Текст книги "Удар Скорпиона"

– Прости, – она так густо покраснела, что губы на фоне багровых щек казались совсем белыми.

Потрясающе! Я тут же перестал мямлить и уставился на нее злыми глазами.

– Ренат, я… – мама смотрела умоляюще.

А я изучал узоры у нее на платье. Вот идиот. И ведь уже давно заметил, не сейчас. Этот ее косяк с одеждой. Она же сама по себе маленькая, стройная, а тут какие-то дикие кофты, юбки. Как на бегемота сшиты! Я думал, это Оксанины. Ну, что мама просто чужую одежду носит, потому что ее вся сгорела. А тут вот что, оказывается.

– Понятно, – я наконец оторвался от платья и уставился куда-то в пол, чтобы не видеть ее лицо.

– Ренат, – мама потянулась в мою сторону. – Ну что ты?

Она явно вознамерилась меня обнять. Ха-ха, хорошенькое утешеньице.

Я отступил назад, потом еще раз и только тогда уже, с расстояния, посмотрел ей в глаза:

– И кто отец?

– Ренат! – еще жарче вспыхнула мама. – Думай, что говоришь!

Я мстительно ухмыльнулся. Не знаю почему. Просто было такое чувство, как будто это она меня ударила.

– Просто уточняю, – голос у меня звучал спокойно, даже равнодушно, но внутри все жужжало и колошматилось, как будто я шмелей наглотался.

– Знаешь, – мама со злостью выхватила у меня чемодан. – Иногда ты хуже близнецов!

И зашагала вперед, гордо волоча за собой нашу громадину.

Я взял близнецов за руки, и мы потащились следом. Сёма все ныл, так что у меня начало сводить зубы. Я сжал их крепко-крепко, пока не почувствовал боль. Стало чуть легче.

– Не ной, – велел я ему строго. – Скоро приедем.

Ага, знать бы еще куда. А еще зачем и почему. И еще много всего разного.

Пока мы проходили контроль, я, не отрываясь, сверлил глазами мамину спину. Ребенок. Еще один малыш. И как она его вообще рожать собирается? Без папы!

Горло у меня горело таким огнем, что глотать было больно.

«Теперь осталось только заболеть и умереть, – думал я с горечью. – А что, это идея! Папа умер, он горевать не станет. Мама вон скоро нового себе родит, здорового. А близнецам вообще все равно. Они же маленькие. День-два, глядишь, и забудут меня».

Я, наверное, еще никогда не был так близок к тому, чтобы взять и зареветь. Расплакаться от злости, или ярости, или просто от обиды, как какая-то девица сопливая. Но пока думал, каким чудом сдержаться, меня вдруг само по себе отпустило.

Мы наконец прошли контроль и вышли в огромный зал, гудящий от голосов, смеха и скрипа багажных тележек. Но даже через весь этот гам я сразу услышал окрик:

– Алёна!

Конечно, странно. Мало ли на свете Алён. Но я почему-то сразу закрутил головой, пытаясь вычислить кричащего. Как будто понял, что эта «Алёна» – нам.

То есть маме. И точно! Она стала как вкопанная, грохнув чемоданом о землю. Застыла, как статуя, с большими такими, круглыми глазами.

Я проследил, куда она смотрит, и увидел человека, пробирающегося к нам через толпу.

Человека – это мягко сказано. Гиганта. Великана. Я не знаю, как еще… Он был нереально огромным. Высоченным и широким, как шкаф. Чистый Халк, короче.

Или просто Мальборо? Он и правда на него смахивал не передать как. Как будто удрал из американского вестерна. Джинсы, рубашка, шляпа какая-то. Я еле сдержался, чтобы не спросить у мамы, а где его кольт.

– Аим, – мама вдруг ожила и даже что-то пролепетала.

– Аким, – уже отчетливо выдохнула она и бросилась к нему со всех ног. Он поймал ее, кажется, на лету и подхватил. Я сразу напрягся, глядя, как они обнимаются.

Вообще-то на моем месте любой бы занервничал. Когда какой-то незнакомый мужик лезет обнимать твою маму – разве это не повод дать ему по носу?

Ну-ну, главное допрыгнуть.

И кстати, насчет незнакомого мужика я погорячился. Он был знакомым! Знакомым до жути, а я стоял и не мог понять, где и когда я его видел.

– Папа, – завопил вдруг Ерёма. – Папоцька!

Он уже кроме шуток готов был бежать, но я вовремя вцепился ему в куртку. Еще не хватало! Я, если честно, просто офигел. Чего только не передумал, пока хромал вместе с близнецами в их сторону. Мама. Какой-то левый мужик. Ерёма зовет его папой. Может, мне это всё снится?

Но потом я дохромал и понял. Еще до того, как мама успела что-нибудь объяснить. Я просто увидел его лицо. Широкое, загорелое, со знакомой продольной ямкой на правой щеке. Он внимательно смотрел на меня своими черными глазами. А я смотрел на него. Смотрел на своего папу.

* * *

Конечно, постаревшего. Но я все равно его узнал. Да и как я мог не узнать! Это было его лицо, такое родное, что у меня челюсть сдавило.

– Мама, – натужно позвал я. Может, даже про себя, раз она никак не отреагировала.

Мама стояла, уткнувшись лицом ему в рубашку, и вздрагивала. Плечами, спиной, вообще вся. Я не слышал ни звука, но видел, что она плачет. А он гладил ее по спине и приговаривал:

– Ты поплачь. Поплачь, девочка.

Голос был другой. Не папин. Такой же низкий, но с каким-то сипом внутри. Как будто он простуженный.

– Мама? – я затравленно топтался на месте, глядя, как вырвавшийся на свободу Ерёма ластится к его ногам.

– Ну-ка, посмотрим. Кто это у нас тут? – он осторожно отстранил маму и подхватил нашего подлизу на руки.

– Папа? – Ерёма вопросительно тыкал в него пальчиком.

– Не очу к папе, – Сёма же наоборот – подозрительно хмурил бровки. – Не мой папа!

Я и сам видел, что не мой. Но сходство было потрясающим!

– Ренат, – прошелестела заплаканная мама. – Познакомься, пожалуйста…

Я внутренне напружинился, готовый услышать все что угодно. Но только не то, что она сказала:

– Это твой дедушка.

– Здравствуй, сынок, – он протянул мне загорелую руку.

– З-з-здравствуйте, – я таращился на нее, точно пленный немец. Потом сообразил, что стою, как бескультурный пень, и протянул свою.

Ладонь была теплой и шершавой на ощупь.

– Отставить выкать, – весело подмигнул мне дедушка. – Мы же свои люди.

Я очумело кивнул. Свои люди? Еще несколько минут назад я даже не подозревал о его существовании, а тут…

– Ну что, по коням, – он хлопнул меня по спине с такой силой, что я чуть легкие не выплюнул, и мотнул головой куда-то в сторону. – Выход там.

Главное, забрал у меня Сёму и пошел, насвистывая. Я думал, тот начнет орать, но нет. Сидел у этого ковбоя на руках, как гвоздь, все на Ерёму поглядывал. Проверял, видно, как тому сидится.

А я стоял и думал: «Что за бред он там нес? По каким коням?» – и крутил головой как ошалелый. Со мной такое было впервые. Ну понятно, да, контузия. Но раньше я хоть как-то соображал. А тут всё – полный паралич.

– Мама? – заторможенным голосом позвал я. – А как я на лошадь-то? Ну, у меня же нога.

Я реально не мог доехать, что вообще происходит. Стоял, хлопал ртом, как идиотик.

Мама, судя по виду, тоже была слегка не в себе. Еще и улыбалась зачем-то. А ведь только рыдала. Странно, в общем.

– Мама, – я настойчиво дернул ее за рукав. – Ты меня слышишь?

– Что? А? – она вдруг часто-часто заморгала.

– Я говорю, что на лошадь эту дурацкую не сяду, – как мог терпеливо пояснил я. – Ни за что!

– Какую лошадь? – удивилась мама, все еще улыбаясь.

– Ну… этот же… как его там… дедушка! – я нервно оглянулся. – Он же сказал, мол, давайте по коням!

Мама прыснула. Я решил, что померещилось. А она опять, уже в ладони. А потом я смотрю, натурально хохочет! Чуть ли не сгибается.

– Мам, ты что? – я даже немного запаниковал. Может, у нее это нервное? Или вообще – из-за ребенка. Я читал, у многодетных такое бывает. Ну, типа расстройство личности.

– Алёна, – обернувшись, прогремел дедушка. – Давайте скорее, а то до темноты не доберемся.

«Нормально, да? – подумал я. – Не успел явиться, а уже раскомандовался».

– Сынок, – пока я возмущался про себя, мама, наоборот, успокоилась. – Это выражение такое – по коням. А поедем мы, как обычные люди, – на машине.

– И то хлеб, – я издевательски закатил глаза, хотя на самом деле чуть со стыда не сгорел из-за собственной тупости.

– Ренат, – мама положила мне руку на плечо. – Я тебя прошу – не злись. Вот увидишь – все будет хорошо.

Я картинно округлил глаза:

– Лучше, чем сейчас? Быть того не может!

Но мама, как ни странно, не купилась.

– Может, – сказала она, неуверенно беря меня под руку. – Может.

И мы пошли вперед.

* * *

В машине близнецы почти сразу уснули. Я сидел между ними и слушал, как они тихонечко сопят. Меня это успокаивало.

Хотя о чем это я? Теперь, когда в нашей жизни появился ковбойский дедушка, спокойствие, я уверен, мне будет только сниться. И если честно, эти его манеры – подай-принеси, как бы это сказать… мне не особо по вкусу! Нашел себе слугу. Главное, открыл багажник и такой – давай сюда чемодан. Кто? Я? Серьезно?! Да его и втроем не поднимешь!

А самое неприятное то, что я даже объяснить ничего не смог. Ну, про то, что он тяжелый. Этот верзила взял его одной левой и закинул внутрь, как будто он пухом набит, а не вещами на все времена и случаи (Оксана постаралась).

И такой мне:

– Ничего-ничего, сынок. На Марьянином молоке ты в два счета окрепнешь.

Марьяна – это кто вообще? Корова?

Но я только так подумал. А вслух ничего не сказал. И потом, больно мне надо оправдываться. Был бы он нормальным дедушкой – не сидел бы в своем Витебске, а с нами бы жил. На стадион со мной ходил. Тогда бы он знал, что никакой я не хлюпик. Просто реально, чемодан этот – прямо зверь какой-то. И этот, который Мальборо, – тоже.

Серьезно, я никак не мог его раскусить. Кто он такой? Откуда взялся на нашу голову? И почему не взялся раньше? Я все ждал, когда мы приедем, уже и не важно куда, главное, чтобы поскорее. Чтобы я мог расспросить обо всем маму.

Но мы всё не приезжали. Я сидел, вытянув шею, и смотрел в окно. Дорога тянулась, вилась, сначала долго вверх, потом резко вниз, через леса, поля и коротенькие деревушки. Я таких раньше никогда не видел. Чтобы так – не успел заехать в деревню, а она уже заканчивается. И церкви повсюду. Маленькие, большие. Разные! Но я на них особо не смотрел, потому что такое и у нас – не редкость.

На дорогу я вообще смотрел постольку поскольку. Я просто делал вид, а на самом деле слушал в три уха, о чем там мама с ковбойским дедушкой шепчутся.

– Он знает? – услышал я мамино тихое.

– Скоро узнает, – дедушка мельком взглянул на меня в стекло. – Парень-то наш один в один – Саня. Красавéц стал! А как вымахал.

«Так, стоп! – я еще сильнее вытянул шею. – Ему-то откуда знать, кто и как там вымахал и стал, если он меня первый раз видит».

Или не первый?

Я покосился на стекло, а там он! И мы прямо встретились глазами! Я сразу отвел свои в сторону, а потом вообще закрыл – притворился спящим. Но даже с закрытыми глазами чувствовал, как он смотрит на меня. Внимательно так. Как будто изучает.

Я сидел зажмурившись довольно долго, пока не почувствовал, что начинаю засыпать. И даже, наверное, заснул, но потом вдруг проснулся от маминого взволнованного голоса:

– Зря все же ты не предупредил. Раскричится ведь. Детей напугает.

– Не волнуйся, Алёна, – дедушкин голос звучал куда более уверенно. – Я вас в обиду не дам.

– Ох, Аким. Зря ты это затеял, – никак не успокаивалась мама. – А что я Ренату скажу? Как объясню все?

Ковбойский дедушка многозначительно кашлянул. Потом еще раз и еще, так что маме пришлось хлопнуть его по спине. На этом месте я как раз открыл глаза, чтобы посмотреть, что вообще происходит. Смотрю, а мама навалилась на него сбоку и натурально дубасит. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться в голос, – так это забавно смотрелось. Маленькая мама колотит великанского дедушку по спине.

Наконец он прокашлялся и сказал:

– Утро вечера мудренее.

Тоже мне философ!

– А с Ренатом я сам поговорю, – добавил дедушка и снова заглянул в зеркало. Хорошо, что в машине уже было темно и он, скорее всего, не увидел, какими дикими глазами я на него таращусь.

– Когда? – неожиданно вскинулась мама. – Вот так сразу?

– Когда время придет, – загадочно прокомментировал дедушка.

«Да уж скорей бы, – подумал я со злостью. – Мне эти ваши загадки уже поперек горла стоят!»

* * *

Я же тогда не знал, что главные загадки – еще впереди. А вот это всё – и ковбойский дедушка, и корова Марьяна, и тот, кто раскричится, – это так, генеральная репетиция духового оркестра.

Оно и началось все, как на концерте – резко. Дирижер взмахнул палочкой, и понеслось. Я почему знаю? Да потому что я в таком оркестре на своей валторне пять лет отпахал. А потом бросил. Мама была в шоке, а папа просто сказал – эх, брат. Он не ругался, как мама, нет. Помолчал, конечно, для вида, посопел, а потом добавил, что я сам хозяин своей жизни и если мне эта валторна как кость в горле – что ж, значит, так тому и быть. Хоть ему и жаль ужасно, потому что из меня, видите ли, получился бы прекрасный музыкант.

Ну-ну, мы все видим, кто из меня в итоге получился. Сейчас мне еще только валторну в зубы, и все – работой я до конца своих дней обеспечен. Меня такого в любое шапито с руками и ногами, упс, поправочка, ногой возьмут. Там у них уродцы в особом почете.

Так вот про концерт этот. Началось с того, что близнецы проснулись и потребовали есть. А мама, как назло, оставила сумку с едой в багажнике.

– Аким, остановись, – попросила она дедушку. – Иначе сейчас концерт устроят!

А я и правда сразу почувствовал, что труба вот-вот заревет. Это в смысле наш Сёма.

– Так ведь уже приехали почти, – обрадовал всех Аким. – Сейчас во-о-он за тем лесом огоньки появятся. А там уже и дом. Наша Межа.

Я ушам своим не поверил. Межа? Это что еще за город?

Предчувствуя недоброе, выглянул в окно, но, естественно, ничего не увидел. Темень стояла несусветная.

– Мам, – я изо всех сил боролся с тромбонами в голосе. – А где Витебск?

– Витебск? – вставил свою флейту дед и еще зачем-то хохотнул. – Витебск там, на севере.

И вот тут все разом грянуло.

«Еще одна подстава! – взыграло во мне что-то яростное. – И это только за один день!»

– Так, а в Меже тогда – что? – я неприязненно посмотрел на дедову шляпу, потом перевел взгляд на маму. – Мы же в Витебск собирались? – внутреннее крещендо все нарастало. – Папу хоронить! Зачем нам какая-то Межа?

– Сынок, – мама сидела вполоборота – так, что лица ее я не видел, но, судя по голосу, там была одна сплошная мука. – Межа – это место, где родился и вырос твой папа. Там его родной дом.

– Понятно, – я недовольно закатил глаза, что естественно, потому как ничего понятного во всем этом не было. Сказала бы сразу, куда мы едем. А то Витебск, Витебск. Что это вообще за название такое – Межа?

Я так и спросил, непонятно у кого, правда:

– Это типа граница? Как по-украински?

– И по-белорусски тоже, – напустил на себя важности дед. – Языки у нас с вами похожи. Не запутаешься.

– Вообще-то мы по-русски говорим, – буркнул я ему в спину.

– Вот и хорошо, – он снова глянул в зеркало и весело подмигнул. – У нас, славян, одна кровь. Отсюда и взаимопонимание!

«Ага, мечтай! – я досадливо поморщился. – Видел я это взаимопонимание…»

– Я ведь тоже русский наполовину, – ударился в объяснения дед. – Отец у меня сибиряк. А вот мать родом с Полесья. Знаешь такие края?

Я неуверенно зевнул:

– Что-то слышал такое.

– О-о-о! Да ты, брат, и не жил, получается, – радостно протянул дед. – Там такая красота! И Украина совсем рядом. Так что и эти корни у нас как пить дать имеются.

Я даже удивился немного:

– Ничего себе! Сколько в вас всего понамешано!

– Зато куда ни поедь – я везде дома! – Аким довольно хмыкнул.

Странно, кстати, но я ни разу не слышал от папы ни единого слова по-белорусски. И про свой дом он никогда не рассказывал. Я считал, что его и нет – того дома. И родных нет. Мне казалось, они все умерли. И вот сейчас только насторожился – а с какой стати вообще? Почему я так думал? Может, мне кто-то сказал так? Или я сам изобрел? Потому и не спрашивал. А о чём – если не о чем?

Вообще странно, конечно. Даже если не о чем, то как я мог не спросить ни разу? Мне это даже в голову не приходило – поинтересоваться, с кем папа жил до того, как стал жить с нами. Где его родители? Есть ли у него братья, сестры? Меня это вообще никак не заботило. Мне только папа был интересен. Ну и баба Надя еще с дедом. Это мамины родители. Бабу Надю я любил, кажется, хоть она и умерла давно. А дед Микола еще раньше, поэтому я его даже не помню. И все равно расспрашивал. Да мама и сама часто рассказывала, без дополнительных просьб. Она любит такие вещи вспоминать. А с папой, получается, вот как вышло. Он молчал, и я молчал.

Честно, мне прямо обидно за него стало. Что я – такой неблагодарный сын, рос и знать не хотел, где его – папины – корни.

Но с другой стороны, эти папины «корни» тоже, получается, о нас знать не хотели?

Или хотели, но не знали?

Хотя как же нет, если дед маму знает. Вон как ее в аэропорту обнимал. Была бы она ему чужая, разве стал бы так нежничать?

Короче говоря, история темная, как ночь. Даже темнее ночи!

Я снова выглянул в окно. Снаружи было все то же – чернь. И вдруг свет фар на мгновение выхватил из нее белую табличку.

«Межа» – пронеслось у меня перед глазами и снова растворилось в темноте. Граница. Я обернулся и еще какое-то время всматривался в пустоту. Не знаю зачем. На меня вдруг навалилась жуткая тоска. Или беспомощность? Как будто мы и правда пересекли какую-то черту, причем безвозвратно. Вся наша прежняя жизнь навсегда осталась там – за полосой, а новая – утонула в непроглядной тьме. В полной и глухой неизвестности.

Часть вторая

Межá (рус.) – 1) граница земельных владений, участков; 2) нераспаханная узкая полоса между полями.

Мяжá (белорус.) – граница; межа; предел.

Межá (укр.) – 1) (линия раздела) граница, рубеж, черта, предел (не в пространстве), грань; 2) (перен.: высшая мера чего-нибудь, конец) предел, граница.

Глава 6

– Вот так, – Аким вытащил из машины Сёму и поставил рядом с Ерёмой.

– Колодно, – тут же заканючил Сёма. – Боюсь.

– Ма-а-ма-а! – испуганно завопил Ерёма.

Мама тут же обняла их с двух сторон, как наседка. Но при этом так скукожилась, что мне сразу вылезать расхотелось. Я чуть приоткрыл дверь и вдохнул воздух. Он и правда был сырым и непривычно холодным.

– Ребятня, давайте-ка попрыгайте, – велел дед. – Ножки разомнете, а заодно и согреетесь.

Близнецы по команде запрыгали. По правде говоря, я и сам еле удержался, чтобы не подпрыгнуть, – настолько обалдел. Если уж и близнецы его слушаются, так я тогда вообще не знаю, что и думать. Они же никого не слушаются! Кроме папы… тогда еще.

Ну, насчет попрыгать – это я, конечно, метафорически. Я же еще в машине сидел! А тут стал выбираться и вдруг понимаю, что все – завал. У меня так затекла нога, что я ее почти не чувствовал. А на что тогда опираться, если она такая вареная?

Я, конечно, попробовал. Раз, другой. Не выходит. Потом вспомнил, что у меня есть руки. Они же для любого безногого – главный инструмент! Правой я вцепился в подголовник, левой оттолкнулся от сидения… ну и вылез кое-как. Вывалился, если быть точнее.

А этот тут как тут. Дедушка. За руку меня схватил и такой:

– Погоди, сынок. Сейчас я тебе подсоблю.

– Не надо, – я стал тянуть свою руку обратно, но куда там. Он был сильным, как медведь.

И все же каким-то образом я выкрутился. Вырвал у него из лап свою несчастную конечность и сказал зло:

– Я могу сам!

Как ни странно, он отступил. Еще так кивнул, типа услужливо, и стал ковыряться в багажнике.

А я сделал первый шаг и, конечно же, сразу свалился.

– Ренат! – мама, забыв о близнецах, бросилась ко мне. – Что случилось?

– Ренат опал! – весело сообщил Ерёма. Сёма тут же зарыдал:

– Енат, Енат!

Он у нас такой. Сердобольный!

– Ты упал? – испуганно прошептала мама. – Тебе помочь?

– Обойдусь, спасибо, – сквозь зубы выдавил я. И, главное, даже попытки не сделал, чтобы хоть как-то встать. Зачем, если уже и так – всё. Позор и полная капитуляция.

– А ну разойдись! – Аким, нагнувшись, ухватил меня за куртку и резким махом прислонил к машине.

Я думал, сейчас начнутся шуточки типа «ну ты и хиляк» или еще хуже – причитания со стороны мамы, мол, ай-ай-яй, как же так, инвалидик ты наш бедный. Но он сказал:

– Ступай осторожно. В такой темени и черт ногу сломит!

Я слабо кивнул.

– Опять фонарь погорел, – добавил дед, глядя куда-то в сторону. – Надо лампочку заменить, пока лбы не посносили.

Я как-то сразу понял, что это он уже не мне и даже не нам. По голосу определил. А может, по звуку скрипнувшей двери? Я повернул голову вслед за дедом и увидел размытые очертания дома. Даже в темноте было видно, какой он громадный. Я таращился изо всех сил, пытаясь разглядеть того, с кем разговаривал Аким, но так никого и не увидел. Сам с собой, что ли?

Где-то в глубине дома вдруг вспыхнул яркий свет, осветив широченную веранду, такую же немаленькую лужайку и красный забор без конца и края.

Где-то между ребер у меня сразу заворочались сомнения. Я спросил как мог безмятежно:

– Мы что – в деревне?

– Почему же? – оскалился дед. – Межа хоть и маленький, но вполне себе городок.

Он подхватил чемодан и понес к калитке, на ходу приговаривая:

– Тут у нас и школа, и библиотека… Да всё есть!

Я подумал с тоской: «А психбольница есть? Мне бы тогда сразу туда, не разуваясь».

Но решил раньше времени не рисковать. Вдруг и правда есть? В общем, я потащился за ним следом. Близнецы крутились у меня под ногами, и я чуть было снова не упал, споткнувшись о Сёму. Но мама меня поддержала.

– Ты почему без трости, Ренат? – шепнула она мне, пока дед возился с калиткой. – Тебе еще рано такие нагрузки.

– Обойдусь, – прошипел я.

Вот зачем она так делает? Стоит мне хоть на секунду отвлечься и забыть, что я калека, так она тут же об этом напоминает. И с каждым таким напоминанием мне все хуже. И больнее! Как она этого не понимает?

– Это что – ваш дом? – спросил я и так очевидное, просто чтобы отвязаться от мамы.

– Наш, – Аким обернулся и с довольным видом хлопнул меня по плечу. – Добро пожаловать!

Пока я стоял и думал, как бы поприличнее грохнуться в обморок, дед, насвистывая, открыл калитку и потопал по узкой дорожке вперед.

Дверь распахнулась, и навстречу ему выбежала огромная тетка. Она была ниже, чем Аким, но и шире при этом. Раза в два точно!

– Приехали? – тетка всплеснула руками. – Ну слава Господу! А я уж все глаза проглядела.

Тетка проскочила мимо Акима и, раскинув руки, полетела на нас, как какая-то туча:

– Алёнушка! Красавица моя!

Она схватила маму и, клянусь, именно что приподняла ее над землей. Я сам видел!

– Деточки мои! Счастье-то какое, – заливалась радостью тетка, обнимая то маму, то близнецов.

Я стоял чуть поодаль, на всякий случай втянув голову в плечи. Но как я ни пытался слиться с землей, она и меня заметила:

– Матерь Божья, а это кто? Неужто Ренат?

Я и пикнуть не успел, как она меня заграбастала.

– А высокий! А ладный! А красавец-то какой! – распиналась тетка, раскачивая меня из стороны в сторону. Я болтался туда-сюда, как какой-то ватник, думая лишь о том, когда это все закончится. Потом она вообще додумалась! Схватила меня обеими руками за щеки и смачно чмокнула в губы.

И уже после этого наконец отпустила. Но, как оказалось, только лишь затем, чтобы снова накинуться на маму. Но та, судя по виду, была очень даже не против всех этих слюнных церемоний.

Я стоял, пошатываясь, и усиленно моргал, пытаясь сделать вид, что все окей, но моя раскаленная физиономия явно говорила об обратном. Я готов был сквозь землю провалиться – подальше от такого радушия! Мама же наоборот – заливисто смеялась, как будто на бал попала. Вся такая сияющая, как самовар!

– Марьяна! Как же я рада тебя видеть! – заявила она, обнимая тетку за несуществующую талию. – Сколько лет прошло, а ты все такая же.

«Вот, значит, о ком дед говорил!» – я на мгновение испытал что-то вроде раскаяния из-за того, что преждевременно принял тетку за корову. Она вроде и ничего, эта Марьяна. Если не брать во внимание ее странную тягу к нежностям, так можно даже сказать, что хорошая. Вон как на маму смотрит. Как будто она ей дочь. Ну или там внучка какая.

– Ну как ты, милая моя? – Марьяна погладила маму по голове. – Совсем исхудала.

– Да как… – мама беспомощно развела руками. – Сама же видишь – ни кола ни двора. Свалились на вашу голову.

– Ты мне это брось! – Марьяна погрозила ей пальцем. – Ишь выдумала. Санечка покойный, рай ему светлый, мне каждую ночь снится. Говорит, Марьяша, смотри там за моими. В беду не давай!

– Ох, – сказала мама, а я вообще ничего не понял. Это она про папу, что ли?

– А я и не дам, – Марьяша грозно выпятила грудь. – Я за вас как возьмусь сейчас! Так возьмусь! Накормлю, напою, обогрею. Неделю на моих блинах посидите – все печали разом уйдут.

«Ох!» – подумал я вслед за мамой. Это потому, что у меня вдруг громко забурчало в животе. Наверное, он так на слово «блины» среагировал.

– Ну-ка пулей в дом! – распорядилась Марьяна, собирая маму и близнецов в кучу и подталкивая к крыльцу. Потом обернулась ко мне:

– Ренатик, красавчик мой, а ты чего стоишь, как барин? А ну марш за стол. Еда стынет!

– Мое имя – Ренат, а не Ренатик, – сказал я с вызовом. – Это разные вещи.

– А хоть бы и так! – хохотнула Марьяна. – Только блинам это без разницы.

– Это как? – смутился я.

– А вот так! – она криво подбоченилась. – Я не для того весь день у плиты стояла, чтобы вы потом холодное ели. Так что ноги в руки и шагом марш.

«Щас! – подумал я. – Только отстегну!»

Я посмотрел на нее выразительными глазами и двинул к дому, стараясь не хромать слишком явно. Но нога, как назло, разболелась со страшной силой. Особенно в том месте, где она смыкается с протезом. Как будто туда раскаленных гвоздей насыпали.

Марьяна шла следом, чуть ли не наступая мне на пятки. Само собой, она видела, как я позорно хромаю, но даже слова не сказала. Потом уже возле самых дверей выдала. С таким еще смешком – тихим, но явно чтобы я слышал:

– Ишь норовистый какой! Весь в отца!

А потом мы зашли в дом.

* * *

Если бы меня кто спросил, когда я в последний раз так удивлялся, я бы точно сказал, что никогда.

Я и дома-то такого никогда не видел. Вроде деревенский, а вроде и нет. Все, конечно, сделано по первому разряду. Я хоть и не спец в архитектуре, но вижу, что ковбойский дедушка не скупердяй. Вложился небось по полной программе в свое ранчо. Одни окна чего стоят. Типа резные. Или с резью? Как правильно? В общем, с узорами. Паркет тоже какой-то художественный. А на потолке – люстра. Огонь, а не люстра – так полыхает.

В общем, все было знатно и вкусно пахло деревом. А лестница так вообще – улет. Изогнутая, с широченными перилами. По таким одно удовольствие скатываться. Конечно, при условии, что ты не одноногий неудачник.

– В доме три этажа, – заливалась Марьяна, пока мы с мамой крутились на месте, как два ошалелых волчка. Близнецы, как ни странно, стояли спокойно, а Сёма так вообще – ковырял в носу с таким видом, будто вся эта дворцовая экскурсия ему до лампочки. Но оно и понятно – пока ты маленького роста, сложно оценить всю эту трагедию классового неравенства в полном объеме.

– Детская на первом. Твоя комната – на втором, – талдычила Марьяна, не обращая внимания на наши разинутые рты.

«Твоя» – это она, конечно, маме сказала. Я чуть было не спросил – а моя где, та, которая собственная, но вовремя прикусил язык. Наглость – это, конечно, хорошо, но мы же вроде как бедные родственники. Или погорельцы? Но в любом случае должны вести себя скромно!

– Если хочешь, я с мальчиками буду, – неловко шепнула мне мама, пока мы вчетвером мыли руки. – А ты в моей комнате живи.

Я недовольно посмотрел на нее в гигантское зеркало над умывальником и вдруг вздрогнул – такой она мне показалась маленькой и несчастной. Еще и живот этот. Большой! Все еще удивляюсь, как я мог его раньше не заметить.

– Да ладно, – сказал я по-доброму. – Мне и с близнецами хорошо. Надеюсь, кровати-то у нас будут отдельными?

– А то как же! – Марьяна сунула голову в дверной проем. Подслушивала, значит!

– У близнецов двухэтажная, – как ни в чем не бывало продолжала она. – Хорошая, Аким у частника заказывал.

«А у меня, значит, так себе», – мелочно подумал я.

– А Ренату мы отцовскую поставили, – Марьяна, пропустив вперед маму с близнецами, взъерошила мне волосы.

– Папа на ней спал? – оживился я, а про себя подумал: «Как здорово! Может, теперь он и мне будет сниться, раз я на его кровати сплю!»

– Спал, спал, – закивала Марьяна, подталкивая меня к выходу. – И каракули рисовал, когда мальком был. Еле отмыла!

Я уже готов был все бросить и бежать смотреть папины каракули, но Марьяна чуть ли не за шиворот меня схватила и увела из коридора в столовую.

Аким сидел за длинным столом и внимательно читал газету, но при нашем появлении отложил ее и спустил очки на кончик носа.

– Ну что, путешественники? – пророкотал он, вскакивая. – Прошу за стол.

Сёму с Ерёмой не пришлось уговаривать. Они одновременно рванули к одному стулу и стали карабкаться на него с разных сторон, вопя и толкаясь, как два дикаря.

– Дети! Прекратите немедленно! – мама попыталась было их унять, но, как всегда, безуспешно. «Дети» перешли на новый уровень борьбы – взаимокусание.

– Дети! – весело передразнила Марьяна и, не обращая внимания на дикий ор, пошла «дальше кухарить». Мы с мамой остались топтаться на месте, неловко переглядываясь.

– Дети, – задумчиво повторил Аким и вдруг расплылся в какой-то дурацкой улыбочке. – В доме снова дети! Это ли не счастье, а, Марьяша?

– А то! – отозвалась «Марьяша» откуда-то из кухни. И тут же: – Я несу-у-у!

– Ренат, Алёна! – позвал дед, отодвигая стулья. – Давайте скорее за стол, на горяченькое.

Как только мы с мамой расселись, в столовую вплыла Марьяна, неся перед собой огромное блюдо. Бодро постукивая ложкой, она обнесла его вокруг нас, наложив каждому приличную порцию то ли мяса, то ли рыбы. А мне почему-то еще и с горкой.

– Ешь! – велела она строго. – А то кожа да кости. Папа твой в этом возрасте уже дрова рубил да сено косил.

– Повезло ему! – я уткнулся носом в тарелку и с наслаждением вдохнул в себя горячий дух. Пахло нереально вкусно!

– Ох и характер! – Марьяна прищелкнула языком.

– Еще какой! – поддакнул дед, глядя на меня с умилением.

– Начинайте без меня! – заявила Марьяна, снова удаляясь на кухню. – Я пока с опарой разберусь.

– Ну что ж, – Аким торжественно откусил кусок от пышного блина. – Приятного всем аппетита!

Какое-то время мы ели молча. Слышно было только, как у всех за ушами трещит. Ну потому что вкусно было – не передать. Я сначала глотал понемногу. Не мог разобрать, что это за блюдо такое. Пока Аким не сказал в перерывах между жеванием:

– Ну и как вам мачанка?.. Хороша, а?.. Это дичь, между прочим.

Близнецы, так и не поделив стул, сидели, тесно прижавшись друг к дружке, и копошились каждый в чужой тарелке. Сёма в Ерёминой, а Ерёма в Сёминой. В общем, как я понял, дичь им понравилась.