Текст книги "Путешествие в детство"

Анна Завадская
Путешествие в детство: Очерки

У каждого есть такие места, забыть которые невозможно, хотя бы потому, что там воздух помнит твоё счастливое дыхание.

Эрих Мария Ремарк

Музыка жизни умолкнет, если оборвать струны воспоминаний.

Дж. К. Джером

© Завадская А. Ф., текст, 2021

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2021

© ИП Соседко М. В., издание, 2021

На поезде жизни по остановкам детских воспоминаний

«Стучат, постукивают колёса вагона», мелькают за окном знакомые пейзажи, расслабляя и убаюкивая. Неожиданно мысли, подчиняясь размеренному темпу поезда жизни, уносятся всё дальше от настоящего. Начинается «Путешествие в детство», которое читатель может совершить вместе с мастером короткой прозы Анной Завадской. Вслед за ней он сбросит с плеч груз прожитых лет и вновь станет эмоциональным, любознательным ребёнком, которого впереди ждут каникулы дома у любимой бабиньки.

Каждый рассказ на страницах этого сборника – отдельная история, вырванная из контекста целого периода в жизни писательницы, которая «листает старый семейный альбом, рассматривает снимки» и погружается в сладкие воспоминания, проникнутые ароматом бабушкиной шаньги и «запахом свеженаколотых и уложенных дедом в высокую поленницу дров». Перед глазами, как живые, предстают близкие автора. В их привычках, словах, поступках есть что-то до боли родное и знакомое. О ком это пишет Анна? Уж не о тех ли, кто когда-то окружал читателя, находился рядом с ним и дарил ему свою любовь и заботу?

Как настоящий портретист, писательница выписывает характеры персонажей из отдельных слов-мазков. И вот перед публикой, готовой к порции откровений, раскрываются их сердца, наполняя душу нежностью и ностальгией: «Мелкие, трудноразличимые, но ровные строчки открыли поэтическую грань строгого отца: “Это было самое прекрасное в моей жизни с тех пор, когда я себя помню… Так, спустя время, будет вечно памятна наша связь дружбы и любовь”». И хочется раствориться в этой любви, что десятилетия назад, совсем в другую эпоху, связывала незнакомых лично библиофилу людей. Ибо в каждом из них есть частичка тех, кого он тоже любил безмерно и беззаветно, безусловно и добродетельно, как с присущим ей талантом показала Анна.

Основное внимание в своём сборнике автор уделяет семейным ценностям, незаслуженно позабытым современниками за вечной гонкой в поисках успеха. Она открыто и без лукавства говорит о своих чувствах, ненавязчиво признаваясь в бессмертной привязанности к родителям, своим бабушкам и дедушкам. Им она посвящает самые яркие строки, в которых, как на удивительно чётком и романтичном чёрно-белом снимке, запечатлены её «живые и яркие воспоминания детства».

Но ценность «Путешествия в детство» не только в возможности ощутить атмосферу давно минувших лет и прикоснуться к теплу души писательницы. Экскурсия в иное время – не единственная задача, поставленная перед собой Анной Завадской. Оперируя опытом, накопленным за годы, прошедшие с той далёкой, но памятной поры, она анализирует свои эмоции и переживания, помогая проделать то же самое читателю, ищет причинно-следственные связи между давно минувшими событиями и их опосредованным влиянием на будущие свершения. Автор не просто ностальгирует, погружаясь в омут времени и выныривая в разных точках линии своей судьбы, она пытается связать воедино узелки, из которых складывается цепочка жизни: «Будучи врачом, я знаю, что центры звукового и цветового восприятия находятся в центральной нервной системе рядом. Неслучайно многие композиторы видят мелодии в цвете, а художники слышат музыку своих полотен. И кто знает, рисовала бы я портреты друзей в последнем классе школы и писала бы сочинения по литературе в стихах или нет… если бы эти росточки творчества не получили свою порцию “музыкальных витаминов”». Постепенно из отдельных мгновений-пазлов складывается автопортрет Анны. Но внимание читателя концентрируется не на внешних чертах, а на внутреннем мире этой талантливой женщины – богатом, разнообразном, вечно молодом и наполненном чувствами.

«Путешествие в детство» – идеальное название для сборника, состоящего из остановок-рассказов, между которых, подобно змейке железной дороги, вьётся авторская мысль. Что же там за следующим поворотом? Какой нотой он отзовётся в сердце? Какую палитру цвета и света подарит? Как повлияет на сознание? А на подсознание? Чем запомнится на долгие десятилетия? Листая страницы, трудно не поддаться этому круговороту обыденных, но наполненных глубоким смыслом событий, бережно хранимых в сердце Анны Завадской. Невольно возникают ассоциации, которые вытаскивают из запылённых уголков памяти, из-под вороха наслоившихся друг на друга жизненных происшествий образы собственного детства, откуда, как известно, родом каждый из нас.

Малкова Ирина Игоревна,

член Союза писателей России

Анна Завадская родилась в 1951 г. в городе Сатке Челябинской области. Окончила Челябинский государственный медицинский институт. Заслуженный врач России. Выпускница Литературных курсов Челябинского государственного института культуры (2018 г.).

Пишет прозу для детей и взрослых. Автор книг «Сказки феи Ниточки» (Волгоград, издательство «Перископ-Волга»), «Невыдуманные рассказы про пса по имени Марс» (Челябинск, издательство «Цицеро»). Публиковалась на сайтах Ассоциации писателей Урала, «Российский писатель», литературного проекта «Молодое око». Печаталась в тематических сборниках издательства «Союз писателей» (Новокузнецк, 2019, 2020, 2021), издательства «Перископ-Волга» (2020, 2021).

Лауреат Международного российско-канадского конкурса «Сказки XXI века – 2015», Всероссийского конкурса «Поэзия русского слова – 2018, 2020». Лауреат Международного литературного конкурса «ДИАС-2021».

Финалист Международного фестиваля «Мгинские мосты – 2019».

Очерки «Путешествие в детство» вошли в короткий список Всероссийского конкурса «Во славу Бориса и Глеба – 2019».

Бабушкины шаньги

В детстве меня на всё лето отправляли к бабушке с дедушкой в маленький уральский городок, похожий скорее на деревню. Ехали мы туда с мамой по железной дороге почти двое суток с двумя пересадками. Лет до десяти это было моим единственным дальним путешествием. Сначала гул и металлический запах вокзала, потом стук колёс, мелькающие картинки за окном и чай в гранёных стаканах с подстаканниками – все это будоражило детское воображение и не давало усидеть на месте.

В Свердловске нас встречал дедушка, мамин папа. Он подхватывал меня сильными руками с подножки вагона, высоко поднимал, проверяя, намного ли я выросла за зиму. Потом обнимался с мамой.

Дедушка обязательно встречал меня с подарком. Почему-то особенно запомнился один – голубые туфельки с ремешками на пуговках. Я пятилетняя самой себе казалась в них очень нарядной.

После торопливого обмена новостями мы с дедом садились на пригородный поезд, а мама оставалась на перроне и долго махала нам рукой.

Меня не огорчала предстоящая долгая разлука с родителями. Душа была полна нетерпеливой радостью от скорой встречи с «бабинькой», как называли ребятишки в этих краях своих бабуль.

За Нижним Тагилом вагон постепенно наполнялся людьми, разговаривающими с совершенно особенной интонацией. Казалось, их быстрый говорок состоял из одних вопросов, вовсе не требующих ответов. И в нём так много встречалось словечек, которых я нигде больше не слышала: «пошто́» вместо почему, «баска́я» в смысле красивая, «ро́бить», «бла́знится», «пужаться». Это приводило меня в восторг, и я начинала «гуторить» подобным образом на второй же день по приезде. А моя мама, выросшая здесь, но выучившаяся на учительницу в большом городе, приезжая за мной в конце лета, приходила в ужас от приобретённых дочерью местных языковых навыков.

От вокзала мы с дедушкой шли пешком. В одной руке он нёс чемодан, а другой крепко сжимал мою ладошку. Но как только мы выходили на знакомую улицу, ноги сами несли меня вприпрыжку с горки вниз по пыльной дороге, по деревянному мостку через речку и снова в горку, по зелёной травке, к бабушкиному дому. А она уже ждала, сидя на завалинке под окошком, улыбалась доброй улыбкой и принимала меня в мягкие объятия. У ног её, приветливо лая и виляя хвостом, крутился мохнатый чёрно-белый пёс Трезор.

Я с разбегу окуналась в деревенскую жизнь, наполненную простыми радостями.

Бабушка с дедушкой жили в большом по тем временам, деревянном доме на шесть окон. И он, как живое существо, ждал моего приезда, бережно сохраняя с прошлого лета все таинственные закутки и местечки, как будто специально созданные для ребячьих игр. Крытый просторный двор, застеленный досками, по которым можно бегать босиком, встречал привычным запахом свежена-колотых и уложенных дедом в высокую поленницу дров и вздохами коровы, доносящимися из хлева. Тут же в непогоду бегали и курочки с цыплятами. Кормить их зерном, следить, чтобы в поилках всегда была водичка, и вовремя подметать двор веником было моей работой-забавой на всё лето.

На завалинке вдоль стены дома выстроились в ряд большие вёдра с колодезной водой, и среди них – два маленьких ведёрочка, пока пустых. Над ними, на отдельном крючке, поодаль отбольших коромысел, висело расписное маленькое. Вот и второй подарок-сюрприз!

Теперь я тоже буду ходить по воду к колодцу, как бабушка, как мои здешние подружки!

Со двора в дом вело крыльцо с широкими крашеными ступенями и двумя скамейками-завалинками по обеим сторонам – самое удобное место для игры в куклы. Таинственную темноту и прохладу просторных сенок, где стоял ларь с мукой и хранились дедушкины инструменты, от приветливого тепла и света избы отделяла тяжёлая дверь с высоким и широким порогом.

Главной в передней части дома была русская печь. Вдоль её большого тёплого бока расположилась деревянная кушетка-лежанка. На ней бабушка, у которой часто болели ноги, отдыхала днём. За печкой, укрытый занавеской-задергушкой, прятался жестяной рукомойник. На полатях всегда лежало одеяло с подушкой, но залезать туда летом не хотелось. А большое жерло печи, закрытое металлической заслонкой, выходило на маленькое пространство, именуемое печным углом или кухней. Здесь помещались всего лишь прилавок, лавка у стены да деревянная навесная полка для посуды, прикрытая вышитой занавеской.

За занавеской, кроме тарелок, в уголочке стояли иконки – портреты Боженьки, как я их называла. Бабушка не разглашала свою веру в Бога, так как её единственная дочь, моя мама, преподавала историю и атеизм в школе, а зять, мой папа, состоял в коммунистической партии.

В кухонном полу, между печью, столом и лавкой, под домотканым половичком скрывался вход в подпол. Лазила я туда с превеликим удовольствием и любопытством. Широкие, как везде в доме, ступени вели в чистое просторное помещение. Тут на полках, прикреплённых дедушкой к стенам, выстроились банки магазинных и домашних консервов, глиняные кринки с молоком, сметаной и топлёным маслом, обвязанные поверх крышек чистыми тряпицами. В углу стояла деревянная кадка с хрустящими укропными солёными огурцами, а рядом – кадушечка поменьше, где ещё с прошлого года хранились под гнётом белые крепкие грузди. Бабушка обычно ставила голубую крашеную табуретку возле открытого подпола и, посмеиваясь, руководила мной, подсказывая, где и что искать, пока я изучала все закоулки этого таинственного царства изобилия.

Печь служила бабушке верой и правдой и наполняла дом разными ароматами. Кроме запаха готовящейся пищи, в зависимости от сезона, в избе стоял дух сушёных грибов и лесных ягод или томящихся кедровых шишек. Нынешним хозяйкам, владелицам навороченных духовок – с градусниками, таймерами, различными режимами и конвекцией воздуха, – не понять, как можно приготовить наваристые щи, ароматное жаркое, пышные пироги и даже испечь капризные безе в русской печи, растапливаемой дровами.

У бабушки моей никогда ничего не подгорало и всё получалось необыкновенно вкусным. Сегодня, встречая в супермаркетах сдобные изделия под названием «французские вафли», я с ностальгией вспоминаю вафли моей бабиньки. По форме продукт современной кулинарии тот же, но по сути не имеет ничего общего с пышным мягким лакомством, которое она готовила в чугунной форме с длинными ручками в жаркой печи. Я брала ещё горячую вафлю, наливала в квадратные вмятинки сгущёнку и с наслаждением откусывала. Сладкие капли стекали по подбородку, склеивали пальцы, капали на платье…

На каждый день бабушка готовила еду самую простую. Но никогда и нигде позже я не ела такого ароматного куриного супа с золотистым бульоном, как у бабиньки. И её паровые котлетки хотелось проглотить со сковородкой вместе. Даже отварная картошка казалась необыкновенно вкусной: погребная, рассыпчатая, с топлёным маслом и укропом, с горбушкой ещё тёплого, только что испечённого хлеба и кружкой холодного молока.

Примерно раз в неделю бабушка устраивала день большой стряпни и ещё затемно ставила тесто в большой глиняной конусообразной посудине под названием «квашонка». Когда я просыпалась, оно, прикрытое чистым полотенцем, уже вовсю дышало и пыхтело, как живое. Я знала, что к вечеру прилавок, лавка, круглый стол в горнице будут заняты хлебными караваями и пирогами, маковыми витушками и шаньгами – творожными и картофельными. В остывающую печь бабушка ставила на ночь большие листы с маленькими беленькими комочками взбитых с сахаром яичных белков. Кутру они превращались в нежнейшие безешки с задорными хохолками и слегка влажной сердцевинкой.

Меня всегда удивляло количество бабушкиной стряпни.

– Бабинька, зачем так много? – интересовалась я.

– Не умею по-другому, внучка. Рука так поставлена. Да лишним ничего не будет. Соседки зайдут почаёвничать, к тебе подружки прибегут – вот всё и пригодится к столу.

И правда: у бабушки ничего не засыхало и не пропадало. А стряпня её славилась по всей улице, где, к слову сказать, в каждом втором доме жил какой-нибудь родственник, или сродник, как здесь называли, не вдаваясь в степень родства. Даже через много лет, когда дедушка ушёл из этой жизни и бабушка осталась одна, она не изменила своей привычке: если стряпать, то стряпать много.

Мама моя, став городской жительницей и живя вдали от родительского дома, более всего скучала по бабушкиным (для неё – маминым) шаньгам. Это такие открытые уральские пироги, совсем не похожие на стряпню, именуемую ватрушками, в виде сдобной булочки с толстыми краями и шлепком начинки посередине.

У уральской шаньги края тоненькие, нежные, начинки в неё положено много. Творог для творожной шаньги бабушка варила сама, добавляла в него только яйца, а сверху щедро смазывала жирной сметаной, снятой с молока от своей коровы. Из печи такая шаньга доставалась, покрытая коричневыми плёночками. Только тогда пыхтящую её поверхность бабушка густо посыпала сахарным песком, который таял на глазах и впитывался творожным нутром.

Мама моя отдавала предпочтенье шаньгам с картофельной начинкой, в приготовлении которых тоже имелись свои тонкости. В толчёную картошку бабуля добавляла яйца, соль и топлёное масло, а сверху опять смазывала сметаной. Шаньги она лепила размером с большую тарелку, взять такие в руки было невозможно, и потому их и ели, держа на тарелке и откусывая свисающий край.

Я давно сама стала бабушкой, у меня трое внуков. И всегда, когда завожу тесто, я вспоминаю бабиньку. А если я хочу порадовать семью и друзей настоящей шаньгой, то иду на рынок и покупаю молочные продукты нужного качества у жителей Башкирии, понимающих в этом толк.

Летом мой дом наполняется детскими голосами и дрожит от топота ног подрастающих внуков. Я стряпаю пирожки по собственному фирменному рецепту и, конечно, бабушкины шаньги. Гляжу, как исчезают они со сказочной быстротой, поедаемые нашими и соседскими детьми, и думаю: «Какой замечательный способ сказать о своей любви к дорогим тебе людям – вкусно накормить их!»

Этим искусством в совершенстве владела моя бабинька…

Д еушка – семи делу шка

Стучат, постукивают колёса вагона. Я лежу на верхней полке и смотрю, как проносятся за окном картинки. Сверху мне всё видно лучше. Вон корова с телёнком на полянке пасутся. А вон мальчишка на велосипеде крутит педали. Видно, что торопится, наверно, наш поезд догнать хочет. Всё, отстал, зато домики показались. На бабушкин похожи. Не успела рассмотреть. А теперь – деревья. Большие. Высокие. Как их много! Дремучий лес! Как близко, совсем рядом. Мелькают так быстро-быстро! Глаза устали!

Отворачиваюсь от окна и, глядя в потолок вагона, мечтаю о скорой встрече с бабинькой и своими подружками-сёстрами. Представляю себе, как все непременно будут радоваться моему приезду и удивляться тому, какая стала я взрослая. Конечно, уже ведь не детсадовка, как позапрошлым летом, а первый класс закончила, и не как-нибудь – на одни пятёрки! Не зря ведь дед разрешил мне ехать на верхней полке; даром что это пригородный поезд и все другие пассажиры сидят на нижних. И мама, прощаясь со мной на перроне большого свердловского вокзала, поцеловала меня и велела присматривать в дороге за дедушкой. Я и присматриваю: иногда свешиваю голову с полки вниз и прислушиваюсь к его разговору с пассажирами нашего купе, такими же окающими и шшокающими, как он и все вокруг.

Какие живые и яркие детские воспоминания! Как будто это было вчера – я опять на всё лето ехала к бабиньке Мане, доброй, хлебосольной и весёлой. А она ждала меня, свою единственную внучку, в уютном доме с шестью окошками в резных наличниках.

Забот в деревенском хозяйстве всегда хватало: содержать дом в чистоте, поддерживать порядок во дворе, обихаживать скотину. Дедушка ещё работал на заводе, поэтому от него пахло железками и машинным маслом.

День у них с бабушкой начинался рано. Спросонья я слышала хлопанье дверей, скрип ворот, петушиную разноголосицу. Потом раздавалось мычанье коров, цокот лошадиных копыт и щёлканье пастушьего кнута. Они постепенно затихали, удаляясь. Наступала тишина. Снова наваливалась дремота. Но скоро по избе разливались вкусные ароматы и бабушкин ласковый голос будил меня.

Я ещё несколько минут, нежась, лежала на мягкой перине и наблюдала, как кошка играет с упавшим клубком, а солнце сквозь задёрнутые шторки рисует на полу кружевной узор.

Мне очень нравилось убранство бабушкиного дома. Узорчатые подзоры украшали торжественную кровать с высокой пирамидой подушек, укрывшейся белоснежной кружевной накидушкой. В дверных проёмах висели длинные полотняные шторы, а на окнах – коротенькие задергушки. Вышитая скатерть покрывала круглый стол в большой комнате, а такие же нарядные салфетки – комод и нижнюю часть резного буфета. Всё было сделано бабушкиными руками.

Я до сих пор берегу одну скатерть из выбеленного льна, расшитую яркими узорами гладью, одинаково нарядную с лицевой и изнаночной сторон. Кроме неё, в семье трепетно хранится ещё одна реликвия, сочинённая бабушкой к моему рождению, – уголок для младенца из тончайшего батиста, украшенный по всем четырём сторонам и в центре филигранной вышивкой ришелье. В него наряжали новорождённых уже трёх поколений нашего рода.

Моя бабушка умела всё. В углу спальной части дома примостилась расписная, с ножным приводом швейная машинка «Зингер», в сенках стоял станок с челноком, на котором бабушка при необходимости ткала грубоватые, но такие нарядные половики, а за печкой притаилась прялка. Я любила наблюдать, как из-под бабинькиных толстых пальцев выползает тоненькая нить и сама наматывается на пляшущее веретено.

Бабинька, когда у неё случалось нездоровье и больные ноги не давали ей хлопотать по дому, пристраивалась с каким-нибудь задельем на жёсткой кушетке-лежанке у печи. А я, если не убегала на улицу с подружками, мостилась рядом, с любопытством глядя, как ловки в работе бабушкины руки в синих полосках вен.

Мне хотелось быть такой же умелой, и бабушка всегда разрешала пробовать силы в занятиях, мне не знакомых. Она учила меня месить тесто, орудовать скалкой, рубить капусту сечкой в деревянном корытце, подсказывала, что мыть полы лучше вдоль половиц, а не поперёк, показывала, как правильно выкручивать мокрую тряпку. Под бабушкиным присмотром я, маленькая, шила куклам наряды, вышивала салфетки и вафельные полотенца. В семь лет знала, что такое стебельчатый шов, простой и болгарский крест, умела обметать срез и «закозлить» край.

В то лето бабинька, узнав, что зимой я самостоятельно научилась делать спицами простые петли, подарила мне первый детский альбом по вязанью и научила вязать носки и варежки.

В доме повсюду валялись мои незаконченные рукоделья. Обладая нетерпеливым характером и неуёмным любопытством, я по обыкновению бросала начатое на полдороге, потому как всегда находилось что-то ещё более интересное для маленькой девочки. Поэтому бабушка придумала для меня прозвище – «деушка-семиделушка».

Любопытно, что моя мама, бабушкина дочка, за всю жизнь не держала спиц в руках и не умела вышивать. Я же с удовольствием впитывала все умения, какими бабинька щедро делилась со мной. Она даже умудрилась научить меня, пятилетнюю, бить чечётку тогда, когда сама этого делать уже не могла из-за болезни ног, и отбивала нужные ритмы ладонями по столешнице.

Конечно, у меня не всегда всё получалось. Мне так и не покорилась прялка с веретеном. А сколько раз я возвращалась от колодца в мокрых сандаликах и с пустыми вёдрами! Это ведь очень непросто – идти с коромыслом на плечах так, чтобы вода, налитая до краёв, не колыхалась и не выплёскивалась на траву. Живя в городской квартире, я просто открывала кран при надобности, но у бабушки мне хотелось быть такой ловкой, как требовала деревенская жизнь. И если моя бабинька и подружки лёгкими павами плыли к дому с полными вёдрами на коромыслах, то и я этому научилась.

Вот чего не умела делать, так это бегать по земле босиком. Нежные пятки городской девочки приятно щекотала зелёная травка. Но как только нога ступала на каменистую тропку, все песчинки и галечки впивались в подошву грубыми гвоздиками, и я бежала обуваться в сандалии.

Позади дома начинался большой огород, где каждое лето выделялась пара грядок для меня. Дедушка подарил мне детский набор огородных инструментов. И я с воодушевлением поливала своё маленькое хозяйство, выдёргивала сорную травку и ждала, когда потолстеют морковные хвостики или надуются круглыми семенами стручки сладкого гороха. Это занятие казалось гораздо увлекательней, чем строительство песочных куличиков в родном городе.

Очень весело было и приглядывать за цыплятами, когда их начинали выносить на полянку перед домом. Жёлтые пушистые комочки бестолково сталкивались, роняя друг друга, и тоненько пищали. А я зорко следила, чтобы никто не потерялся, проявляя, наверно, большую озабоченность, чем их мама-курица. Цыплята росли на глазах. Уже через две недели у них вырастали пёрышки на хвостах и крыльях, а молодые петушки начинали устраивать первые бои.

Меня радовало, что у бабушки водились только куры и не было гусей, которых я боялась. Гусей разводила двоюродная тётка Валентина, чей дом стоял через дорогу напротив. Когда я направлялась в гости к её дочкам, то внимательно осматривала улицу: далеко ли гусиный выводок? Оценив расстояние до воинственных птиц, я стремглав неслась к дому сродников, а гуси, вытянув шеи, с шипением гнались следом, пока калитка не захлопывалась перед их клювами.

С удовольствием я участвовала с бабинькой в хозяйственных хлопотах. Одним из таких полезных развлечений был поход с выстиранным бельём на городской пруд. Лет с восьми я ходила вдвоём с бабинькой, и она учила меня полоскать бельё и отбивать его деревянным вальком. Бабушка управлялась с большими вещами, а мне поручала салфетки и полотенца. Я старалась изо всех сил, размахивая маленьким вальком, специально выструганным для меня дедушкой.

С двенадцати лет я уже самостоятельно справлялась с этой работой. Сговорившись с кем-нибудь из сестёр, мы выезжали каждая со своего двора, толкая перед собой одноколёсные тачки с большими корзинами, наполненными выстиранным бельём, пахнущим хозяйственным мылом. Наперегонки бежали мы с неповоротливым грузом в проулок, пересекали три улицы и выруливали прямёхонько к пруду. На деревянных мостках, выбеленных мылом, водой и солнцем, обязательно уже кто-то был.

Тачки мы оставляли на берегу. Тут же и разувались. На чистые доски выходили босиком и, помогая друг другу, выносили сюда же тяжёлые корзины. А потом под брызги, смех и девчачьи разговоры закипала работа до ломоты в плечах. Простыни и пододеяльники полагалось выполоскать в пруду, выбросить на доски, отбить вальком, потом снова выполоскать и повторить так многократно, пока чистое бельё не станет скрипеть под пальцами и источать непередаваемый запах свежести. Только тогда его разрешалось отжать и уложить в корзину. Обратно мы шли не спеша, продолжая нескончаемую девчоночью беседу.

Я гордилась своими умениями, но порой детским хвастовством ставила бабиньку в неловкое положение. Так, однажды (мне было одиннадцать) мама отдала нам с бабушкой свой трикотажный жакет на растерзание. В те времена вещи часто перешивали. С жакетом мама решила расстаться то ли потому, что он подсел от стирки, то ли она сама поправилась, то ли наряд просто надоел. А я подросла и нуждалась в обновке.

Не решившись разрезать хорошую вещь, бабинька обратилась к портнихе, обшивавшей пол-улицы. Зинаида пришла важная, покрутила жакет и отодвинула, решительно заявив, что шкурка выделки не стоит – крой сложный, ничего путного не получится.

Бабинька, по обыкновению, пригласила гостью к столу и принялась угощать её чаем с хворостом в виде розочек. Я же тихонько скомкала забракованную одёжку, выскочила за ворота и припустила бегом к любимой старшей сестрёнке Людмиле.

Тринадцатилетняя Люда, подобно мне, не видела препятствий в исполнении любой нашей фантазии. Она надела на меня жакет, вооружилась ножницами и иглой с ниткой и с воодушевлением принялась за работу. Я стойко терпела неудобства долгого стояния в виде манекена и ойкала, когда иголка прокалывала не только ткань. При этом я ещё периодически бегала к зеркалу и указывала, где и что не так.

Собрав на мне обновку, Люда громко застрочила на швейной машинке. А я нетерпеливо подпрыгивала рядом и подгоняла:

– Скорей! Ну, скорей! Нужно успеть, пока Зинаида не ушла!

– Успеем! Она по три часа чаи гоняет, – успокаивала меня сестра.

Когда я влетела в избу в новом ярко-зелёном жакете, портниха не спеша пила пятую чашку чая и рассказывала о том, какие наряды кому пошила.

– Вот, смотрите! – восторженно завопила я. – Видите, как красиво! А вы говорили, что ничего не получится! Это мы с Людой сделали!

Зинаида поперхнулась чаем. Бабинька засуетилась возле стола, пряча улыбку. А я, покрутившись перед оторопевшей швеёй, так же стремительно вылетела за порог, торопясь поделиться с сестрой полученными впечатлениями. Бабушка так и не сделала мне выговор за неучтивое поведение перед гостьей. Наверно, ей просто понравилась наша с Людой работа. По семейным фотографиям да содержимому старинного сундука я знала, что она и сама когда-то была франтихой.

Большой кованый сундук стоял в передней избе, слева от входной двери. Лет до десяти я спокойно могла лечь на нём и вытянуться во весь рост. В сундуке хранились сокровища. Сверху лежали отрезы, подаренные моей мамой по какому-либо случаю. Но самое интересное пряталось на дне: плюшевая кацавейка, отороченная узкой полоской каракуля, каракулевая же шляпка с чёрной вуалькой в мушках, бархатная муфта, расшитая бисером, какие-то кружева, перчатки, пуговицы в круглой металлической коробке и ещё много чего любопытного. Бабинька осторожно доставала каждый предмет, встряхивала, разглаживала. От содержимого сундука пахло нафталином. Я каждый раз рассматривала старые узоры, трогала пальчиками бусы и петельки и всё старалась примерить. Потом вещи складывались в том же порядке и скрывались под крышкой с медными уголками до следующего раза.

По вечерам семья собиралась за общим столом. Длинное чаепитие с разговорами переходило в игру в лото или в карты, в «дурачка». Этому меня тоже научила бабушка. И она так ловко управлялась с картами, что я частенько оставалась не просто дурачком, а «дурачком в погонах», так как моя бабинька со смехом пристраивала мне на плечи две простые шестёрки. Но это не казалось обидным.

Став взрослой, я не перестала быть «деушкой-семиделушкой» – в том смысле, что умею делать два-три дела сразу. В квартире всегда имеется несколько начатых рукоделий. Правда, теперь я всё доделываю до конца. Работая врачом, я никогда не теряла интерес к ручному труду. С мужем мы вырастили образованных и «рукастых» детей. Внуки активно влезают во все мои хозяйственные хлопоты, соревнуясь друг с другом в быстроте и умении. А я не устаю благодарить за это мою бабиньку.