Текст книги "Удар Скорпиона"

– Очень вкусно, – подтвердила мама. – У Марьяны по-другому и не бывает.

Дед с довольным видом отправил в рот новую порцию и, продолжая жевать, сообщил:

– Так ведь ждала как! Всю голову мне своими рецептами задурила – выспрашивала, чем вас таким побаловать.

– Не нужно ничего выдумывать, – мама замахала руками. Она всегда такая в гостях – слишком скромная. И ест так, типа деликатно. Не ест, а клюет по крошке.

А вот я ел во все горло, никого не стесняясь. Ну дичь, и что? Может, скажи мне об этом заранее, еще бы подумал. Я не особо люблю эксперименты в еде. А тут уже, получается, попробовал. Оказалось, такая вкуснятина! В общем, я все жевал и жевал, а потом вдруг заметил, что мы с дедом едим чуть ли не наперегонки. Так мало того… Я еще и услышал, как он урчит. Точь-в-точь как папа! Он и ел с такой же скоростью. А я ему не уступал. У меня же ого-го тренировка!

Я съел все подчистую и замер в размышлении, стоит ли просить добавки. Живот у меня уже приятно ныл от тяжести, а переедать я не люблю. Ходишь потом как тюлень – вялый. Но, с другой стороны, мясо – обалдеть какое. Я такого никогда не ел. И тут еще Аким вдруг крикнул:

– Марьяша, неси скорее добавку. А то положила парню как воробью.

Марьяна только этого и ждала, кажется. Тут же примчалась. Еще и тарелку мне заменила. Прямо как в ресторане!

– Спасибо! – сказал я и, глубоко вздохнув, снова заработал вилкой.

– Вот, на здоровье! – Марьяша тоже вздохнула, как мне показалось, счастливо. – Кушай, набирайся сил.

Я как-то и не привык к такому. Столько заботы сразу. Прямо как настоящая бабушка.

Вообще я, пока ел, словил себя на мысли, что Марьяна мне нравится. Веселая – это раз. А готовит – обалдеть вкусно. И дед этот, кажется, тоже ничего. Он, конечно, далеко не такой простачок, каким прикидывается, – по всему видно. Но если сопоставить все факты, явно не плохой. Я уже просто потихоньку начал привыкать к тому, что он у меня есть. Они – дед и бабушка.

– А не принесешь ли ты мне, Марьяна Андреевна, бальзамчику? – хитро прищурившись, спросил вдруг Аким. – После такой трапезы не то что ходить, даже просто встать и то тяжко.

– Принесу уж, куда денусь, – пробурчала Марьяна и в очередной раз словно испарилась. Я вообще заметил, что, несмотря на… кхм… грандиозные размеры, двигается она легко и бесшумно, как бабочка. Или как бомбочка? Ха-ха!

Я даже не успел толком удивиться своей подлой шуточке, как Марьяна снова прилетела. И такая:

– Алёнушка, может, мы с тобой наливочки, а? Своя же, натуральная. На вишне выдержанная.

Мама тут же покраснела, как та вишня.

– Я… мне же нельзя… вот. – Она красноречиво посмотрела на свой живот.

– Батюшки-светы! – заохала Марьяна. – Не глаза, а бесы – что хотят, то творят.

Они у нее от волнения сразу покраснели! И нос тоже.

– А ты что расселся? – напустилась она на Акима. – Хоть бы сказал что!

– А что я-то? – дед смущенно развел руками в стороны. – Это ваши дамские дела. Вот сами и разбирайтесь.

Пока мама с Марьяной разбирались, охая и ахая и зачем-то в стотысячный раз обнимаясь, я сказал:

– Спасибо, всё было очень вкусно! – всем своим видом показывая, что пора бы уже и честь знать. В том плане, что я хочу идти к себе в комнату.

– Устал с дороги? – словно прочитал мои мысли дед.

– Есть немного, – кивнул я. – Мне после еды всегда спать хочется.

– А который час? – мама вопросительно посмотрела на Акима. – Может, и правда пора.

– Да уж девятый, – сообщил дед, глядя на свои часы.

Близнецы, почувствовав во всей этой беседе скрытую угрозу, тут же завопили в голос:

– Не хотим ать! Хотим ультики!

– Тише, тише, – приструнил их Аким. – Будут вам сейчас мультики. Можно, Алёна?

Мама растерянно пожала плечами:

– Только недолго. Нам бы еще искупаться, если можно.

– Можно! Всё можно, – дед суетливо закрутил головой. – Куда этот пульт опять подевался? Будь он неладен!

– Вон же он, забейда! – Марьяна ткнула пальцем в сторону дивана. – Сам ведь и положил. Ты капли от памяти принимал сегодня?

– Не от, а для, – ворчливо отозвался дед. – А ты свои – от разговорчивости – принимала?

Странно, они вроде как ссорились, но при этом безобидно. Не так, как дед и баба, а как такие типа столетние друзья.

– Включай уже свои каналы, хвастайся! – весело прокудахтала Марьяна. – Сто штук, а смотреть нечего!

– Есть чего! – гордо отозвался дед. – Тут одних мультиков – не счесть.

Было забавно наблюдать, как он неумело тычет пальцем в пульт, пытаясь включить широченную плазму на стене.

– Только вчера повесили, бандуру эту! – с умилением сообщила нам Марьяна. – Все старался, к приезду вашему готовился. Вон и зверя этого прикупил. Говорит, он детям глаза не так портит.

– Ну зачем вы… – мама тихонько всхлипнула. – Мне и так неудобно.

– Ты это, знаешь… свое неудобство… – Марьяна со вздохом обняла маму за плечи. – В окно его выкини! Выкинь и забудь!

– Ну вот! – торжественно объявил дед, глядя на скачущие по экрану мультяшки. – Смотрим?

– Мотлим! – хором завопили близнецы.

– Ну а мы с тобой на экскурсию сходим, да? – вопросительно уставился на меня Аким. – Не передумал?

– Нет, – я встал и чуть не сел обратно – ногу прокололо дикой болью.

– Все нормально? – встревожилась мама, заметив, как я скривился.

– Все прекрасно, – сказал я и со всей силы сжал губы, чтобы случайно не заорать. Было ощущение, что мне на коже горячей иглой узоры вышивают.

– Ренат… – мама беспокойно переводила взгляд с меня на деда и обратно. – Если не можешь сам…

Тут уже я не выдержал и почти заорал:

– Да сказал же, все нормально!

Мама сразу сжалась, как от удара. А дед с Марьяной тоже такие – переглянулись. Типа – вот это сынок!

Ну и ладно. Спасибо, что уж там. Давайте еще на моем чувстве вины, как на баяне, сыграем.

А я не чувствовал себя виноватым! Вот вообще ни капельки. Да – я бессовестный. Сорвался и обидел маму – при всех на нее наорал. Но зачем она при всех вот так меня позорит? Может, они и не знают про ногу эту. И скорее всего, что не знают. Знали бы, вели бы себя как она, а то еще и похуже. У стариков этот сострадательный инстинкт – он же еще сильнее, чем у предков, развит. У родителей в смысле. Они бы тут с меня пылинки сдували, если бы знали, какой я там, под штанами.

В общем, я даже не извинился. Сказал:

– Я пойду к себе.

Ну и пошел кое-как. Даже до коридора успел доползти, пока меня Аким не догнал. И так бодренько, словно ничего и не было:

– Сейчас я тебе, дружок, все здесь покажу.

А я так сдавленно:

– Не надо все, только комнату. Остальное я уже видел.

Я просто реально уже не мог идти. Каждый шаг – как будто по раскаленной сковороде, так тяжело давался.

Но он как начал распинаться! Там, мол, за дверью – туалет, тут вот ванная, дальше кладовая, слева зала, справа еще черт знает что… Понятное дело, я его мало слушал. А зачем? В конце концов, рот у меня есть. Закричу, если даже вдруг потеряюсь.

– А вот тут – твоя комната, – осчастливил меня Аким, открывая очередную дверь. За ней и правда оказалась комната – большая, даже более чем! Раза в три шире моей. Той, прошлой.

– Нравится? – дед смотрел на меня выжидающе.

Я молча кивнул, уставившись на знакомый портрет в рамке. Он висел на стене, прямо напротив двери. Странно, когда видишь себя со стороны и в то же время понимаешь, что это – совсем не ты. Конечно, это был не я, а папа – только молодой, лет двенадцать или около того. Но как похож! Нам это все говорят… говорили… но тут я уже и сам понял, что мы с ним действительно – как две капли воды.

Я заставил себя оторваться от фотографии и пошел дальше, разглядывая высокие стулья, синюю лампу на круглом столе и такой же круглый глобус на подвесной полке, огромную двухэтажную кровать, больше похожую на маленький дом, и еще одну, поменьше, – у окна. Кровать была аккуратно заправлена новеньким одеялом, сшитым из разноцветных квадратиков.

«Видно, нас здесь и правда ждали! – я зачем-то потрогал их рукой и вдруг вспомнил: – Каракули!»

Наклонившись, я стал изучать деревянную спинку. Дурацкое было чувство, пока я в нее всматривался. Как какой-то трепетный антрополог! Спинка была вся в мелких точечках, точно изъеденная, но совсем без надписей.

«Наверное, Марьяна затерла, – подумал я с жалостью. – Все папины каракули извела!»

– Хорошая кровать, – напомнил о себе дед. – Крепкая. Сашка на ней до старших классов спал, пока не вымахал.

– Хорошая, – согласился я, еще раз поводив по сторонам глазами. Обои, конечно, полный отстой – особенно та часть, которая в цветочки. Но кто знает, насколько мы здесь задержимся? Не навсегда же!

Но Аким, видимо, решил не откладывать на потом приятные сюрпризы, потому что тут же сказал:

– Ты не волнуйся, обои мы потом переклеим! Не жить же вам, мужикам, в этом розариуме.

– Понятно, – я кое-как проглотил нарастающую безнадегу и смиренно подумал: «Видимо, навсегда».

Если честно, я не мог заставить себя об этом думать. О том, что будет через час или два, не говоря уже о завтра-послезавтра. Я мог думать только о том, как сейчас упаду на кровать и сниму с себя эту чертову ногу. Осталось только дождаться, когда уйдет дед.

Он, видно, понял по моему виду, что ему здесь больше не рады, и сказал поспешно:

– Ты давай – отдыхай. Книги бери, если заскучаешь. Компьютера пока нет, но тут я… – он смущенно поскреб шею. – Без тебя – никак, в общем! Я же в этом деле ни черта не понимаю.

– Ладно, – сказал я без особой радости.

– Там вон в шкафу кое-какие вещи, – никак не успокаивался Аким. – Переодеться тебе на первое время. А на неделе съездим в город и купим что надо.

– А мы разве не в городе? – я устало вздохнул, теряя остатки терпения. Он вообще думает уходить или нет?

Дед тоже то ли вздохнул, то ли крякнул от смущения:

– Ну, Межа наша – городок небольшой, скорее деревня. Тишь да гладь кругом. Все друг друга знают! А большая жизнь – она в райцентре. Там и магазины посолиднее. Гипермаркет вот недавно построили.

– Здорово! – сказал я с чувством. И еще такую рожу скроил – чтобы сразу все вопросы отпали.

– Ничего-ничего! – Аким ободряюще улыбнулся. – Потихоньку освоишься, друзей заведешь. Все наладится!

– Да, конечно, – я покорно закивал. Я уже готов был согласиться на что угодно, только бы он убрался из моей комнаты наконец.

– Ну, я пошел! – спохватился дед и зашагал к двери. Не успел я мысленно прочитать благодарственную молитву, сам не знаю какую, как он вдруг снова остановился.

– Ренат… совсем забыл, – сказал он странным голосом. – Я твою трость из машины забрал. За кровать вон поставил.

Я молчал. И он тоже. Смотрел на меня как на дичь. Или я на него? Наверное, да, раз он не выдержал первым:

– Может, и правда не стоит пока отказываться, – странный дедов голос звучал не передать как фальшиво. – Я же тоже врач, понимаю – процесс будет долгим.

– Спасибо, – сказал я. – Буду знать.

Я сказал это спокойно. Ничем себя не выдал. Я сделал вид, что ничего не заметил и вот этот его странный голос – он совсем не виноватый. Ни капельки! У меня ни одна бровь не дрогнула – таким я был невозмутимым.

Но если бы он знал! Если бы только на минуту представил, что творится у меня внутри. Кажется, люди после такого не выживают. Это даже не ядерная война, нет! Это в сто, в тысячу раз опаснее – такая атомная ненависть.

Он все знал! Ну естественно! Каким вообще надо было быть идиотом, чтобы самого себя убедить в том, что они – ни сном ни духом. И он, и Марьяна. Конечно же, они знали. Про трость эту. И про ногу! И про все, что было. Они просто делали вид, что не знают. Чтобы не объяснять то, что было до. Не говоря уже о после.

А как объяснить? Я вот понимаю, что – никак. Никакими словами не описать, почему мы все это время жили без них так, как будто их никогда и не было. Ну не бред ли? Почему, когда мама просила уехать, потому что кругом война, папа говорил – потерпи, все быстро закончится, да и куда, если некуда. Некуда? Некуда – это когда куда ни ткнись – везде тупик. Предупреждающий знак. Шлагбаум. И электрическая проволока по периметру! А мы могли уехать к ним. Вот в этот проклятый недогород. В захолустную Межу. И жить здесь, мирно и спокойно, без войны за окнами.

Ну и что, если маленькая? Подумаешь, деревня! И плевать, что все друг друга знают. Зато мы все были бы живы, здоровы и, скорее всего, даже счастливы. Какая разница, где жить, когда все рядом. Когда папа рядом. И когда он живой. Если бы мы уехали тогда, когда мама просила, он сидел бы сейчас за столом, поедая дурацкую Марьянину дичь, так, как всегда любил, – наперегонки! И мы бы вместе урчали, все втроем – я, он и дед. У меня был бы настоящий, а не вот этот – фальшивоговорящий дед! И всё вокруг было бы настоящим.

Вот откуда этот странный голос. Оттуда же, откуда и взгляд – полный вины. Они знали. Конечно же знали. И ничего не сделали.

– Ну, я пошел, – тихо пробормотал Аким. – Зови, если что.

– Да, – ответил я все тем же спокойным голосом, что и вначале.

И добавил горящими изнутри губами:

– Обязательно!

Как только за ним закрылась дверь, я стал метаться глазами по комнате, как загнанный звереныш. Куда бежать? Как спасаться? Я чувствовал – оно набухает, разрастается, выхлебывая мои внутренности, как насос.

«Зы-ы-ы, зы-ы-ы, – втягивал он мои легкие. – Зы-ы-ы».

Еще мгновение, и я бы захлебнулся сам собой. Задохнулся бы от той тяжести, которая выдавливала меня изнутри тела.

Я рвался куда-то. Вперед, на воздух. Потом увидел прозрачную дверь, кинулся к ней, протаранив головой занавески, рванул, толкнул и упал. Вывалился вместе с этим страшным звуком наружу, ударившись животом.

Я не заорал, нет, хотя болело порядочно. И лоб, и локти. Наверное, упал с балкона и разбился. Хотя какой балкон на первом этаже. Видимо, просто вылетел через дверь в огород. Или в сад. Земля подо мной была без травы, сырая и холодная.

Но я не мог себя заставить подняться и посмотреть, что да как. Лежал, прислонившись лицом к земле, уткнувшись в нее глазами, носом, ртом, и дрожал, как будто через меня пропустили заряд.

Я подумал, может, перевернуться. Может, так – ртом наружу – мне будет легче дышать. И, собравшись, кульнулся – одним движением перевернулся на спину, хотя никаких сил у меня уже точно не было.

Надо мной была пустота. Черное небо и ни единого облака. Да и какие облака ночью? Но я хотел, чтобы они были. Сейчас, в этот самый момент, я ничего в жизни так не хотел, как этого. Чтобы надо мной проплыло облако, пусть даже крошечное. Хоть какое-то светлое пятно посреди этой черни. Тогда бы я понял, что это не все. Не конец. Что будет еще что-то другое, кроме непроходящей пустоты, растянувшейся надо мной, как небо.

Секундой позже мелькнул огонек. Светлячок или спутник? Я не разобрал, но это меня оживило. Я отлепился глазами от темноты и, опираясь на локти, привстал – хоть они и саднили. И в тусклом свете дальнего фонаря увидел свою ногу. Она валялась рядом, в траве. Такая вся – ни при чем.

Не знаю почему, но я вдруг рассмеялся. Да что там! Я заржал в голос, как какой-то чокнутый. А кто бы не чокнулся, увидев такое? Я щупал себя через штанину, чтобы понять, как так вышло. Потом не выдержал и рванул ее – изо всех сил. Разодрал дурацкое трико, чтобы узнать – как это? Чисто технически, как так? Там же вакуум! Ну, как присоска – вставляешь ногу и пошел. Какой такой силой ее вырвало?

Было довольно темно, но я сразу увидел волдырь по краю рубца. Или ожог? По виду он был ничего, даже особо не болел, просто кровил сильно. Но я и не удивился. Наоборот, ждал. Я думал, там еще страшнее будет.

А ведь Богдан Тамирович говорил – не носить весь день. Он талдычил это постоянно, как будто заранее знал, что я – вот такой дурак – не послушаюсь. И мама же тоже просила – сядь, посиди, нельзя так сразу.

Но я не мог. Не мог сесть. Я не хотел, чтобы они знали и видели. А получается, зря, потому что и знали, и видели. Напрасно только мучился.

Мне вдруг стало так себя жаль – не передать. Не кого-то там, даже не папу, а себя самого – больного, хромого, даже еще и с волдырем. Как теперь эту ногу обратно вставить? А никак! Придется сидеть и ждать, пока меня здесь найдут и отнесут обратно.

Я как представил, что они меня тащат, так чуть не заплакал. И даже всхлипнул, кажется. Рыкнул! И вдруг – дикая боль. Она просто врезалась в меня, как пуля! А может, у меня там внутри что разорвалось? Я не понимал, где болит. Везде! Боль карабкалась по мне снизу вверх, к горлу.

Я резко выгнулся, чтобы сбросить ее, но легче не стало. И я заорал. От бессилия, и от ярости тоже. Громко-громко, на одной ноте. Я орал и чувствовал – вот она, гадина – застряла между лопаток. То отклеивается от позвоночника, то снова липнет к груди. Такая вязкая и тягучая, не хочет меня отпускать. Я чуть спину себе не сломал, так гнулся, чтобы только вытолкнуть из себя весь этот ужас – как мерзкого удушливого слизняка.

Зы-ы-ы. Он вдруг вывалился из моего горла – весь целиком. Зы-ы-ы. Ы-ы-ы. Я почувствовал, как стало мягко в животе и вообще в теле, и понял – всё! То, что меня душило, уже снаружи. Летит воплем в небо. Или воем. Протяжным диким воем, точно я зверь какой-то.

А вой такой стоял – как будто мотор ревел! Я замер и прислушался – в ушах дико звенело от напряжения. Я толком и не соображал, кивал головой то влево, то вправо – тыкаясь ушами, носом, глазами, всем лицом в темноту.

Там, в темноте, я до сих пор его слышал. Свой вой. Он больше не дрожал, не бился с болью о мои ребра. Он звучал – развернутый, расправленный. Свободный! И звучал – непонятно где. Но точно – где-то совсем рядом.

И тут до меня дошло. Это не я! И это не мой звук. Тот давно улетел – вместе с криком и болью. А это… Это просто рядом кто-то воет! Кто-то невидимый, но реальный. И этот кто-то – не я.

На меня вдруг навалился дикий ужас. А что, если это – волк? Мы же в деревне.

Я затаился, стараясь не дышать. И чуть не подскочил от очередного:

– У-у-у. У-у-у…

Я схватил ногу и прижал к себе. Сердце у меня колотилось – быстро-быстро.

«Ну точно волк. А кто еще? – подумал я в панике. И тут же приказал себе, как мог, строго: – Так, соберись! Это просто собака. Обычная деревенская собака, сидит на цепи и воет. И потом, – я пытался мыслить трезво. – Волки воют на луну. А на небе даже звезд нет. Так откуда тут волки?»

– Вот дурень! – я рассмеялся от облегчения. Скорее проквакал даже. От слабости я не то что смеяться, даже губами шевелить не мог.

– Ренат? – дверь у меня за спиной тихо скрипнула. – Ты здесь?

Никогда еще я так не радовался маминому испуганному голосу.

– Здесь, – сказал я чуть ли не весело. – Я ногу потерял.

– Господи, – мама присела рядом со мной на корточки. – Болит?

– Нет, – я усердно замотал головой. – Все нормально. Натер немного.

– А со штанами что? – спросила мама все еще напряженно.

Я случайно коснулся ее руки своей и сразу почувствовал, как она соскользнула. Пальцы у меня были мокрыми от напряжения.

– Говорю же – упал, – сказал я, осторожно упираясь в маму плечом. – Наверное, за порог зацепился.

Мама вздохнула, но явно с облегчением:

– Я так испугалась. Захожу в комнату, а тебя нет.

– А я здесь! – вовсю веселился я. Оно из меня прямо лезло – это веселье. Ну а почему нет? Ком ушел. Видно, ему теперь ничто не мешает.

– Ты идти сможешь? – мама зачем-то потрогала мне лоб. – Или Акима позвать?

– Не надо, – я сразу нахмурился. – Сам справлюсь.

– Давай, – поспешно согласилась она, – а я пока… тут подожду.

– Отвернись! – велел я.

Но мама уже и так изо всех сил смотрела в другую сторону.

Сжав зубы, я кое-как нацепил протез и попробовал встать. Получилось. Меня шатало, как какого-то пьяницу, но я старался ступать ровно, чтобы мама не догадалась, как мне на самом деле больно. Но, думаю, она все же догадалась, раз без спросу взяла меня за руку. А я даже не стал возражать. Так мы и похромали обратно. Когда переступили порог, я обернулся на занавески и сказал как мог беззаботно:

– Мам, закрой эту дверь. А то холодно.

Я и правда дрожал весь целиком.

Мама удивленно вскинула брови:

– Кажется, наоборот, душно, – и снова пощупала мне лоб. – Ты точно не заболел?

– Точно, – сказал я, усаживаясь на кровать.

– В душ пойдешь? – она отвернулась от меня к окну, словно чего-то стесняясь. – Там, в конце коридора.

– Пойду, – я широко зевнул, чувствуя, что навряд ли. – Но, если хочешь, можешь ты – первая. Или близнецы.

– Так Марьяна их уже купает, – мамино отражение в окне вдруг разулыбалось. – Она славная, правда? Мальчики ее сразу полюбили.

– Да-да, прямо-таки душка, – я старался говорить со злостью, но вдруг понял, что все эти старания – пустое место и никакой злости во мне нет – одна сплошная усталость.

– Ну, отдыхай, а я за мальчиками! – мама наконец отклеилась от окна и зашагала к двери, на ходу проговаривая: – Они уже, наверное, час как в ванной плещутся. Перегреются, потом не уложишь.

Я молча проводил ее глазами и только когда закрылась дверь, наконец снял с себя ногу. При ярком свете волдырь выглядел еще прекраснее. В том плане, что рана больше не кровила, но вид у нее был довольно пугающий. Я тут же подумал:

«Ну и черт с ней! Хуже, чем было, уже быть не может!» – и преспокойно улегся на кровать, вытянувшись всеми своими оставшимися конечностями. Я лежал – пустой и обеззвученный – и смотрел в потолок, наслаждаясь тишиной вокруг. Тишина. Из всех новостей, свалившихся мне на голову в последнее время, это однозначно была лучшая.