отхлебывает кофе. – Я не хотел умирать, я просто хотел исчезнуть, и вот попал сюда. – Он продолжает улыбаться.
– Ужас, – произносит Андреа. Что тут еще скажешь?
– Все не так плохо. Когда делаешь что-нибудь такое идиотское, что-то все-таки меняется, и потом ты уже лучше знаешь, чего ты хочешь, и вообще… – Каспер делает еще глоток кофе, они выпили уже чашек по восемь, наверное. Чашка в его руке дрожит.
– Наверное, надо верить, что во всем есть смысл. – Андреа откашливается. – Моя сестра так говорит.
Каспер кивает. Понимает. И вот спустя восемь чашек кофе появляется солнце и освещает игровую площадку внизу, Андреа растягивает губы в улыбке и уходит.
* * *
Солнце – неоновая лампа. Луна – маленькая белая таблетка. Сколько всего можно увидеть вокруг! Нога в душевой, некрасивая, ранее невиданная. Глаз на лице, которое вдруг начинает плакать. Мысль, принадлежащая Касперу, – подумать только, какими красивыми и ужасными могут быть мысли в чужой голове!
Запах коры, хвои, земли, стволов!
Андреа прогуливается – она не бежит, она просто быстро идет; внизу у речки, у скамейки, так красиво. Присесть на минутку – нет, она не может, она проходит мимо. Ветра, облака, ветки. И тело с некоторыми практическими функциями: например, идти, стоять, а может быть, и присесть на скамейку. Руки, которыми можно махать, и лицо с глазами, которые довольно далеко видят. Когда Андреа прогуливается, ее тело уже не просто тяжкая, утомительная обуза, и ей хочется взбежать по крутому склону, но только не в этот раз. Она идет как можно медленнее, этот темп почти невыносим; она смотрит по сторонам, вглядывается в лес, а там – дом! Рядом с ним дерево, на котором раньше наверняка были яблоки, но она их не видела. Дует холодный ветер, и осталось совсем немного. До выписки. Она и хочет, и не хочет. Дом далеко, и дом здесь. Программа завершена, спасибодосвидания, но я же себе не нужна! И нам не нужна, Андреа, ты должна постараться исцелиться собственными силами, еще более собственными силами.
– Я собирался на прогулку и подумал… может быть, ты тоже хочешь.
Каспер перед ней в коричневом плаще и голубом шарфе.
Снова сердце, и снова: заметно – не заметно? Приходится притворяться. Черт, ну не будь же таким красивым, не хоти такого… То есть не говори такого, если на самом деле не хочешь, но что если он и в самом деле хочет, и… Нет, только не с Андреа, не сейчас, это все бред и ненужная возня, и… да! Хочу, Каспер, больше всего на свете!
– Было бы… (как это говорят?) приятно… (приятно?) или замечательно (замечательно?) и вообще (что – вообще?), но я… у меня скоро разговор с Эвой-Бритт (да, через два часа). Но в другой раз – с удовольствием.
Собственноручно заперта в комнате, рассматривает свое лицо то под одним, то под другим углом, садится на кровать в красивых и неудобных позах. Она – Одри Хепберн или Жюльет Бинош, и знал бы только Каспер, чего он лишился, отправившись на прогулку в одиночку. Думай обо мне красиво, Каспер!
Все время ожидание, тоска. Голубой шарф с Каспером входит в дверь. Внутри, за губами Андреа улыбается и окликает его, просто подбегает к нему и обнимает. Да, именно обнимает. У нее акцент Жюльет и глаза Одри, она обнимает Каспера, не двигаясь с места, пряча взгляд внутрь, вниз, зная, что он проходит мимо. Только не проходи мимо!
Сны о животах, из которых вырываются языки пламени, и маленьких светловолосых девочках, которые пытаются вставить ногу между косяком и дверью, чтобы та не закрылась, и вопросы, и внезапно Каспер, они говорят обо всем, что их объединяет, и голос слушается Андреа, слова красивые и к месту, а потом надо просыпаться. Завтрак и ожидание Каспера, касперовское утро с восходом, плановой беседой, касперовский обед, терапия (и ничего не говорить о Каспере – что можно сказать об этом, о нем?), касперовский ужин (скорее всего если не будет вылазки в город), телевизор, книги на диване, и не прочитать ни строчки, если Каспер сидит там, меньше чем в трех метрах, бутерброд на ночь (откусывать осторожно по периметру, приближаясь к середине), дневник (не писать о Каспере), лечь спать пустой и легкой от таблетки. И перед сном: торт «Принцесса», рецепты пирожных, горы шоколада. Андреа в казенной кровати, дверь закрыта. За дверью шаги маньяков и решительная поступь ночных дежурных в сандалиях «Биркенсток», и если набраться храбрости и выйти, то можно получить еще таблетку и порцию притворного тепла: она для них не более чем Работа, не более чем Ненормально Тощая. Она лежит в постели и ждет снов. Она думает о Карле.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
